28

Через оконную штору в спальню сочится утренний свет и освещает лицо покойного. Врач Амарилио появляется в дверях со взволнованным видом, обводит взглядом комнату: Тереза сидит в той же позе.

– Они уже должны бы приехать… – бормочет врач.

Тереза, похоже, не слышит, сидит, как статуя, глаза сухие и потухшие. Стараясь не производить шума, врач удаляется. Ему хочется, чтобы все как можно скорее закончилось.

Близится час, Эмилиано, когда мы оба покинем Эстансию, и навсегда. Такого другого города, столь же гостеприимного и красивого, нет нигде в мире. Наши утра на реке, водопад и заводь, опускающиеся на старинные особняки сумерки, наши прогулки под руку, лунные вечера, напоенные ароматом гардений, ах, Эмилиано, всему этому конец.

Мужчины уже не будут завидовать старому счастливчику! А женщины не будут злословить о его возлюбленной – счастливой девчонке! Их, любовников, попирающих мораль и спокойно идущих с улыбкой на устах, уже не увидят на улице.

К досаде всех сплетниц, придет конец спорам о том, кто займет место в постели Терезы, когда доктор ее оставит.

«Не бойся, Эмилиано. Пусть я не стала сеньорой, как хотел того ты, может, потому, что не сумела, а может, потому, что не хотела. Да и что оттого, если бы стала? Я предпочитаю быть честной женщиной, человеком слова. Хотя до сегодняшнего дня я, в общем-то, была рабой, проституткой, любовницей, но ты не бойся, здешние богачи не получат меня, Эмилиано! Ни один не коснется даже края моей одежды. Твоя гордость – это мое наследство. Уж лучше мне вернуться в пансион Габи.

Твои скоро приедут, они уже оставили бал и спешат сюда за политическим деятелем. И наш праздник тоже кончился – коротка пора цветения розы: только что распустилась и тут же увяла. Пришел конец и нашей жизни в Эстансии, Эмилиано, мы покидаем её.

Они приедут, чтобы увезти твой труп. Я же уеду и увезу в своем сердце твою жизнь и твою смерть».

29

В четверг доктор приехал в середине дня. Услышав сигнал автомобиля, Тереза с протянутыми руками бросилась ему навстречу из сада, лицо её сияло от радости. Ну просто какая-то сказочная фигура, Эмилиано видел, как она летела по саду, в глазах сверкал огонь, улыб­ка была исполнена любви; только одно это видение утишило тоску в сердце доктора.

В глазах Эмилиано Тереза была сеньорой, несмотря на то, что она старалась скрыть эти вдруг появившиеся в её поведении чёрточки. Она его целует в лицо, усы, лоб, глаза, снимая с него усталость, раздражение и грусть. Здесь, в Эстансии, мой возлюбленный, нет и не будет места для кошмаров, неприятных бесславных сражений и одиночества. Открыв дверь в сад, он словно попадает в сказочный порт выдуманного мира, где царят мир, красота и любовь. Здесь его ждут улыбка Терезы, её глаза и руки.

Испытывая любовь друг к другу, они идут в дом, в то время как шофер, которому помогает Лулу, вытаскивает из багажника чемодан, папку, пакеты, продукты, маленький велосипед, заказанный Терезой для Ладиньо, у которого скоро день рождения. Они присаживаются на край кровати, чтобы поцеловаться с приездом, поцелуй долгий и многократный.

– Я прямо из Баии, не заезжая на завод, после этих дождей улицы такие грязные, – говорит он, стараясь объяснить явную усталость, но ему не обмануть Терезу.

Раньше доктор никогда не приезжал прямо из Баии, он всегда заезжал на завод или в Аракажу, чтобы про­верить, как идёт работа, как живут родные. Но с тех пор, как зять стал управляющим филиала банка, Эмилиано очень редко заглядывает в Аракажу, в основном, когда хочет увидеть дочь. Он устал от дороги, но больше от неприятностей. Тереза снимает с него ботинки, носки. В давно забытом времени она каждый вечер должна была мыть ноги капитану, исполнять эту тяжелую обязанность рабыни. Капитан, ферма, магазин, комнатка с гравюрой Благовещения и плетка из сыромятной кожи, утюг – всё это ушло, забылось, растаяло в гармонии жизни в Эстансии, в удовольствии разуть и раздеть красивого, чистого, умного любовника. И тот же самый акт не похож на вассальную зависимость, на подчине­ние. Тогда как у капитана она была рабой, попавшей в неволю к страху, у доктора она – любовница, порабощённая любовью. Тереза совершенно счастлива. Совер­шенно? Нет, потому что она чувствует, что Эмилиано расстроен и огорчен, а его огорчения мимо неё не проходят, как бы доктор ни старался скрыть их. Пойду приготовлю тёплую ванну, чтобы сеньор мог отдохнуть от дороги.

После ванны была постель, долгая и полная удовольствий. Он приезжал, страстно её желающий, и на­ходил её желающей его, и их встреча была жадной и неспешной. Ах, моя любовь, они умирали и вновь рождались.

– Старый навёрстывает упущенное, не ровен час, отдаст концы на… – шепчет Нина Лулу, пока осматривает велосипед, подарок их сыну, он лучшей марки, такой же, как в иллюстрированном журнале.

Когда спускаются сумерки и начинает дуть ветерок, Тереза и доктор выходят в сад. Умиротворяющая ночь в Эстансии простирает свою темноту на деревья, дом и людей. С кухни доносится бормотание старой кухарки Эулины, она готовит ужин. Лулу приносит стол, бутыл­ки и лёд. Эмилиано после ужина растягивается в гамаке, потом на постели.

Ничего не сказав о случае со святошей, Тереза говорит ему о предстоящем празднике:

– Это будет в субботу, послезавтра. Приходили просить что-нибудь для аукциона, я воспользовалась слу­чаем и предложила тот абажур с расписанными раковинами, которого сеньор не выносит, ну, тот, который ему дали в Аракажу, если помните?

– Помню. Ужасный… Это один клиент банка, коммерсант подарил мне. Должно быть, заплатил кучу денег за это уродство. Хуже не бывает.

– То, что сеньор считает уродливым, другие находят красивым. – Она заигрывает с ним, старается, чтобы он засмеялся. – Доктору всё не нравится, он во всем видит изъян. Не знаю даже, как это я ему понравилась, такая ни на что не годная оборванка.

– Сладкий Мёд, ты напомнила мне мою первую жену, Изадору. Я никогда тебе не рассказывал, но, чтобы на ней жениться, я поссорился с отцом, отец был против женитьбы, так как она была бедная, из народа, портниха. Мать её готовила сладости для продажи, отца она никогда не видела. Я только что кончил учиться и тут же влюбился, посмотрел и… Эта стоит, сказал я сам себе. Через два месяца я подыскал ей работу и женился. Я должен был идти жить на завод и работать вместе с отцом, пришлось мне отцу открыться. Я не раскаивался, она была хорошая. И мой отец полюбил Изадору, она же и закрыла ему глаза, когда тот умер. Хорошая, деликатная, страстная, пленительная. Прожили мы десять лет, скрутило ее от тифа за несколько дней. Ни разу не забеременела и потому мне говорила: я ни на что не годная утварь, Эмилиано, почему ты на мне женился? Я делал всё, что мог, возил её в Рио, в Сан-Пауло, врачи ничего не могли поделать, ни врачи, ни знахари. Страстно желая ребенка, она давала глупые обеты, нашла в Баии колдунью, пила святую воду, словом, перепробовала всё, что ей советовали. Умирая, просила меня жениться снова, она знала, как я хотел ребёнка. Она, да, стоила, была хорошая. Она и ты, Сладкий Мёд.

Потом задумался, не зная, продолжать или нет. Покачал головой, отогнал нахлынувшие воспоминания и спросил:

– Ну, так в субботу на Соборной площади праздник? Ты хотела бы пойти, Сладкий Мёд?

– Одна, зачем?

– Кто тебе сказал, что одна? – Теперь шутит он; вспомнив Изадору, он стал спокойнее. – Одну я тебя не отпущу, не хочу рисковать, когда вокруг столько всяких прожигателей жизни… Я предлагаю тебе своё скромное общество…

Изумленная Тереза даже захлопала в ладоши, как маленькая.

– Вдвоём? Согласна ли? Даже нечего спрашивать! – Но тут же место радости оспаривает благоразумие: – Это вызовет разговоры. Может, не стоит?

– А тебя волнуют разговоры?

– Нет, но за вас я беспокоюсь. А про меня пусть болтают, что хотят.

– И про меня тоже, Тереза. Так что ж, дадим людям Эстансии, которые столь к нам внимательны и столь бедны новостями, пищу, и пикантную, для обсужде­ний. Послушай, Тереза, запомни раз и навсегда: у меня больше нет никакой причины скрывать что бы то ни было. И на этом кончим и выпьем по этому случаю.

– Нет, не кончим, сеньор. Разве не в субботу к нам придут на ужин сеу Жоан, врач Амарилио и падре Винисиус?

– Так мы перенесем ужин на завтра, они наверняка тоже захотят пойти на праздник, а падре просто не может не пойти. Надо предупредить Лулу.

– Я очень рада…

Поцеловав её и снова наполнив рюмки, Эмилиано сказал:

– Знаешь, Тереза, в этот раз я привез вино, которое вызовет слёзы умиления у Жоана Нассименто, это вино нашей с ним молодости. В своё время оно прода­валось в Баии, потом вдруг исчезло, а называлось оно «Константиа». Это южноафриканский ликёр. Так вот, парень, который поставляет мне вина, купил две бутылки на борту американского торгового судна, зашедшего в Баию за кофе. Ты увидишь, как обрадуется старый Жоан…

На следующий день во время ужина Тереза видела, что доктор явно старался быть радушным хозяином, поддерживать за столом сердечную, оживленную беседу. Хорошая пища, изысканные вина, красивая, элегантная и внимательная хозяйка – всё самое лучшее, не хватало только заразительной веселости, силы, жизнерадостности Эмилиано. На этот раз Терезе не удалось достичь того, чтобы доктор Эмилиано выбросил из головы все проблемы, трудности и неприятности, забыл обо всём, что творится за пределами Эстансии.

В конце обеда он всё же оживился, все услышали его заразительный смех, смех довольного жизнью человека. После кофе, когда все закурили в ожидании ликёра и коньяков, он вышел из столовой и вернулся с бутылкой, его светлые глаза лукаво поблескивали.

– Ну, сеу Жоан, смотри не упади, у меня для тебя сюрприз… Отгадай, какое у меня в руках вино? Смотри, это ведь бутылка «Константии», «Константии» на­шей юности.

Голос Жоана Нассименто Фильо вдруг стал юношески живым.

– «Константиа»? Неужели? – Он встал и протянул руку. – Дай посмотреть. – Дрожащие руки водружают на нос очки, чтобы прочесть название, он любуется золотистым цветом вина и восклицает: – Ну, не дьявол ли ты, Эмилиано! Где раздобыл?

Радость друга, кажется, заставляет доктора забыть все гнетущие его заботы. Пока он наполняет рюмки, он и сеу Жоан обсуждают вино, захваченные миром воспоминаний: после крестин Эмилиано мать и отец пили вино «Константиа». Герои Бальзака пьют «Константию» в его романах «Человеческой комедии», вспоминает Жоан Нассименто, чьи глаза испорчены чтением. Фридрих Великий тоже им не брезговал, добавляет доктор. Как и Наполеон, Луи Филипп и Бисмарк. Двое стариков чувствуют вкус юности в темном густом вине. Падре и врач слушают их молча, держа в руках полные рюмки.

– Здоровье! – говорит Эмилиано. – За нашего Жоана!

Жоан Нассименто Фильо прикрывает глаза, чтобы лучше распробовать: юноша на улицах Баии на факультете права, полный честолюбивых литературных помыслов, всё это до болезни и ухода с факультета и из кругов богемы. Доктор пьёт медленно, дегустируя: богатый молодой человек в кругу молодых женщин и частых праздников, делающий первые шаги в адвокатуре и журналистике, молодой бакалавр, которого ждёт блестящая карьера. Однако все планы и надежды поло­жены к ногам Изадоры безо всякого раскаяния. Он ищет глазами Терезу, она весело смотрит ему в лицо, на котором наконец нет следов озабоченности. Идёт к ней. Какое он имеет право вынуждать её разделять его неудовольствия и печали? Она ведь ему даёт радость и заслуживает любви.

– Тебе нравится «Константиа», Сладкий Мёд?

– Нравится, но я предпочитаю портвейн.

– Портвейн, Тереза, это король. Не так ли, сеу Жоан?

Эмилиано ставит на стол рюмку, обнимает за талию любовницу, не может быть печальным и угнетенным тот, кто владеет Терезой. Он чешет ей ногтем затылок, охваченный неожиданным желанием. Но нет, старый пьяница, нет, позже, после последней рюмки в постели.

В субботу вечером на Соборной площади царит оживление, благотворительный праздник организован знатными дамами, выручка пойдет на богадельни и Святой дом милосердия, киоски обслуживают девушки и молодые люди из высшего общества, в двух импровизированных барах продают прохладительные напитки, вина и пиво, сандвичи, горячие сосиски, лимонный коктейль, миндаль, мандарины и бесчисленные сладо­сти, открыт и луна-парк Жоана Перейры с каруселью, летающими лодками и гигантским колесом. Тут появляется доктор Эмилиано под руку с любовницей, все замирают и смотрят на них. Тереза так хороша и так элегантно одета, что даже сеньоры из высшего общества вынуждены признать, что в Эстансии не может с ней сравниться никто. Старик с посеребренной голо­вой и девушка цвета меди идут сквозь толпу, переходят от киоска к киоску.

Доктор ведёт себя, как юноша, он покупает голубой шар Терезе, выигрывает приз в тире – иголки и напер­сток, угощает свою спутницу прохладительным, делает ставку в рулетку и проигрывает, останавливается возле аукциона. Даже не интересуясь, что разыгрывается – первая цена уже названа, двадцать крузейро, – он вы­крикивает «сто» и выигрывает расписной абажур, какой ужас! Тереза не может удержаться от смеха, когда аукционист, получив высокую ставку, торжественно вручает доктору его выигрыш. До этого момента Тереза была напряжена, она чувствовала на себе косые взгляды знатных дам и кумушек-сплетниц, не выпускавших их из поля зрения. Но сейчас, смеясь от всей души, она, безразличная к их любопытству и перешептываниям, держит под руку доктора и счастлива.

Доктор тоже отрешился от своих бед и неприятностей, и этому способствовали вчерашняя радость друга от преподнесенного ему сюрприза, воспоминания юности, потом постель, объятия Терезы, утреннее купание в реке и праздник, который он проводит в обществе своей любовницы. Время от времени он отвечает на поклоны и приветствия уважаемых граждан города. Дамы издали рассматривают не стыдящуюся ничего чету, подсчитывают: сколько может стоить туалет Терезы, её серьги и кольца, а настоящие ли они? Но смех Терезы бесценен.

И вдруг впервые за их совместную жизнь она высказывает ему свое желание, почти просьбу:

– Мне всегда хотелось прокатиться на Большом колесе.

– Никогда не каталась?

– Нет, никогда.

– Что ж, покатаешься сегодня. Пошли.

Они постояли в очереди, потом заняли свои места. И начали медленно подниматься, пока шла высадка старых пассажиров и посадка новых. С замиранием сердца Тереза схватила левую руку доктора, правой он обнял её. Когда их кабинка остановилась на самом верху, их взору открылся весь город. Внизу развлекалась толпа, до них доносились неясный шум голосов, смех, сверкали разноцветные огни киосков, карусели, огни, оцепившие площадь. Чуть в стороне от площади шли плохо освещённые улицы, виднелся зеленый массив Печального парка, маячили строгие силуэты особняков. Со стороны моря слышался шум сливающихся рек, бегущих по каменистым руслам. А наверху, прямо над ними, простиралось усеянное звёздами необозримое небо с огромной, неправдоподобной луной. Тереза отпускает голубой воздушный шар, ветер несёт его к порту, может быть, к морю.

– Ах, как чудесно! – шепчет она взволнованно.

На площади кое-кто, задрав головы, упорно следит за ними, не без риска свернуть шею. Доктор прижима­ет к себе Терезу, она кладёт на его плечо голову. Эмилиано гладит её черные волосы, касается её лица и целует её в губы – долгий поцелуй на виду у всех. Какой скандал, какая наглость, какое наслаждение и восторг! Ах, счастливцы!

30

Сидя в тишине и темноте спальни, Тереза слышит шум подъезжающих автомобилей. Сколько их? Не один, это точно. «Вот и прибыли твои родственники, Эмилиано. Твоя семья, твои близкие. Они возьмут твоё тело и увезут его. Но, пока ты здесь, в этом доме, я останусь с тобой. У меня нет причин ни от кого прятаться, кто бы это ни был, так говорил ты. Знаю, что тебя не волнует, что они увидят меня, как знаю, что, если бы ты был жив, тебя не взволновал бы и их неожиданный приезд; это Тереза – моя жена, сказал бы ты».

31

То майское воскресенье не было каким-то особенным. С утра они купались в реке, потом бежали домой, потому что пошёл дождь; умывался большой лик неба. Весь остаток дня до вечера они провели дома, доктор полёживал то на постели, то на софе, то в гамаке в саду.

Вечером пришёл префект, пришел просить Эмилиано поддержать городской бюджет: одно слово уважаемого гражданина Эстансии – вас мы считаем своим гражданином! – для губернатора будет решающим, без сомнения. Доктор принял его в саду, где отдыхала любящая Тереза. Она тут же решила удалиться, но Эмилиано, взяв её за руку, не позволил ей уйти. Он сам позвал Лулу и попросил принести напитки и кофе.

И если доктор не полностью восстановил силы, то, во всяком случае, был на пути к выздоровлению.