Андрей Алексеевич Амальрик
      СТАТЬИ И ПИСЬМА 1967-1970
      СОДЕРЖАНИЕ
      Главному редактору газеты "Известия"
      Союзу журналистов СССР
      В редакции газет "Нью-Йорк Таймc", "Вашингтон Пост", "Лос-Анжелес Таймc" (США), "Таймc" (Англия), "Ле Монд" (Франция), "Хет Пароль" (Голландия)
      Я хочу, чтобы меня правильно поняли
      В редакцию журнала "Шпигель"
      Ответы корреспонденту Колумбия Бродкастинг Систем
      Ответ на вопрос, признаю ли я себя виновным
      Последнее слово
      Приложение I. Петр Якир: Письмо в редакции "Хроники текущих событий" и "Таймс"
      Приложение II. Петр Якир: Открытое письмо Андрею Амальрику
      Приложение III. Яр. Ясный: Андрей Амальрик как публицист
      ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ "ИЗВЕСТИЯ"
      Уважаемый товарищ главный редактор,
      Ваша газета делает, как мне кажется, очень полезное дело, постоянно публикуя материалы о происходящих сейчас в Китае событиях, ввиду важности этих событий не только для Китая, но и для всего мира, и в первую очередь для нашей страны. Вместе с тем основная тенденция Вашей газеты представить теперешние события в Китае как случайные и временные - кажется мне совершенно неверной.
      Едва ли верной была на страницах нашей печати оценка вообще всей истории послевоенного Китая. Мы вполне можем задать теперь себе вопрос: правильно ли было рассматривать китайскую революцию как один из этапов распространения некоего "интегрированного" коммунизма, а не как националистическую революцию, воспользовавшуюся коммунистической доктриной как средством для объединения Китая и выведения его из векового застоя и зависимости? Если стать на последнюю точку зрения, то в результате китайской революции СССР не только не расширил коммунистическую систему, в которой он был доминирующей силой, а наоборот - приобрел опасного соперника за влияние в мире, прежде всего в Азии. С этой точки зрения, теперешние китайские события нисколько не являются случайными, а есть закономерное продолжение национально-коммунистической революции, в которой все более подчеркиваются ее националистические стороны и все более затушевываются интернациона-листические. В частности, это находит свое выражение в отстранении и ликвидации старых партийных кадров и замене их кадрами, сформировавшимися уже в условиях господства национально-коммунистической идеологии. Этот процесс тем более должен быть понятен нам, что нечто подобное происходило и в нашей стране в период, предшествовавший второй мировой войне. Можно предполагать, что в течение ближайших лет положение в Китае стабилизуется. Тогда отчетливо станет виден следующий этап националистической революции - подготовка к войне как наиболее характерной для молодого национализма форме экспансии. В войне китайские руководители будут видеть как средство разрешения экономических трудностей, так и реванш за вековые унижения китайского народа.
      Едва ли Китай все же начнет войну, прежде чем накопит достаточный запас ядерных бомб и средств их доставки. Не с тем, чтобы применить их, а как средство шантажа. Основной упор китайцы сделают на использование своего численного превосходства и опыта партизанской войны, что потребует также усиленного развития обычных вооружений. Видимо, от того, насколько форсированно Китай сумеет вооружить свою армию ядерным и обычным оружием, и зависят сроки начала войны. Думать же, что китайцы в силу крайней экономической отсталости и недостатка научных кадров никогда не сумеют этого сделать, значит уподобиться наивным американским предсказателям, которые после войны утверждали, что СССР по тем же причинам понадобится более десяти лет, чтобы взорвать первую атомную бомбу.
      Можно думать, что как только Китай будет в состоянии начать войну, он ее начнет. Но начнет с удара по гораздо более слабому противнику. Скорее всего, первый удар будет нанесен по одной или нескольким слаборазвитым странам к югу от Китая, некогда входившим в сферу китайского влияния. Это будет своего рода пробным шаром, который позволит Китаю проверить реакцию великих держав, имеющих интересы в Азии. Если первый удар сойдет Китаю с рук - а он сойдет ему с рук без объединенного противодействия ныне антагонистических держав, - то Китай, по логике событий, вступит в противоборство со своим главным соперником на Азиатском континенте. Естественно, что этот противник - не Соединенные Штаты Америки, к которым у Китая нет территориальных претензий и против которых Китай просто не в состоя-нии совершить агрессии, не имея общей сухопутной границы и не располагая достаточными военно-морскими и военно-воздушными силами. Скорее наоборот Китай до начала войны со своим основным противником попытается как-то договориться с США по таким спорным вопросам, как Тайвань и Вьетнам, предложив приемлемое для США соглашение, в котором они так заинтересованы.
      Как своего основного противника китайцы будут рассматривать Советский Союз - державу с колоссальными владениями в Азии, часть которых некогда принадлежала Китаю, и имеющую значительное политическое и экономическое влияние во многих азиатских странах, в которых заинтересован Китай.
      Китай начнет войну обычными средствами, стремясь использовать свое колоссальное численное превосходство, и поставит СССР перед задачей: нанести первым ядерный удар и получить ядерный удар в ответ или же вести войну обычными средствами. Можно думать, что СССР выберет второй путь, и это создаст для нас проблемы, с которыми мы еще почти не сталкивались.
      Ранее нам приходилось иметь дело с армиями, солдаты которых превосходили наших в отношении культуры, но значительно уступали им в стойкости и выносливости, теперь это будет наоборот. Ранее нам приходилось иметь дело с армиями, которые если не в момент вторжения, то во всяком случае в течение войны значительно уступали нашей по численности, теперь это будет иначе. Ранее противник вторгался в наиболее густонаселенные наши районы, теперь в редконаселенные. Ранее противник, продвигаясь в глубь России, все более сталкивался с такой трудностью, как растянутость коммуникаций, теперь с чудовищной растянутостью коммуникаций с самого начала столкнемся мы.
      Трудно сказать, как развернутся бои. Если война примет затяжной характер - безразлично, на русской или китайской территории, - и надолго свяжет руки СССР, то это сможет вызвать новую ситуацию в Европе. Западная Германия, если она будет уверена, что СССР не сумеет вмешаться, установит контроль над Восточной и поставит СССР перед совершившимся фактом. А это, в свою очередь, заставит многие восточноевропейские страны переоценить и переориен-тировать свою политику. Может случиться далее, что новая ситуация в Европе вызовет к жизни старые территориальные претензии: Румынии - на Бессарабию, Венгрии и Чехословакии - на Закарпатье, Польши - на Львов и Вильнюс, Германии - на Калининград, Финляндии - на Выборг и Печенгу. Еще более сложные проблемы появятся, если Китай на какое-то время начнет одерживать значительные успехи. В этом случае Япония может потребовать возвращения Курильских островов и Сахалина и предпринять шаги для их возвращения, а возможно, и для приобретения каких-то новых территорий на Советском Дальнем Востоке.
      Тяжелые и затяжные бои на востоке скажутся и на внутреннем положении нашей страны. Может появиться та же проблема, что и во время русско-японской и первой мировой войн, когда война велась на территории, населенной не русскими, вторжение и оккупация не воздействовали непосредственно на эмоциональное восприятие народа, побуждая его к непримиримой борьбе, между тем затяжная война требовала все новых и новых жертв и приводила, если так можно сказать, к моральному износу нации. Война с коммунистическим Китаем, территориальные претензии на западе и востоке и моральная усталость от войны могут привести к возрождению существующих пока еще в скрытом состоянии сепаратистских тенденций, в первую очередь в Прибалтике, Закавказье и Средней Азии.
      Очень трудно предугадать позицию остальных держав в советско-китайском конфликте, главным образом США. Скорее всего, США не вмешаются в конфликт, хотя и будут оказывать небольшую экономическую помощь СССР, если мы обратимся к ним с подобной просьбой. Здесь многое будет зависеть и от того, какую позицию займет по отношению к США Китай.
      Я не хочу прослыть дурным пророком и сказать, что все именно так и будет. Нетрудно заметить, что все мои предположения обставлены многочисленными "если" и "может быть", которым всегда противопоставляется "а может и не быть". Все же в политике разумнее предвидеть и предусмотреть самый нежелательный ход событий, чем просто понадеяться на желательный. Конечно, приятно узнать, что наша страна в состоянии отразить удар "как с запада, так и с востока", но лучше было бы вообще избежать этого удара. Естественно противопоставить силу силе, но, как мы знаем, лозунг "опоры на собственные силы" тоже не всегда хорош. Что же мог бы сделать Советский Союз, чтобы не оказаться в одиночестве перед лицом возможной агрессии?
      Во-первых, отказаться от распространения своего влияния путем организации конфликтов или участия в конфликтах. Возможно, что это была единственно разумная политика двадцать лет назад, но сейчас, даже при отдельных успехах, она может иметь только отрицательные результаты для нашей страны. Во-вторых, стремиться к таким отношениям с другими странами, которые основываются на взаимных интересах и общности целей, а не на зависимости от нас, сложившейся в результате внутренних трудностей или военного поражения этих стран. При такой зависимости любой внешнеполитический успех всегда крайне неустойчив и может обратиться в свою противоположность. В-третьих, установить поллинно дружеские отношения с США, отказавшись ради этого от противодействия им там, где они имеют жизненно важные интересы. Это, в свою очередь, привело бы их к лучшему пониманию интересов СССР и сделало бы две эти великие державы гарантами прочного мира. В-четвертых, добиваться положения в Европе, которое было бы устойчивым и без постоянного давления СССР. Уголь в топке уже кончился, а поезд по инерции продолжает мчаться по рельсам, несмотря на предостерегающее миганье светофора. Если двадцать лет назад Советский Союз и мог быть заинтересован в неустойчивости положения в мире, то теперь он более других должен быть заинтересован в его стабильности.
      Буду весьма благодарен Вам, если Вы поместите мое письмо в Вашей газете. Я рассчитываю на это не в силу каких-либо особых достоинств моего письма, а в силу важности затронутых в нем вопросов, которые непосредственно касаются или коснутся всех нас.
      Аналогичное письмо отправлено мной 17 ноября сего года в редакцию "Литературной газеты".
      18 декабря 1967
      СОЮЗУ ЖУРНАЛИСТОВ СССР
      Уважаемые товарищи!
      18 октября этого года я был вызван в 6-е отделение милиции города Москвы, и человек, назвавший себя сотрудником Городского управления милиции Денисовым, заявил мне, что я веду "паразитический и антиобщественный образ жизни" и буду выслан из Москвы на основании Указа от 4 мая 1961 года. Я отказался признать себя "тунеядцем" и не стал подписывать никаких предупреждений. Действия милиции я нахожу безнравственными и беззаконными.
      С декабря 1966 года я работаю как внештатный корреспондент ряда газет, главным образом для Агентства печати Новости (АПН). Мои статьи и взятые мною интервью неоднократно печатались в вестниках АПН и публиковались в советской и английской печати. В настоящее время в АПН находится семь заказанных мне статей и мной получены от двух редакций новые задания. Когда я сообщил об этом Денисову, тот ответил, что его не интересует, что и для кого я пишу. В связи с этим я хочу спросить вас - является ли работа для новостей печати "паразити-ческой и антиобщественной деятельностью", как это пытается представить Денисов?
      Я не могу считать себя "тунеядцем" не только потому, что я занимаюсь журналистикой. Я пишу пьесы, и хотя ни одна из них не была еще опубликована или поставлена, я в праве рассчитывать на признание моей литературной работы - работой, а не "паразитизмом". В этом году, по предложению одного режиссера, я переделал для сцены повесть Гоголя "Нос", и сейчас моя рукопись рассматривается в нескольких московских театрах. Это Денисов также счел "антиобщественной деятельностью".
      Поэтому, хотя я и не являюсь членом Союза журналистов, но как советский журналист прошу вашей защиты от незаконных и произвольных действий милиции.
      Чтобы быть правильно понятым, хочу добавить, что в 1965 году меня уже высылали из Москвы в Сибирь по этому Указу. Народный суд и органы милиции не приняли тогда во внимание, что, не состоя нигде в штате, я все время работал в разных издательствах как внештатный корректор и переводчик, а кроме того, опекал своего парализованного отца, инвалида первой группы. В 1966 году Верховный суд РСФСР отменил приговор как необоснованный и я вернулся в Москву. Теперь же Денисов заявляет, что, оформляя на меня дело в 1965 году, органы милиции были правы, а Верховный суд, отменяя приговор, неправ. Такая точка зрения, особенно для юриста, кажется мне крайне опасной.
      В отличие от Денисова я не ставлю под сомнение решение наших верховных судебных органов, но не считаю, что каждый раз необходимо доводить до них дело. Отмена несправедли-вого приговора дала мне возможность вернуться в Москву, но не вернула жизни моему отцу, который скончался вскоре после моей высылки, оставленный без всякой помощи. Я сам вернулся из Сибири в критическом состоянии. У меня врожденный порок сердца, а в ссылке мне пришлось исполнять очень тяжелую физическую работу. Между тем судебно-медицинской экспертизой было установлено, что я к тяжелой физической работе не пригоден, на это указывается и в постановлении Верховного Суда. Каким же образом, помимо всего прочего, меня хотят привлечь к ответственности по Указу от 4 мая 1961 года, который как раз предусматривает "обязательное привлечение к физическому труду"? Я нахожу всему только одно объяснение. Историю своей высылки со всеми нарушениями советских законов, я изложил в книге "Нежеланное путешествие в Сибирь", которую недавно закончил. Именно эта книга вызвала у лиц, виновных в моей первой высылке, желание отомстить мне - отомстить, вновь нарушая законы.
      Чтобы избежать нового нарушения законов, новых несправедливостей для своей семьи и для себя, я и обращаюсь к вам.
      29 октября 1968 г.
      В РЕДАКЦИИ ГАЗЕТ "НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС", "ВАШИНГТОН ПОСТ", "ЛОС-АНЖЕЛЕС ТАЙМС" (США), "ТАЙМС" (АНГЛИЯ), "ЛЕ МОНД" (ФРАНЦИЯ), "ХЕТ ПАРОЛЬ" (ГОЛЛАНДИЯ)
      Уважаемый господин редактор,
      несколько издательств в Голландии, США, Англии и Франции в настоящее время издают или уже издали мои книги "Нежеланное путешествие в Сибирь", "Просуществует ли СССР до 1984 года?", а также пьесу "Восток-Запад" и другие. Я заключил со всеми этими издательствами договоры, или непосредственно, или через лицо, которому я выдал доверенность. Тем самым, помимо желания опубликовать свои книги, я хотел доказать, что советский гражданин, как и гражданин любой другой страны, имеет право публиковать за границей книги, не изданные в собственной стране, делать это под своим именем, самому определять с издателями условия публикации и пользоваться всеми вытекающими отсюда авторскими правами.
      Одним из этих прав является получение гонораров. Действительно, некоторые издательства уже переслали мне через Государственный Банк СССР часть гонораров за мои книги. Однако официальные советские органы, ведающие обменом валюты, по существу лишают меня возможности получить эти гонорары. Ссылаясь на тайную инструкцию, мне заявили, что я издаю свои книги на Западе без согласования с советскими официальными организациями, следовательно незаконно, и правила выдачи авторских гонораров на меня распространены не будут. В лучшем случае их готовы рассматривать как "подарок", присланный мне кем-то с Запада. Такое положение неприемлемо для меня, поскольку это не подарок, а заработанные мною деньги, но, по-видимому, оно выгодно для советского правительства, потому что подарок облагается гораздо большим налогом, чем авторский гонорар. Во Всесоюзном управлении по охране авторских прав, куда я обратился за помощью, мне сказали, что все мои публикации совершенно законны, но помочь мне в осуществлении моих прав отказались.
      Три года назад я хотел передать пострадавшей от наводнения Флоренции гонорар за изданную в СССР книгу моего отца, что я мог сделать как его наследник. Министерство финансов СССР отказало мне в этом, ссылаясь на то, что советское правительство крайне нуждается в иностранной валюте и потому не может переводить в валюту советские рубли. Учитывая такое тяжелое положение советского правительства, я мог бы добровольно пожертвовать ему какую-то сумму в иностранной валюте, но я никогда не буду делать этого по принуждению. Поэтому, если мои авторские права не будут соблюдаться в СССР, я буду вынужден просить моих издателей не пересылать гонорары через такие недобропорядочные учреждения, как советские, а хранить их на Западе.
      Я прошу Вашу уважаемую газету опубликовать мое письмо, с тем чтобы я мог публично пристыдить советское правительство за проявляемые им скаредность и мелочность. Сталин расстрелял бы меня за публикацию моих книг за границей, его жалких преемников хватило только на то, чтобы попытаться присвоить часть моих денег. Это только подтверждает мое мнение о деградации и дряхлении этого режима, высказанное в книге "Просуществует ли СССР до 1984 года?".
      Я ХОЧУ, ЧТОБЫ МЕНЯ ПРАВИЛЬНО ПОНЯЛИ
      Проводимый десятилетиями террор породил в моей стране не только атмосферу страха, но и связанную с ней атмосферу всеобщего недоверия и подозрительности. Поэтому, когда появились люди, осмеливающиеся делать то, что раньше никто не решался делать или что каралось немедленным арестом, почти за каждым из них пополз слух, что раз они действуют так смело значит имеют на то разрешение или указание тайной полиции. Эти слухи исходили от тех, кто из-за природной или привитой трусости сам никогда не решился бы сделать что-то неугодное режиму и потому не мог понять, что просто могут быть более смелые или более отчаявшиеся люди.
      Поэтому, когда до меня доходили подобные слухи обо мне, я всегда огорчался, но понимал, что они неизбежны. Также я хорошо знал, что ни один из моих друзей или людей, которым я хорошо известен, ни на секунду не примет всерьез подобный слух, и также ни один из моих недоброжелателей не осмелится сделать подобное заявление публично, зная, что у него нет ни одного факта для этого. Так обстоит дело в моей стране.
      К сожалению, я убедился, что и на Западе есть люди, которые руководствуются логикой "раз человек поступает не как все, значит дело не чисто". Вдобавок считают возможным придавать свои домыслы широкой гласности, признавая, что у них "нет ответов, только подозрения". Мне кажется, что, имея "только подозрения", вообще не следует никого публично пятнать - ведь эти "подозрения" имеют не только академический интерес, а касаются человеческой чести и достоинства.
      Однако, поскольку в нескольких американских газетах уже появилась версия, что я могу быть агентом КГБ, я хотел бы предать гласности, что я сам об этом думаю.
      Как я понял, впервые эту версию высказал г-н Брэдшер в газете "Вашингтон Ивнинг Стар", 26 ноября, 1969. Когда я только слышал об этой статье, я имел намерение написать небольшое письмо редактору "Стар", с тем чтобы опровергнуть содержащиеся в статье "подозрения". Я думал все же, что она написана хотя и в неприятном для меня, но разумном и спокойном тоне. Но когда я наконец смог достать эту статью и прочитать ее, я убедился, что это не что иное, как ведро помоев, вылитое на мою голову. Поэтому я вообще не хочу писать в газету, которая поместила подобную статью, я передам свое письмо американским корреспондентам в Москве и буду благодарен любой американской газете, которая его опубликует.
      Хотя г-н Брэдшер начинает свою статью в полувопросительном тоне, она оставляет впечат-ление, что он не столько хочет разобраться в том, кто же я, сколько сознательно пытается меня опорочить. Он искажает и подтасовывает факты, допускает некрасивые намеки и обнаруживает типично полицейское мышление, не в силах ни на какую вещь взглянуть просто, а обязательно ища в ней скрытую и непристойную подоплеку. В то же время он упорно не хочет взять какое-либо утверждение на свою личную ответственность, все время ссылаясь на неких "специалис-тов", "перебежчика из СССР", "человека, который хорошо знал Амальрика несколько лет назад" - причем все это анонимы. Подобная статья вполне могла появиться в "Правде", с той только разницей, что я был бы назван агентом не КГБ, а ЦРУ.
      Тем не менее, не имея возможности вызвать г-на Брэдшера в суд за диффамацию, но желая себя защитить, я подробно отвечу на его аргументы.
      Моя критика Кузнецова
      Первый аргумент - это мое открытое письмо "советскому прозаику Анатолию В. Кузнецову, который недавно перебежал в Англию и разоблачил контроль тайной полиции над советскими писателями".
      "Это письмо, - продолжает г-н Брэдшер, - по мнению здешних специалистов, направлено на то, чтобы скомпрометировать в глазах Запада роль Кузнецова как мужественного борца за свободу писателей - и следовательно разрушить ту пользу, которую он приносит антикоммуни-стической пропаганде". Он добавляет, что я "попрекнул его за открытое признание, что он служит КГБ в качестве информатора''.
      В своем письме я критикую Кузнецова вовсе не за то, что он "разоблачил контроль тайной полиции над советскими писателями". В моих глазах как раз единственным мужественным поступком Кузнецова было то, что он честно рассказал о своем сотрудничестве с КГБ и тем самым отчасти разоблачил механизм контроля над писателями. Так я и пишу об этом в своем письме. Так же я не критикую Кузнецова за то, что он бежал за границу, как это было понято некоторыми невнимательными читателями моего письма. Наоборот, я пишу там, что если он не мог свободно работать в СССР, то не только его правом, но и писательским долгом было бежать туда, где он может писать то, что хочет, и публиковать то, что пишет.
      Я критикую Кузнецова за то, что, оказавшись за границей, он пытается полностью оправдать свою осведомительную деятельность и свой конформизм в СССР, сваливая все на жестокость режима, и тем самым оправдывает трусливое и пассивное поведение большинства советской интеллигенции, которая хочет, чтобы ее "жалели", потому что она несвободна, но не хочет делать ни малейших усилий, чтобы этой свободы добиваться. Таким образом, я пишу, что если мы хотим изменить режим своей страны, мы все должны взять долю личной ответственности за это.
      Я надеюсь, что сам Анатолий Васильевич Кузнецов правильно понял смысл моих упреков, которые я делал не для того, чтобы "скомпрометировать его роль в глазах Запада", а чтобы показать ему, что независимые люди его страны относятся к нему не так, как официальная советская печать, но и не так, как те, кто оценил его с точки зрения пользы, "которую он приносит антикоммунистической пропаганде".
      Мне трудно судить, "разрушает" мое письмо эту "пользу" или нет, но хочу сказать, что "пропаганда" - самое отвратительное для меня слово, и когда я писал свое письмо, я думал не о коммунистической или антикоммунистической пропаганде, а о достоинстве русского писателя. Г-н Брэдшер прямо фальсифицирует мое письмо. Я пишу, что Солженицын, судя по его книгам, не производит впечатление "затравленного и измученного" человека, что он способен противостоять любой травле, что он уже один раз сохранил свою внутреннюю свободу и достоинство в тюрьме и я уверен, что вновь сохранит их, если его опять посадят за решетку, и я добавляю, что все мы можем черпать силы из примера Солженицына.
      А г-н Брэдшер излагает это место моего письма так: "Амальрик сказал 'нельзя сказать, что Солженицын... затравлен и измучен' и хладнокровно добавил, что он смог бы пережить еще одно заключение".
      Г-н Брэдшер еще несколько раз искажает мое письмо Кузнецову. Он пишет: "Амальрик заявляет, что он предпочитает молчать и страдать, нежели лгать за привилегии" и заключает, что раз я не молчу и вместе с тем "по-видимому, все же не страдаю" - это вызывает большой вопрос. В действительности я пишу в письме всего лишь о том, что людям, которые не могут открыто выступить против режима, лучше просто молчать, чем писать и говорить то, что противоположно их собственным взглядам.
      Мое возвращение из Сибири
      Второй аргумент - это мое досрочное возвращение из Сибири, куда я был сослан по указанию КГБ. "В 1966 году русский Верховный суд пересмотрел приговор, - пишет г-н Брэдшер, - и Амальрик вернулся в Москву. Пересмотр необычен, а разрешение вернуться в Москву еще более необычно". И далее пишет: "Возможно, он купил свое возвращение из Сибири тем, что согласился сотрудничать". Здесь г-н Брэдшер опять искажает факты или просто их не знает.
      Пересмотр приговоров самая обычная практика, и это связано не с какими-то закулисными соглашениями, а просто с тем, что многие дела ведутся низшими инстанциями крайне безграмотно, приговоры выносятся явно необоснованно - и это заставляет высшие инстанции что-то в них менять, даже если подобные дела курировались КГБ. Что же касается осужденных по Указу от 4.5.1961, как я, то я вообще не знаю ни одного случая, чтобы осужденный по политическим мотивам отбыл по этому Указу срок полностью, настолько грубо и неправосудно делались эти дела. Как и мне, был пересмотрен приговор поэту Иосифу Бродскому - и он смог досрочно вернуться в свой родной Ленинград. О его деле много писали на Западе и там выходи-ли его стихи. Так же досрочно вернулись в Москву из ссылки поэт Батшев (из группы СМОГ) и художник Недбайло. Всех их, следуя логике г-на Брэдшера, следует объявить агентами КГБ.
      Еще более нелепо его утверждение, что "необычно разрешение вернуться в Москву". Такое разрешение не дается только в том случае, если человек осужден за "особо опасные государст-венные преступления" (в том числе по ст. 70 УК РСФСР) или он рецидивист. Во всех остальных случаях, если осужденный ранее жил в Москве и имеет там родственников, которые согласны принять его, он может вернуться. Так, в 1962 году в Москву вернулся Гинзбург после первого заключения, в 1969 году вернулась Белогородская - я пишу о делах, известных на Западе. Иногда даже может вернуться человек, осужденный по ст. 70 УК. Так, в 1965 году в Москву вернулся генерал Григоренко, освобожденный из ленинградской тюремной психбольницы. Следуя логике г-на Брэдшера, это тоже все агенты КГБ.
      В случае же отмены или пересмотра приговора возвращение тем более очевидно. Нет надежды на пересмотр приговора и почти нет надежды на возвращение в Москву в тех случаях, когда власти проводят "показательный" процесс - с освещением его в печати, "митингами трудящихся" и т. д., как это было с делом Синявского и Даниэля или Гинзбурга и Галанскова. Во множестве же рядовых дел, каким было мое в 1965 году, все обстоит не совсем так. Г-н Брэдшер вообще плохо знаком с правом и юридической практикой в СССР, иначе он не писал бы, что я хочу "подвергнуть испытанию закон, по которому писатели Андрей Д. Синявский, Юлий М. Даниэль и другие подверглись заключению за то, что передавали свои работы за границу". Никакого закона, запрещающего передавать свои работы за границу, в СССР нет. Формально Синявский и Даниэль были осуждены не за передачу своих произведений на Запад, а за их "антисоветский характер" - с этой точки зрения безразлично, публиковали они их на Западе или распространяли в списках среди своих друзей в СССР. Своими публикациями я как раз хочу доказать как на Западе, так и в СССР, что такого закона нет и все преследования за это незаконны.
      "Специалисты находят странным, - пишет далее г-н Брэдшер, - что и арест 1965 года и майский налет (т. е. обыск в 1969 году - А. А.) случилось в присутствии американцев..." - т. е. он хочет создать впечатление у своих читателей, что это были специально подстроенные КГБ представления. В действительности я был арестован 14 мая 1965 года без всяких свидетелей, даже мой тяжело больной отец и мои друзья смогли узнать о том, где я, только через две недели. Если бы г-на Брэдшера действительно интересовали обстоятельства моего ареста и освобожде-ния - ему следовало бы сначала прочитать мою книгу "Нежеланное путешествие в Сибирь", о которой он упоминает в своей статье и где я подробно пишу обо всем этом. Я думаю, он удержался бы тогда от своих некрасивых и бездоказательных утверждений.
      Что же касается обыска 7 мая 1969 года, то он действительно произошел в присутствии американских корреспондентов, что, я думаю, не доставило КГБ никакой радости.
      Мое общение с иностранцами
      Третий аргумент - мое постоянное общение с иностранцами и дружеские отношения с некоторыми американскими корреспондентами в Москве. "Инакомыслящие, которые защищали Синявского и Даниэля, публично предупреждали о возрождении сталинизма и заклеймили вторжение в Чехословакию, - пишет г-н Брэдшер, - не могут делать ничего подобного. Их КГБ удерживает от подобных фамильярностей с западными людьми".
      Даже следуя полицейской логике г-на Брэдшера, следует предположить, что раз эти "публичные протесты и предупреждения" все же стали известны на Западе и получили широкую огласку, то если не все, то кто-то из "подлинных инакомыслящих" должен был иметь дружеские и доверительные отношения с западными людьми в Москве, поскольку весь "самиздат" попадает на Запад не через ТАСС или АПН.
      Но можно и не прибегать к этим умозаключениям, поскольку западным журналистам в Москве хорошо известно, что многие инакомыслящие встречались и встречаются с иностранца-ми, бывают у них в гостях или принимают у себя дома.
      Я думаю, что несколько искаженная картина полной неконтактности между русскими и иностранцами получилась у г-на Брэдшера от того, что сам он за четыре года своей работы в Москве ни разу не говорил ни с одним русским, за исключением официальных лиц, да и вообще не знал ни одного русского слова.
      КГБ, действительно, препятствует общению советских граждан с иностранцами, причем хорошую помощь в этом им оказывает "сверхосторожность" некоторых западных корреспон-дентов в Москве, которые боятся выйти за стены своего бюро и в каждом встречном русском видят "агента тайной полиции".
      Г-н Брэдшер из-за своей мрачной подозрительности допускает и другие нелепости. Он пишет, например, как это моя жена и я смогли пройти 4 июля на прием к американскому послу, когда у ворот стояли агенты тайной полиции. Мы прошли, потому что имели приглашение, с которым нас никто не стал бы задерживать. Но мы прекрасно могли бы пройти вообще без всякого приглашения, потому что, как это должно быть известно г-ну Брэдшеру, к началу приема в ворота сразу проходит такое количество гостей, что ни у кого из них не спрашивают приглашение и агенты КГБ просто не в силах усмотреть за каждым.