28

В пекарне Тереза рассказывает Алмерио о событиях, предшествовавших вторжению полиции Игр и Нравов в Баррокинью. Кое о чём тот уже знал из газет. По его мнению, Тереза сегодня не должна возвращаться в «Цветок Лотоса». Она на примете у полиции, ей надо остерегаться злобного Живоглота. Лучше бы ей пере­ночевать здесь, в комнате Зекеса, ведь даже в доме Фины она может стать жертвой произвола полицейских агентов, способных на всё. Но Тереза отвергает предложение. Взглянув на ребёнка, лежащего в новой кроватке, она прощается.

– Разреши, провожу до дома.

Нет, и этого не надо, она ещё не идёт домой. Сна­чала ей нужно получить ответ Вавы. Сейчас четверть первого, самое время.

– Если никто не переселится, полиция ничего не сможет сделать. Надо себе представить, какие вытянутые будут у них рожи – у них, привыкших всем и всеми помыкать!

Алмерио не разделяет энтузиазма Терезы. Зачем она лезет в склоку, не её это дело, у неё своих бед хватает, неужто мало? Кто знает, может, сражаясь с полицией, ей удастся забыть их и корабль «Бальбоа» – этого бродячего цыгана, на котором ушел любимый Жану!

– Тогда я провожу тебя до Вавы.

У дома Вавы Алмерио подает руку Терезе, чтобы помочь ей выйти из такси, но тут к ним подбегает группа женщин и кричит что-то непонятное:

– Закрывай корзину! Закрывай корзину!

Тереза поднимается по лестнице.

Алмерио не уходит, держит такси. Женщины приближаются, к юбке одной из них в том самом месте прикреплен замок, она смахивает на тронувшуюся. Шофер качает головой: чего только не наслушаешься в этом мире. Надо же, решили праздновать Святую неде­лю в конце года?! Видать, много хлебнули.

Вава любуется красотой Терезы, сдерживает слова любви, готовые сорваться с его губ. Вава влюбляется молниеносно, но движется к цели медленно, ему доставляют удовольствие каждое мгновение общения, слово, жест. Он терпеливо ухаживает. У него нежное, романтическое сердце. Но в данном случае любви сопутствуют другие интересы, и Вава не намерен открывать своё сердце, прежде чем бог Эшу не одобрит его действий. Однако взгляд выдает Ваву, он пожирает Терезу глазами. Отец Нативидаде должен скоро прийти. Местре Жегэ поехал за ним.

– Подожди немного, не вини меня. Я знаю, что ты была в Баррокинье. Что ты там делала? Зачем риску­ешь?

– Я пришла слишком поздно, а надо было там быть с самого начала. Ведь это я говорила им, чтобы они не переезжали.

– Ты безрассудна. Но мне нравятся легко воспламеняющиеся натуры.

– Арестовано женщин двадцать, среди них хозяйки пансионов.

– И их избивают. Этого ты хотела?

– А что, лучше со всем согласиться и переселиться в грязные дома? Так? Полиция не будет держать их в тюрьме всю жизнь!

Неожиданно ушей их достигают шум, шаги, топот, смех – по лестнице идет много народа. Вава напрягает слух: что там происходит? Шум становится громче, различимее, шумят как на нижнем этаже, так и на верхнем. В дверях появляется Грета Гарбо, он сильно возбужден.

– Вава, женщины уходят, оставляют клиентов. Говорят, что закрывают корзины из-за побоища в Баррокинье, они как одержимые… – Он говорит прерывисто, нервно жестикулируя.

Глаза Вавы налились, он переводит недоверчивый взгляд с Греты Гарбо на Терезу, обман и надуватель­ство ему видятся повсюду.

– Оставайся здесь, я сейчас…

Он крутит колеса кресла-каталки, направляя его в гостиную, Грета Гарбо сопровождает его.

– Что это вы надумали? Куда вы?

Одни останавливаются, объясняют: они закрыли свои корзины и откроют, когда женщины Баррокиньи вернутся в свои дома.

– Вы что, спятили? Возвращайтесь обратно к кли­ентам!

Но женщины не думают подчиняться, быстро сбегают с лестницы. Они похожи на студентов, убегающих с лекций. Вава направляется к себе в комнату. Грета Гарбо, подбоченившись, спрашивает:

– А мне что делать, Вава? Идти с ними или оста­ваться?

– Убирайся вон!

Он смотрит на Терезу хитрыми глазами и вдруг взрывается:

– Это всё ты придумала? Тобой организован этот карнавал? – И он тычет в неё одутловатым, грозящим пальцем.

– Что это всё? О каком карнавале…

Удивление, чистый, открытый взгляд, растерянное лицо Терезы немного успокаивают Ваву. Не может же она до такой степени быть лживой и лицемерной. Может, она действительно ни при чём. Он возбужденно рассказывает ей о решении женщин. Лицо Терезы по мере того, что она слышит от Вавы, приобретает твёрдое, решительное выражение. Она не дает ему закончить:

– За ответом я приду позже.

И спешит на улицу.

29

Впервые за последние годы в заведении Вавы в этот час не слышны ни голоса, ни музыка. В полной тишине Грета Гарбо в раздумье грызёт ногти: что ему делать, присоединиться ко всем или нет?

В комнате Вавы отец Нативидаде слушает калеку, который рассказывает ему о создавшемся положении.

– Я послал за вами, отец, потому, что дела плохи и мне нужен ваш совет.

На шее у Вавы ожерелье из чёрных и красных чёток, четок кума Эшу. Он весь в сомнениях, никогда раньше так не нуждался в помощи. Если полиция решила переселить все заведения из Масиэла в Пилар, что, конечно, разорит его, должен ли он исполнять, как прежде, это решение, или ему лучше послушаться совета Терезы? Должен ли он приютить на время девиц с Баррокиньи? И как быть с маконьей, которую ему навязывает Живоглот, намереваясь спрятать её до поры до времени у него в комнате? Соглашаться? Ведь он рискует! А кроме того, девицы решили закрыть свои корзины, что скажешь, Эшу? Как быть, что делать? Он в смятении.

Да и хотел бы знать, можно ли доверять девице Терезе, прямодушна она или лицемерна, способна ли на обман или предательство? Он уже столько змей при­грел на своей груди, что если эта такая же, то отстрани меня от неё, спаси душу. А может, она так же искрен­на, как красива?

Отец Нативидаде, сделав пассы, вполголоса поёт:

Barб ф bкbк

Tiriri lonan.

Эшу Тирири ему отвечает:

Exu Tiriri

Вагб ф bкbк

Tiriri lonan.[48]

Уходите с дороги, которой идёт Эшу. Эшу Тирири в противоположность Огуну Пейше Мариньо – шумный, любит движение, смуту, беспорядки.

В руке отца Нативидаде бузиос, он перекатывает их, оживающие в руке бабалориша бузиос ответствуют.

– Хочу видеть корзину закрытой. Произойдут бес­порядки, прольется кровь, ничего. Из Масиэла никого не выселят – Эшу не позволит. Да и не только из Масиэла. А корзина должна быть закрыта до тех пор, пока полиция не откажется от своих намерений. Корзину приказал закрыть сам Эшу.

Отец Святого (Нативидаде) объявляет приговор Эшу: горе той, которая примет мужчину прежде, чем в Баррокинье зазвучит «аллилуйя»! Горе хозяйке или хозяину пансиона, которые оставят открытыми двери своих заведений!

А о девице Терезе два слова. Ее зовут Тереза Бати­са, чистосердечна она или подла или притворна?

Эшу заставил Ваву умолкнуть.

– Произносить имя Терезы можно только чистыми устами. Достойная из достойных, второй такой не сыщешь нигде. Но откажись от неё – она не для тебя. В её груди кинжал, а в глазах море.

– Она больна или влюблена? – спрашивает Вава.

– Влюблена.

– Любовный недуг поддается лечению… – Никто не повидал на своём веку столько целителей, сколько Вава в своём борделе.

Эшу просит одного козленка и двенадцать черных петухов. Он уходит и приказывает освободить ему дорогу.

Barб ф bкbк

Tiriri lonan.

Поклон девице Терезе, иду за ней. Горе той, что не закроет корзину, горе той!

30

– Горе! – повторяют заклятие женщины от Баррокиньи до Кармо, от Масиэла до Табоана, от Пелоуриньо до Ладейры-до-Монтанья. Из дома в дом, из комнаты в комнату, из уст в уста.

– Горе! – повторяют заклятие Вава, дона Паулина де Соуза, старая Акасия, находящаяся в тюрьме.

– Горе! – повторяет сам Эшу, хозяин всех дорог, всех корзин, всех ключей ко всем запорам.

31

Полицейский инспектор Элио Котиас проснулся рано и долго говорил по телефону с дядей жены. Торжествующий победу, он хвастливо сообщил: переселение фактически осуществлено, мебель перевезена на Ладейру-до-Бакальяу, дома в Баррокинье закрыты; не все, конечно, было просто: женщины сопротивлялись, и пришлось приложить руку, железную. Скупой родственник ответил ему, что причины для хвастовства пока не видит. Было бы гораздо лучше, если бы женщины переселились сами, без скандала и шума, газетных выступлений и идиотских интервью. Не говоря уже об опубликованной фотографии полицейского грузовика, груженного мебелью, и репортаже некоего Иеовы.

На страницах газет, где публикуется полицейская хроника, пестрели броские заголовки, сообщавшие о событиях в Баррокинье:

Один из репортажей иллюстрирован фотографией: грузовик был нагружен вынесенным из заведений имуществом. Однако фотографий о «героизме» полицейских было сделано множество. В разгар событий появился бородач Рино с фотоаппаратом и фотографировал полицейских, наносивших удары женщинам кастетами и рукоятками револьверов. Однако заслуженные блюстители морали оказались большими скромниками: они отобрали у фотографа аппарат и плёнку, так как совсем не желали, чтобы храбрость и преданность делу стали достоянием общественности. Они предпочитают фотокарточки, сделанные на службе.

Как, например: снимок улыбающегося инспектора Котиаса, иллюстрирующий проводимую им пресс-конференцию для журналистов, аккредитованных при специализированной инспекции. «Мы очищаем центр города от язвы проституции. Кампания, начатая с Баррокиньи, будет продолжаться до победного конца. В припортовой зоне не останется ни одного заведения подобного типа».

Заявления полиции о высокой морали и гражданской нравственности, без сомнения, достойны всяческих похвал и аплодисментов. К тому же та широта, с которой проводится акция очистки центра города от проституции, привела к тому, что держательницы борделей и домов терпимости с особым рвением поддержали движение «закрытой корзины».

Пресса, правда, высказывала не только симпатии в адрес джентльмена полиции. Хроникёр де Карвальо, по­кровительствующий женщинам и не питавший любви к агентам полиции, резко осудил в своей статье жестокость и грубость этой акции. В заключение он с иронией спрашивал: «Уж не является ли подобная акция одной из составляющих того разрекламированного проекта по использованию обширной территории для туристов, которых здесь, именно здесь, ждет рай, как о том было заявлено?» Будь он поэтом, лучше бы всё равно сказать не сумел.

Разглядывая мужественную позу своего мужа в утренней газете, Кармен, супруга Котиаса, отличавшаяся суровым характером, заметила:

– Ишь ты, герой! Король шлюх, карающий своих подданных. А служба-то в полиции идет тебе на пользу, ты, мой маленький Элио, становишься мужчиной.

И всё-таки что бы и как бы ни было, но некоторое удовлетворение инспектор все же получил: Бада, прочтя газеты, расчувствовалась и позвонила по телефону: «Мой герой! Ты подвергался опасности? Расскажешь при встрече, сегодня? Так в условленном месте, мой Бонапарт!»

32

Около одиннадцати утра инспектор Элио Котиас прибыл в Управление по делам Игр и Нравов. Он приказал вывести из камер арестованных.

Мужчины были освобождены на рассвете, их грубо вытолкали, двое из них были в трусах. Их, конечно, побили, чтобы впредь в дела полиции не вмешивались. Великое дело – несколько оплеух!

Вот негритянка Домингас была избита как следует за свое мужественное поведение во время схватки. Её гладкое хорошенькое личико было обезображено кровоподтёками. Что же касается Марии Петиско, то, расцарапав Далмо Коку и укусив его, она только подлила масла в огонь, бушевавший в крови детектива, и около полуночи под действием кокаина защитник нравственности вторгся в камеру с одной-единственной целью: на глазах у всех овладеть девушкой. В эту ночь, когда арестованных избивали как могли, смешно было смотреть на едва стоявшего на ногах наркомана, пытавшегося изнасиловать Марию Петиско. Агенты хохотали и подбадривали героя. Потом им это надоело, и они его увели.

Инспектор Котиас старался держаться достойно и не уронить своего престижа. И все же вид негритянки Домингас потряс его. На тёмной коже девушки выделялись фиолетовые пятна синяков и кровавые ссадины. Один глаз заплыл и был закрыт, рот разбит, она с трудом держалась на ногах. Комиссар Лабан отметил про себя обеспокоенный взгляд инспектора. В полиции служат мужчины, а не женоподобные существа.

– Она хулиганка, скандалистка. В тюрьме она осаждала полицейских, пришлось её проучить, а то бы никто не угомонился. Эти девицы понимают только побои. Этот сброд жалеть нельзя.

Да, пора отвыкнуть от чувства жалости к этому сброду, он того не заслуживает, решает инспектор Котиас. Нельзя быть таким слабым. Он приказывает выпустить всех на свободу. В тюрьме должны остаться лишь хозяйки пансионов. Котиас смотрит на оставленных женщин, их шесть.

– Не переехали по-хорошему, пришлось переселять силой. Какой смысл сопротивляться? Так вот, кто хочет выйти отсюда немедленно, делает шаг вперёд, и я приказываю того освободить.

Он ожидал, что все обрадуются и будут благодарить его, но ничего подобного. Нерешительность почувствовалась в поведении Мирабел, но голос старой Акасии удержал её от неверного шага:

– Мы не переедем. Пусть мы сдохнем в тюрьме, но гнить в предоставляемых нам домах не будем.

Инспектор выходит из себя, ударяет кулаком по сто­лу, тычет пальцем в лицо старухе. Вот тебе и мужчина, Элио Котиас, каким, как видно, хотела его видеть Кармен Котиас, урожденная Сардинья.

– Тогда будете гнить здесь. Комиссар, велите увести их обратно в камеру.

У комиссара хорошее настроение, и он предлагает:

– По дюжине ударов линейкой по рукам вместо обеда и ужина. Такой режим очень скоро даст положительный результат.

Но, прося разрешения войти, на пороге кабинета появляется Живоглот, потирая руки.

– Корабли американской эскадры уже видны в Итапоа. Ждите долларового дождя!

33

Взволнованный приятной новостью, комиссар тут же ушел, забыв посоветовать начальнику тюрьмы наказать линейкой каждую хозяйку пансиона при раздаче жидкой баланды с черствым хлебом в полдень и вечером. И если бы не Живоглот, всегда пунктуально исполняющий долг по перевоспитанию бунтарок, они бы избежали наказания.

Спавший детектив Далмо Кока был разбужен. Услышав весть, что корабли американской эскадры направляются в порт Баию, он тут же очнулся, они ведь гружены долларами, и обменный курс их им выгоден. Трижды «ура» в честь моряков и морских пехотинцев великой северной страны, оказывающей городу честь приходом своих кораблей! В Баии они найдут красивых, прекрасно владеющих своим мастерством женщин, любезных и гостеприимных. О здоровье героев позаботится местная полиция, столь достойно представленная нашими тремя героями. Воспользуйтесь гостеприимством хозяев, неутомимых защитников западной цивилизации!

В каком положении дело с маконьей, детектив Далмо? Накануне Камоэнс нарушил условие, сославшись на неожиданно возникшие трудности с поставкой товара. С ним назначена встреча сегодня – точнее, во второй половине дня. Дай-то Бог, чтобы не подвел на этот раз! Если он снова станет увиливать, явно желая их надуть, то надо бы его посадить в тюрьму за торговлю наркотиками, вернувшись к уже начатому делу, сданному в архив, пусть отвечает по всей строгости закона.

Надо разыскать его немедленно, коллега, компаньон, дружище, откопать этого субъекта и святую травку, ведь случай заработать так легко денежки, подобный этому, не так скоро представится.

34

Следуя добрым традициям современных предприятий, трое компаньонов разделили между собой задачи и ответственность. Комиссар Лабан, главный компаньон, свирепый начальник, взял на себя организацию и доставку необходимых продуктов.

Он связался с торговцами и капитанами песка[49], договорившись о распределении и продаже афродизиакского эликсира. На ярмарке в Сан-Жоакиме купил по дешевке соломенные корзины. Каждый торговец и капитан песка получил по одной, чтобы положить в нее необходимый товар. Сколько продавцов? Кто это может знать? Все они разбредутся по зоне, чтобы показывать, предлагать и обменивать на доллары флакончики с эликсиром и рубашки Венеры. Дело продумано во всех деталях, продавцы даже выучили кое-какие фразы по-английски. Приняты и меры предосторожности, чтобы не дать расхитить товар и деньги. Между прочим, надежной гарантией честности продавцов должен был быть страх, который они испытывали при одном имени комиссара Лабана Оливейры, внешне, казалось бы, безобидного, но вызывавшего дрожь в коленках почти у каждого. С комиссаром шутки плохи.

Отличный организатор, талантливый финансист Лабан, как он объяснял инспектору и детективу, добывал необходимые для операции деньги под проценты у знакомых ростовщиков. На самом же деле эти деньги он извлекал из своего кармана, зарабатывая эти самые проценты у своих двух дураков компаньонов.

В то самое утро Лабан из своего кабинета не вышел, а послал пользующихся у него доверием полицейских за уличными торговцами и капитанами песка. И вот наконец наступил великий день.

35

В грязном доме на Табоане Живоглот ведёт деловые переговоры с Эроном Мадругой, известным пернамбукским химиком. Он только что выплатил ему половину суммы за поставку возбуждающего эликсира.

Уважаемый и широко известный в сертане и столицах других штатов ученый Эрон Мадруга начал заниматься химией и фармакологией ещё в Ресифе, когда служил в лаборатории докторов Дорис и Пауло Лоурейро, супругов, опытных химиков. Проводя утренние часы в лаборатории за анализами мочи, крови и желудочного сока и сдавая к вечеру их результаты, Мадруга всё остальное время посвящал солям и кислотам, смешиванию в пробирках, стеклянным шарам, пипеткам и прочему, его привлекали сильные запахи, удивительные цвета, голубоватый дым – очень красивый. Изучал он и химические формулы.

Будучи не очень честным на руку, он стал присваивать плату за анализы, не отдавал мелочь и вскоре был уличен во всём и уволен. Это его огорчило, ведь хозяева были хорошие люди, он у них многому научился. Он может облегчать страдания человечества! Вернее, живых существ, так как ему случалось быть ветеринаром. Его уже покусала собака, лягнула лошадь, что ж, наука требует жертв.

Некоторые лекарства его производства пользовались большим спросом среди сельского населения и среди жителей небольших посёлков Северо-Востока, продавались на ярмарках и базарах.

Его «Эликсир, очищающий грудь» очень известен, он помогает от любой болезни бронхов и лёгких, спас Пернамбуко и от эпидемии гриппа и вылечил многих заболевших чахоткой в Алагоасе. Бутылочка «Чуда Капиберибо» уничтожает любую инфекцию, а кроме того, рак и гонорею. Душистый лосьон «Цветок магнолии» уничтожает перхоть, гниды и вшей, вызывает рост волос на облысевшей голове, согласно сопроводительной документации, включающей фотографии, сделанные до и после употребления. В них говорится: если после использования содержимого флакона вы не обрастете львиной шевелюрой, верните флакон и получите деньги обратно. Никогда никаких рекламаций. Выберите желаемый цвет волос согласно перечню и покупайте флакон согласно выбору. Сейчас в моде зелёный цвет, волосы зелёного цвета носят в высшем обществе.

Что же касается «Крепкой дубинки», то о мощи фантастического средства рассказывал сам Мадруга на всех перекрёстках, где его продавал: после его употребления в прописанной дозе один столетний старик поднялся со смертного одра, обесчестил девственницу и еще четырех женщин подряд, сделав пятой двоих детей сразу. Умер он счастливым в момент полового сношения.

Идея рекламной этикетки эликсира «Aphzodisiac» на английском языке – красные буквы на черном фоне – принадлежала Мадруге, перевод – детективу Коке, полиглоту, обучавшему продавцов рубашек Венеры и этого самого эликсира способу, как получить доллар за флакон. Капитанов песка учить было нечему, так как они способны были общаться с любым иностранцем, при этом заразительно смеяться, обнажая зубы, и побеждать. «Совсем скоро комиссар Лабан пошлёт за то­варом, так как американские корабли уже возле маяка Итапоа», – так сообщал Живоглот.

– Сегодня прибывают?

– Уже подходят.

– А женщины перестанут бастовать и откроют корзины?

– Что это еще за забастовка?

Мадруга ему рассказывает, что ещё вчера он направился в зону с надеждой успокоить волнующуюся плоть, однако надежде этой не удалось сбыться. Двери всех заведений закрыты. Он подумал, что очень поздно, шел третий час ночи. Побродил по улицам, пошл в бар, опять-таки в надежде встретить какую-нибудь девицу. В баре «Цветок Сан-Мигела» женщин было много, все сидели за столиками, но ни одна не согласилась пойти с ним.

Сначала Живоглот не придал большого значения услышанному: достаточно было полиции арестовать и наказать хулиганок и скандалисток Баррокиньи, что он и сделал вчера, чтобы все остальные собрались в барах пьянствовать и скандалить. Однако тут же насторожился, как только Эрон Мадруга упомянул про одну из них, самую красивую, с которой как-то познакомился в Ресифе, она отличалась тем, что прекрасно дралась с мужчинами и не одного побила. Мадруга сам имел возможность убедиться в её храбрости. Её зовут Тереза Батиста.

Услышав ненавистное имя, Живоглот рычит от ярости и брызжет слюной.

– Вчера эта чертовка выскользнула из моих рук, до сих пор не понимаю, как такое могло случиться? Ну, прямо колдовство, и только. Но ничего, она мне еще заплатит! Теперь-то я знаю, что это она подстрекает девиц к неповиновению.

36

В день двадцать первого сентября вечерняя газета дала заголовок на всю страницу:

В баре «Цветок Сан-Мигела» ещё вчера, до известия о вторжении в Баррокинью полицейских инспекторов Управления по делам Игр и Нравов и до воинственного призыва Налии Кабаре закрыть корзину, студент Камил Шамас возмущённо и горячо осуждал всех, кто раболепствует перед европейцами и среди сентябрьских бразильских ливней объявляет весну, кто наряжает детей зайчиками по случаю Пасхи и в знойный бразильский декабрь ставит рождественские елки и украшает их ватой, изображающей снег.

– Нам только остаётся надевать меховые шубы и дрожать от холода! Завтра вы станете свидетелями шествия школьников, провозглашающих приход весны. Чистый колониализм. Хоть бы пошёл проливной дождь.

Студент, изучающий социальные науки на факультете философии, кассир в антикварном магазине своего отца на улице Руя Барбозы, рисовальщик-любитель, всегда мечтавший о выставках, успехе и славе, был твёрдым националистом и счастливым любовником Аналии. За столом в баре он распространялся против идиотского импорта иностранных обычаев, не имеющих никакого значения для Бразилии. В тропиках зима длится шесть месяцев, и все шесть месяцев стоит удушающая жара, говорить о весне и осени просто смешно. Смешно! Он встаёт и поднимает вверх указательный палец для пущей убедительности.

– Здесь царит вечная весна… – декламирует Том Ливио, актёр, ищущий театр, где бы он мог проявить свой талант.

Два рисунка Камила, иллюстрации к поэмам Телма Серры, задушевного друга и большого поэта (преувеличение, по мнению Тома Ливио), было опубликовано в воскресном приложении к одной утренней газете, и в том, и в другом случае авторы статей поздравляли его с началом славы, поднимая кружки с пивом в забегаловках припортовой зоны.

В конце вечера кружки богемы расходятся, одни идут спать домой, другие в пансионы к девицам, которые после обычного рабочего дня оставляют для своих любовников часок-другой времени. Иногда, когда у Аналии много клиентов, Камил ждет у церкви Розарио-дос-Негрос её условного сигнала. Аналия машет белым платком, и Камил спешит в заведение.

В ночь объявления войны Аналия оставила свой пост раньше времени и ушла со своими коллегами. Вместе с Камилом она обошла всю зону, оповещая проституток о решении закрыть корзины. Хлопая в ладоши, она ве­селилась.

– Благодаря этой истории с закрытием корзин я смогу посмотреть парад, посвященный весне. Я уже давно ничего подобного не видела. А вот когда жила в Эстансии, сама принимала участие в школьном параде. Так вот, завтра не упущу возможности посмотреть.

– Слабо развитая! – сказал Камил. – Пойдем вместе. Может статься, день будет хорошим.

Шапка в вечерней газете дана вверху первой полосы. Чтобы выразить суть, редактор дописывает фразу:

37

Детектив Далмо Гарсиа оставляет своих спутников в машине – старом «бьюике», принадлежащем одному из них, слепому на один глаз, известному под именем Камоэнса Фумасы, – поднимается по лестнице, ведущей к двери заведения, на улице страшная жара. Дверь заперта, та самая дверь, которая всегда открыта с часа дня для своих многочисленных клиентов.

Детектив стучит в дверь, зовёт, никто не отвечает. Стоя у порога, Далмо Кока убеждается, что за дверью никого нет. Вообще-то ещё рано, но обычно здесь уже чувствуется оживление, груди уже бывают выставлены в окнах, как в витринах, на тротуаре прохаживаются проститутки с традиционными сумочками в руках, объявляя начало своего трудового дня. А сейчас никого, лишь случайные прохожие, и ни одной девицы. Детектив Далмо Кока ничего не понимает. Он снова стучит в дверь, вызывает Ваву. Никакого ответа.

Спускается, садится в машину. Один из его спутников, Камоэнс Фумаса, спрашивает:

– Ну и что?

Даже находясь в обществе блюстителя нравственности из специализированной конторы, он не чувствует себя в безопасности. И самое главное: он не доверяет Далмо, этому типу понятие чести не известно. Кроме того, он наркоман. Где обещанные деньги? Детектив обещал, встретившись с ним вечером, отдать оговорённую сумму, достаточно крупную. После обеда тот явился, но без единого гроша, и, похоже, симулирует волнение. Корабли входят в порт, а где маконья? Далмо их понукал: скорее, если не хотите дорого за всё заплатить! Камоэнс Фумаса чувствует себя беспокойно.

– Ну и что? – повторяет он вопрос, предполагая худшее.

– Не знаю… Никого нет, женщин как не бывало. Где они могут быть?

На почти пустой улице слепой Белармино собирает милостыню, его сопровождает поводырь – мальчишка, ему помогающий. Белармино берёт кавакиньо и начинает петь, возле него стоят и слушают, как правило, двое-трое любопытных.