Учитель Жозуэ в глубине души тоже не одобрял злополучной идеи богатого фазендейро полковника Кориолано Рибейро поселить свою столь соблазнительную и столь открыто предлагающую себя любовницу именно на площади Сан-Себастьян, где жили лучшие семьи, в двух шагах от дома полковника Мелка Тавареса. Живи Глория на какой-нибудь другой улице, более удаленной от сада Малвины, он, возможно, в одну из безлунных ночей рискнул бы получить то, что обещали зовущие глаза Глории и ее полуоткрытые губы.
      - Ишь как пялит глаза на парня!..
      Старые девы в длинных черных глухих платьях, с черными шалями на плечах казались ночными птицами, опустившимися на паперть маленькой церкви. Они видели, как, поворачивая голову, Глория следила за Жозуэ во время его прогулок перед домом полковника Мелка.
      - Он порядочный молодой человек. Смотрит только на Малвину.
      - Я буду молиться святому Себастьяну, - сказала толстенькая Кинкина, чтобы Малвина полюбила его.
      Я поставлю святому самую большую свечу.
      - И я... - вставила худенькая Флорзинья, во всем солидарная с сестрой.
      Вздохи Глории, сидевшей у окна, походили на стоны. Тоска, печаль, негодование сливались в этих вздохах, которые оглашали площадь.
      Она была преисполнена негодования против мужчин вообще. Все они были трусы и лицемеры. Когда в часы послеобеденного зноя площадь пустела и окна домов закрывались, мужчины, проходя перед открытым окном Глории, улыбались ей, умоляли ее взглядом и приветствовали ее с явным волнением. Но если кто-нибудь оказывался на площади, хотя бы одна-единственная старая дева, или мужчина шел не один, он сразу отворачивался, упорно смотрел в другую сторону, как будто ему было противно видеть Глорию с ее пышной грудью, выпиравшей из вышитой батистовой блузки.
      Они напускали на себя вид оскорбленной невинности, даже если раньше, когда были одни, говорили ей любезности. Глория охотно распахнула бы окно так, чтобы ударить кого-нибудь из них по физиономии, но, увы, она была не в силах совершить это - ведь искра желания, тлевшая в глазах мужчин, была единственным утешением в ее одиночестве. Эта искра и так не могла утолить ее жажды и ее голода. Но если бы Глория ударила кого-либо рамой, то лишилась бы даже произнесенных украдкой робких слов. В Ильеусе не было замужней женщины (а в Ильеусе все замужние женщины жили строго, никуда не ходили и занимались только хозяйством), которую бы так надежно охраняли и которая была бы так недоступна, как эта содержанка.
      С полковником Кориолано шутки плохи.
      Его так боялись, что с бедной Глорией не решались даже здороваться. Только Жозуэ был немного смелее.
      Каждый вечер, когда он шел мимо окна Глории, его взгляд загорался - и романтически гас перед воротами Малвины. Глория знала о страсти учителя и тоже чувствовала неприязнь к девушке, остававшейся безразличной к такой любви. Она называла ее тошнотворной дурой. Зная о страсти Жозуэ, Глория все же не переставала улыбаться той же зовущей и обещающей улыбкой и была ему благодарна, поскольку он никогда, даже в тех случаях, когда Малвина оказывалась у ворот дома под цветущим кустом жасмина, не отворачивался от нее, Глории. Ах, если бы он был посмелее и толкнул ночью входную дверь, которую Глория оставляла открытой... Как знать? А вдруг... Уж тогда бы она заставила его забыть гордую девушку.
      Но Жозуэ не решался толкнуть массивную входную дверь. Да и никто другой не осмеливался. Мужчины боялись острых языков старых дев, сплетен и скандала, а в особенности полковника Кориолано Рибейро.
      Ведь все знали историю Жуки и Шикиньи.
      В тот день Жозуэ пришел немного раньше, в час сиесты, когда площадь уже опустела. Публики в баре осталось немного, там сидело лишь несколько коммивояжеров и доктор с капитаном, игравшие в шашки. Энох, решив отпраздновать получение колледжем официального статута, распустил после завтрака всех учащихся по домам. Учитель Жозуэ побывал на невольничьем рынке, где наблюдал прибытие многочисленной группы беженцев, потолковал в "Папелариа Модело", а теперь пил коктейль в баре, беседуя с Насибом.
      - Масса беженцев. Засуха пожирает сертап.
      - А женщины есть среди них? - поинтересовался Наеиб.
      Жозуэ захотел узнать причину этого интереса!
      - Вам что, не хватает женщин?
      - Вы шутите, а у меня кухарка уехала, и я ищу новую. Иногда среди этих беженок попадаются подходящие...
      - Там есть несколько женщин, но выглядят они ужасно. Одеты в лохмотья, грязные и словно зачумленные...
      - Попозже схожу туда, может, кого и найдут Малвина не показывалась в воротах, и Жозуэ начинал проявлять нетерпение. Насиб сообщил:
      - Девочка сейчас на набережной. Она совсем недавно пошла туда с подругами...
      Жозуэ сейчас же расплатился и поднялся. Насиб стоял в дверях бара, наблюдая, как он уходит,-должно быть, приятно почувствовать себя влюбленным. Пожалуй, когда девушка не обращает на тебя внимания, она становится еще более желанной. Рано или поздно такая любовь должна кончиться браком. Глория появилась в окне, глаза Насиба загорелись. Если когда-- нибудь полковник ее бросит, все ильеусские мужчины начнут за ней охотиться. Но и тогда ему, Насибу, не заполучить ее, богатые полковники не допустят этого.
      Подносы со сладостями и закусками наконец прибыли, любители аперитивов будут теперь довольны. Однако не может же он всегда платить такие огромные деньги сестрам Рейс. Когда ближе к вечеру посетителей станет поменьше, он сходит посмотреть на беженцев.
      Как знать, а вдруг ему повезет и он найдет там кухарку.
      Неожиданно послеобеденная тишина была нарушена громким рокотом голосов и криками. Капитан прервал игру и застыл с шашкой в руке, Насиб сделал шаг вперед. Шум усиливался.
      Негритенок Туиска, продававший сладости сестер Рейс, примчался с набережной, держа поднос на голове. Он что-то крикнул, но никто ничего не понял. Капитан и доктор с любопытством обернулись, посетители встали. Насиб увидел Жозуэ и с ним еще несколько человек, торопливо идущих по направлению к набережной. Наконец удалось разобрать слова негритенка Туиски:
      - Полковник Жезуино убил дону Синьязинью и доктора Осмундо. Сколько там крови!..
      Капитан оттолкнул столик с шашечной доской и выскочил из бара. Доктор заторопился вслед за ним.
      После минутной нерешительности Насиб бросился их догонять.
      О ЖЕСТОКОМ ЗАКОНЕ
      Известие об убийстве распространилось по всему городу тотчас же. На холме Уньан и на холме Конкиста, в изящных особняках на набережной и в лачугах Острова Змей, в Понтале и в Мальядо, в порядочных домах и в домах терпимости - всюду обсуждалось это ужасное происшествие. К тому же был базарный день, и в город съехалось много народу из провинции - из поселков и с плантаций, все хотели что-то продать и что-то приобрести. В магазинах, в бакалейных лавках, в аптеках и врачебных кабинетах, в конторах адвокатов и конторах по экспорту какао, в соборе святого Георгия и в церкви святого Себастьяна только и было разговоров, что об убийстве.
      Особенно много толковали об этом в барах, где, как только стало известно о происшествии, сразу собралось много народу. В том числе и в баре "Везувий", расположенном поблизости от места трагедии. У дома дантиста - маленького бунгало на набережной - столпились любопытные. Стоявший у дверей полицейский давал объяснения. Люди окружили растерявшуюся и перепуганную горничную и выспрашивали у нее подробности. Девушки из монастырской школы, охваченные каким-то радостным возбуждением, расхаживали по набережной и шепотом тоже обсуждали происшедшее.
      Учитель Жозуэ воспользовался случаем, чтобы подойти к Малвине, он напомнил девушкам о судьбе прославленных любовников: Ромео и Джульетты, Элоизы и Абеляра [Пьер Абеляр (1079 - 1142) - французский философ, схоласт и богослов. Элоиза и Абеляр приобрели известность трагической историей своей любви], Дирсеу [Дирсеу - аркадский псевдоним известного бразильского поэта Томаса Антонио Гонзаги, воспевавшего свою любовь к Марии Доротее де Сейшас (Марилии) в книге "Марилия Дирсеу"] и Марилии.
      Потом почти все те, кто находился у дома дантиста, оказались в баре Насиба, все столики были заняты, разгорелись споры. Все единодушно оправдывали фазендейро, и не раздалось юи одного голоса - даже на церковной паперти - в защиту бедной прекрасной Синъязиньи. Полковник Жезуино снова проявил себя сильным, решительным, храбрым и честным человеком, что он, впрочем, не раз доказывал еще во времена .борьбы за землю. Как говорили, многие кресты на кладбище и по обочинам дорог появлялись благодаря его жагунсо, слава о которых живет и по сей день. Полковник не только пользовался услугами жагунсо, но и лично командовал ими в таких ставших знаменитыми операциях, как стычка с людьми покойного майора Фортунато Перейры на перекрестке Боа Морте и на опасных дорогах Феррадаса. Полковник Жезуино был человеком бесстрашным и волевым.
      Жезуино Мендонса, происходивший из известной в Алагоасе семьи, прибыл в Ильеус совсем молодым, когда велась борьба за землю. Он расчищал селву и. насаждал плантации, с оружием в руках оспаривал свое право на землю, его владения постепенно разрастались, и имя его произносили со все большим уважением. Он женился на Синьязинье Гедес, красавице из старинной ильеусской семьи, унаследовавшей после смерти родителей какаовые рощи в районе Оливенсы.
      Синьязинья была почти на двадцать лет моложе мужа, любила хорошо одеться, охотно руководила устройством церковных праздников в честь святого Себастьяна и приходилась дальней родственницей доктору. Она подолгу жила на фазенде и никогда за все годы замужества не подала многочисленным городским сплетникам никакого повода для злословия. И вот совершенно неожиданно, в сияющий солнечный день, в спокойный час сиесты полковник Жезуино Мендонса разрядил свой револьвер в жену и любовника, взволновав этим весь город и снова перенеся его в забытую эпоху кровопролитий. Даже Насиб забыл о том, что все еще не нашел кухарки, капитан и доктор оставили свои политические дела, а полковник Рамиро Бастос перестал думать о Мундиньо Фалкане. Известие распространилось с быстротой молнии, и уважение и восхищение, которыми и прежде была окружена худая и несколько мрачная фигура фазендейро, теперь возросли еще больше. Ибо так было заведено в Ильеусе: оскорбление, нанесенное обманутому мужу, могло быть смыто только кровью.
      Так было заведено. В районе, где еще недавно то и дело возникали вооруженные столкновения, где дороги для караванов ослов и даже для грузовиков прокладывались по просекам, прорубленным жагунсо, и были отмечены крестами, напоминавшими об убитых, человеческая жизнь ценилась дешево, и не было иного наказания для изменившей жены, как смерть ее и любовника. Появление этого старинного закона относится к началу эры какао, он никогда не был записан на бумаге или занесен в кодекс, но тем не менее он был самым действенным из всех законов; и суд присяжных, собиравшийся для того, чтобы решить судьбу убийцы, всякий раз единогласно подтверждал эту традицию, находя способ обойти закон, предписывающий осудить того, кто убивает ближнего.
      Несмотря "а возникшую недавно конкуренцию трех местных кинотеатров, балов и танцевальных вечеров в клубе "Прогресс", футбольных матчей по воскресеньям и лекций литераторов из Баии и даже из Рио, приезжавших в Ильеус, чтобы поживиться несколькими мильрейсами в этом некультурном и богатом крае, заседания суда присяжных, собиравшиеся два раза в год, все еще оставались самыми интересными и популярными развлечениями в городе. В Ильеусе имелись известные адвокаты, такие, как Эзекиел Прадо, Маурисио Каирес и свирепый Жоан Пейшото с раскатистым басом. Это были признанные ораторы, выдающиеся риторы, заставлявшие публику трепетать и плакать. Маурисио Каирес, горячо преданный церкви и ее служителям, председатель братства святого Георгия, знал Библию наизусть и часто цитировал ее. Он учился в семинарии до того, как поступил на факультет права, часто прибегал к латыни, и некоторые считали, что он обладает не меньшей эрудицией, чем доктор.
      В суде ораторские дуэли длились часами, в ответ на реплику тотчас раздавалась другая; заседания, представлявшие собой самые значительные события в культурной жизни Ильеуса, продолжались иной раз до рассвета.
      Жители Ильеуса заключали крупные пари - оправдают или осудят виновного. Они любили азартные игры, и им было достаточно любого предлога. Иногда, теперь уже реже, после решения суда присяжных завязывалась перестрелка и следовало новое убийство.
      Полковник Педро Брандан, например, был убит на лестнице префектуры, после того как суд присяжных его оправдал: сын Шико Мартинса, зверски убитого полковником и его жагунсо, совершил правосудие своими руками.
      Никаких пари, однако, не заключалось, если суд присяжных собирался, чтобы вынести решение по делу об убийстве неверной жены: все знали, что неизбежным и справедливым будет единодушное оправдание оскорбленного мужа, и в суд шли лишь затем, чтобы послушать речи прокурора и адвоката, а также чтобы узнать пикантные подробности; что же касается скучной судебной процедуры и пустой болтовни законников, то это никого не интересовало. Убийцу еще ни разу не осудили, это противоречило бы закону края: обманутый муж только кровью может смыть оскорбление.
      Убийство Синьязиньи и дантиста вызвало горячие толки, оно обсуждалось повсюду. Высказывались различные версии, следовали противоречивые подробности; но все были единодушны в одном: полковник заслуживает оправдания, а его мужественный поступок - одобрения.
      О ЧЕРНЫХ ЧУЛКАХ
      По базарным дням посетителей в баре "Везувий"
      было всегда больше обычного, но в день убийства их было особенно много, причем все они были охвачены каким-то праздничным оживлением. Помимо завсегдатаев - любителей аперитива - и провинциалов, приехавших на рынок, явилось бесчисленное множество людей, желавших узнать и обсудить новость. Сначала они шли на набережную поглазеть на дом дантиста, а затем обосновывались в баре.
      - Кто бы мог подумать! Ведь она буквально не выходила из церкви...
      Насиб, сам метавшийся от столика к столику, подгонял своих служащих и в уме прикидывал выручку.
      Такое бы преступление каждый день - и он очень скоро купил бы плантацию какао, о которой давно мечтает!
      Мундииьо Фалкан, назначивший встречу с Кловисом Костой в баре "Везувий", сразу попал в атмосферу бурных дебатов. Он безразлично улыбался, озабоченный своими политическими проектами, которым уже отдался всецело. Таков уж был Мундииьо Фалкан:
      если он что-нибудь задумывал, то не успокаивался до тех пор, пока не приводил замысел в исполнение. Но доктора и капитана сейчас, казалось, не интересовало ничто, кроме убийства, будто утром между ними не было никакого разговора. Мундиньо ограничился тем, что выразил сожаление по поводу смерти дантиста, его соседа и одного из его немногих компаньонов по морским купаниям, которые считались в те времена в Ильеусе чуть не скандалом. Горячий и темпераментный доктор чувствовал себя отлично в этой тревожной обстановке.
      Историю Синьязиньи он использовал как предлог для того, чтобы воскресить память Офенизии, возлюбленной императора:
      - Дона Синьязинья была, кстати, дальней родственницей Авила, а это род романтических женщин.
      Она, должно быть, унаследовала горькую судьбу первой из них.
      - А что это за Офенизия? Кто она такая? - поинтересовался торговец из Рио-до-Брасо, приехавший в Ильеус на базар и желавший увезти к себе в поселок самый обширный и полный ассортимент подробностей убийства.
      - Моя прародительница; она обладала роковой красотой, которая вдохновила поэта Теодоро де Кастро и внушила страстную любовь дону Педро Второму.
      Офенизия умерла с горя, потому что не смогла отправиться вместе с ним...
      - Куда?
      - Хм, куда... - сострил Жоан Фулжепсио. - В постель, куда же еще...
      Но доктор продолжал серьезно:
      - Ко двору. Она была готова стать его любовницей, и брату пришлось запереть ее на семь замков.
      Брат - полковник Луис Антонио д'Авила - принимал участие в войне с Парагваем. А Офенизия умерла с горя. В жилах доны Синьязиньи текла кровь Офенизии, кровь рода Авила, над которым тяготеет рок.
      Появился запыхавшийся Ньо Гало и во всеуслышание сообщил новость:
      - Жезуино получил анонимное письмо.
      . - Кто бы мог его написать?
      Все молча погрузились в размышления, Мундиньо воспользовался этим, чтобы тихо спросить капитана:
      . - Ну а как Кловис Коста? Вы говорили с ним?
      - Он был занят - писал об убийстве. Поэтому задержал выпуск газеты. Мы договорились встретиться вечером у него дома.
      - Тогда я пошел...
      - Уже? Разве вас не интересуют дальнейшие подробности?
      - Я ведь не местный... - рассмеялся экспортер.
      Подобное безразличие к острому и вкусному блюду вызвало всеобщее изумление. Мундиньо пересек площадь и встретился с группой учениц монастырской школы, которых сопровождал учитель Жозуэ. При приближении экспортера глаза Малвины засияли, она заулыбалась и оправила платье. Жозуэ, счастливый, что очутился в обществе Малвины, поздравил еще раз Мундиньо с тем, что тот добился официального статута для колледжа.
      - Теперь Ильеус обязан вам и этим благодеянием...
      - Ну что вы. Это было совсем несложно... - Муидиньо напоминал принца, великодушно дарящего дворянские титулы, деньги и милости.
      - А что вы, сеньор, думаете об убийстве? - спросила Ирасема, пылкая шатенка, о которой уже сплетничали, будто она слишком долго кокетничает с поклонниками у ворот своего дома.
      Малвина подалась вперед, чтобы услышать ответ Мундиньо. Тот развел руками.
      - Всегда грустно узнать о смерти красивой женщины. В особенности о такой страшной смерти. Красивую женщину нужно почитать как святыню.
      - Но она обманывала мужа, - возмущенно заявила Селестина, еще совсем молоденькая, но рассуждающая как старая дева.
      - Если выбирать между смертью и любовью, я предпочитаю любовь...
      - Вы тоже пишете стихи? - улыбнулась Малвина.
      - Я? Нет, сеньорита, у меня нет поэтического дара. Вот наш учитель поэт.
      - А я подумала... Ваши слова так напоминали стихи...
      - Прекрасные слова, - поддержал ее Жозуэ.
      Мундиньо впервые обратил внимание на Малвииу.
      Красивая девушка. Она не сводила с него глаз, глубоких и таинственных.
      - Вы так говорите потому, что вы одиноки, - многозначительно сказала Селестина.
      - А вы, сеньорита, разве не одиноки?
      Все рассмеялись. Мундиньо простился. Малвина проводила его задумчивым взглядом. Ирасема рассмеялась почти дерзко.
      - Уж этот сеньор Мундиньо... - И, наблюдая, как экспортер удаляется по направлению к дому, заметила: - А он интересный...
      Ари Сантос, печатавшийся под псевдонимом Ариосто в отделе хроники "Диарио де Ильеус", служащий экспортной фирмы и председатель общества имени Руя Барбозы, нагнулся над столиком бара и зашептал:
      - Она была голенькая... - Совсем?
      - Совершенно голая? - тоном лакомки спросил капитан.
      - Совсем, совсем... На ней были только черные чулки.
      - Черные? - Ньо Гало был изумлен.
      - Черные чулки! - Капитан щелкнул языком.
      - Это распутство... - осуждающе сказал Маурисио Каирес.
      - Должно быть, это красиво. - Араб Насиб, стоявший рядом, представил себе обнаженную дону Синьязинью в черных чулках и вздохнул.
      Подробности убийства стали известны впоследствии из протоколов суда. Безусловно хороший дантист Осмундо Пиментел был столичным молодым человеком - он родился и воспитывался в Баие; оттуда он, получив диплом, и приехал в Ильеус всего несколько месяцев назад, привлеченный славой богатого и процветающего края. Устроился он неплохо. Снял бунгало на набережной и оборудовал в нем зубоврачебный кабинет, в комнате, выходящей на улицу. Прохожие могли, та
      ким образом, видеть через широкое окно с десяти до двенадцати часов утра и с трех до шести дня новенькое, сияющее металлом кресло японского производства, а около кресла - элегантного дантиста в белоснежном халате, занятого зубами пациента. Отец дал Осмундо средства на оборудование кабинета, а также переводил в первые месяцы деньги на расходы - он был в Баие солидным торговцем, держал магазин на улице Чили. Зубоврачебный кабинет был оборудован в первой комнате, фазендейро же нашел жену в спальне, на ней, как рассказывал Ари и как стало известно из протоколов суда, были лишь "развратные черные чулки". Что же касается Осмундо Пиментел а, тот был вовсе босой, без носков какого бы то ни было цвета и вообще без всякой другой одежды, которая прикрывала бы его гордую, торжествующую молодость. Фазендейро недрогнувшей рукой выстрелил по два раза в каждого из любовников. Он стрелял "на редкость метко и научился попадать в цель в ночных перестрелках на-темных дорогах.
      Бар был переполнен, Насиб работал не покладая рук. Разиня Шико и Бико Фино бегали от столика к столику, обслуживая посетителей, и старались уловить из разговоров еще какую-нибудь подробность об убийстве. Негритенок Туиска помогал им, но был озабочен:
      кто ему теперь оплатит недельный счет за сладости для дантиста, которому он ежедневно приносил домой пирог из кукурузы и сладкой маниоки, а также маниоковый кускус? Иногда, оглядывая битком набитый бар и видя, что сладости и закуски с подноса, присланного сестрами Рейс, уже исчезли, Насиб поминал недобрым словом старую Филомену. Нужно же ей было уйти, оставив его без кухарки именно в такой день, когда произошло столько событий. Расхаживая от столика к столику, Насиб вступал в разговоры, выпивал с друзьями и все же не мог с полным удовольствием, всласть обсудить подробности трагедии: его беспокоила забота о кухарке. Не каждый день случаются истории, подобные этой, где есть все: и запретная любовь, и смертельная месть, и такие сочные детали, как черные чулки.
      А он, как нарочно, должен идти искать кухарку среди беженцев, прибывших на невольничий рынок.
      Разиня Шико, неисправимый лентяй, разнося бутылки и бокалы, то и дело останавливался послушать, что говорят.
      Насиб торопил его:
      - Давай, давай, пошевеливайся...
      Шико останавливался у столиков, ведь и ему хотелось услышать новости, узнать поподробнее о черных чулках.
      - Тончайшие, мой дорогой, заграничные... - Ари Сантос сообщал новые сведения. - Таких в Ильеусе не сыщешь...
      - Конечно, он их выписал из Баии. Из отцовского магазина.
      - Вот это да! - Полковник Мануэл Ягуар разинул рот от удивления. - Чего только не случается в этом мире...
      - Когда вошел Жезуино, они были в объятиях друг друга и ничего не слышали.
      - А ведь горничная закричала, когда увидела Жезуино...
      - В такие минуты ничего не слышишь... - сказал капитан.
      - Но полковник молодец, свершил правосудие...
      Маурисио, казалось, уже готовил речь для суда:
      - Он сделал то, что сделал бы каждый из нас в подобных обстоятельствах. Он поступил как порядочный человек: не для того он родился, чтобы стать рогоносцем. Есть лишь один способ вырвать рога - он его и применил.
      Беседа становилась всеобщей, посетители, сидевшие за разными столиками, громко переговаривались, но ни один голос в этой шумной ассамблее, где собрались видные люди города, не поднялся в защиту внезапно вспыхнувшего чувства Синьязиньи, ее желаний, которые спали тридцать пять лет и вдруг, разбуженные вкрадчивыми речами дантиста, превратились в бурную страсть. Ее внушили и эти вкрадчивые речи, и волнистые кудри, и проникающие в душу грустные глаза, похожие на глаза пронзенного стрелами святого Себастьяна в главном алтаре маленькой церковки на площади, по соседству с баром. Ари Сантос, бывавший вместе с дантистом на литературных собраниях общества Руя Барбозы, где для избранной аудитории по воскресным утрам декламировались стихи и читались прозаические произведения, рассказывал, как все началось. Сначала Синьязинья нашла, что Осмундо похож на святого Себастьяна, которому она молилась, говорила, что у дантиста такие же, как у него, глаза.
      - А все потому, что она слишком часто ходила в церковь... - заметил Ньо Гало, закоренелый безбожник.
      - Именно... - согласился полковник Рибейриньо. - От замужней женщины, которая шагу не может ступить без падре, добра не жди.
      Ему нужно было запломбировать еще три зуба, поэтому он с особой грустью вспоминал сладкий голос дантиста под жужжание японской бормашины, его красивые фразы и образные сравнения, похожие на стихи...
      - У него была поэтическая жилка, - заметил доктор. - Однажды он продекламировал мне несколько прелестных сонетов. Превосходные стихи, достойные Олаво Билака [Олаво Браз Мартине дос Гимараэнс Билак (1865 1918) - известный бразильский поэт, прозаик и оратор].
      Дантист, так непохожий на сурового и угрюмого мужа, который был лет на двадцать старше Синьязиньи, был на двенадцать лет моложе ее! А эти умоляющие глаза святого Себастьяна! Боже мой! Какая женщина - женщина в расцвете лет да еще замужем за стариком, который больше времени проводит на плантации, чем дома, которому она уже надоела, который не пропускает ни одной мулаточки на фагенде, который неотесан и груб, - какая женщина особенно если у нее нет забот о детях - смогла бы устоять?
      - Не защищайте вы эту бесстыдницу, дорогой сеньор Ари Сантос... прервал его Маурисио Каирес. - Честная женщина - это неприступная крепость.
      - Кровь... - мрачно сказал доктор, словно на него легло бремя вечного проклятия. - Кровь рода Авила, -кровь Офенизии.
      - И вы считаете, что во всем виновата наследственность? Сравниваете платоническую любовь, которая не пошла дальше взглядов и не имела никаких последствий, с этой грязной оргией. Сравниваете невинную благородную девушку с этой распутницей, а нашего мудрого добродетельного императора с этим развратным дантистом...
      - Я не сравниваю. Я лишь говорю о наследственности, о крови моих предков...
      - И я никого не защищаю, - поспешил заверить Ари, - я просто рассказываю.
      - Синьязинью перестали интересовать церковные праздники. Она начала посещать танцевальные вечера в клубе "Прогресс"...
      - Вот вам пример разложения нравов... - вставил Маурисио.
      - ...и продолжала лечение, только уже без бормашины и не в сверкающем металлическом кресле, а в постели.
      Юный Шико, стоя с бутылкой и стаканом в руках, жадно ловил эти подробности, вытаращив глаза и раскрыв рот в глупой улыбке. Ари Сантос заключил свою речь фразой, которая показалась ему лапидарной:
      - Вот так судьба превратила честную, набожную и скромную женщину в героиню трагедии.
      - Героиню? Вы мне своей литературщиной голову не морочьте. Не оправдывайте эту грешницу, иначе куда мы тогда придем? - Маурисио угрожающе вытянул руку. - Все это - результат разложения нравов, которое в нашем городе становится угрожающим: балы, танцульки, бесконечные вечеринки, флирт в темноте кинозалов. Кино учит, как обманывать мужей, и тоже ведет к упадку нравственности.
      - Не сваливайте вину на кино и на балы, сеньор.
      Жены изменяли мужьям и задолго до кино и до балов.
      Начало положила Ева со змием... - засмеялся Жоан Фулженсио.
      Капитан его поддержал. Адвокат преувеличивает опасность. Он, капитан, тоже не оправдывает замужнюю женщину, забывшую свой долг. Но из этого не следует, что нужно обрушиваться на клуб "Прогресс", на кино... Почему он не обвиняет мужей, которые не уделяют внимания женам, обращаются с ними как со служанками и дарят драгоценности, духи, дорогие платья, предметы роскоши девицам легкого поведения, этим мулаткам, которых они содержат и для которых они снимают дома? Хотя бы богатый особнякТлории на площади. Глория одевается лучше любой сеньоры, а тратит ли полковник Кориолано столько же на свою жену?
      - Его жена такая же развалина, как и он...
      - Я говорю не о ней, а о том, что вообще у нас происходит. Так это или не так?
      - Замужняя женщина должна сидеть дома, воспитывать детей, заботиться о муже и семье...
      - А девочки для того, чтобы проматывать деньги?
      - Я не считаю, что дантист так уж виноват. В конце концов... - Жоан Фулженсио вмешался в спор: необдуманные слова капитана могли быть дурно истолкованы присутствующими фазендейро. - Дантист был холост, молод, его сердце было свободно. Он не был виноват в том, что женщина находила его похожим на святого Себастьяна. Он не был католиком, вместе с Диоженесом они были единственными протестантами в городе...
      - Он далее не был католиком, сеньор Маурисио.
      - Но почему он не подумал, прежде чем улечься с замужней женщиной, о незапятнанной чести ее мужа? - спросил адвокат.
      - Женщина - это соблазн, это дьявол; из-за нее мы теряем голову.
      - И вы думаете, что она сама ни с того ни с сего бросилась ему в объятия? Что он, бедняга, ничего не сделал для этого?
      Присутствующих увлек спор между двумя уважаемыми интеллигентами адвокатом и Жоаном Фулженсио, из которых один держался строго и агрессивно, выступая как непреклонный блюститель морали, а другой добродушно улыбался, любил пошутить и поиронизировать, у него никогда нельзя было понять, говорит он серьезно или шутит. Насиб любил слушать подобные споры. К тому же тут еще присутствовали и могли принять участие в дискуссии доктор, капитан, Ньо Гало, Ари Сантос...
      Жоан Фулженсио не считал, что Синьязинья могла сама броситься в объятия дантиста. Очевидно, он говорил ей любезности, вполне возможно. Но, спрашивал он, не является ли это первой обязанностью хорошего дантиста, который должен вежливо обходиться с пациентками, перепуганными его инструментами, бормашиной и этим страшным креслом? Осмундо был хорошим зубным врачом, одним из лучших в Ильеусе, кто станет это отрицать? Но кто будет отрицать и то, что зубные врачи внушают всем страх?.. Потому нелепо осуждать любезность врача, который хочет создать соответствующую обстановку, прогнать страх пациента, внушить доверие.
      - Обязанность дантиста - лечить зубы, друг мой, а не читать стихи красивым пациенткам. Я уже говорил и повторю еще раз, что безнравственность, свойственная большим городам, грозит воцариться и у нас. Ильеусское общество пропитывается ядом, или, вернее, грязью разложения...