1

Лес застыл в своем вековом сне. Над ним проходили дни и ночи, блистало летнее солнце, лили зимние дожди. В лесу было много столетних деревьев, вечнозеленая растительность простиралась далеко за холмами, вторгалась в равнину и терялась где-то в бесконечной дали. Чаща леса была похожа на море, никем еще не изведанное, замкнувшееся в своей тайне. Она была подобна девственнице, тело которой еще не испытало порыва страсти. И, как девственница, она была прекрасна, весела и молода, несмотря на свои столетние деревья. Она была таинственна, как тело девушки, которой еще не обладали. И так же горячо желанна.

Когда всходило солнце, из леса доносились трели птиц. Над деревьями летали ласточки. Обезьяны как сумасшедшие носились с ветки на ветку, прыгали вниз, вверх. Кричали филины, взывая тихой ночью к желтой луне. Но их крики не предвещали несчастья, потому что люди тогда еще не проникли в лес. Змеи самых разнообразных видов бесшумно скользили в сухой листве. В ночи весенней течки устрашающе рычали ягуары.

Лес спал. Огромные вековые деревья, переплетенные лианами, болотистые топи и острые колючки охраняли его сон.

Тайна леса наполняла страхом сердца людей. Когда они, пройдя через болота и реки, прорубив просеки в чаще, однажды к вечеру появились здесь и увидели девственный лес, они оцепенели от страха. Наступила ночь, она принесла с собой черные тучи, июньские проливные дожди. Крик филинов казался в эту ночь зловещим — он предвещал несчастье. Он отозвался в лесу странным эхом, разбудил животных: зашипели змеи, зарычали ягуары в своем логове, ласточки замерли на ветвях, обезьяны пустились наутек. А с бурей, разразившейся в лесу, пробудились и призраки. Но откуда они взялись? Прибыли ли с людьми в их обозе, вместе с топорами и серпами, или они обитали в лесу с незапамятных времен? В эту ночь они оказались разбуженными: то были оборотень и каапора, мул священника и бойтата.(Злые духи из народных сказок и поверий.)

Люди съежились от страха; лес вызывал у них почти религиозный трепет. В чаще не было ни одной тропы, здесь обитали лишь звери и призраки. Люди остановились, сердца их сжались от ужаса.

Разразилась буря. Небо прорезали молнии, звучали раскаты грома, словно то скрежетали зубами лесные духи, которым угрожала опасность. Молнии на мгновение освещали лес, но люди не видели ничего, кроме темно-зеленой стены из деревьев: они все превратились в слух; вместе с шорохом убегающих змей и рычанием перепуганных ягуаров им слышались страшные голоса призраков, бродящих по чаще. Огонь, перебегавший по самым высоким ветвям деревьев, исходил, несомненно, из ноздрей бойтата. А что за страшный шум слышался по временам? Разве это не топот пробегавшего через лес мула священника? Самка мула была прежде девушкой; жажда любви отдала ее в кощунственные руки некоего священника. Люди не слышали больше рычания ягуаров. Теперь это был крик страшного оборотня — получеловека, полуволка с огромными когтями, — он стал таким потому, что его прокляла мать. Страшный танец каапоры, с одной ногой, одной рукой, половина лица смеется. Страх сжимал сердца людей. Дождь лил с такой силой, словно это было начало второго потопа. Все напоминало сотворение мира. Непроходимая и таинственная, древняя, как время, и молодая, как весна, лесная чаща возникла перед людьми как самый страшный из призраков, пристанище и убежище оборотней и каапор. Огромная лесная чаща. Люди казались маленькими на фоне леса, крошечными испуганными зверьками. Из глубины сельвы доносились страшные голоса. Но вот буря, словно злая фурия, сорвалась с черного неба, на котором для пришельцев не блистало ни одной звездочки; и тогда стало еще страшнее. (Сельва — девственные леса Бразилии.)

Эти люди пришли из иных краев, с иных морей, из иных лесов. Лесов уже освоенных, прорезанных дорогами, уменьшившихся в своих размерах, потому что много деревьев было выжжено. Лесов, где исчезли ягуары и где змеи были редкостью. И вот теперь они очутились перед девственным лесом, где еще никогда не ступала нога человека, где не было дорог под ногами, звезд над головой. Там, откуда они пришли, старухи в лунные ночи рассказывали страшные истории о призраках. «В некоторой части света, в некотором никому не известном месте, неведомом даже странникам, которые пересекают дороги сертанов, неся пророчества, в этом далеком краю живут призраки». Так говорили старые люди, а они знают жизнь.

И неожиданно в эту ночь бури люди открыли трагический уголок вселенной, где обитали призраки. Здесь, в лесу, на лианах, вместе с ядовитыми змеями, свирепыми ягуарами и зловещими филинами обитали те, кого проклятия превратили в фантастических зверей и кто платил за совершенные преступления. Отсюда отправлялись они безлунными ночами поджидать возвращающихся домой путников. Отсюда отправлялись они устрашать мир.

Остановившиеся перед чащей маленькие человечки прислушивались к доносящемуся сквозь шум бури гулу голосов пробужденных призраков. И когда молнии перестали освещать лес, они увидели огонь, вырывавшийся изо рта призраков; по временам им являлся невообразимый силуэт каапоры, исполняющей свой страшный танец. Сельва! Это не тайна, не опасность, не угроза. Это божество!

Здесь не дуют холодные ветры с океана. Он далеко, этот океан с зелеными волнами. В эту ночь с дождем и молниями здесь не дуют холодные ветры. И все же люди содрогаются и трепещут, их сердца сжимаются. Перед ними лес — божество. Людей обуял страх. Они роняют топоры, пилы и серпы, их руки немеют при виде этого ужасного зрелища. Их широко раскрытые глаза видят перед собой разъяренное божество. Там звери — враги человека, зловещие животные, там призраки. Дальше идти нельзя. Никакая человеческая рука не может подняться на божество. Люди в страхе медленно отступают. Сверкают молнии над лесом, льет дождь. Рычат ягуары, шипят змеи. Но особенно буря, стоны оборотней, каапор и мулов священника защищают тайну и девственность лесной чащи. Перед людьми лес, он — прошлое мира, он — начало мира. Они бросают ножи, топоры, серпы, пилы; есть лишь одна дорога — вернуться назад.

2

Люди отступают. Им потребовались дни и ночи, чтобы добраться сюда. Они пересекли реки, шли почти непроходимыми тропами, прокладывали дороги, застилали болота, одного из них укусила змея, и его похоронили недалеко от только что проложенной дороги. Грубый крест на глиняном холмике — вот и все, что напоминало о погибшем переселенце из Сеара. Даже имени его не поставили на кресте: нечем было написать. Это был первый крест на дороге в краю какао; потом их много выстроилось по обеим сторонам дороги; они напоминали людям о тех, кто погиб при завоевании этой земли. Другого путника трепала лихорадка, он схватил ту самую лихорадку, что убивает даже обезьян. Еле передвигаясь, он все-таки добрел, а теперь и он отступает назад, в лихорадке его преследуют галлюцинации. Он кричит:

— Вон оборотень!..

Они отступают. Сначала медленно. Шаг за шагом, пока не доходят до того места, где дорога немного расширяется — здесь меньше колючек и трясин. Июньский дождь льет на них; одежда промокает насквозь; они дрожат от холода. Перед ними лес, буря, призраки. Они отступают.

Вот они дошли до тропы, остается лишь один переход — и они доберутся до реки, где их ожидает лодка. Они могут облегченно вздохнуть. Тот, у кого лихорадка, уже не чувствует жара. Страх придает новые силы изнуренному телу.

И тут перед ними с парабеллумом в руке, с лицом, перекошенным от ярости, появляется Жука Бадаро. Перед ним тоже стоял лес, он тоже видел молнии и слышал раскаты грома, рычание ягуаров и шипение змей. И его сердце сжималось от зловещего крика филина. И он знал, что в лесу жили призраки. Но Жука Бадаро видел перед собой не лес, начало мира. В его глазах стояло другое видение. Он видел черную землю, лучшую в мире землю для разведения какао. Он видел перед собой не лес, освещаемый молниями, полный странных голосов, переплетенный лианами, закрытый столетними деревьями, населенный свирепыми животными и призраками. Он видел аккуратно посаженные деревья, увешанные золотыми плодами, спелыми, желтыми. Он видел плантации какао, раскинувшиеся там, где раньше был лес. Это было красивое видение. Нет ничего прекраснее в мире! Очутившись перед таинственным лесом, Жука Бадаро улыбнулся. Скоро здесь появятся деревья какао, увешанные плодами, бросающие на землю мягкую тень. Он не видел охваченных страхом людей, которые отступали. А когда увидел, сразу выбежал навстречу и властно загородил дорогу, держа в руке парабеллум:

— Я пущу пулю в лоб первому, кто сделает еще хоть шаг назад…

Люди остановились. Мгновение они простояли так, не зная, что делать. Позади был лес, впереди — Жука Бадаро, готовый стрелять. Больной лихорадкой крикнул:

— Это оборотень!.. — и ринулся вперед.

Жука Бадаро выстрелил; еще одна молния прорезала ночной мрак. Лес откликнулся эхом на выстрел. Понурив головы, все столпились около упавшего. Жука Бадаро медленно подошел, все еще держа парабеллум в руке. Антонио Витор нагнулся, приподнял голову раненого. Пуля прошла через плечо. Жука Бадаро сказал совершенно спокойным голосом:

— Я стрелял не для того, чтобы убить; я хотел показать, что вам следует повиноваться мне… Поди принеси воды промыть рану, — приказал он одному из работников.

Он оставался там все время, пока ухаживали за раненым, сам перевязал ему плечо куском материи и помог отнести его в лагерь, неподалеку от леса. Людей пробирала дрожь, но они все же шли. Они уложили раненого; он бредил. В лесу носились призраки.

— Вперед! — приказал Жука Бадаро.

Люди переглянулись. Жука поднял парабеллум.

— Вперед!

Монотонные удары топоров и ножей прорезали тишину, отдаваясь далеко в лесу, нарушая его покой. Жука Бадаро смотрел перед собой. Он снова видел эту черную землю, засаженную деревьями какао, снова видел плантации, увешанные золотыми плодами. Июньский дождь лил на людей, раненый прерывающимся голосом просил воды. Жука Бадаро спрятал парабеллум.

3

Солнечное утро золотило еще зеленые плоды на деревьях какао. Полковник Орасио не спеша расхаживал среди посаженных в строгом порядке деревьев. Эта плантация давала уже первые плоды; молодым деревцам исполнилось пять лет. Раньше здесь тоже был лес, такой же таинственный и устрашающий! Орасио со своими людьми прошел его, расчистил огнем, ножами, топорами и серпами, вырубил огромные деревья, отогнал далеко ягуаров и призраков. Потом он разбил плантации, делая все самым тщательным образом, чтобы получить как можно больший урожай. И через пять лет деревья какао зацвели. В это утро маленькие плоды уже висели на стволах и ни ветках. Первые плоды! Их золотило солнце. Полковник Орасио прогуливался среди деревьев. Ему было около пятидесяти лет, и его лицо, изрытое оспой, было замкнуто и угрюмо. В больших мозолистых руках он держал жгут табака и нож, которым он его нарезал. Эти руки долгое время орудовали кнутом, еще когда полковник был простым погонщиком ослов и работал на одной плантации в Рио-до-Брасо; эти руки орудовали револьвером, когда полковник сделался завоевателем земли. О нем ходили легенды, даже сам он не знал всего, что рассказывали о его жизни в Ильеусе, Табокасе, Палестине, Феррадасе, Агуа-Бранка и Агуа-Прета. Богомольные старухи, молившиеся святому Сан-Жорже в церкви Ильеуса, поговаривали, что полковник Орасио из Феррадаса держит в бутылке под кроватью дьявола. Как он его захватил — это длинная история; известно было, что в один из дней, когда бушевала буря, полковник продал душу дьяволу. И дьявол, ставший послушным рабом Орасио, выполнял все его желания — он увеличивал состояние, помогал против врагов. Но придет день — старухи крестились, говоря это, — Орасио помрет без покаяния, и дьявол, выйдя из бутылки, утащит его душу в глубины ада. Полковник Орасио знал об этой истории и посмеивался над ней своей короткой и сухой усмешкой; и смех этот пугал больше, чем яростные крики, которыми он разражался по утрам.

Рассказывали и другие истории, более близкие к истине. Адвокат доктор Руи, подвыпив, любил вспоминать о том, как он много лет тому назад защищал полковника в одном процессе. Орасио обвинялся в трех убийствах, в трех варварских убийствах. Он не удовлетворился простым убийством одного из своих врагов, он отрезал ему уши, язык, нос и кастрировал его. Прокурор был подкуплен, он должен был обеспечить оправдание полковника. Доктор Руи блеснул на процессе, подготовив красивую защитительную речь, в которой говорилось о «возмутительной несправедливости», о «клевете, состряпанной анонимными врагами, лишенными чести и достоинства». Это был триумф, эта речь принесла ему славу отличного адвоката. Доктор Руи отозвался с большой похвалой о полковнике — одном из самых процветающих фазендейро, который не только построил часовню в Феррадасе, но и начал сейчас сооружение церкви в Табокасе; это человек, уважающий законы, он дважды избирался членом муниципального совета Ильеуса, является обер-мастером масонского ордена. Мог ли этот человек совершить подобное отвратительное преступление?

Все знали, что он его совершил. Началось все с контракта на какао. На землях Орасио негр Алтино, его свояк Орландо и кум Закариас по контракту с полковником засадили плантацию. Они вырубили и выжгли лес, посадили деревья какао, а также маниоку и кукурузу, которыми должны были кормиться три года, пока подрастут какаовые деревья. Прошло три года, арендаторы явились к полковнику, чтобы сдать ему плантацию и получить деньги — по полмильрейса за каждое посаженное и принявшееся дерево. На эти деньги они собирались приобрести участок в лесу и, расчистив и обработав его, развести свою маленькую плантацию. Они были веселы и по дороге к полковнику распевали песни. Неделю назад Закариас приносил в лавку фазенды кукурузу и маниоковую муку, чтобы обменять на сушеное мясо, кашасу и фасоль. Он встретил там полковника; они переговорили, Закариас дал отчет о состоянии плантации. Полковник напомнил ему, что остается уже немного до окончания срока. Потом Орасио на веранде каза-гранде поднес ему стаканчик и спросил, что они думают делать дальше. Закариас рассказал, что они собираются купить участок в лесу и вырубить его под плантацию. Полковник не только одобрил этот план, но и любезно выразил готовность помочь им. Разве Закариас не знает, что у него есть отличные леса на превосходных землях? Во всей зоне Феррадас, на этой огромной принадлежащей ему территории они могут выбрать себе великолепный участок леса для посадки какао. Так будет выгоднее и для него: не придется расплачиваться наличными деньгами. Закариас вернулся на ранчо сияющий. По истечении срока они отправились к полковнику. Подсчитали деревья, которые принялись, выбрали участок леса под свои плантации. К соглашению с полковником пришли быстро, затем выпили по нескольку стопок кашасы. Орасио сказал: (Каза-гранде — помещичий дом на фазенде.)

— Вы можете начинать работу в лесу; на днях я поеду в Ильеус. Я предупрежу вас заранее, поедем вместе и скрепим сделку, как полагается, черным по белому, в нотариальной конторе…

Так называли там подписание купчей на землю. Полковник сказал, чтобы они не беспокоились, примерно через месяц они непременно побывают в Ильеусе. Арендаторы ушли, поблагодарив полковника и тепло распрощавшись с ним. На другой же день они отправились на намеченный участок и начали рубить лес и строить хижину. Прошло некоторое время, полковник успел дважды или трижды побывать в Ильеусе, земледельцы уже начали посадку, а купчая все еще не была подписана. В один прекрасный день Алтино набрался храбрости и обратился к полковнику:

— Простите, сеньор полковник, но нам хотелось бы знать, когда мы сможем подписать купчую на землю?

Орасио сначала вознегодовал, что ему не доверяют. Но так как Алтино стал извиняться, он объяснил, что уже отдал распоряжение своему адвокату доктору Руи заняться этим делом. Ждать придется недолго, в один из ближайших дней их пригласят съездить в Ильеус и с делом будет покончено. Время, однако, шло, на засеянной земле стали появляться всходы, скромные побеги, которые вскоре должны были стать деревьями. Алтино, Орландо и Закариас любовно поглядывали на молодые деревца. Это была их плантация, посаженная их руками, на возделанной ими самими земле. Плоды вырастали желтыми, как золото, как деньги. Земледельцы перестали даже вспоминать о купчей. Только негр Алтино иногда задумывался. Он давно знал полковника Орасио и не доверял ему. И как же они были поражены, когда узнали, что фазенда Бейжа-Флор продана полковнику Рамиро и что их плантация включена в сделку. Они решили найти полковника Орасио и поговорить с ним. Орландо остался, пошли двое других. Полковника они не застали, он был в Табокасе. На следующий день они вновь пошли к нему, он был в Феррадасе. Тогда Орландо решил сходить сам. Для него эта земля была всем, он не мог ее потерять. Ему сказали, что полковника нет: он в Ильеусе. Орландо кивнул головой, но все же вошел в дом — полковник сидел в столовой, обедал. Орасио взглянул на земледельца и сухо произнес:

— Хочешь перекусить, Орландо? Садись…

— Нет, сеньор, спасибо.

— Что тебя привело сюда? Какая-нибудь новость?

— Да, и очень дурная новость, сеньор. Полковник Рамиро явился к нам на плантацию и утверждает, что эта земля его, что он ее у вас купил, полковник.

— Ну что ж, если полковник Рамиро так говорит, значит, это правда. Он не любит лгать…

Орландо посмотрел на Орасио, — тот продолжал есть. Взглянул на большие мозолистые руки полковника, на его суровое, замкнутое лицо. Наконец он сказал:

— Значит, вы продали?

— Это мое дело…

— Но разве вы не помните, что продали этот участок нам? В счет платы, которая нам полагалась за разбивку для вас плантации?

— А купчая у вас есть? — и Орасио опять принялся за еду.

Орландо вертел в руках огромную соломенную шляпу. Он осознал всю глубину несчастья, постигшего его и компаньонов. Он понимал, что с помощью закона ему нечего и пытаться бороться с полковником. Ему стало ясно, что им не видать земли, не видать плантации, что у них ничего не осталось. Глаза его налились кровью, он уже не мог сдержаться:

— Пропадать так пропадать, полковник. Я вас предупреждаю, что в тот день, когда сеньор Рамиро вступит на нашу плантацию, вы заплатите сполна… Подумайте хорошенько.

Он сказал это и, отстранив рукой мулатку Фелисию, которая прислуживала полковнику, вышел. Орасио продолжал есть как ни в чем не бывало.

Ночью Орасио со своими жагунсо ворвался на плантацию трех друзей. Они окружили ранчо; говорят, Орасио сам прикончил всех троих. А потом ножом, которым рассекают плоды какао, вырезал Орландо язык, отрезал ему уши и нос и, сорвав брюки, оскопил его. Он вернулся на фазенду со своими людьми. Когда один из них был схвачен в пьяном виде полицией и выдал его, полковник только рассмеялся. И он был признан невиновным.

Его жагунсо говорили, что он настоящий мужчина; для такого стоит работать. Он никогда не допускал, чтобы его человек попал в тюрьму, а если уж кто попадал за решетку в Феррадасе, он специально выезжал в город, чтобы освободить его. После того как Орасио освобождал своего наемника из заключения, он тут же в полиции рвал на части его дело.

Много историй рассказывали про полковника Орасио. Говорили, что, прежде чем стать руководителем оппозиционной партии, он, чтобы занять этот пост, приказал своим людям устроить засаду на прежнего руководителя — торговца из Табокаса — и убить его. Потом свалил вину за это преступление на своих политических противников. Теперь полковник был одним из наиболее видных политических деятелей штата и крупнейшим из местных фазендейро, мечтавшим со временем расширить свои владения еще больше. Какое ему дело до всех этих историй? Люди — фазендейро и рабочие, арендаторы и владельцы небольших плантаций — уважали его, у него было несметное число приверженцев.

В это утро он прохаживался среди молодых деревьев какао, давших первые плоды. Он только что скрутил своими мозолистыми руками папиросу и не спеша покуривал, ни о чем не думая — ни об историях, которые про него рассказывали, ни о недавнем прибытии доктора Виржилио, нового адвоката, присланного партией из Баии для работы в Табокасе, ни даже об Эстер, своей жене, такой красивой и такой молодой, воспитанной монахинями в Баие, дочери старого Салустино, торговца из Ильеуса, который с радостью отдал дочь в жены полковнику. Это была его вторая жена; первая умерла, когда он был еще погонщиком. Эстер была печальна и красива, худа и бледна, и она единственная могла заставить полковника Орасио улыбаться необычной для него улыбкой. Но в этот момент он не думал даже о ней, об Эстер. Он ни о чем не думал, он видел лишь плоды какао, еще зеленые, небольшие — первые плоды на этой плантации. Полковник взял один из них в руку и нежно, сладострастно погладил. Нежно и сладострастно, как если бы он ласкал юное тело Эстер. С любовью. С безграничной любовью.

4

Эстер подошла к роялю, стоявшему в углу огромной залы. Положила руки на клавиши, пальцы машинально начали наигрывать какую-то мелодию. Старинный вальс, обрывки музыки, напомнившей ей праздники в пансионе. Она вспомнила Лусию. Где-то сейчас ее подруга? Лусия уже давно не присылала ей своих сумасшедших, забавных писем. Это, впрочем, и ее вина — она не ответила на два последних письма Лусии… Не поблагодарила ее за новые французские книги и журналы мод, которые та ей прислала… Они и сейчас еще лежат на рояле вместе со старыми, забытыми нотами. Эстер грустно улыбнулась, взяла новый аккорд. К чему журналы мод здесь, на краю света, в этих дебрях? На праздниках Сан-Жозе в Табокасе, на праздниках Сан-Жорже в Ильеусе местные дамы появлялись в платьях, которые на несколько лет отставали от моды, и она не могла показаться здесь в нарядах, в которых ее подруга щеголяла в Париже… Ах, если бы Лусия хоть отдаленно представила себе, что такое фазенда, дом, затерявшийся среди плантаций какао, шипение змей в лужах, где они пожирают лягушек!.. А лес!.. Он стоял позади дома, огромные стволы деревьев, густо переплетенные лианами, делали его неприступным. Эстер боялась этого леса, как врага. Она никогда к нему не привыкнет, в этом она была уверена. И она приходила в отчаяние, потому что знала, что вся ее жизнь пройдет здесь, на фазенде, в этом чуждом мире, которого она так боялась.

Эстер родилась в Баие, в доме бабушки, куда ее мать приехала разрешиться от бремени. Мать умерла во время родов. Отец ее, ильеусский торговец, в то время только начинал свое дело, и Эстер осталась у стариков, которые всячески баловали, лелеяли внучку и делали все для нее. Отец процветал в Ильеусе — он держал там магазин бакалейных товаров — и лишь изредка, раза два в год, приезжал по делам в столицу штата. Эстер училась в лучшем женском пансионе Баии при монастыре; сначала она жила дома, а потом — когда бабушка и дедушка умерли — ее отдали заканчивать обучение в интернат. Старики скончались один за другим в течение месяца, Эстер надела траур.

Но тогда она не почувствовала себя одинокой, потому что у нее было много подруг. Все они любили мечтать, зачитывались французскими романами, историями о принцессах, о красивой жизни. Все они строили наивные и честолюбивые планы на будущее: богатые любящие мужья, элегантные платья, путешествия в Рио-де-Жанейро и в Европу. Все — за исключением, впрочем, Жени, которая собиралась стать монахиней и проводила дни в молитвах. Эстер и Лусия, считавшиеся в пансионе самыми элегантными и самыми красивыми девушками, в мечтах давали волю своему воображению. Они подолгу беседовали между собой во время прогулок во дворе пансиона, во время перемен, вечерами в тишине дортуаров.

Эстер перестала играть, последний аккорд замер в чаще леса. Счастливое было время в пансионе! Эстер вспомнила об одной фразе сестры Анжелики, самой симпатичной из всех монахинь. Как-то подруги говорили о том, что им хотелось бы как можно скорее закончить пансион и зажить бурной светской жизнью. Сестра Анжелика положила Эстер на плечи свои нежные, тонкие руки и сказала:

— Нет лучше времени, чем это, Эстер, сейчас вы еще можете мечтать.

Тогда она не поняла ее. Понадобились годы, чтобы эта фраза пришла ей на память, и теперь Эстер вспоминала ее почти ежедневно. Счастливое было время!..

Эстер подходит к гамаку на веранде. Отсюда она видит дорогу, где время от времени появляется и исчезает какой-нибудь рабочий, направляющийся в Табокас или Феррадас; видит баркасы, где на солнце сушится какао, перемешиваемое черными ногами рабочих.

Закончив обучение, Эстер приехала в Ильеус; ей не пришлось побывать даже на свадьбе Лусии с доктором Алфредо, врачом, пользующимся широкой известностью. Подруга сразу же уехала в свадебное путешествие — сначала в Рио-де-Жанейро, а затем в Европу, где муж специализировался в лучших больницах. Осуществились планы Лусии: дорогие платья, духи, пышные балы — все было к ее услугам.

Эстер размышляет о том, как непохожи оказались их судьбы. Ее, Эстер, судьба забросила в Ильеус, в совсем иной мир. Маленький городок, который в то время едва начинал расти, город авантюристов и земледельцев, где только и говорили о какао да об убийствах.

Они жили в бельэтаже над магазином. Из своего окна Эстер наблюдала скучный пейзаж города — со всех сторон холмы. Ее не соблазняли ни жизнь в Рио-де-Жанейро, ни море. Для нее красота заключалась только в такой жизни, какую ведет Лусия: Париж, балы. Даже в дни, когда приходили пароходы, когда весь город оживлялся, когда появлялись столичные газеты, когда бары заполнялись людьми, спорившими о политике, даже в эти похожие на праздник дни Эстер не переставала грустить. Мужчины восхищались ею и оказывали знаки внимания. Один студент-медик написал ей во время каникул письмо и прислал свои стихи. Но Эстер не переставала оплакивать смерть дедушки и бабушки, заставившую ее жить в этом изгнании. Сообщения о драках и убийствах пугали ее, причиняли душевные страдания. Понемногу она все же вошла в жизнь города, перестала заботиться о своих нарядах, которые вызвали такой шум, даже что-то вроде скандала, когда она появилась в городе. И вот в один прекрасный день отец обрадовано сообщил ей, что полковник Орасио, один из самых богатых людей в округе, просит ее руки. Она только расплакалась.

А теперь поездки в Ильеус были для нее праздником. Мечты о больших городах, о Европе, о балах у императора и о парижских нарядах остались позади. Все это представлялось ей сейчас чем-то далеким, далеким, потерявшимся во времени, в том времени, «когда они еще могли мечтать»… Прошло немного лет. Но казалось, будто жизнь пронеслась с быстротой галлюцинации. Ее самой большой мечтой теперь было поехать в Ильеус, побывать на церковных празднествах, на крестном ходе, на раздаче даров.