Глава 32

Первым порывом Джоанны было бежать прочь от этого места и от этих насмешливых и одновременно зловещих слов. Но расстояние не спасло бы ее, она это понимала. В физике существует понятие искривленного пространственно-временного континуума, но до сих пор оно оставалось абстрактным. Внезапно оказалось, что это точное описание той сюрреалистической ловушки, в которую угодили Джоанна и те, кто был рядом с ней.

Пит, белый как полотно, держался за живот. Казалось, он зажимает руками рану и вот-вот упадет лицом вниз. Уорд Райли стоял неестественно прямо и неподвижно, не сводя глаз со зловещей надписи. Роджер Фуллертон втянул голову в плечи, словно признавая свое полное бессилие перед случившимся. Один Сэм проявил то, что при нормальных обстоятельствах можно было бы назвать смекалкой: он схватил фотоаппарат и начал с пулеметной скоростью щелкать кадр за кадром, словно папарацци, застигнувший свою жертву в дверях ресторана.

Джоанна вновь разозлилась на него. Ей хотелось заорать на Сэма и обвинить его в том, в чем она уже его обвиняла, — только на этот раз хлестче, потому что теперь все было гораздо хуже.

Адам здесь, в одной с ними комнате, он переворачивает их жизнь и все, во что они верили, с ног на голову, а этот знай себе щелкает фотоаппаратом, как какой-то придурок на пляже!

Кто-то ласково коснулся ее плеча. Фуллертон стоял рядом с ней, и в глазах его было участие. Джоанна подумала — как это странно: всего несколько минут назад она смотрела на него с тем же выражением. Она открыла рот, чтобы сказать ему что-нибудь или пошутить, но из горла ее вырвались рыдания. Роджер заботливо усадил ее на диван, и она благодарно кивнула ему. Он протянул руку и отвел ей со лба выбившуюся прядку таким нежным движением, что глаза Джоанны наполнились слезами. Сэм опустился перед ней на колени и, с тревогой глядя в ее лицо, взял ее за руку.

— Ты как?

— Все хорошо.

Слова выходили легко и гладко. Звук собственного голоса заполнил пустоту, от которой Джоанна боялась взорваться.

Самое худшее миновало. Реальность — или нечто похожее — начала возвращаться.

Джоанна скользнула взглядом по фотоаппарату на шее у Сэма. Сэм улыбнулся застенчиво и виновато:

— Я должен был это заснять. Такое не каждый день увидишь.

Джоанна хотела засмеяться, но боялась, что вместо смеха у нее вырвется что-нибудь другое. Поэтому она просто помотала головой и чуть крепче сжала его руку.

— Не бойся, — сказал Сэм. — Оно не может причинить нам вреда.

Этого ему не следовало говорить. Джоанна отняла у него руку, и ею снова овладел гнев.

— Как ты можешь так говорить! Оно уже убило Мэгги, Барри и Дрю.

— Этого мы не знаем. Мы этого не знаем, и я в это не верю.

Остальные смотрели на них, но Джоанна не чувствовала ни капли смущения. Это касалось всех и то, что говорил один, имели право услышать другие.

— Тогда во что же ты веришь, Сэм? Не расскажешь ли нам, что же, по-твоему, здесь происходит?

— Все это мы делаем сами. Мэгги умерла от сердечного приступа, Дрю и Барри погибли в аварии. Мы ищем объяснения, — он показал на окно, — и это тоже мы написали.

Джоанна устало откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Она была слишком разбита, чтобы спорить, и слишком не уверена в своей правоте. Кроме того, какая разница? Случилось то, что случилось, — и даже если понять, почему, ничего уже не изменится.

Долгое время в комнате была тишина. Потом Райли нарушил молчание.

— Joie de vivre, — пробормотал он. — Это расхожее французское выражение, которому нет эквивалента в английском языке. Мы не говорим «радость бытия», а употребляем его.

Пит посмотрел на окно, где еще не до конца исчезла пугающая надпись.

— Надо быть полным психом, чтобы объяснять свою тягу к убийствам joie de vivre.

Сэм снова взял аппарат и сделал еще несколько снимков, только со вспышкой.

— Разве что, — сказала Джоанна в ответ на замечание Пита, — радость его бытия каким-то образом не совместима с радостью бытия его жертв.

Пит взглянул на нее.

— С чего бы это?

— Разные миры, — сказал Роджер скорее самому себе, чем в ответ на вопрос Пита.

— Простите? — переспросила Джоанна.

Роджер сидел в кресле и сосредоточенно рассматривал свои руки. Услышав Джоанну, он выпрямился и ответил:

— Мир, в котором существовал Адам, не может включать в себя будущее, где живут создавшие его люди. Как правильно сказала Джоанна, это вопрос совместимости.

Сэм вынул из фотоаппарата отснятую катушку.

— Тебе не кажется, что все это чересчур умозрительно, Роджер? Даже для того, что ты когда-то называл «либеральными стандартами исследования паранормального»?

— Я просто выдвинул гипотезу, — тонко улыбнулся Роджер.

— Которая звучит до обидного правдоподобно, — заметил Уорд. — Тем больше у нас оснований уничтожить эту штуку.

— Но что, по-вашему, «эта штука» собой представляет? — спросил Сэм.

— В принципе я разделяю ваш взгляд на вещи, — сказал Уорд. — Адам — наше творение, овеществленная мысль. Имеет ли он отношение к этим смертям, я не знаю. В любом случае доказать ничего нельзя. Но я знаю, что он или оно — короче говоря, эта сила — больше нас не слушается и, боюсь, нам придется прибегнуть к посторонней помощи.

Сэм посмотрел на него с подозрением:

— Какую именно помощь вы имеете в виду?

Уорд уклонился от ответа. Рассеянно покачав головой, он сказал:

— Я хотел бы кое с кем поговорить.

— Можно поинтересоваться, кто эти люди?

Вопрос Сэма прозвучал агрессивно, однако услышать ответ не прочь были все. Уорд это понял и ответил охотно:

— На самом деле это один человек. Вы, вероятно, назвали бы его «гуру» или еще как-нибудь в этом роде, хотя я не знаю, какие тут еще есть рода. Мы с ним знакомы двадцать лет. Он не исповедует никакой религии, и у него нет общины — по крайней мере такой, где все члены друг друга знают. Я встречался с двумя людьми, которые у него учились, и один из них свел меня с ним. Я не знаю, откуда он родом и где он живет. Он постоянно в пути, но в нужный момент ему всегда можно позвонить по телефону.

— А что он умеет на бис? Петь дуэтом с самим собой? Или танцевать с дождем? — с неожиданным сарказмом спросил Роджер.

Однако Уорд не обиделся.

— Учитывая, что нам пришлось увидеть за последнее время, я не собираюсь оправдываться за свои слова, пусть даже они звучат как самое кондовое суеверие. Честно говоря, я думал, мы все уже перестали этого стесняться, — он поглядел на запотевшее стекло, где еще сохранялась надпись, только теперь ее перечеркивали стекающие капли. — Нравится вам это или не нравится, — продолжал он, — что-то пустило в нашу жизнь корни. Пусть это бред с нормальной точки зрения, но мы все знаем, что произошло именно это. Я не знаю, оно ли убило Мэгги, Барри и Дрю, и не знаю, хочет ли оно убить нас всех... Но я хочу рассказать о нем этому человеку, потому что он единственный из тех, кого я знаю, способен в этом разобраться, — он снял со спинки свой плащ. Пока Райли одевался, остальные сидели молча. — Кстати говоря, — добавил он в качестве послесловия, — этот человек двенадцать лет назад вылечил меня от рака. Причем исключительно с помощью диеты и медитаций. Разумеется, доктора говорят, что это была спонтанная ремиссия, которая произошла бы сама по себе, как это бывает, хотя и очень редко, — он пожал плечами. — Кто может сказать? Я-то знаю, чему я верю, — он направился к двери, но снова обернулся и сказал Сэму: — Я с вами свяжусь через два дня. Максимум — через три.

Роджер пошел за ним:

— Я с вами. Мы можем взять одно такси, — он попрощался с Джоанной, поцеловал ее в щеку и пошел за Уордом: — Послушайте, я вовсе не хотел принизить вашу идею, наоборот — при нынешнем состоянии дел в физике, я не удивлюсь, если кто-нибудь откроет новую частицу под названием «суеверие»...

Пит ушел с ними. Пока Сэм провожал их до лифта, Джоанна стояла и смотрела на три насмешливых слова. Следы от капель вдруг показались ей потеками крови. Наконец, чтобы разрушить чары, она шагнула вперед и протерла стекло рукавом.

Когда Сэм вернулся, она собирала вещи.

— Ты уходишь?

Джоанна молча кивнула. Он заметил, что окно вытерто, но не стал об этом говорить.

— Пожалуйста, останься.

— Мне правда нужно побыть одной.

Сэм, казалось, хотел возразить, но поборол себя и уступил ей дорогу.

— Между прочим, — сказал он, — мне сегодня звонил твой редактор.

Джоанна остановилась:

— Тэйлор Фристоун? Зачем?

— Чтобы предложить денежную помощь нашему отделению. Или просто щедрое пожертвование. Я все хотел тебя поблагодарить, но не было подходящего времени.

— Тебе не за что меня благодарить. Я об этом впервые слышу.

— Он объяснил, что ты рассказала ему про Барри и Дрю. Он хотел выразить свои соболезнования и заодно удостовериться, что мы не бросим это дело. Наверное, ему сильно нравится, что ты пишешь.

— Надо думать, нравится, — она снова двинулась к выходу.

— Я не уперся. Ты ошибаешься, — Сэму пришлось повернуться, поскольку Джоанна уже прошла мимо него, но он не стал ее догонять. — Меня так же, как тебя все это беспокоит.

Она снова остановилась и обернулась к нему:

— Но тебе ведь не страшно? Ты спокоен и рассудителен. Вот это меня немножечко задевает.

— Я просто не спешу с выводами. Сожалею, если тебя это огорчает.

Джоанна потеряла терпение:

— Если эта штука убила наших товарищей, то это наша вина! Почему же тебя это ничуть не волнует? Ты это спокойно признаешь, и единственный вопрос, который у тебя возникает, это, как она работает?

— Единственный вопрос, который у меня возникает, это, какие у нас доказательства?..

— Нет у нас никаких доказательств! — Джоанна с трудом держала себя в руках. — Ты сам позавчера вечером это говорил! Мы не в суде, и мы не повторяем эксперимент для того, чтобы подтвердить результат! Мы оказались в ловушке, из которой никому не выбраться. И я боюсь, Сэм. Можешь ты это понять?

— Разумеется, — примирительным тоном ответил Сэм. — Я тоже боюсь. Не надо ссориться. Для этого нет никаких причин, — он шагнул к ней, но она отстранилась.

— Нет, не надо... Не сейчас...

Было видно, что Сэм очень огорчен, но Джоанна ничего не могла с собой поделать. Неожиданно для нее оказалось, что он совсем не такой, как она представляла. Под видом борца с предубежденностью в нем жил самый дотошный скептик, который копается в каждой мелочи, пока главное не исчезнет в облаке сомнений и двусмысленности. Она от этого уже устала.

— Возможно, Роджер прав, — сказала она. — Неважно, во что мы верим. Нет всеобъемлющих теорий.

— Это не значит, что неважно, во что мы верим.

— Скажи мне, Сэм, во что веришь ты?

— Верю? — он даже слегка удивился такому вопросу. — Ты хочешь услышать теорию о жизни, смерти и вселенной.

Джоанна пропустила его сарказм мимо ушей и ждала ответа.

— Скорее всего, — сказал он наконец, — я, как Сократ, верю в то, что неисследованный мир не стоит того, чтобы в нем жить.

— А как насчет добра и зла? В них ты веришь?

— Как в противоположности, вечно воюющие между собой? — он покачал головой. — Нет.

Джоанна раздраженно кивнула.

— Знаешь, о чем я никак не могу забыть? — спросила она. — О том, что Пит говорил о ведьмах, — она помолчала. — Но ты бы просто назвал это суеверием, не так ли?

Сэм пожал плечами и виновато улыбнулся:

— Так, — несколько секунд они глядели друг другу в глаза. — Останься со мной, — попросил Сэм.

Это была мольба, трогательная в своей простоте, но Джоанна покачала головой:

— Не сегодня. Я хочу выпить таблетку и проспать восемь часов, чтобы завтра чувствовать себя человеком.

Они торопливо поцеловались у лифта. Джоанна не позволила Сэму провожать ее до выхода: дождь кончился, и на улицах сейчас наверняка полно такси. Не то чтобы она стремилась побыстрее избавиться от Сэма — просто ей необходимо было остаться наедине со своими мыслями. Или наоборот — не думать вовсе. Чужое присутствие, чье бы оно ни было, сейчас слишком сильно било по ее обнаженным нервам.

«Боже, — думала она, считая проплывающие мимо этажи, — какая каша! Какая гнусная кровавая каша!»

Глава 33

Похороны были через три дня. Джоанна и Сэм пришли на кладбище; Пит тоже был с ними. Роджер в тот день выступал на конференции, а Уорд накануне оставил на автоответчике Сэма сообщение, что он в Стокгольме и позвонит еще через пару дней.

Отец Каплан, невысокий лысый человечек лет шестидесяти, произнес прочувствованную речь, а когда панихида закончилась, Сэм, Пит и Джоанна сели в такси и поехали на Манхэттен.

Они уговорились ответить правду, если на похоронах кто-то поинтересуется, кто они такие и откуда знали погибших. Но никто не спросил — и от этого неприятное чувство, что их связывает страшная тайна, которой невозможно поделиться с другими, только усилилось.

Джоанна вышла первой — на углу квартала, где находилась ее редакция. Она не оглядываясь помахала такси рукой, и Сэм с Питом поехали дальше. Джоанна думала о решении, которое приняла этим утром, и о том, как его выполнить. Как сказать Тэйлору, что статьи не будет? Если бы она не была уверена, что он не потребует у нее все черновики и записи, она бы их уничтожила. Это не та статья, которую людям стоит прочесть.

Секретарша Тэйлора сказала ей, что шеф на совещании, и обещала оставить ему записку, что Джоанна срочно хочет его увидеть.

Через двадцать минут он вошел к ней в кабинет. Фристоун, когда собирался настаивать на своем и диктовать условия, всегда сам приходил к сотрудникам, а не вызывал их к себе. Джоанна удивилась, как он догадался, что ему предстоит именно такой разговор.

— Секретарша сказала, ты хотела меня увидеть, — сказал он, помаргивая по-совиному.

Джоанна набрала в грудь побольше воздуха и выпалила:

— Извини, Тэйлор, но я хочу бросить свой репортаж.

Он с полминуты смотрел на нее без всякого выражения.

— Бросить? — переспросил он наконец, подпустив в голос иронии.

Джоанна поправилась:

— Ну, хорошо — делать репортаж или нет, решать тебе. Я только хотела сказать, что я им больше заниматься не буду.

— Нельзя ли узнать, почему?

— По-моему, это и так ясно, — решительно проговорила она. — Ты знаешь, что у нас произошло.

Нельзя ли и мне узнать — почему ты дал Сэму деньги?

Тэйлор пожал плечами:

— Мне показалось, что сейчас подходящий случай сделать взнос на благотворительный счет их отделения.

— Я просто не понимаю, почему ты не попросил меня передать Сэму, что ты лично заинтересован в его исследованиях? Ведь я работаю с ним вместе. Или на худой конец, ты мог бы сказать сначала мне, а не ждать, пока я все узнаю от него. Люди могут подумать, что я имею слабое отношение к редакции нашего журнала.

Он вновь пожал плечами — на сей раз виновато:

— Ты права. Я не подумал. Мне просто хотелось, чтобы Сэм знал, что наш журнал его поддерживает.

— А по-моему, ты вообразил, что, если ему заплатить побольше, он будет продолжать эксперимент, пока нас всех не поубивают. Ты этого добиваешься?

— Скажем так — я чую хороший репортаж и не хочу его упустить. Вторую часть твоего вопроса я оставлю без внимания, как проявление чудовищно дурного вкуса.

— Когда умирают три человека, это не называется дурным вкусом, Тэйлор. Это статистика, которая указывает на весьма очевидную тенденцию. Разве тебе хоть чуточку не страшно, что это может затронуть и тебя, если ты подойдешь слишком близко? Субсидируя подобные вещи, ты испытываешь судьбу, — Джоанна заметила, что в глазах Тэйлора мелькнуло сомнение, и одарила его широкой торжествующей улыбкой. — Но ты ведь не суеверный, правда, Тэйлор?

Он поджал губы и насупился.

— Знаешь что, — сказал он. — Хочешь бросить свой репортаж — пожалуйста. Меня не удовлетворяет твой профессионализм — ты ведь сама хотела взять эту тему, — но я не могу заставить тебя довести работу до конца. Я просто найду того, кто это сделает за тебя.

— Кого?

Почему раньше Джоанне не приходила в голову такая возможность, и она не удержалась от вопроса, хотя знала, что после этого Тэйлор начнет ее переубеждать и подавлять ее волю, к чему у него был особый талант.

— Еще не знаю, я пока не решил. Но вне зависимости от того, кто это будет, ему придется исправить одну вещь.

— Какую? — встрепенулась Джоанна, и Тэйлор понял, что она взяла наживку.

— Мне кажется ошибкой, — будничным голосом произнес он, — что ты ни словом не упомянула о том, что спала с Сэмом Тауном.

Джоанна не ожидала такого выпада, но все же умудрилась не покраснеть и не поморщиться, а только моргнула.

— Почему ты думаешь, что я с ним спала?

— Милочка, я всегда первым узнаю, у кого с кем роман. Это одна из причин, почему я стал тем, кто я есть, — он продолжал буравить Джоанну взглядом. — Нельзя сказать, что это непрофессионально с твоей стороны, это не то же самое, как если бы ты была врачом или адвокатом, однако согласись, что в данном случае люди полагаются исключительно на твое суждение. Ты должна быть объективна. В любом случае, если я поручу кому-то другому этим заняться, ему придется написать о ваших отношениях и поразмышлять о том, какую роль это сыграло в твоем решении бросить начатое.

Джоанна изо всех сил старалась не поддаваться на провокацию.

— Ты себе не представляешь, что это такое, Тэйлор. Я слишком напугана. Я не могу пойти еще дальше.

Он наклонился и уперся локтями в крышку, ее стола.

— Я прекрасно представляю, что это такое, потому что ты блестяще все описала. И теперь я хочу знать, каково пройти через это и оказаться по другую сторону. А если ты бросишь, я никогда ничего не узнаю. И главное, ничего не узнаешь ты, Джоанна. А мне кажется, тебе нужно это узнать. Мне кажется, тебе необходимо увидеть, что лежит за, — она горько рассмеялась. — Что смешного?

— Я просто подумала, как это верно, Тэйлор — действительно, ты не просто так стал тем, кто ты есть. Это комплимент.

Тэйлор задумчиво кивнул.

— Я не ошибся в отношении вас с Сэмом, и ты это знаешь, — он выпрямился и скрестил руки на груди. — Я хочу сказать, что если один из ведущих физиков мира предлагает открыто поддержать вашу команду, то меньшее, что ты должна сделать, — это признать свою связь с Сэмом. В противном случае это все равно когда-нибудь станет известно, но уже будет выглядеть как сознательный обман. И это сильно ухудшит впечатление от статьи, потому что, на мой взгляд, она заслуживает Пулитцеровской премии, — он помолчал, глядя на нее долгим взглядом. — В любом случае, я думаю, тебе лучше написать об этом самой, чем ждать, пока это сделает кто-то другой.

Джоанна ничего не сказала, но каким-то образом Тэйлор понял, что она сдается, и одобрительно кивнул.

— Я так и думал, — сказал он и вышел за дверь, но тут же снова заглянул в комнату: — Не надо писать, какой величины у него член, — просто признай, что ты его видела.

Оставшись одна, Джоанна тупо уставилась на экран компьютера со своей статьей. Она ничего не хотела писать, но своим шантажом Фристоун не оставил ей выбора. И еще беда была в том, что она понимала — он прав. Если она скроет свой роман с Сэмом, скептики, пронюхав о нем, будут считать ложью весь материал. Хотя бы в знак уважения к троим погибшим друзьям она не должна этого допустить.

Через час Джоанна уже перечитывала внесенную правку. Оказалось, что писать о собственном романе куда легче, чем ей представлялось. Удивительно, но со всеми изменениями статья стала лучше — теперь каждый мог по-человечески понять, как Джоанна оказалась вовлеченной в круговорот событий, которые сама сочла бы невероятными, не случись они с ней. Единственное, что было выразить нелегко — это то, какое влияние они оказали на ее отношения с Сэмом. Причина, конечно, заключалась в том, что она и сама еще этого не знала. Джоанна как раз раздумывала над этим вопросом, когда зазвонил телефон.

Это был Сэм.

— Мы не могли поговорить утром, — сказал он. — Мне нужно с тобой увидеться, Джоанна. Может, поужинаем вместе?

— Мои родители вернулись из Европы. Я уезжаю к ним на выходные.

— Когда ты вернешься?

— Может быть, в воскресенье.

— Давай встретимся в воскресенье вечером.

Джоанна заколебалась. Она понимала, что зря разозлилась на него позавчера. Нельзя во всем винить его одного и делать Сэма козлом отпущения за собственные страхи. И все же она продолжала злиться и ничего не могла с собой поделать.

— Послушай, — сказал Сэм, нарушив затянувшееся молчание. — Мои чувства к тебе не изменились. Я люблю тебя, Джоанна. Не поворачивайся ко мне спиной и не уходи. Хотя бы поговори со мной.

И вновь простота его мольбы ее тронула. Она поняла, что по-прежнему его любит, но что-то не давало ей выразить это словами — что-то, не поддающееся определению, и оттого ей становилось еще больше не по себе.

— Я еще не знаю, в какое время вернусь, — сказала она. — Может быть, я останусь у них до понедельника. Давай, я тебе позвоню, хорошо?

— Хорошо, конечно. Передавай от меня привет своим родителям. Надеюсь они здорово отдохнули.

— Спасибо, я им передам. Я готова с тобой поговорить. Пока.

— Пока, Джоанна.

Она повесила трубку и уставилась в пространство. Чего она хочет? Чего добивается?

Разумеется, Джоанна понимала, что хочет не пустяка — ей хотелось, чтобы кошмар прекратился, и жизнь вернулась в свою колею. Но Сэм не был частью тон жизни — он являлся неотъемлемой частью «всего этого», того, что происходит сейчас. И тут возникала несовместимость, разрешить которую Джоанна была бессильна. Она вспомнила, что вчера в квартире Сэма тоже произнесла это слово. Несовместимость. И Роджер с ней согласился — возможно, существование Адама каким-то образом несовместимо с их существованием. Эта мысль звучала достаточно резонно, чтобы напугать, хотя и недостаточно убедительно, чтобы трезвомыслящий человек воспринял ее всерьез.

И однако же Джоанна, будучи человеком трезвомыслящим, принимала ее всерьез. Нет ли и здесь своего рода несовместимости? Не сошла ли она с ума — или, может, свихнулся мир? В любом случае — где проходит граница между ней и миром? И есть ли эта граница вообще?

Неожиданно и непроизвольно Джоанна вздрогнула, как в те моменты, когда человек засыпает и вдруг качнется на стуле. Только Джоанна не спала, а просто затерялась в зловещем круговороте собственных мыслей. Она глубоко вздохнула, радуясь, что ей удалось вырваться из этого круговорота и постаралась занять свой мозг другими вещами.

Нажав клавишу, она отправила переписанный черновик Тэйлору и поглядела на часы. Пожалуй, она еще успеет забежать домой и переодеться, чтобы не приезжать к родителям в трауре.

Ни на кого не глядя и ни с кем не заговаривая, она выбежала из редакции.

Глава 34

Всю дорогу она думала только о том, что скажет родителям. Словно провинившаяся школьница, Джоанна считала, что рассказывать обо всем — большая ошибка. Они только встревожатся, и выходные будут испорчены.

Еще по телефону мать спросила ее про Сэма: встречается ли она с ним, и как проходит их эксперимент. Джоанне удалось увильнуть от прямого ответа и при этом создать впечатление, что в их отношениях сейчас сложный период и лучше пока о них не говорить. Попутно желательно обходить молчанием и эксперимент, чтобы не возникало ненужных ассоциаций.

Для Джоанны этот уик-энд был очень важен. Он был символом всего, за что она всеми силами пыталась уцепиться; того чувства причастности к жизни, которое возникает в кругу семьи, в доме, и которое всегда воспринимается как должное, пока его не отнимут. Теперь, когда вокруг Джоанны все рушилось, она начинала терять это ощущение принадлежности к миру, и вернуть его ей хотелось больше всего на свете. Ей хотелось закутаться в свою прежнюю жизнь как в теплое одеяло — и если для этого придется соврать, она соврет.

Отец встретил ее на перроне вместе со Скипом — терьером-полукровкой. Пока они были в отъезде, пес жил у соседей и теперь не мог прийти в себя от радости, что семья снова в сборе. Пока они ехали домой, он сидел у Джоанны на коленях и все время порывался лизнуть ее в щеку. Она смеялась и прижимала его к себе, не переставая расспрашивать отца о том, что они повидали в Европе, с кем познакомились и чем полакомились.

Когда они въехали в ворота, фары выхватили из темноты живую изгородь и увитые плющом беседки, окружавшие довольно безалаберно построенный деревянный дом. Дверь гаража автоматически открылась и закрылась за ними с таким родным, ласкающим слух щелчком. Скип выскочил из машины и с радостным лаем завертелся на одном месте.

Джоанна торопливо прошла по короткому переходу, соединяющему гараж с домом. Мать открыла ей прежде, чем она достигла двери, и они бросились в объятия друг другу. Джоанна закрыла глаза и отдалась во власть материнского тепла, кухонных запахов и звуков флейты по радио — передавали Моцарта. Все было так, как и должно было быть, как всегда было в ее памяти, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.