8

Святая сошла с носилок; по счастью, ее сейчас не видели ни негр Массу, ее новый поклонник, ни Робелино, автор этого сравнения. Лицо Мариалвы нахмурилось, она поняла, какая жизнь ждет ее в Баии, совсем не та, что во время путешествии по провинции. Они еще не успели приехать, а Мартин уже осмелился распоряжаться ею, оставив ее сидеть дома, а сам отправился в бар пить кашасу. Смех Мартина затих где-то внизу, и в ответ раздался раскатистый хохот Массу. Мариалве почудилась какая-то угроза в этом хохоте, в солидном и спокойном Массу, даже в воздухе города, в зеленых банановых плантациях, куда пестрыми пятнами вторглись дома — синие, желтые, красные, розовые. Ей предстоит покорить всех их, знаменитых приятелей Мартина, они должны быть у нее под башмаком. Дважды в это утро, первое их утро в Баии, Капрал повышал на нее голос, а ведь они только-только начали здесь устраиваться. Где же тот Мартин, который не мог оставить ее даже на минуту, безмерно влюбленный, ползающий в пыли у ее ног?

Значит, пришло время его взнуздать и, если понадобится, ранить шпорами ревности так, чтобы кровь отлила от сердца. Мариалва была достаточно опытна в вещах подобного рода: она любила командовать мужчинами, укрощать их, подчинять своему очарованию. И чем больше их было, тем острее переживала Мариалва наслаждение своей безграничной властью. Она делала все, чтобы завоевать их, казалась смущенной и робкой, нежной и беззащитной. А когда без нее уже не могли жить, она отнимала у мужчины волю и решимость, чтобы потом выбросить, как мусор, того, кто уже ничего не стоил, все отдав ей, вплоть до своей мужской гордости. Теперь такой мужчина мог только вспоминать Мариалву, мечтая еще раз лечь в ее постель, мог даже проклинать и ненавидеть ее, но забыть не мог. Она родилась, чтобы порабощать мужчин, подобно царице, попирающей своих рабов, или святой, перед которой толпа верующих покорно опускается на колени. Мариалва была настоящей пожирательницей мужских сердец.

До сих пор все ее планы полностью претворялись в жизнь. Она уже давно задумала оставить маленькие провинциальные города и отправиться на завоевание столицы штата. Однако никак не предполагала, что ей так повезет и она прибудет туда под руку с Капралом Мартином, его возлюбленной и повелительницей. Но это случилось, и Мариалва не собиралась выпускать Мартина из рук. Наоборот, теперь ее власть должна быть как никогда крепкой. Она держала на поводке мужчину, который еще никому не отдавал своей свободы, по которому напрасно вздыхали женщины. Именно поэтому его женитьба вызвала столько разговоров. Что ж, пусть они увидят Мартина, подчиненного ее воле, а для этого его нужно держать в узде. И если бы он вздумал вырваться, она знает, как снова укротить его: достаточно улыбнуться кому-нибудь другому, показать, что она им заинтересовалась. Она сумела завоевать Мартина, сумеет и удержать — влюбленного и покорного, ловящего каждый жест, каждое слово Мариалвы. Для этого бог дал ей красоту, хитрость и властолюбие.

Задолго до приезда Мартина в провинциальных городах было известно о нем как о замечательном игроке, шулере и покорителе женщин, с которым никто не мог сравниться. В Кашоэйре женщины легкого поведения судачили о нем на улицах, в дешевых барах и на ярмарках. То из одного, то из другого города, где он был проездом, доходили невероятные слухи о похождениях Мартина, от которых сладко замирало сердце. Мариалва, находившаяся в то время в заведении Леоноры Досе до Коко, тоже услышала о Мартине, о том, сколько слез пролили из-за него несчастные женщины, умолявшие его лишь о ласковом слове, о поцелуе. Он спал со многими из них, но не привязывался ни к одной и скоро всех забывал. Мариалва поклялась покорить Капрала, если он появится в Кашоэйре. Она превратит Мартина в послушное орудие своей воли, а потом бросит его, как уже бросила Дуку, Артура, Тоньо да Капелу, Жуку Минейро, многих любовников и приятелей, которыми ненадолго увлекалась. Но с Мартином, пользующимся славой отличного парня и любимца женщин, она поступит еще более жестоко. Он будет в ее свите, в процессии, идущей за ее носилками, она покажет ему и всем другим, чего стоит Мариалва.

Дело оказалось совсем нетрудным: едва Капрал появился, как сразу же обратил на нее внимание. Возможно, его планы не шли дальше одной ночи, но у Мариалвы был свой расчет. Она сразу поняла, что Мартина грызет тоска по родному городу, привычной обстановке, друзьям. В эти июньские праздники он топил в кашасе свое одиночество и развлекался с женщинами. Капрал легко выманивал деньги у провинциалов и тут же проматывал их в кабаре и барах, пытаясь забыть Баию, откуда был вынужден бежать.

Мариалва тотчас заметила одиночество Капрала, возможно потому, что сама боялась одиночества и ненавидела его. Она окружила Мартина нежной заботой — ведь она умела быть по-матерински ласковой и исцелять любые страдания. А разве сама она не нуждалась в ласке и защите? Разве не об этом говорил ее робкий взгляд невинного создания, жертвы несправедливой судьбы. Мартин почувствовал, как его обволакивает тепло, в котором растворяются одиночество и грусть. Утешившись, он погрузился в тайны тела Мариалвы, отдавшей ему свою душу.

О, лишь очень немногие женщины могли с ней сравниться! Независимо от того, принесла ли она счастье или несчастье тем, кто провел с ней одну-единственную ночь, они становились существами избранными, отмеченными судьбой. Пожалуй, тем, кому выпало такое счастье или несчастье, следовало бы объединиться, создать братство, священный орден и собираться всем хотя бы раз в месяц в условленный день в условленном месте, чтобы вспоминать Мариалву, рыдая и скрежеща зубами. Да, очень немногие женщины могли сравниться с Мариалвой: буря страсти сменялась спокойствием медленных вод, безмятежный отдых на ее груди — новой бурей, а потом — нежный лепет, воркование голубки. Тот, кто хоть раз спал с Мариалвой, не знал ни отдыха, ни веселья, пока снова не ложился с ней, чтобы утолить ее голод. Один моряк провел с ней ночь и на другой день отплыл в Баию, где стояло его судно. Но вспоминания о Мариалве продолжали преследовать его и в открытом море, он сошел с корабля в первой же гавани и вернулся к ней, умоляя о новом свидании. Один падре тоже провел с ней ночь и с тех пор навсегда остался проклятым.

И Мартин испытал на себе власть тела Мариалвы. Это тело было полно тайн, а сердце, вместившее все его одиночество и давшее ему радость, — материнской доброты. Когда он встретил Мариалву, ему показалось, что он нашел свою вторую половину, женщину, которую искал во всех других, свою единственную и теперь принадлежащую ему навечно.

Преданная, покорная, влюбленная Мариалва. Мартин с волнением принимал эту преданность, эту покорность, эту безмерную страсть. Пылкая, чувственная и в то же время застенчивая и робкая, она говорила ему, что только с ним, Мартином, она познала истинную любовь, а все, что было раньше, было мелко и бессмысленно. Мартин испытывал то же, чувство их росло с каждым днем, и вот однажды, как настоящие молодожены, они отправились в свадебное путешествие по штату. Мартин казался себе странствующим рыцарем, спасающим от проституции эту жертву несправедливой судьбы, женщину, которая рождена, чтобы любить и принадлежать единственному мужчине и всегда даже после смерти, быть его верной рабой.

По ночам они точно с ума сходили. Нет, ни у одной женщины на свете не было такого золотистого тела, таких душистых волос. Тысячу раз он со стоном умирал на ее груди и тысячу раз воскресал, и благодарный взгляд Мариалвы наполнял его гордостью. Она пожирала Капрала медленно — это была ее самая большая добыча; она приедет в Баию его женой, его повелительницей, хозяйкой его жизни. Еще никогда не взлетала так высоко дочь кухарки из Фейра-де-Сант-Аны, ибо ни богатство, ни слава не привлекали ее, она хотела одного: повелевать мужчинами, видеть их у своих ног, покорными каждому ее слову, каждому ее жесту. Мариалва стала супругой Капрала Мартина, короля бродяг Баии, и теперь он был в ее власти.

Однако едва они высадились у рыночного причала, едва он ступил на камни набережной, как Мариалва почувствовала в нем какую-то перемену. Мариалва насторожилась. Тем же утром, уже дома, он дважды повысил на нее голос и не разрешил пойти в бар вместе с ним и Массу. Надо поставить его на место, он должен снова валяться у ее ног.

Сейчас, стоя на пороге дома и слушая смех Мартина и Массу, Мариалва набирается сил для предстоящей борьбы, готовится выйти с честью из создавшегося положения. Она смотрит на домики и сады, на улицы, поднимающиеся по горе и уходящие к морю: здесь она бросит Мартина к своим ногам.

А Мартин тем временем, спускаясь к бару, расхваливал супружескую жизнь. Никогда он не думал, что брак может принести столько счастья. Да, он влюблен в Мариалву, гордится тем, что она принадлежит ему, дарит ему свою любовь, однако это никак не должно сказаться на его отношениях с друзьями. Дело в том, что во время медового месяца она приобрела дурную привычку ходить за ним повсюду, не отпуская его от себя ни на мгновение. Этому пора положить конец. Массу, наверно, заметил, как он прикрикнул, на нее? Иногда жене полезно напомнить о ее правах и обязанностях, от этого она станет только послушнее, преданнее. Массу нужно знать это, потому что рано или поздно он тоже женится, обзаведется семьей и будет наслаждаться прелестями домашнего очага.

9

А в том, что сам Капрал наслаждается ими, друзья с завистью убедились вечером. Завидовали ему все без исключения. Впрочем, кое-кто, не станем скрывать, испытывал и другие чувства, в которых обычно не сознаются. Например, у Гвоздики глаза загорелись при виде столовых приборов. И уж, разумеется, никто из собравшихся (за исключением Марии Клары, конечно) не посмел бы сказать, какого рода чувства вызывала жена Мартина. Мариалва рассыпалась в любезностях, расхаживая от одного гостя к другому. Эта первая встреча, демонстрирующая семейное счастье хозяев, без сомнения, принесла им успех. Для Мариалвы он был двойным: мужчин покорила ее красота и скромность, и они пополнили ряды поклонников, следующих за носилками со своей святой.

Однако уходя — а было это за полночь, — Жезуино Бешеный Петух, жизненный опыт и здравый смысл которого были всем известны, покачал головой, наморщил лоб и сделал пессимистическое предсказание:

— Все это слишком хорошо, чтобы могло продолжаться долгое время…

Но никто ему не поверил. Наоборот, в глубине души завидуя Капралу, все считали, что счастье его прочно и вечно. В этот вечер все мечтали о таком браке, даже Гвоздика, человек женатый и отец многочисленного семейства. Если б ему повстречалась женщина, подобная Мариалве, он, несмотря на свои скудные средства, женился бы на ней и еще наплодил детей; двоеженство не казалось Гвоздике чем-то предосудительным. Итак, все, включая и Жезуино, завидовали Капралу. Как величественно он развалился в качалке! Мартин был в белых брюках, полосатой пижамной куртке и с подчеркнутой аккуратностью стряхивал пепел сигареты в пепельницу. Друзья поглядывали на Капрала, наблюдали его семейную идиллию и строили планы, каждый по-своему, но сходные в одном: женой у всех была Мариалва.

Только Жезуино был исключением; он, как и другие, завидовал Капралу и желал Мариалву, но о женитьбе не помышлял. Жезуино не любил говорить о прошлом, а ведь когда-то давно он был женат. И уж неизвестно почему, но все считали, что брак его не был счастливым. Шепотом высказывались разные предположения об этой тайне Бешеного Петуха. Единственное, что совершенно достоверно, так, это то, что, когда он появился на улицах Баии, у него уже не было ни семьи, ни домашнего очага. На его совести, как утверждали сплетники, осталась смерть молодого любовника его жены. Но никто не знал, правда ли это. Если правда, то Бешеный Петух никогда не испытывал необходимости хотя бы на мгновение избавиться от этого груза, разделить свое бремя с друзьями. А кому неизвестно, что такое иметь на совести покойника, особенно если ты в порыве ненависти прикончил его ударом ножа или кинжала? Да, нелегко изо дня в день таскать с собой эту тяжесть. Руки покойника постоянно стискивают твою шею, давят грудь, гнут поясницу, твои волосы седеют раньше времени, сердце не ведает покоя. И вот настанет день, когда больше не выдерживаешь, сбрасываешь покойника с себя и признаешься в убийстве — за столиком в баре, в постели незнакомой женщины, на рынке, посреди улицы. Даже если тебе грозит тюрьма или месть родственников убитого.

Так, что если Бешеный Петух и таскал с собой этот страшный груз, то не страдал от этого и никогда ни с кем не делился, даже когда пьяный падал под стол в баре Изидро до Батуалэ или у стойки в кабачке Алонсо. Но трудно было поверить, хоть речь и идет о таком человеке, как Жезуино, чтобы он столько лет мог терпеть столь тяжкое бремя, повсюду таскать за собой покойника, каждую ночь видеть его во сне. Вероятно, все это просто выдумали в портовой гавани: будто бы он нанес четырнадцать ударов ножом — семь любовнику и семь жене — и будто бы парень умер на месте, а жена выжила, но на лице ее, разрезанном снизу доверху, остался шрам. Наверно, Жезуино лишь оскопил кота, а затем, перепугавшись, удрал.

Именно в силу этих причин Бешеный Петух, хоть и завидовал Капралу, не радовался вместе со всеми. Впрочем, как и Тиберия.

Последняя вообще отвергла приглашение Мартина, переданное через Массу. Тиберия не поскупилась на весьма резкие выражения и даже ругательства, когда негр явился в ее заведение.

Тиберия в этот тихий вечер сидела в своем кресле, у ее ног расположилась Оталия, которой хозяйка причесывала пушистые волосы. Она заплела их в косы, повязала на концах банты — с этой прической Оталия еще больше напоминала девочку. Кто бы мог подумать, что она занимается таким ремеслом? Негр вошел, поздоровался, посмотрел на обеих женщин — толстую хозяйку заведения и девочку-проститутку. Они похожи на мать и дочь, решил Массу, и ему показалось несправедливым то, что они здесь, в зале дома терпимости. Почему — он и сам не сумел бы объяснить, это было лишь смутное, но достаточно сильное чувство, и негр, мало привычный к размышлениям подобного рода, на минуту подумал о том, что мир устроен абсурдно и нуждается в переменах. В этот момент он готов был немедленно взяться за его переустройство, если бы только знал, как это делается. Оталия положила голову на полные колени Тиберии и жмурилась от ласковых прикосновений ее рук.

Тиберия улыбнулась Массу, которого очень любила, и пригласила его сесть, но негр остался стоять.

— Я ненадолго, мне надо еще кое-куда. Я пришел передать вам приглашение, Мамочка. Знаете, кто вернулся и послал меня сюда? Мартин со своей женой…

Тиберия оставила волосы Оталии, оттолкнула ее голову от себя и вскочила:

— Вернулся? Когда?

— Сегодня утром… Я как только узнал, пошел туда. Мартин чинил раму. Они послали меня пригласить вас, Мамочка…

— Они? Кто они?

— Мартин и его жена, ее зовут Мариалва, она прекрасна, как святая на носилках, я не видел таких красавиц… Они просили, чтобы сегодня вечером вы пожаловали к ним в гости…

Оталия первый раз видела Тиберию в ярости, хотя та прославилась своей вспыльчивостью ничуть не меньше, чем добротой и великодушием. Когда Тиберия приходила в бешенство, она теряла голову, могла даже накинуться с кулаками и избить. Правда, теперь это случалось редко, наверно, ее стареющее сердце уже не было способно на сильные чувства. С годами Тиберия будто стала мягче, снисходительнее, терпимее.

Однако когда она услышала приглашение Капрала, все ее огромное тело, не стянутое в этот час поясом или корсетом, ее грудь заколыхались, лицо покраснело, она шумно задышала и начала было почти спокойным голосом, но затем перешла на крик:

— Ты хочешь сказать, что он приехал с этой коровой, а я должна наносить ему визит? И ты осмелился явиться ко мне с подобным предложением? Как же тебе не стыдно, ничтожный ты человек!

— Но я…

— И ты еще сравниваешь эту шлюху со святой…

— Это Робелино придумал…

Но Тиберия не желала слушать никаких оправданий. Она бушевала. Оталию била дрожь, а негр Массу, размахивая руками, пытался доказать, что он ни в чем не виноват. Значит, продолжала кричать Тиберия, так относится Мартин к своим старым верным друзьям, к ней и Жезусу? Он ведь всегда хвастался своим воспитанием, был такой любезный, изъяснялся вежливо и почтительно. Как же он мог решиться послать Массу с подобным поручением? Это ему следовало прийти, как он это делал раньше, поздороваться, узнать новости, спросить о ее здоровье, обнять Жезуса. Нет, никогда ее ноги не будет в доме Мартина, где поселилась эта шлюха, которую он подобрал на свалке, грязная сифилитичка, дерьмо. Если они хотят ее видеть, пусть приходят в заведение, но эта вшивая девка должна вымыться, прежде чем переступит порог ее дома, А еще лучше будет, если Мартин придет без этой грязнули, она, Тиберия, не будет огорчена ее отсутствием. Но если ему так хочется, он может привести ее, раз уж потерял стыд и вкус, связавшись с этой грязной посудиной. У себя Тиберия их примет, если они заявятся. Она человек воспитанный и не станет высказывать этой особе, какого она о ней мнения, встретит ее, как полагается порядочной женщине. Но лезть в гору, чтобы увидеть Мартина и эту прокаженную, которая выдает себя за замужнюю женщину? Нет, нет и нет! И что только думает Мартин? Тиберия ему в матери годится и, кажется, заслуживает большего уважения…

Она наконец остановилась, чтобы передохнуть, так как от волнения запыхалась, у нее началось сердцебиение. Встревоженная Оталия прибежала со стаканом воды. Держась за сердце, Тиберия снова уселась, отстранила стакан и приказала слабым голосом:

— Открой бутылку пива и принеси два стакана — для меня и для этого наглеца, который осмелился явиться с таким поручением…

Гнев прошел, теперь Тиберия выглядела подавленной и печальной. Подумав немного, она спросила:

— Как по-твоему, Массу, Мартин имел право поступить так со мной? Со мной и Жезусом? Разве не он должен был навестить меня?.. — И чуть не плача добавила: — Ты же знаешь, что в следующую субботу день моего рождения… Если Мартин не придет меня поздравить, клянусь, он никогда больше не переступит порог моего дома. Пусть на глаза мне тогда не показывается. Этого я ему никогда не прощу.

Массу молчал. Оталия наполнила стаканы; в этот тихий час из задних комнат заведения слышался щебет птиц.

Тем же вечером в доме Мартина так же щебетала птичка, и Массу тоже пил, но только кашасу. Это была канарейка, которую разбудил свет и шум, она раздраженно верещала, пока Мариалва подавала гостям кофе и водку.

В тот вечер было три особенно волнующих момента. Первый, когда Мариалва взяла с серванта кофейник и все заметили, что на полках расставлены чашки, стаканы и рюмки. Да, рюмки, а не стопки. Из них и пили после кофе кашасу. Гости от изумления рты разинули — такой был в этом доме порядок, такая мебель, такой комфорт. Неважно, что сервант был хромой, что не хватало двух блюдец и у нескольких кофейных чашечек не было ручек, а рюмки были все разные. Главное, что эти рюмки и чашечки придавали уют домашнему очагу Мартина. А кофейник? Когда они пришли, он стоял на серванте как украшение. Большой, фарфоровый, правда, маленький кусочек был отбит, но этой стороной кофейник повернули к стене. Красота! На плите в банке кипела вода, Мариалва готовила кофе.

— По чашке кофе перед кашасой, чтобы согреться… — предложила Мариалва, и все согласились, даже Массу, который предпочел бы приступить к кашасе немедленно.

В комнате запахло кофе — это Мариалва процеживала напиток через ситечко, похожее на женскую грудь. Глаза Ипсилона заблестели: Капрал стал настоящим лордом, у него даже есть кофейник. Ветрогон не смог удержаться от восхищенного возгласа. Мартин улыбнулся, а Мариалва скромно потупила взор.

Она готовила кофе так, будто это было обычным для нее занятием: сначала налила в кофейник черный ароматный кофе, а потом принялась обносить гостей, держа кофейник в одной руке, а поднос с чашечками, блюдцами и сахаром — в другой. Она каждого спрашивала, сколько класть сахара, и к сахару добавляла взгляд, улыбку, кокетливый жест. На кофейнике красовались выпуклые розы. Шикарная вещь!

Мартин, сидя в качалке, прихлебывал кофе и с нежностью следил за Мариалвой. Он почти ощущал зависть, которая читалась в глазах друзей, она все росла, охватывая всех присутствующих. Капрал укутывался в эту зависть, как в простыню, безраздельно отдавшись радостям домашнего очага. Потом Мариалва вернулась с подносом, чтобы собрать чашки, потом снова пришла с бутылкой кашасы и рюмками. Она остановилась перед Курио и выбрала для него рюмку — темно-синюю, самую красивую из всех. Взгляд Капрала неотступно следовал за женой, он как бы спрашивал друзей, встречали ли они еще где-нибудь такую красивую и умелую хозяйку. Настоящий лорд в своих белых брюках, домашних туфлях и полосатой пижамной куртке, лорд, отдыхающий в комфорте и роскоши.

Пришли друзья Мартина, которых он пригласил, и несколько проныр, которых никто не звал. Жезуино Бешеный Петух, Ветрогон, Курио, Массу, Ипсилон, Гвоздика, Жасинто, Нелсон Дентадура, один торговец с Агуа-дос-Мениноса, рулевой Мануэл и Мария Клара. И все они были в восторге, даже Жезуино, хотя он и не высказывал своего восхищения столь бурно, как другие. Все были так поглощены Мариалвой и шикарной обстановкой, что поддерживать разговор никто и не думал. Гости только и делали, что пожирали глазами хозяйку и улыбались ей в ответ.

Вторым острым моментом было следующее: поставив бутылку с кашасой и рюмки на стол, Мариалва уселась, и при этом ее узкое платье поднялось, обнажив ноги выше колен. Мартин сразу заметил, какая напряженная тишина наступила, как заблестели увлажнившиеся от желания глаза гостей. Капрал кашлянул, Мариалва опустила платье и выпрямилась, гости отвели глаза от ее ног, а Курио встал со своего места и в волнении подошел к окну. Только Ветрогон продолжал с улыбкой смотреть на Мариалву.

— Вам обязательно надо будет купаться… — сказал он.

Мариалва рассмеялась, разумеется, если он позволит, показала она на Мартина. Разговор стал оживленнее, на столе появилась новая бутылка кашасы и в конце концов Капрал не смог больше бороться против искушения показать гостям спальню. «Наше гнездышко», — сказал он. Ипсилон пришел в восхищение, чего нельзя было сказать о Жезуино. Где это слыхано, называть спальню гнездышком? Мартин совсем потерял голову, он стал невыносим. Однако остальные не разделяли возмущения Жезуино. Это была тесная комната, в которой едва умещалась тахта с волосяным матрацем и лоскутным одеялом, но на стене над маленьким столиком, где лежали щетки, гребни и стояли флаконы с духами и бриллиантином, висело огромное зеркало. Мартин улыбнулся.

— Здесь по утрам хозяйка причесывается, наводит красоту, а вечером готовится ко сну…

Мариалва осталась в большой комнате, она собиралась подать пирог из кукурузной муки, но все увидели ее в спальне перед зеркалом. Никто ничего не сказал, лишь негр Массу не смог удержаться от широкой улыбки, когда представил себе Мариалву в ночной рубашке, с распущенными по плечам волосами. И другие думали о том же, но не улыбнулись, затаив дыхание и грешные мысли. Курио закрыл глаза и увидел ее обнаженной, с темной родинкой на плече и роскошной грудью, которая была словно две чаши, полные золотистого меда. Видение не исчезало, и Курио поспешно покинул спальню — ему было необходимо немного подышать свежим воздухом.

Но в большой комнате он увидел Мариалву, высокую и спокойную, она словно поджидала его. Он улыбнулся ей. Мариалва смотрела в глаза Курио, как бы вопрошая и в то же время догадываясь обо всем, что происходило в его сердце. И вот ее взгляд стал робким, умоляющим, просящим защиты и дружбы; так может смотреть только чистая женщина, одинокая и покинутая, никем не понятая. Бедняжка! Разве не рассказывал ему Массу, как утром Мартин прикрикнул на нее? Стоило для этого привозить ее из провинции и жениться на ней! А грустные глаза все глядели на Курио, как бы умоляя его о капле нежности, о чистой, платонинеской дружбе, братской ласке и дружеском понимании. Но губы Мариалвы почему-то были приоткрыты, показывая белые зубы и красный кончик языка, полные губы, которые так хорошо, должно быть, целовать…

Курио даже поднес руку ко рту, словно испугавшись своих мыслей, но не смог удержаться от вздоха, вздохнула и Мариалва, и оба эти вздоха как бы соединились и умерли вместе. В комнату вошли остальные. Ах, если бы Курио мог, он распростерся бы перед Мариалвой, как перед святой, он целовал бы следы ее ног.

Все, кроме Курио, сели, Мартин расположился в своей качалке.

— А вы знаете, — спросил Ветрогон — что в глубине моря есть небо, точно такое же, как над землей? Со звездами, солнцем и луной. Только в нем звезд еще больше и все время полнолуние.

Мариалва стала разносить пирог. Курио наполнил темно-синюю рюмку и выпил ее залпом.

10

«Ах, Мартин, брат мой! Ты мне не только брат по вере, ибо мы оба сыновья Ошалы, но и друг, верный в радости и в горе, ради тебя я пойду на все. И разве могу я смотреть на твою жену, твою настоящую жену, хозяйку твоего дома иначе чем друг, разве могу я питать к ней иные чувства, кроме чистых братских чувств? Мартин, брат мой, твой брат — подлец!» Такие мысли начали терзать Курио сразу же после его визита к Мартину и терзали вплоть до празднества в честь дня рождения Тиберии.