52

В Пелоуриньо, где действуют войска полиции нравов под командованием детектива первого класса Николау Рамады Жуниора, которые пошли в наступление, положение сложилось такое же, как и в Масиэле: избиты женщины, выволоченные из домов на площадь и преследуемые конной полицией. Здесь труднее спря­таться, спастись: улицы Террейро-де-Жесус и Байши-дос-Сапатейрос забаррикадированы полицейскими машинами. Пущена в ход дубинка, ею приказано действовать до тех пор, пока преступницы не одумаются. Словом, операция «Радость возвращения к труду» в полном разгаре.

Штурм главного бастиона – дома доны Паулины де Соуза – был для полицейских нелёгким: не надеясь на дверные запоры, мятежницы забаррикадировали дверь тяжёлой мебелью, создав дополнительные сложности для исполнения долга полицейских, что привело Николау в бешенство.

В конце концов дверь была взломана, командую­щий штурмом Живоглот оказывается в коридоре, и кого же он видит? Эту скандалистку, хулиганку Терезу Ба­тисту. И в этот самый момент она сбивает его с ног ударом квадратного носка модной туфли, подаренной ей Мирабо Сомпайо, которому она позировала для картины «Богоматерь, кормящая грудью».

– Ой!

Крик командира на какую-то долю секунды парализует полицейских. И Тереза успевает проскользнуть между ними и выскочить на улицу вместе с двумя женщинами. Живоглот корчится от боли, держится за живот, не думая об отмщении, не до того, так сильно болит. Только спустя время, когда ему с помощью двух агентов удается подняться, стоны его прерываются про­клятиями Терезе.

Величественная дона Паулина де Соуза торжественно, как Королева карнавала, шествует в сопровождении эскорта агентов к одной из тюремных машин, где её встречают её же подданные, арестованные раньше. Она их успокаивает: бояться нечего, Огун Пейше Мариньо сказал, что всё хорошо закончится! Не рискнёшь, не выиграешь.

Окруженная солдатами военной полиции, Тереза бежит к церкви Розарио-дас-Неграс, взбегает по лестнице и у дверей останавливается. Другие следуют её примеру. Лошади полицейского патруля взять лестницу не могут, но агенты пытаются схватить Терезу.

И вдруг за спиной Терезы дверь храма открывается и впускает её. Она только успевает заметить исчезающего за алтарем внушительного старца. Кто это, ризничий, священник или святой? Ведь даже у проституток есть свой заступник, Святой Онофре. Уж не он ли? А может, кто-то из жрецов кандомбле? «В долгую ночь сражения закрытой корзины» – так поэт Иеова де Карвальо назвал свою вдохновенную поэму, рассказываю­щую о событиях той ночи, в которую происходило нечто, не имеющее объяснения и не доступное пониманию простых смертных.

Из пансионов Пелоуриньо бегут женщины, спасаясь от преследующих их полицейских, некоторых полицейские выволакивают сами. Все, кто могут, бегут к церкви. Бегут из Масиэла и Табоана. Постепенно ими заполняется неф. Некоторые молятся, читают «Отче наш», стоя на коленях.

53

После мокеки и холодного пива Аналия и Камил садятся в автобус и едут в сторону Соборной площади. Дона Паулина де Соуза велела своим подопечным воз­вратиться не поздно, чтобы не было никаких конфликтов с клиентами, которые не знают о случившемся. На площади Кастро Алвеса Камил вдруг что-то вспоминает и предлагает Аналии выйти.

– Опять я забыл.

– Что, дорогой?

– Святого Онофре для доны Паулины.

Ведь Святой Онофре не только покровительствует торговле и помогает благочестивым, он прямой покровитель проституток. Во многих столовых борделей и пансионов стоит фигурка святого, украшенная цветами и свечами, а иногда и окруженная другими божествами – могущественными Ориша.

Давно дона Паулина ищет фигурку большого размера Святого заступника проституток, чтобы поставить её в молельне, в которой уже стоят покровитель мореплавателей и покровительница зачатья. Зная, что отец Камила торгует антиквариатом, дона Паулина и попросила парня купить для неё по сходной цене Святого Онофре, пусть даже не нового, так как в магазинах она не встречала ни нового, ни старого.

Как правило, старый Шамас не приобретает статуэток святых для своей лавки по причине их плохой сохранности: то у них нет носа, то головы, то ног, они годны разве что для музеев. Но иногда случается, что среди прочих предметов попадаются и они. И тогда он их продаёт по дешёвке. Если вдруг Святой Онофре появится, дона Паулина, можете не волноваться, он будет ваш. И подарит его ей Камил, частый их посетитель. И вот фигурка появилась, почти новая и из гипса, он совсем забыл прихватить её с собой.

Он оставляет Аналию на углу улицы, идёт за Святым Онофре и вскоре же возвращается со свёртком. Пешком они направляются в сторону Ажуды.

54

Позже стало известно, что некоторые хозяйки пансионов и в Масиэле, и на Пелоуриньо, напуганные насильственными действиями полиции, с одной стороны, и сожалеющие об убытке, который они понесут, не получив долларов прибывших в Баию американских моряков, с другой, уже было подумывали прекратить забастовку и посоветовать девицам открыть корзину.

Об угрозе такого предательства Вава, находясь в укрытии (оно до сих пор не стало известным ни полиции, ни кому-либо из зоны), узнал тут же. И послал срочное предупреждение всем и каждой, готовым сдаться и открыть корзину. Та, которая разорвёт соглашение и ослушается приказа Эшу, не задержится ни в зоне, ни в Баии ни минуты, она должна будет немедленно уехать, если, конечно, не умрёт раньше плохой смертью. О неминуемой смерти предупредил не кто иной, как Тирири! Забастовку закрытых корзин должно длить до победного конца и быть единодушным в принятом решении.

Так все ли были единодушны в решении или нет?

Вдруг в середине беспорядков объявилась одна такая «умница» – худая и высокая, с сумочкой в руке, блондинка, одетая в голубое органди. Стала прогуливаться по тротуару, вертеть сумочкой, ища клиентов. Агенты тут же увидели её и поспешили гарантировать ей охрану и успех в её деле. Потом появилась другая, готовая сотрудничать с операцией «Радость возвращения к труду».

Между тем полицейские – какое жестокое разочарование! – узнали в ней Грету Гарбо, парня из борделя Вавы, колебавшегося со вчерашнего вечера: закрыть корзину или его приказ не касается? Колебался он долго, но потом решил воспользоваться редкой возможностью заработать деньги: город полон моряков, а женщины – ни одной!

Полицейские его схватили и втолкнули в тюремную машину, где сидели задержанные проститутки, кото­рые как могли и отделали эту жертву амбиций, желавшую удовлетворить весь американский военно-морской флот сразу.

55

Как и предполагалось в соответствии с инструкциями комиссара Лабана Оливейры, главного компаньона задуманного предприятия, в связи с приходом моряков в восемь вечера зону наводняют десятки бродячих торговцев и капитанов песка, в руках у каждого сумка или корзинка с флаконами эликсира и «рубашками Венеры».

И это в тот момент, когда полицейские готовятся усмирять женщин! Торговцы с оглушительным шумом устремляются на улицы зоны, громко рекламируя свой товар по-английски.

Ничего не зная о том, что это делается с ведома комиссара, солдаты военной полиции направляют своих лошадей на участников неожиданного нашествия, стараясь очистить улицы от объявившихся торговцев. Это лишь подливает масла в уже бушующее пламя всеобщего негодования. Продавцы на виду у полиции нравов и с её благословения ожидали встретить заинтересованную, приветливую клиентуру – американских моряков, жующих жевательную резинку, раздающих сига­реты и покупающих за доллары эликсир. Но вместо моряков и весёлых девушек их встретила конная поли­ция. Капитаны песка разбегаются в разные стороны, укрываются в домах. Тысячи флаконов рассыпается по мостовой, разбивается, проливая на землю чудодейственный препарат химика и фармацевта Эрона Мадруги.

Проститутки тут же используют флаконы от эликсира «Несгибаемая дубинка» как оружие против ненавистных полицейских и их агентов. Размахивая револьвером, комиссар Лабан пытается спасти от провала задуманное предприятие, спасти дело, могущее принести прибыль.

56

Уже у Соборной площади Аналия и Камил узнают о событиях в зоне. На Террейро-де-Жесус толпа народа обсуждала случившееся, не отваживаясь ни приблизиться к полицейским машинам, ни тем более проникнуть в зону беспорядков. Аналия и Камил обходят факультет медицины и спускаются по площади Пелоуриньо. Аналия берет фигурку Онофре из рук Камила.

– Но сегодня ты не должна идти в пансион: корзина закрыта.

Они делают еще несколько шагов и оказываются окружёнными полицейскими. Один из них направляется к Аналии, Камил преграждает ему дорогу, девушка бежит, не соображая, не зная куда. Вдруг откуда-то сверху ей слышится мужской шепот:

– В церковь, скорее, скорее в церковь.

Голос мелодичный, мягкий и повелительный. Ана­лия тут же поворачивает к церкви, но агенты уже стоят на лестнице, не давая пройти женщинам. И вдруг чьи-то руки поднимают ее со Святым Онофре. Это молодой человек, вроде знакомый ей, но кто он, где она его ви­дела? И она оказывается в церкви, живой и невредимой. Она оборачивается, в полуоткрытую дверь видит Камила, которого двое полицейских препровождают к тюремной машине. Она хочет бежать к нему, но все, кто в церкви, удерживают её, оттаскивают прочь от двери и берут у неё из рук своего покровителя. Плача, Аналия прячет лицо на груди Терезы Батисты.

– Не плачь, всё хорошо. – Тереза утешает её. – Его не будут долго держать в тюрьме. Дона Паулина, как и многие другие, тоже арестована. Но никто корзи­ны не открыл.

57

На площади Кастро Алвеса, сидя в машине, Эдгард, старый шофер такси, дремлет. В этот час движения почти нет: многие уже дома, едят, беседуют, слушают радио, готовятся ко сну. С переселением женщин из Баррокиньи, закрытием пансионов в знак забастовки клиентов поубавилось, почти не стало. До открытия кабаре «Табарис» ещё есть время.

Эдгард один на стоянке, все шоферы ужинают и ещё не вернулись. Задремывая, он нет-нет да открывает глаза, чтобы, не дай Бог, не упустить клиента, но убеждается, что никого нет. Однако, прежде чем снова задремать, он объезжает площадь. На остановке автобуса Жасира Фрута Пан продает мингау, кукурузу и тапиоку. Кругом никого, час мёртвый.

Он смежает глаза, и голова его склоняется на грудь. Вроде бы это статуя поэта Кастро Алвеса? Почему он не на пьедестале и не декламирует свои стихи в защиту народа, протянув руку в сторону моря? Да, должно быть, сняли, чтобы почистить, хотя обычно чистили на месте. Что-то произошло, что? Завтра, конечно же, газеты обо всём расскажут.

Эдгард дремлет и думает, что без статуи поэта площадь совсем другая – маленькая, совсем маленькая.

58

Губернатор штата, уже информированный о серьёзности положения, вынужден покинуть банкетный зал, где уже подавали виски перед предстоящим ужином в честь американского адмирала и старших офицеров, чтобы переговорить с муниципальным советником Режиналдо Паваном. Советник – активный единомышленник, это несомненно, но политикан, каких мало, и не всегда управляемый, к тому же охотник за голосами избирателей и борец за свой престиж. Такого славящийся умом и проницательностью губернатор, хоть и родившийся в бедной семье на берегах Сан-Франсиско и сделавший карьеру благодаря смелым и мудрым ходам и маневрам, держит на определенном расстоянии. При известных обстоятельствах его использовать можно, но с осторожностью. Ведь Паван мало того, что неграмотен, он ещё и нахал. И всё-таки переговорить с ним нужно – чиновник его канцелярии рассказывал о безобразных событиях в зоне. Его превосходительство, попросив извинения у гостей на своём прекрасном английском, встаёт. В соседней зале он выслушивает патетическую речь советника.

Чуть не плачущим голосом Режиналдо Паван повествует о греческой трагедии. Почему греческой? Советник прочёл Аристофана? – так и хочет спросить его превосходительство, однако сейчас нет времени для шуток. Губернатор довольствуется тем, что предлагает советнику успокоиться: необходимые меры будут приняты, и вы, дорогой Паван, очень скоро сможете сообщить нашим…

– Как это вы выразились? Так красиво… Ах, да! Нашим сестрам – проституткам…

Из служебного кабинета он связывается с начальником полиции.

– Что это за история с принудительным переселением? Забастовали проститутки? Да где это видано?! И это в Баии, где я – губернатор! А что моряки, мой дорогой?

Он слушал путаные, сбивчивые пространные объяснения начальника полиции. Но обмануть опытного политического деятеля и изворотливого губернатора не так-то просто. Обычное дело? Тогда почему полиция столь непреклонна и ведет себя грубо, что даёт повод для всяких слухов? Обдумывая положение дела по ходу разговора, он резко прерывает начальника полиции и приказывает положить конец беспорядкам в зоне, не допустив (как это остроумно выразился одержимый деятельностью Паван?) «разочарований моряков». Распорядитесь приостановить переселение.

Завтра, когда порядок будет восстановлен и у него будет свободное время, он выяснит причину столь поспешного и жестко сработанного переселения. Тут не всё просто, надо бы вывести всё и всех на чистую воду. Кто знает, может, это как раз тот случай, которого он ждал, чтобы заставить начальника полиции подать в отставку? Его превосходительство любит вникать в махинации мелких людишек, распознавать их сложные ходы и замыслы, кто запускает руку в чужой карман.

Губернатор возвращается в комнату, где муниципальный советник прикидывает, что же он с этого будет иметь. Хозяин штата усмехается: Режиналдо – всего лишь крыса из канализационной трубы, и все его тайные мыслишки всегда написаны на его глупой физиономии. Но в данном случае он – идеальный эмиссар для передачи женщинам приятного им решения.

– Дорогой Паван, я велел освободить всех женщин, вчера арестованных, и приостановить переселение. От­правляйтесь и сообщите им добрую весть. А если хотите, зайдите в инспекцию нравов и передайте мои распоряжения лично инспектору (этот маневр унизит начальника полиции). Проводите бедняжек до их домов в Баррокинье и положите себе в карман их голоса для предстоящих выборов. Это вам мой подарок.

– Мой избиратель – это безусловный избиратель вашего превосходительства!

59

Всё ещё размышляя о данной губернатором нахлобучке и не видя хороших перспектив – если не маневрировать, то окажешься ненужным при первом удобном случае, – начальник полиции звонит инспектору по делам Игр и Нравов и передает распоряжение губернатора освободить хозяек пансионов Баррокиньи, разрешив им вернуться в свои дома, и приостановить переселение.

На другом конце провода подчиненный приводит какие-то доводы, начальник почёсывает подбородок, выражая сожаление.

– Не всегда можно пойти друзьям навстречу, как это хочется. Дело не пошло, вернее, пошло, но очень плохо, к несчастью. Освободите женщин, дайте гарантии, велите нашим людям покинуть зону, оставьте только полицейский надзор.

В нетерпении он прерывает жалобы инспектора:

– Это распоряжение губернатора, я ничего не могу поделать. Что же касается старика, то я возьму его на себя. Переговорю с ним сам. Вы же не забывайте меня информировать о положении в зоне, мне нужно держать губернатора в курсе дела.

Бакалавр Элио Котиас положил трубку, «…старика… я возьму на себя», а как быть с Кармен? Кто возьмёт её на себя? Да, с женой и дядей ему еще предстоят сложности, они ещё ему попортят кровь. И вдруг захо­телось все бросить, послать к дьяволу, подать в отставку, уйти домой, запереться и заснуть – он так устал!

И всё-таки есть Бада. Она считает его первым любовником в городе, жеребцом-производителем для замужних и трудных женщин. Замужняя – да, но трудная? У неё бешенство матки, так что победа его дешевая, да и сколько у неё было любовников? Должно быть, полк! Должность, семья, любовница, внешний успех и зависть, а на поверку – скука и неудача. Женщины тяжело и жестоко избиты, негритянка вся в синяках, с кровоподтёками на теле и лице, с разбитой губой. Перед ним маячат глаза комиссара – это глаза убийцы. Зачем всё это было нужно? Для того чтобы теперь освободить хозяек и прекратить переселение.

Стоящий на столе радиоприемник кончает передачу известий о развернувшихся в зоне событиях, чтобы сообщить о большом пожаре в Нижнем городе, охватившем здания на Ладейре-до-Бакальяу. Инспектор хватается за рот, выбегает из кабинета, проносится мимо перепуганного полицейского и едва успевает добежать до уборной, как его начинает рвать желчью.

Торжественный, любезный, но с явным видом пре­восходства, как и подобает эмиссару его превосходи­тельства губернатора, муниципальный советник Режиналдо Паван входит в пустой кабинет инспектора по делам Игр и Нравов.

60

«Пожар пожирает здания на Ладейре-до-Бакальяу», – сообщает «Радио Абаэтэ». Эта новость подливает масла в огонь бушующих страстей. Ветхие дома, предназначенные полицией для нового местожительства проституток, вчера выселенных из Баррокиньи, уничтожает пожар. К месту бедствия мчатся пожарные машины, на них установлены микрофоны. Причины пожара ещё неясны, но, как стало известно, вчера вечером сюда, на Ладейру-до-Бакальяу, перевезено с Баррокиньи много мебели и вещей и брошено в дома. Есть ли какая-то связь между страшным пожарищем, полыхающим против порта, и создавшимся положением в зоне, где силы инспекции нравов оказались бессильны? И всё это в сентябрьский день, когда должно праздновать объяв­ленную весну! Город находится в тревоге и волнениях! А между тем шлюпки с американскими моряками вот-вот будут спущены на воду и направятся к нашей гава­ни. Соблюдайте спокойствие, мы рекомендуем семьям оставаться дома, запереть двери и окна при малейшем признаке беспорядка. Храните свои сбережения в Межштатном банке Баии и Сержипе и спите спокойно. Продолжайте слушать «Радио Абаэтэ» в ожидании новых известий.

Дамы падают в обморок, одну старуху увезла «скорая помощь» – разрыв сердца. Закрывая с сожалением двери и окна, вздыхает старая дева Вералисе: «Да пусть бы они ворвались ко мне в квартиру! Пусть, я к вашим услугам, – сказала бы я молодому янки, белокурому и сильному, – устройте мне праздник, терзайте, рвите на части!»

61

Пока выворачивает в уборной Элио Котиаса, еще не успевшего отдать приказ об освобождении Акасии, Ассунты и других хозяек Баррокиньи, в Пелоуриньо раскрываются двери церкви Розарио-дас-Неграс, и из них выходят женщины, которые укрывались внутри храма, их много.

Со всех сторон спешат журналисты, дикторы радио, они информируют город, пользуясь современными передатчиками, то там, то здесь вспыхивает магний. Площадь перед церковью заполняется женщинами, несу­щими своего покровителя – Святого Онофре.

«Проститутки начинают митинг! Митинг закрытой корзины!» – возвещает диктор «Радио Абаэтэ». Не желая отставать от конкурента, Пинто Скотт, Золотое Горло радио Баиянской общины, передает сенсационную новость: «Проститутки направляются к правительственному дворцу!»

На плечах четырех женщин, среди которых изуродованная негритянка Домингас и Мария Петиско, движется статуя Святого Онофре, поставленная на носилки, найденные в ризнице. К ним со всех сторон спешат с кастетами, дубинками, револьверами и злобой агенты полиции, детективы, полицейские. Занимает позиции отряд военной полиции, готовый смять копытами лошадей любую манифестацию, демонстрацию или процессию взбунтовавшихся проституток.

Командование силами порядка осуществляет комиссар Лабан Оливейра со змеиными глазками и отравленным ядом злобы сердцем, он топчет ногами разбросанные по земле пакеты с рубашками Венеры и разбитые флаконы с бывшим в них эликсиром «Несгибаемая дубинка». Топчет, попирает капитал, ведь всё это стоит денег, которые он выложил из своего кармана и которые должны были принести прибыль. Эти проститутки разбили все его планы и мечты о доходном бизнесе. Со стороны полиции уже есть пострадавшие. Это Николау Рамада Жуниор, ему нанесен запрещенный удар, который сбил его с ног и вывел с поля боя. Исчез детектив Далмо Кока, облитый нечистотами, и, поскольку комиссар и Живоглот ничего не знают о судьбе маконьи, они еще надеются избежать полного банкротства, ведь маконья, как и доллар, не обесценивается.

Наверху лестницы, ведущей к дверям церкви, женщины задерживаются, и надтреснутый голос Вово – не будь она проституткой в Баии, была бы она в хоре собора Крус-дас-Алмас – поёт:

Женщины вторят ей, а статуя Онофре спускается вместе с ними по ступеням лестницы. Вово продолжает:

Прямо за движущейся статуей Онофре идёт Тереза Батиста. Увидев её, Живоглот забывает о боли в животе и бросается вперёд. И тут, в этот самый момент, из бара «Цветок Сан-Мигела» выходит шумная, оживлённая группа завсегдатаев: будущая театральная звезда Том Ливио, немец Хансен, что делает гравюры сцен из жизни женщин припортовой зоны, и поэт Телмо Серра, представитель той богемы, что до рассвета обсуждает судьбы мира и спасает человечество.

В руках гравёра плакат, изображающий полуобнажённых, истощённых женщин, разрывающих цепи, связывающие им руки, но с большим замком на их рабочем месте, на плакате крупными буквами написано:

Комиссар выкрикивает приказы, требует рассеять демонстрацию, хватать, арестовывать, убивать, если необходимо.

Конная полиция разгоняет процессию, полицейские лупцуют женщин дубинками, агенты грозят огнестрельным оружием. Носилки со Святым Онофре ставят на землю. Стоя рядом с ними, Вово продолжает петь. На вид ей около ста лет, но не менее тысячи лет она занимается своей древней профессией, о чем говорят ее морщины, лицо, как печёное яблочко, беззубый рот, что ей совсем не мешает противостоять полиции и петь хвалу Святой Деве Марии:

Комиссар Лабан пытается заставить её замолчать, но, споткнувшись, падает и не может подняться. Однако, падая, он успевает выстрелить – старуха, оборвав молитву, умолкла. На площади воцаряется тишина. Около статуи лежит маленькое истасканное тело Вово, она умерла, молясь, сражаясь, вполне довольная собой.

Агенты спешат к комиссару, помогают ему поднять­ся, но он не может, похоже, перелом обеих ног. Агент Алирио бросается наземь, бьется о камни головой, он же предупреждал: не гневите Эшу, комиссар!

Машины с арестованными движутся к центральному управлению полиции, в них почти вся припортовая зона препровождена в тюрьму. Отдавая последние приказы, Живоглот задерживается на улице: что ему спешить? Тереза Батиста в тюрьме под надежной охраной, так что будет ему чем развлечься в ночь такого пораже­ния.

62

Когда же американские моряки оказываются в зоне, на площади Пелоуриньо, где ожидали встретить красивых и весёлых женщин, в тени больших домов колониального стиля они находят мёртвую женщину, распро­стёртую у статуи Святого Онофре – покровителя проституток.

Они слышат приказы командующего о возвращении на корабли: город в панике, праздник отменяется.

63

Слишком много чудес, по мнению друга, не верящего во все эти предрассудки. Куда ни ступи – везде ориша, волшебство, магия. Бородатый старик с палкой, что возник внезапно возле Терезы и преградил дорогу полицейским; открывшиеся сами собой двери церкви; поэт, умерший сто лет назад, но до сих пор спасающий девиц; Огун Пейше Мариньо, пользующийся всеобщим доверием; Эшу, толкнувший обезумевшего комиссара, который тут же сломал обе ноги; Святой Онофре, охраняющий на опустевшей площади тело застреленной Вово, – всё это лишнее для материалиста, друг хочет услышать чистую правду, безо всех этих колдовских штучек.

Я не буду оспаривать сделанного вами заключения, случаев вмешательства высших сил действительно очень много, но не забывайте то, что все это происходит не где-нибудь, а в городе Баии, расположенном на востоке моря, земле заклинаний и амулетов. Здесь, мой уважаемый, абсурд – каждодневный хлеб народа, неспособного придумать большую ложь по такому путаному случаю.

А вот объясните, пожалуйста, как могло случиться, что проститутки без гроша в кармане, безоружные и неграмотные, смогли противостоять полиции и победить в этом противостоянии, если бы не их расчёт на помощь Святых, ориша, колдунов и поэтов. Что с ними было бы? Ответьте, если, конечно, способны это сделать.

Объяснить и я не объясню, только смогу рассказать, потому что вы меня настойчиво просили, да и шофер такси должен быть обходительным с клиентами: разговаривать и отвечать на вопросы, чтобы скоротать время поездки. Да и всё на свете способен объяснить, обмениваясь фактами, рассматривая жизнь с позиции учёного, опять же, простите меня, только фальшивый материалист – учёный ничтожный, птица невысокого полёта, глупый.

Чтобы закончить разговор, прибавьте ко всему услышанному ещё одну несуразность, происшедшую со мной, Эдгардом Рогасиано Феррейрой, слывущим в Баии серьёзным и не терпящим лжи человеком. Я уже сказал, что видел в ту ночь пустым пьедестал, на котором стоит статуя Кастро Алвеса, это на площади его имени, где у меня стоянка. Так вот, очнувшись от дрёмы чуть позже, когда уже ехали тюремные машины, набитые арестованными проститутками, я поднял глаза на монумент и что же увидел? Статуя поэта на её законном месте, с простёртой рукой к морю, а на ней разорванный плакат с изображением женских фигур и странным призывом: вся власть проституткам! Ну так как? Вот вы и приехали, друг. Желаю вам доброй ночи, будьте осторожны с Эшу.

64

Но вот следующий день был праздником. В двенадцать часов дня женщины Баррокиньи запели «алли­луйю» и открыли свои корзины. Накануне с самого утра стали освобождать проституток, а заодно и всех тех, кто был с ними солидарен в баре и тюрьме.

Утром того же дня старый Иполито Сардинья, шеф крупной фирмы недвижимости, принявший решение соорудить монументальный туристический комплекс «Парк залива Всех Святых», был замечен у руин зданий на Ладейре-до-Бакальяу, уничтоженных огнем. С ним был адвокат предприятий, дока в правовых делах. Ну, что ж, огонь помог им разобрать строения, не делая на то никаких затрат, но лишил возможности взимать два года подряд квартирную плату с проституток. А они – хорошие жилички, платят высокую арендную плату и всегда соблюдают сроки. Но, похоже, горевать об убытке не придётся, а может, даже удастся получить прибыль. Дошлый адвокат и старый Сардинья пришли к единому мнению о бесспорной ответственности государства за пожар, случившийся по небрежности органов охраны общественного порядка. Дома, в которые были перевезены вещи из Баррокиньи, оказались в зоне беспорядков; беспорядки продолжались весь вечер и ночь, и в последнюю минуту вещи были подожжены, а следовательно, государство обязано возместить убытки владельцам – жертвам недееспособности безответственных властей.

Таким образом, пожар не принёс никаких потерь, за исключением одной, малозначительной, – на пепелище нашли обугленные останки Синсинато Чёрного Кота, у которого было перерезано горло. Самым же большим ущербом была сгоревшая маконья.

В тюрьме оставалась одна Тереза Батиста. И даже если бы было принято решение освободить её вместе с остальными, она просто не в состоянии была выйти на улицу после визита к ней Живоглота. И хотя сам Жи­воглот еле двигался из-за страшной боли, но, придя к ней в карцер, не только командовал теми, кто её изби­вал, а лично присутствовал.