37

На рассвете Даниэл простился с Терезой долгим, сопровождаемым вздохами поцелуем. Вернувшись в дом, Тереза налила воды в ванну, чтобы кокосовым мылом смыть аромат тела Дана. Да кто же ей даст право хранить этот приятный ей запах, ведь у капитана нюх, как у охотничьей собаки, и ей надо обмануть его, чтобы ангел посетил её снова. Она смоет его с тела, но внутри – во рту, в груди, раковине уха, внизу живота – он сохранится. До мытья Тереза подмела пол в комнате, где они были, сменила простыню, оставила дверь открытой, чтобы выветрить запах табака и аромат ночных радостей, и на матраце, словно в память, заиграла радуга.

Слова, движения рук, звуки его голоса, ласки – целый мир воспоминаний; в еще темной комнате капита­на, лежа на супружеской постели, Тереза вспоминает всё это. Бог мой, как может быть так хорошо то, что было для неё тяжкой повинностью. Только после того как, пробудив её желание, Даниэл овладел ею и она ему отдалась, и стоны его и её слились воедино, Тереза поняла, почему её тетка Фелипа, когда дядя Розалво пил кашасу в забегаловке Мануэла Андоринья и играл в домино, безо всяких на то причин бесплатно и с боль­шой радостью запиралась с другими мужчинами, знакомыми по ярмарке, с соседних ферм или случайными прохожими. Она грозила Терезе: если расскажешь дяде, дам тебе взбучку и посажу на хлеб и воду; стой у дверей и смотри на дорогу, и, как только он появится, беги ко мне. Тереза взбиралась на деревья, чтобы видеть всю дорогу. Когда же дверь открывалась и незнакомец уходил, тетя Фелипа, улыбающаяся и приветливая, разрешала ей играть и даже не раз давала жженый сахар. Все эти годы, живя в доме капитана и вспоминая те, что провела на ферме тетки и дяди, она старалась их забыть, но они часто возникали в её памяти, лишая сна. Тереза недоумевала, помня странное поведение тетки; знать бы, что же она делала с Розалво, они ведь женаты, и муж имеет право, а жена обязанности. И зачем с другими? Её же никто не бил, не стегал плетью? Зачем? Теперь секрет сам собой открылся: да затем, что то же самое может быть и хорошим, и плохим, всё зависит от того, с кем ты в постели.

Капитан домой вернулся только к вечеру. И, выйдя из машины у магазина, нашел двери запертыми. Да, ведь праздник Святого Жоана! И тут же услышал смех в доме сестер Мораэс. Заглянул в окно. Большая гостиная была ярко освещена, и в ней в окружении четырех сестер стоял Даниэл с рюмкой в руке, изысканно одетый и изящно рассказывающий о столице и столичных интригах. Жустиниано помахал им, приветствуя веселую компанию. Нужно предупредить парня, чтобы принял меры предосторожности и не сделал ребенка Тео, если вдруг решится лишить её невинности. Если всё предусмотреть, то, поскольку она совершеннолетняя, осложнений не будет. Но если она забеременеет, то будет требовать, чтобы женился, распустит язык, устроит скандал, тем более что Дан – сын судьи. Сестры Мораэс принадлежат к местной знати, и Магда не допустит того, что уже было с жонглером. Капитан повел плечами. Да студент и не будет рисковать с девственницей, ему, этому сосунку, французской собачке, хватит бедер, складок кожи, он обойдется пальцем и языком.

В столовой Тереза гладит бельё, в магазине Шико Полподметки приходит в себя после вчерашней кашасы – когда хозяина нет дома, он никогда не остается один на один с Терезой. Здоровяк кабокло за несколько часов сна обретает форму после любой праздничной попойки. И все же он не чета Жустиниано Дуарте да Роза, который способен пить подряд четверо суток, не спать, развлекаться с девчонками, а потом еще возвра­щаться домой верхом на лошади. Шико Полподметки храпит в магазине. Капитан, как всегда, на ногах, ни­кто и не скажет, что он ночь напролет пил и танцевал, а потом еще вел грузовик – Терто Щенок так нализался, что замертво свалился под скамью, на которой сидели музыканты, – и рядом с ним на сиденье сидела страшненькая молчаливая девчонка; Раймундо Аликате, как только увидел приехавшего на праздник капитана, тут же поспешил к нему с приветствиями и этим тощим цыпленком, не отрывавшим глаз от пола.

– Да подними ты голову, дай капитану увидеть твою морду.

Молоденькая, зеленая, если окажется девственницей, он наденет еще одно кольцо на свое ожерелье.

– Припас её для вас, капитан, в вашем вкусе. Не скажу, что девственница, хозяева завода уже полакомились, но почти девственница, свеженькая, чистая и не больная.

Сукины дети эти Гедесы, всегда один из них здесь преуспеет, пока другие развлекаются в Баии, Рио или Сан-Паулу, если не в Европе или Северной Америке, собирая урожай девственниц. Из троих самый активно действующий – доктор Эмилиано Гедес, и он просто какую-нибудь не берет, проверяет их пальцем. Но даже если бы сейчас он не был во Франции, этой бы он не воспользовался. Больно привередлив.

– Кто это сделал?

– Сеу Маркос…

– Маркос Лемос? Сукин сын!

Если не хозяева, то их служащие! Даже бухгалтер преуспел, объедки бухгалтера, объедки завода – это уже не рафинированный сахар, а грязная патока. Но дома-то у капитана девчонка что надо, и лицо и тело без изъяна, самая красивая в этих местах, такой больше нет ни в городе, ни на фермах, ни на заводе, ни среди богатых, ни среди бедных, ни девственницы, ни порченой, ни какой другой. И капитану приятно, что доктор Эмилиано Гедес, самый старший среди братьев, хозяин земель, надменно сидящий на своем смоляном коне с серебряной уздечкой, готов заплатить за неё, только чтобы переспать с ней, заплатить, сколько спросят. Ни утомленный голос, ни безразличный тон его – не хотите ли продать это создание? – не скроют интереса Эмилиано и не обманут Жустиниано. «Ваша цена – моя!» Кому принадлежит эта красивая и желанная девчонка, на которую в пансионе Габи заведен список желающих и заглядывающих в его магазин? Ему, Жустиниано Дуарте да Роза, капитану Жусто, хозяину скота, магазина и бойцовых петухов. И однажды, прикупив земли, имея кредит в банке, доходные дома и престиж политического деятеля, Жустиниано станет полковником, таким богатым и влиятельным, как Гедесы. Вот тогда он заговорит с ними на равных и обсудит все создания, а может, и согласится на обмен, не чувствуя привкуса объедков. Однажды, но не сейчас.

– Тереза, иди сюда.

Услышав крик капитана, она замерла с утюгом в руке. Бой мой, дай силы всё вынести! Страх еще не оставил её, она вспомнила, как, завернувшись в простыню, она сбежала в первый раз. Почему бы не сбежать с Даниэлом подальше отсюда, от супружеской постели капитана, от него самого, от палматории, от плётки и утюга? От клеймения, которым он угрожает всем, кто отважится его обмануть, но кто осмелится? Безумной не нашлось. Но, обезумев, осмелилась Тереза. Она ставит утюг на стол, складывает белье, собирается с духом.

– Тереза! – В голосе звучит угроза.

– Уже иду.

Он вытягивает ноги, она снимает ботинки, носки, приносит таз с водой. Толстые потные ноги с грязными ногтями, с язвами и мозолями. А ноги Даниэла – всё равно что крылья ангела, чистые, сухие, благоухающие. Бежать с ним невозможно. Он сын судьи, человек городской, студент, почти дипломированный, почти доктор, она не годится ему ни в любовницы, ни в служанки, в столице таких пруд пруди. Но он называл её своей любовью, желанной, такой красивой он не встречал, она ему никогда не надоест, он хотел бы, чтобы она была с ним всю жизнь; стал бы он всё это говорить, если бы то не было правдой?

Она моет ноги капитану, моет тщательно и усердно, чтобы не вызвать и тени подозрения, чтобы, не дай Бог, не отменил он свою поездку в Баию, не посадил охранников в засаду и не заставил её стеречь, не воспользовался каленым железом для клеймения скота и женщин-изменниц. На петушиных боях она слышала, как хвастался капитан, показывая её друзьям, и повторял: «Пусть только попробует изменить мне, да ни одна не осмелится, а если осмелится, я поставлю ей клеймо хозяина и на морду, и на задницу, чтобы, даже умирая, помнила, кому принадлежит».

Капитан снимает пиджак, вынимает из-за пояса кинжал и револьвер. Этим утром после праздника Свя­того Жоана он попробовал объедки со стола Гедесов, так, для смены ощущений. Она хорошо двигает бедрами и вполне годна на час, не больше, для разнообразия, ведь разнообразие доставляет удовольствие. Но в супружеской постели ей не место, ни день, ни два, а тем более годы. Когда-нибудь, когда капитану надоест Тереза, он подарит её доктору Эмилиано Гедесу, от просера – просеру, получай и ешь, уважаемый доктор, объедки со стола капитана. Но сейчас нет, рядом с Гедесом сейчас он – никто. Но зато он, даже такой уста­лый, вернувшийся после ночи, проведенной за бутылкой кашасы и танцами, с утра – с зеленой новенькой девчонкой, только взглянув на Терезу, может приказать ей: «В постель, быстро!»

Он задирает ей юбку, стаскивает трусы, расстегивает ширинку и… Что это с ней? Она опять девушка? Проникнуть в неё всегда было непросто, и для него нет ничего хуже, чем женщина с распахнутыми настежь воротами. Пусть страшна лицом и телом, это не важно, это его не остановит. Но распахнутый настежь вход, ворота паровозного депо, кастрюля для кукурузной каши ему не нужна. Узкая щель, трудный проход – вот к чему привык капитан и такой хочет видеть Терезу. Но сегодня она совсем закрыта, ни щели, ни щелочки, девственница, опять девственница. Но, опытный с девственницами, капитан и сегодня одерживает победу. Тереза стоит двух золотых колец в ожерелье, но он не видит вспышек ненависти в черных, угольных глазах, обычно смотрящих со страхом.

38

Беспокойные и нетерпеливые дни провела Тереза перед отъездом капитана в Баию. Лишь один раз ей удалось поцеловаться с ангелом в полдень, и он подбодрил её, сказав, что поездка состоится. Накануне Дан оставил на прилавке магазина увядшую розу, и её трогательно поникшие лепестки придали сил Терезе, дали пережить пять дней томительного ожидания.

Даниэл приходил ежедневно и почти всегда в компании Жустиниано, они вели мужские беседы и громко смеялись, с бьющимся сердцем Тереза следила за каждым движением небесного посланника, желая увидеть проявление любви. Но, если капитана не было, юноша, едва появившись на пороге, тут же, одарив приказчиков американскими сигаретами, а Терезу томным взглядом и воздушным поцелуем, уходил, а пробудившаяся страсть теперь жаждала большего.

Полдничал он обычно у сестёр Мораэс, стол ломился от сластей и изысканных блюд: кажу, манго, жаки, гуайавы, ананасы, апельсины, бананы и все виды пирож­ных, не говоря уже о кокосовом молоке, прохладительных напитках, фруктовых ликёрах и прочем, и прочем. «Скромный полдник», – говорили сёстры. «Сказочный банкет», – делал комплимент Даниэл. В гостиной покрытое испанским покрывалом – воспоминание о прошлой роскоши – пианино стонало под пальцами Магды, ноты «Prima Carezza», «Турецкого марша» и «Le Lac de Come» – репертуар избранный и, к счастью, скудный; с цветным карандашом в руке Берта пыталась нарисовать его профиль. Вы находите, похоже? Очень, очень похоже, настоящий художник. Он аплодировал декламирующей Амалии, готовый на вс` Даниэл попросил её бисировать, когда она, дрожа от чувств, прочла из «In extremis»: «Уста, что целовали твои горячие уста! Под предлогом заботы о его ногтях Теодора взяла его руки в свои, коленками прижалась к коленям Дана, грудь нарочито выставила вперёд и чуть было не откусила щипчиками кончик пальца юноши; сёстры единодушно были против этой затеи Тео, но она настаивала на своём, ножницы, ацетон, она никогда не видела таких мягких рук.

Напудренные, накрашенные, надушенные сестры были наверху блаженства. В городе разделившиеся на группы кумушки вовсю судачили: одна предсказывала скорую помолвку Теодоры и Даниэла, попался-таки он в расставленные сети сестёр Мораэс, другая во главе с доной Понсианой де Азеведо считала, что он уже отведал Теодору и заедает изысканными блюдами и сластями, и потому, что сыт по горло, не станет пробовать всех остальных. Капитан же, будучи истинным свидетелем происходящего, пожалел болтливого и симпатичного студента – симпатичного, если не считать этих его штучек с женщинами: настоящий мужчина не будет французской собачкой – и напомнил Даниэлу, что Теодора может забеременеть. В ответ Дан рассказал несколько анекдотов, как в таких случаях избежать детей. Капитан умирал со смеху.

В день Святого Петра с утра пораньше Жустиниано зашел за Даниэлом в дом судьи, чтобы пригласить его на петушиные бои, и они уехали на грузовике. Обедали капитан и Тереза только вечером, когда капитан вернулся. Тереза, правда, еще питала надежду, что, пообедав, капитан поедет к Раймундо Аликате на фанданго, тогда бы они с Даниэлом могли провести праздничную ночь. Но капитан даже не переоделся, а в чем был, в том и отправился в пансион Габи выпить кружку пива. Вернулся он рано, чтобы лечь спать. С тяжелым сердцем Тереза вымыла ему ноги. Ей хотелось убежать из дома, найти Даниэла на улице, в доме судьи, у сестёр Мораэс, чтобы вместе с ним отправиться на край света. Она чувствовала себя такой несчастной, что не сразу осознала смысл сказанного Жустиниано: «Завтра утром я еду в Баию, приготовь вещи и чемодан». – «Сейчас приготовлю», – сказала она, вытирая ему ноги. «Не сейчас. Завтра утром!» Когда, вылив воду из таза, она вернулась, он уже был раздет и ждал её. Никогда капитан не чувствовал себя таким привязанным к супружеской постели, как с Терезой. Ведь другой такой привязанности, столь долгой и непроходящей, у него не было. Потому, что она красива? Потому, что хороша в постели? Потому, что она девочка? Потому, что непокорна? Этого никто не знал, даже сам капитан.

В течение десяти лет, которые дона Энграсия Виньяс де Мораэс прожила после смерти мужа, она, преданная и тоскующая, неукоснительно соблюдала праздник Святого Петра, покровителя вдов: с утра в церкви, вечером в гостиной дома. На улице горел большой ко­стер, знатные родственники, многочисленные друзья, молодежь танцевали со всеми четырьмя девицами на выданье: Магдой, Амалией, Бертой, Теодорой. Теперь одинокие девицы, скорее старые девы, продолжали материнскую традицию: на мессе они ставили свечу перед образом Святого Петра, а вечером открывали го­стиную. К ним заглядывали бедные родственники, редкие друзья, но ни одного молодого человека. Но в этот день Святого Петра праздник в доме Мораэс был несколько необычным. Местные кумушки судачили на все лады обо всём на свете, а Даниэл с угодливой влажной улыбкой мысленно находился по ту сторону улицы, где Тереза, выполняя свою обязанность, ложилась в постель с Жустиниано Дуарте да Роза.

На следующий день Тереза приготовила чемодан капитана, положив в него, как он приказал: голубой кашемировый костюм, сшитый для свадьбы и почти не надеванный, парадный костюм для приема в правительственном дворце штата на Второе июля. Белье, костюмы, несколько лучших рубашек на случай, если капитан там задержится.

Перед тем как отправиться на вокзал, капитан распорядился, чтобы Тереза и Шико Полподметки глядели за приказчиками в оба: когда хозяин в отъезде, они и уворовать могут – потащат продукты домой. Как обычно, когда капитан отлучался, Шико Полподметки обязан был спать при магазине на раскладушке, охраняя товары, а Тереза – в противоположной части дома, чтобы быть подальше от парня.

Что же касается Терезы, то ей строго-настрого запрещалось выходить из дома или магазина и болтать с покупателями. После ужина Шико должен был запираться в магазине, а Тереза в доме. Капитан не желает, чтобы о его женщине судачили, а есть для того повод или нет, ему безразлично.

Не сказав ни «до свидания», ни «до скорого» и не махнув рукой, капитан отправился на станцию, Шико Полподметки нёс его чемодан. В кармане пиджака, рядом с приглашением на праздник, лежало рекомендательное письмо к Розалии Варела, певице кабаре, специалистке в аргентинском танго и кое-чем еще весьма любопытном, как рассказывал Даниэл, и что очень четко выражено в стихах и музыке «Твой порочный рот, проститутка…».

За несколько минут до отъезда, уже переодетый и готовый к выходу, капитан вдруг заметил стоящую к нему спиной Терезу. Ощутив острое желание, подошел к ней сзади и, закинув ей юбку на голову, попрощался таким образом.

39

Восемь ночей провели на супружеском ложе капитана Даниэл и Тереза, причем одна из них длилась до воскресного утра, так как Шико Полподметки никак не мог очухаться после субботней попойки: он выпил две бутылки кашасы в магазине, заявив, что делает это в магазине потому, что не должен оставлять доверенные ему товары без присмотра, пока хозяин в отъезде.

С первым ударом колокола церкви Святой Анны, который вызванивал девять вечера – время любовных свиданий и уличных встреч, Даниэл подходил к дверям дома Жустиниано Дуарте да Роза. Уходил он, когда рассеивались ночные тени, но солнце еще не вставало. После возвращения домой спал до обеда, полдничать шёл к сестрам Мораэс, заходя по пути в магазин под предлогом получить у Шико сведения о капитане, но тот сообщал, что телеграммы о приезде капитана не было. Помпеу и Мухолову Дан приносил американские сигареты, Шико – монету, а Терезе посылал том­ный взгляд. Продолжая смущать сестёр сдержанными беседами, нерешительным поведением, Даниэл толстел на их кашах и сладостях; три сестры, что постарше, всё время вздыхали, Теодора разве что не тащила его за руку в постель, и, как знать, если бы не Тереза, вполне возможно, что Даниэл там и оказался бы, ведь Тео была такой легкомысленной и доступной.

Но тот, кто побывал в постели Терезы, остается ей верен, ей и той радости, что открыл ей, и ни о ком другом думать не может. Изнасилованная больше двух лет назад капитаном и с тех пор находящаяся в его власти, Тереза пребывала в вечном страхе, оставаясь чистой, невинной и доверчивой. Неожиданно проснувшаяся в ней женщина за быстро пролетевшие ночи познала удовольствие и расцвела. Раньше она была красивой девочкой, простой и естественной, теперь её лицо и тело, испытавшие наслаждение, преобразились, в глазах вспыхнул страстный огонь, тот самый, что раньше теплился и который Эмилиано Гедес заметил несколько месяцев назад. Кроме того, теперь она знала нежные слова, умела целоваться, ей открылся секрет, таящийся в ласках. И это было уже кое-что для того, кто ничего не имел, пусть немного, но ведь всё это для неё так неожиданно и внезапно открылось, между тем молодость Дана теперь уже не всегда позволяла готовить Терезу к любви медленно, получать и длить удовольствие до бесконечности. Порывистый и ненасытный Даниэл хорошо знал, что всему этому, как и его пребыванию в провинции, скоро придет конец – и краткая радость Терезы кончится. Тереза же ничего о том не знала и ничего не хотела ни знать, ни спрашивать, ни выяснять. Быть с ним, в его объятиях, удовлетворять его желания и свои, быть рабыней и царицей в одно и то же время – чего еще можно желать? Уехать с ним, конечно, это решено, зачем о чем-то спрашивать, что-то обсуждать. Даниэл – ангел небесный, маленький бог, само совершенство.

Он обещал, что возьмёт её с собой, освободит от надетого на нее капитаном ярма. Почему не сейчас, пока Жустиниано в отъезде? Но Дан ждет денег из Баии, это всё задерживает. Обещание неопределенное, объяснение – тем более, конкретно только его утверждение: в дураках останется капитан, он скоро узнает, кто настоящий мужчина, и постигнет разницу между храбростью и бахвальством.

Планы ни побега, ни будущей жизни не занимали много времени в эти короткие, предназначенные для наслаждения ночи. Тереза в юноше не сомневалась: за­чем ему лгать? В первую же ночь, когда еще задыхающийся Даниэл положил ей на грудь голову, а Тереза уже пришла в себя, она попросила: «Увези меня отсюда, для тебя я могу быть хоть служанкой; с ним – никогда больше». Потом торжественно Даниэл поклялся: «Ты поедешь со мной в Баию, будь покойна». И подкрепил обещание продолжительным поцелуем.

Всё то грязное, что было с капитаном, с Даниэлом было небесным блаженством. Даниэл не говорил: «Открой рот», как это делал капитан, сжимая в руке плеть из семи кнутов, на каждом из которых десять узлов. Во вторую ночь – ах, почему не в первую, Дан! – он уложил её и просил лежать спокойно, не двигаясь, и языком, начиная с глаз, повел к уху и в ухо, по шее, по груди, каждой в отдельности, по рукам, покусывал её опускаясь все ниже и ниже по животу, не пропуская пупка, потом спускался к черному пучку волос, бедрам, ногам, стопам, каждому пальцу и снова по ногам, но теперь, поднимаясь вверх, по бедрам и, наконец, к секретному входу, трепетному цветку и… «Ах, Дан, я умру!» Вот после чего он попросил её сделать то же. И Тереза взяла сверкающую шпагу, ах! Пришел её смертный час; вот и хорошо!

Так, умирая от удовольствия и отдыхая на груди Дана, она говорила: «Я решила, что умру, должна умереть. Если я не уеду в Баию, я убью себя, повешусь на двери, с ним я никогда больше не буду. Если ты меня не возьмешь, не обманывай, скажи правду…»

В первый и последний раз она увидела его сердитым. Разве он не сказал, что возьмет? Она сомневается в нем? Разве он обманщик? И он велел ей молчать, не повторять больше этих слов, потому что нельзя портить радость данного им часа угрозами и подозрениями. Зачем портить ночь наслаждений, укорачивая её разговорами о смерти и несчастье? Каждому делу – свой час! Каждому разговору – своё место. И этому тоже научилась Тереза у студента-хориста Даниэла Гомеса и никогда его урока не забывала. О бегстве не спрашивала, не говорила и о веревке.

Даниэл не приказывал Терезе поворачиваться задом и вставать на четвереньки, как это делал капитан, на­хлестывая её плетью, след от которой виден еще сего­дня. В одну из их ночей Дан решил открыть для неё не только, как он выразился, земной рай, но и царство Небесное, соединив обе половинки, после чего поднявшаяся в воздух отважная птица опустилась в бронзовый колодец. Любовь моя! – сказала Тереза.

Так возродилась та, что умерла под ударами палматории, ремня, плетки, раскаленного утюга. Горечь, боль, страх постепенно уходили, забывались, каждая частица существа Терезы восстанавливалась, возрождалась, и вот без тени страха встала, поднялась во весь рост красивая Тереза Батиста, сам мё, сама отвага.

40

Ни Даниэл, ни кто другой не стал свидетелем того, как в девять часов вечера перед колокольным звоном Берта, самая страшненькая из четырех сестер, притащила в темную гостиную Магду и они вместе уселись у окна, прильнув к жалюзи.

– Вот он, смотри, идет, – сказала Берта, вновь, как всегда, почувствовав холод внизу живота.

Спрятавшись за жалюзи, они следили за движущейся темной тенью по улице. Вот молодой человек обогнул угол, вот шаги стали глуше и наконец стихли в конце переулка.

– Он подошел к двери, должно быть, входит.

Магда, как старшая и ответственная за всех четырех, просидела у окна всю ночь, до самого рассвета, и узнала в возвращающемся от Терезы молодом и довольном человеке Даниэла. Ну и подлец! Использовал нас четверых как ширму, очень удобное прикрытие, чтобы обвести вокруг пальца Жустиниано Дуарте да Роза и весь город, а сам проводил ночи с девчонкой из лавки, наложницей самодовольного капитана. «Ни одна, видите ли, не осмелится его обмануть». Конечно, мерзавец подкупил Шико Полподметки несколькими бутылками кашасы, а чтобы обеспечить себе такую безопасность, воспользовался их доброй дружбой, верой в его искреннее чувство, наконец, богатым столом её, Амалии, Берты и Теодоры, о которых судачат на всех углах местные кумушки и поднимают сестер на смех, тогда как девчонка капитана чувствует себя с ним в постели вполне достойно.

В коллеже Магда всегда славилась каллиграфическим почерком и даже получала премии, однако на этот раз ей пришлось показать свои способности и в печатном шрифте, так, во всяком случае, ей посоветовала, и вполне благоразумно, Понсиана де Азеведо. В этой нашумевшей истории на долю Магды – старой девы – выпала лишь одна радость: возможность написать своей рукой не употребляемые приличными сеньорами и девицами слова – рогоносец, дерьмовый жиголо, шлюха, ах, шлюха, потаскуха!

41

Утомленная любовью Тереза уснула. Покуривая сигарету, Даниэл думает, как бы объявить ей о неизбежном отъезде в Баию, на факультет, в кабаре, к товарищам по курсу и друзьям по богемной жизни, к старым сеньорам и романтическим девицам. «Потом я за тобой пошлю, дорогая, не беспокойся и не плачь, главное, не плачь и не жалуйся на судьбу, только вернусь в Баию, займусь твоим вызволением». Досадно, но ничего не поделаешь, придется пережить неприятные минуты. Даниэл ненавидит сцены прощаний, разрывов, жалоб и слез. Это всё испортит их последнюю ночь, но, может, стоит всё это сказать в последний момент, когда на рассвете у двери даст ей прощальный поцелуй?