У одной из пулеметных площадок 5-й стрелковой роты коротала ночь группа бойцов. При моем появлении поднялся младший лейтенант Быков, приложил руку к головному убору, собрался было доложить, но я опередил:
      - Не надо, Николай Васильевич. Дежурная смена?
      - Так точно, товарищ капитан, - ответил Быков. - Провожу вот беседу.
      - О чем разговор, если не секрет?
      - Разговор у нас один - противника выбросить из Польши. - Быков посмотрел на меня. - Добить фашистов в собственном логове, как говорит агитатор полка. Ну и затем - по домам.
      - Ну это слишком общо.
      - Если конкретнее, то рассказываю молодежи о первом дне форсирования. Вспоминаю, как фрицы валом валили на нас. Косим из пулеметов и автоматов, бьем из винтовок, а они прут. Ребят вспомнил. Многих уже нет с нами. Сержантов Заточного, Ляха... Младший лейтенант махнул рукой и тяжело вздохнул.
      Быков в день форсирования Вислы был ранен. Подлечился и вновь возвратился на плацдарм. Принял свой взвод. Я, признаться, был рад за него. Во время первой встречи поздравил с выздоровлением, поинтересовался состоянием здоровья. "Нормально", - ответил тогда Быков, хотя бледное, болезненное лицо младшего лейтенанта явно противоречило бодрому ответу. Теперь вот новая встреча.
      - Как настроение, Николай Васильевич?
      - В порядке, не считая мелочей. Фрицы за последнее время психовать стали чересчур. А вот нынче, на удивление, присмирели. Не замышляют ли чего?
      - Кто знает. Мне это тоже не нравится. Немцы - народ педантичный. Держатся буквы инструкции, а тут изменили заведенному порядку. Однако, думаю, все обойдется.
      - Может, перекурите с нами, - предложил Быков.
      - Нет, хочу заглянуть еще в шестую.
      - Дело ваше, - с сожалением произнес младший лейтенант. - Мы бы и чайку организовали.
      - Спасибо, Николай Васильевич. После Серпухина в шестой все легло на сержантские плечи. Спешу туда.
      Старший лейтенант Петр Серпухин, возглавивший после гибели Чугунова 6-ю роту, во время одной из контратак гитлеровцев был смертельно ранен. По пути в медсанроту умер.
      В расположении 6-й роты, занимавшей оборону на склоне небольшого холма, текла такая же жизнь, как и в других подразделениях батальона. Несли службу наблюдатели, в готовности находились дежурные смены. Бойцы оживлялись при моем появлении. Понять их было нетрудно. Командир на передовой в такой час, когда кругом непонятная, неспокойная тишина, - это и успокаивает и ободряет, поднимает настроение. Тем временем близилось утро. Бледнели, теряли блеск звезды. Несколько похолодало.
      Встреча с бойцами принесла облегчение, но полностью не успокоила. Где-то внутри притаилось настороженное предчувствие. Я гнал его прочь, старался думать о прошлой жизни, о родных сибирских местах, на которые сейчас глядят из бездны вселенной те же самые звезды, что зависли над нашим плацдармом.
      Не успел вернуться на НП батальона и зайти в блиндаж, как зазвонил телефон. Связист протянул мне трубку.
      - Ты тоже не спишь.
      - Привычка, Саша. Да и что-то не по себе сегодня.
      - Мне тоже.
      - Из рот доносят - тишина. Не перед бурей ли? Решил тебе позвонить. Выходит, не один сомневаюсь. Я тут удвоил охранение. Береженого, говорят, и бог бережет, хотя мы с тобой и неверующие. Советую и тебе то же сделать.
      - Спасибо, Николай Яковлевич.
      - Благодарить позже будешь. Дело-то одно делаем. В замы никого вместо меня тебе не прислали?
      - Нет, еще не назначили.
      - Да, вот еще что. Мой тебе совет. Перемести-ка минометчиков, пулеметчиков и противотанкистов на запасные огневые позиции. Фрицы наверняка успели засечь основные, по ним в первую очередь будут вести огонь.
      Николай Яковлевич Бухарин - человек осторожный, предусмотрительный. За своевременный совет я был искренне ему признателен.
      Отдав необходимые распоряжения, побрился и присел к столу. В дверях появился ординарец:
      - Товарищ капитан, завтрак готов. Можно подавать?
      - Не хочется что-то, - махнул я рукой.
      - Может, хоть чаю выпьете? - настаивал боец.
      - Хорошо, неси твой чай. Заодно и пригласи сюда капитана Преснякова.
      Солдат вышел. Я развернул схему обороны батальона, пробежал глазами по инженерным сооружениям... И вдруг - грохот, да такой, что заскрипели бревна наката, с потолка потекли струйки земли. За ним - снова страшный удар. Еще!.. Дверь с треском распахнулась ц сорвалась с петель. "Артналет, пронеслось в голове. - Неужто засекли штаб? Повода вроде для этого не давали, соблюдали маскировку".
      В дверном проеме мелькнула тень, и вместе с очередным грохотом в блиндаж под напором воздушной волны буквально влетел Пресняков.
      - Вот это гвоздит так гвоздит! - Игорь Тарасович тряхнул головой. Света не видно по всему плацдарму. "Скрипуны" молотят вовсю...
      "Скрипунами" мы звали тяжелые немецкие минометы.
      Новый удар потряс блиндаж. Зашевелились бревна наката. Струйки земли превратились в земляные ручьи. Угол потолка начал проседать. Блиндаж наполнился пылью и кислым запахом тротила, стало нечем дышать.
      "В траншею! - мелькнула мысль. - Бревнами завалит".
      - Выходи! - заорал я. - Завалит, выходи!
      Но адъютант старший, связисты и без этого поняли, чго нужно уходить. Накат трещит, продолжает оседать, все бросаются к выходу. Ход сообщения встречает смрадом, лицо и грудь осыпают комья земли. Натыкаемся на кого-то и один за другим падаем. Под нами кто-то стонет и чертыхается: "Руки-ноги поотдавили!" Оказывается, часовой. Пригнулся в траншее от осколков, на него мы и налетели.
      Поднимаюсь, сплевываю на бруствер подавшую в рот пыль. Стараюсь разобраться в происходящем. Кругом продолжает греметь, выть, свистеть. Земля перемешалась с небом. Стены траншеи дрожат, но сопротивляются разрушительной силе взрывов. То, что это не обычный артналет, для меня понятно. Грохот стоит над веем плацдармом. Вспоминаются разведданные последних дней о сосредоточении противника на нашем участке фронта. Может, это и есть ответ на мучивший нас вопрос о намерениях гитлеровского командования?
      Какая-то неведомая сила заставляет меня выпрямиться. Вновь бросаю взгляд на район обороны. Траншеи, ходы сообщения, огневые позиции артиллерии и минометов тонут в огне и дыму. Та же картина - справа и слева у соседей, в тылу. Находящийся за горой сзади нас командный пункт полка тоже затянут дымом разрывов, как и огневые позиции гаубичников справа.
      - Связь с ротами есть? - повернулся я к сержанту Звягельскому.
      Сера;ант, словно потеряв соображение, непонимающе уставился на меня. Пришлось повторить вопрос. И только тут он понял, метнулся внутрь. Через несколько минут возвратился назад. По его расстроенному лицу нетрудно было догадаться - связи нет.
      - Понятно, - махнул я рукой.
      Звягельский вновь повернулся и исчез в блиндаже.
      Тем временем противник продолжал засыпать нас снарядами и минами. Потом налетела фашистская штурмовая авиация, начала утюжить огневые позиции артиллерийских и минометных батарей и огнеметчиков. Густой сизый смрад заполнял округу, щекотало в носу, першило в горле, резало глаза. Рядом зачертыхался Пресняков. Глянул на него: кого это он так чихвостит? Игорь Тарасович с колена вел огонь по уходящим немецким самолетам. Но на смену им из-за Гурно уже выплеснулась новая волна стервятников. Минован первые траншеи, фашисты нацелились на наши тылы. Сумасшедшей силы взрыв колыхнул землю. В воздухе, как легенькие спички, перевертывались искромсанные бревна.
      - Никак, в нашу баню угодили. Вот гады!
      Самолеты вновь вошли в пике. Раздирающий уши вой полоснул по округе, заставляя все живое вжиматься в землю. Кровь прилила к голове. Приседая, успел взглядом скользнуть по Преснякову. Лицо Игоря Тарасовича серело, принимало землистый оттенок. Мелькнула мысль о солдатах и офицерах, находящихся в траншеях. Как там все это переносят? Не дрогнут ли в этом аду огня? Постарался сомнения отогнать, но опасность, нависшая над батальоном, все больше и больше тревожила. Понимал, что нужно немедленно что-то предпринять, только вот что? По себе знаю, люди в такой ситуации нуждаются в добром слове. Но связи нет. Послать на линию телефонистов - верная смерть, И дальше ждать опасно. После этого бурелома фашисты несомненно предпримут атаку.
      - Звягельский?!
      Сержант обернулся, расстегивая верхнюю пуговицу на гимнастерке, но она никак не поддавалась. Звягельский с досадой рванул воротник. Пуговицы полетели в стороны, обнажая худую, тонкую шею с потеками пота.
      - Связь должна быть.
      - Слушаюсь.
      Сержант исчез в ходе сообщения.
      Минут через пять прилетела наша авиация. В небе завертелась карусель. Но нам было не до нее. Немцы начали обстрел района обороны батальона из тяжелых минометов. Со скрежетом и воем мины вздымали вверх огромные комья земли, перекрытия траншей и блиндажей. "Гах! Га-ах!" - раздавалось то сзади, то спереди, то с боков.
      Казалось, вот-вот не выдюжит и лопнет, расколется сама земля в этом адском смерче из грохота, взрывов, огня. Все вокруг тонуло в черно-бурой мгле. В сердце заползала тревога. Нет, не за себя! За людей, плацдарм, которому столько отдано и с которым в тугой узел завязали нас людские жизни и смерти! Память павших на этом клочке земли звала, приказывала не запятнать нашу честь - честь русского солдата. В висках, как и в первый день форсирования, стучало: "Выдержать, выстоять, выдержать, выстоять..."
      Я старался разглядеть, что происходит в ротных траншеях, на огневых позициях минометчиков, артиллеристов, расчетов противотанковых ружей. Но по-прежнему что-либо понять было трудно в вихре огня, гари и дыма. Неужто все погибли? Нет, не может быть! Все сразу не погибают.
      - Держаться! - невольно в голос вырвалось у меня. - Выстоять!
      Новый шквал свистящих снарядов вновь заставил пригнуться. Через разрыв пробился голос:
      - Товарищ капитан, разыскал ребят.
      Я обернулся.
      Прижавшись к стенке траншеи, стоял сержант Звягельский. Позади него с автоматами в руках выжидающе смотрели на меня два бойца. Сквозь припудрившую их лица желтовато-бурую пыль проступала бледность, плечи то и дело вздрагивали. Рядом с ними, перегораживая проход, лежали две катушки цветного кабеля и телефонный аппарат.
      - Новички, что ли?
      - Так точно, товарищ капитан, новички, - ответил за них Звягельский. Позавчера с пополнением прибыли.
      Сержант был спокоен, собран. Не раз попадавший в подобные переделки, он уже оправился от неожиданности. Посмотрев на бойцов и скупо улыбнувшись, произнес:
      - Да вы, ребята, что?! Экая невидаль, почище бывало, голуби сизые. Рано нам умирать. Еще не все сделано на этой земле. Должок к фрицам остался, а вы носы повесили. Ну, злобствует немец. Перебесится - поутихнет. Ему это не впервой.
      Вроде и ничего особого не говорил Звягельский, но я увидел: повеселели связисты.
      Между тем противник продолжал с той же злостью обстреливать передний край. Так длилось еще около часа. Затем фашисты перенесли огонь на позиции полковых и дивизионных резервов. Серии снарядов и мин полетели через нас и гулко начали рваться в тылах. Туда же сбрасывали груз фашистские бомбардировщики.
      У нас установилось относительное затишье, хотя по-прежнему район обороны батальона тонул во мгле. Но вот налетел легкий сентябрьский ветерок, и клубы пыли и гари поплыли к Висле. В какие-то минуты перед глазами встали профили изуродованных траншей, истерзанных огневых позиций артиллеристов и минометчиков, где уже, к моей радости и облегчению, хлопотали люди. Живы! Не-дрогнули! Значит, будем бороться! А это - главное!
      По опыту зная, что данная нам передышка длиться долго не будет, что противник вот-вот вновь сосредоточит огневую мощь на переднем крае, старались использовать ее полностью. В роты бросились связисты, санитары, посыльные. Не теряя времени, мы приступили к приведению в порядок НП батальона. Капитан Пресняков мобилизовал всех, кто оказался рядом.
      Минут через десять прояснился и мучивший меня все время вопрос о потерях. Они оказались меньше, чем ожидал. Материальная часть пострадала еще меньше. Сказалось то, что артиллерию, минометы, пулеметы, противотанковые ружья успели переместить на запасные огневые позиции. Туда же перебрался и личный состав. Гитлеровцы сосредоточили основную массу огня на выявленных целях, то есть большей частью на основных позициях. Совет Николая Яковлевича Бухарина оказался как нельзя кстати. Как тут было еще раз не сказать ему спасибо!
      Связисты сумели за короткое время исправить линии связи с 6-й ротой и минометчиками. Но тут фашисты вновь перенесли на нас огонь своей артиллерии. Вновь потянулись минуты ожидания. На этот раз в артподготовке противника участвовали орудия прямой наводки. За какие-то минуты мы потеряли несколько дзотов. Дело в том, что в предыдущие полтора часа артобстрела порядком пострадала маскировка переднего края. И что раньше было незаметно, теперь обнажилось. Восстанавливать маскировку на глазах немецких наблюдателей не было никакого смысла. Да и не до этого было. Не везде успели роты расчистить даже заваленные траншеи, ходы сообщения, окопы, поправить ячейки для стрельбы, огневые позиции пулеметов и противотанковых ружей.
      Смерч сплошного огня вновь заплясал по обороне. Бомбы, снаряды и мины продолжали рушить то, что на протяжении последних недель возводилось солдатскими руками на этом пятачке. Возводилось, чтобы удержаться, чтобы выстоять против огня и стали. И земля-спасительница теперь укрывала людей.
      Еще больше часа противник бил по нашей обороне из всех видов оружия. Кругом горело и дымило, гремело и дребезжало так, что закладывало уши. Казалось, что вот-вот лопнут перепопки и что в округе теперь нет ни одной живой души. Но стоило гитлеровцам прекратить артогонь, как из завалившихся и оплывших траншей, окопов, блиндажей, щелей начали вылезать солдаты, не узнавая растерзанной и обожженной земли вокруг.
      В бинокль мне было видно, как, покачиваясь, встал командир роты старший лейтенант Одегов. Дмитрий Михайлович бросил взгляд вправо, влево, назад, что-то сказал показавшемуся из щели солдату. Пригибаясь между воронками, боец побежал в сторону первой траншеи, где уже время от времени мелькали солдатские каски. Одегов тут же вызвал еще одного и что-то торопливо начал ему говорить, то и дело показывая рукой в сторону Цишиц. Боец кивнул и бросился на правый фланг, где занимала оборону полковая рота противотанковых ружей. И только тут до меня донесся рокот двигателей. Он заполнял округу медленно, но властно, словно за садами населенного пункта брали разгон необкатанные жернова.
      - Александр Терентьевич! - дотронулся до моего плеча капитан Пресняков. - Командиры рот докладывают: доносится гул танков. Никак, немцы готовятся к атаке!
      - Я и сам это слышу, Игорь Тарасович.
      Наш разговор прервал голос сержанта Звягельского:
      - На проводе командир полка, товарищ капитан.
      Майор Павлюк с беспокойством в голосе спросил о потерях. Ответил Валентину Евстафьевичу, что вышло из строя сорок человек, а минометчики потеряли всего троих бойцов. Только эти данные без учета последнего обстрела.
      - Спасибо, порадовал хоть ты, - услышал в ответ, - а то тут недобрые вести доносят. Рад за тебя, Алтунин. Жди "гостей". И назад ни шагу. Понял меня? Почаще доноси. Видимо, нынешний денек жаркий будет.
      - Как не понять - понял. Есть, держаться!
      - Вот и хорошо. Где там у тебя майор Кулябин?
      - У противотанкистов находится.
      - Добро. Береги Николая Афанасьевича. Головой отвечаешь.
      - Слушаюсь, беречь. Но его трудно в штабе удержать. На передовую рвется, к людям.
      - А ты не пускай его, комбат. Не пускай, и все.
      - Попробую, товарищ майор.
      Павлюк положил трубку.
      С правого фланга вдруг прорезался гул стрельбы. С надрывом заухали немецкие самоходки и танки, густо застучали пулеметы и автоматы. Небо северной окраины Цишиц исполосовали трассеры ракет, прорезая густую красноватую пыль над домами и садами населенного пункта.
      - На красовцев немец попер, - перехватил мой взгляд капитан Пресняков.
      Противник наносил удар по 828-му Владимир-Волынскому стрелковому полку. Замысел немецко-фашистского командования понять было нетрудно. Прорвав оборону красовцев, фашисты выходили к Висле и, сминая дивизионные тылы, отсекали полки и батальоны от реки, лишая нас снабжения - со всеми вытекающими отсюда последствиями. Трудно сказать, когда эта мысль пришла гитлеровцам. Очевидно, в ходе предыдущих упорных боев они убедились, что в лоб нас не возьмешь. Последние дни они оставляли в покое 828-й полк, сосредоточивали основные усилия на обороне нашего полка.
      Батальоны подполковника Николая Красовского приняли на себя силу первого, таранного удара. Дрались почти без артиллерии: в ходе вражеской артподготовки в основном вышли из строя полковые батареи, большой урон понесла и приданная артиллерия. Бойцы и командиры встретили немецкую пехоту ружейно-пулеметным огнем. С танками вели борьбу бронебойщики. Не так-то просто советского солдата, вынесшего на своих плечах немало такого, что даже спустя десятилетия будет удивлять мир, смять и растоптать. Оглушенные взрывами, засыпанные землей, раненые красовцы вставали из ячеек, поднимались из окопов, траншей, бились до последнего.
      Вопрос - кто кого? - в ходе первой немецкой атаки решен не был. Немцам удалось лишь овладеть позицией боевого охранения. Подтянув свежие силы, они вновь бросились на истерзанную оборону полка. Бой набрал еще большую силу.
      Одновременно противник нанес удар по обороне 862-го Владимир-Волынского стрелкового полка подполковника Василия Кожевникова. Бронированный кулак пришелся по правому флангу. Фашисты потеснили передовые роты и прорвались ко второй траншее. Завязалась рукопашная схватка.
      - Кожевников дерется, - ориентировал меня майор Модин. - Красовский тоже держит в руках передний край. Положение каждую минуту может измениться. Ко всему будь готов.
      Николай Сергеевич, несмотря на тревожную обстановку, говорил спокойно. Поинтересовался у меня ходом работ по восстановлению разрушенных участков обороны.
      - Немцы не дают головы поднять. По малейшему скоплению людей открывают артиллерийско-пулеметный огонь.
      - А ты думал как?! Не для того они разрушали, чтобы дать тебе возможность спокойно восстанавливать оборону. Хочу тебя предупредить: фашисты не случайно следят за районом обороны батальона - кстати, не только за твоим, но и за другими. Противник готовит удар. Ты у нас на острие, смотри не оплошай.
      Предположение начальника штаба полка сбылось. Минут через пятнадцать двадцать наблюдатели донесли о появлении из-за ближайших холмов танков. С каждой минутой их гул становился все сильнее, постепенно заглушая грохот боя.
      - Один, два, три... - вслух считал рядом со мной Пресняков, десять... двенадцать...
      Сзади шли самоходки, а между ними - густая волна пехоты. Переводя взгляд с фланга на фланг и в глубину обороны, я все больше убеждался, что имеющимися в распоряжении наличными силами остановить стальную лавину будет трудно: приданная батальону истребительно-противотанковая батарея пострадала во время артподготовки противника. То же было и со взводом противотанковых орудий: из трех сорокапяток в строю оказалась одна. Вся надежда была на дивизион артполке, майора Валентина Березы да солдатские руки. Я поискал глазами сержанта Звягельского. Связист колдовал над телефонным аппаратом.
      - С ротами есть связь?
      - Так точно, со всеми.
      - Соедини-ка меня с командирами.
      Первым на проводе оказался старший лейтенант Одегов.
      - Дмитрий Михайлович, танки пропускать через траншеи. Их тут встретят. Твоя задача отсекать пехоту и уничтожать.
      То же передал и остальным ротным. Знал, что теперь от окопа к окопу, от щели к щели, от ячейки к ячейке идет команда, смысл которой ясен для каждого бойца: отсекать пехоту, танки пропускать через себя! Она, эта команда, несколько снимет напряжение, придаст людям уверенность.
      Немецкие танки метров с восьмисот открыли огонь из орудий-. Султаны земли встали по всей обороне батальона.
      - Нервничают, гады! - цедит сквозь зубы кто-то позади меня.
      Оборачиваюсь. Майор Кулябин. Николай Афанасьевич в перепачканном обмундировании: видно, не один раз пришлось прижиматься к земле, ползти по-пластунски, а то и хорониться в густо разбросанных воронках, пока добрался до НП батальона. Смотрит вперед и хмурит густые брови.
      - Видимо, уже осведомлены об упорстве наших соседей.
      - Конечно, товарищ майор.
      Свист снаряда, грохот разрыва глушат последние слова. Визжат осколки, в уши бьет волна сжатого воздуха, на бруствер и в окоп падают комья грунта. Невольно прижимаемся к стенкам.
      Продолжая вести огонь, танки сбавляют скорость, вероятно, поджидают пехоту. По ним бьют наши артиллеристы. Видно, как снаряды рикошетят по лобовой броне.
      - Не берут! - с досадой вырывается у меня.
      - Возьмут, - успокаивает майор Кулябин. - Должны взять. Как бы в ответ на его слова один из танков замедлил ход, начал разворачиваться на месте, роковым образом подставляя борт нашим артиллеристам. Почти тут же хлестко ударили два выстрела - . над фашистской машиной встал черный столб дыма.
      Готов. Начало положено. Как-то сразу спало мешавшее сосредоточиться напряжение. Вскинул к глазам бинокль. Четко видны желтовато-серые линии траншей с рваными боками, комья выкинутой взрывами земли, темнеют вмятины воронок, блестит чья-то каска. На нейтральной полосе торчит закопченный остов сгоревшего немецкого танка с клюнувшим в землю длинным стволом орудия. После него в поле зрения попали идущие в нашу сторону вражеские машины.
      Сверкают на солнце отполированные гусеницы, ясно видны ребристые бока, триплексы на передней стенке лобовой брони. Из стволов их пушек то и дело выплескивается пламя. Немецкие танкисты сосредоточили огонь на позиции батареи. Одно орудие перевернуто, другое лежит на боку. У остальных хлопочут расчеты.
      Без головного убора стоит офицер и подает команды. Стараюсь вспомнить, кто командует расчетами, но в сплошном дыму, затянувшем позицию, никак не могу определить, хотя фигура и знакома. "Лейтенант Костров", - мелькает догадка. Но тут новый взрыв заслоняет офицера.
      Вновь перевожу бинокль на немецкие танки. "Еще один готов! Молодцы артиллеристы!"
      Вскоре вспыхивает третья машина. Однако это не останавливает гитлеровцев. Приземистые коробки продолжают ползти вперед.
      Вот танки достигают рубежа дальности огня противотанковых ружей. Сразу же на их броне заискрились светлячки - это вступают в бой петеэровцы старшего лейтенанта Николая Шабанова. Бронебойщики бьют по щелям, но пока безрезультатно. Немцы тоже ведут интенсивный огонь. Снарядов не жалеют, знают: на близкой дистанции танк становится уязвим для противотанкового ружья.
      Очередной танк закрутился на месте и окутался дымом. Но тут по нашей обороне ударили немецкие самоходки. Тяжелые снаряды с глухим надрывным звуком стали рваться в окопах, блиндажах, на огневых позициях, выворачивая груды земли. С нашей стороны ответили гаубичники.
      Все вокруг вновь заволокло дымом, что-то рвалось, ухало, дребезжало, стонало. Однако это была лишь прелюдия к развернувшимся в этот день драматическим событиям, о которых вот уже тридцать с лишним лет не могу без волнения вспоминать, как и отделить одно от другого. Все они важные, все главные. Расскажу, как они остались в моей памяти.
      Вал немецкой атаки вплотную приблизился к нашей первой траншее. Впереди по-прежнему танки, за ними - густая цепь пехоты, дальше самоходные орудия. С обеих сторон бьет артиллерия, ведут огонь пулеметы, автоматы.
      С нетерпением жду результатов работы огнеметчиков: против ник подошел к рубежу заложенных ими фугасов. Мысленно начинаю торопить и помаленьку поругивать "самоварников" - так мы прозвали огнеметчиков на плацдарме. Может, провода в ходе артподготовки порвало? Но я гоню эту мысль прочь, надеюсь. И когда уже решаю махнуть рукой на надежду, в стыке 4-й и 5-й рот встает степа огня и только потом слышатся глухие взрывы. Пламя на время поглощает несколько танков и часть цепи немецкой пехоты.
      - Ух ты! - не выдерживает кто-то рядом. - Какого петуха фрицам подбросили!
      В некоторых местах вспыхивают факелы еще. Гитлеровские пехотинцы шарахаются в разные стороны, но выскочить из пламени почти никому не удается. Объятые огнем, крутятся танки, бронетранспортеры и давят своих. Разносятся дикие вопли. Боевой строй врага ломается на наших глазах.
      - Гляди! Гляди! Вот дают! - кричат связисты и посыльные из рот, находящиеся рядом с батальонным НП. - Не нравится фрицам поджарка. Ишь ты, как мечутся, гадюки!
      Нетрудно было понять причину этого крика. Предельное наше напряжение требовало разрядки. И если офицеры сдерживали себя, то бойцы бурно реагировали на возникшую ситуацию.
      Однако огнеметчики лишь затормозили, но не остановили противника. Через несколько минут первую волну наступающих немцев догнала вторая. Атака продолжалась. Несколько вражеских танков выскочили на первую траншею и, подминая гусеницами вес, что бойцы не смогли укрыть в щели и ниши с брустверов, перевалили ее. Но теперь боевые машины врага шли вперед медленно и осторожно: то ли боялись новых сюрпризов, то ли поджидали свою пехоту, а может, и то и другое вместе. С левого фланга по ним били наши артиллеристы, но снаряды лишь высекали искры из лобовой и башенной брони.
      Я все ждал, когда ударят наши "зверобои" - приданная батальону батарея 57-мм орудий, зная, что их снаряды прошивают даже броню хваленых "тигров". Но батарейцы молчали. Поднес к глазам бинокль. Открылась огневая позиция. Перепаханная взрывами тяжелых снарядов и авиабомб, вся в воронках. На вывороченной земле валялись ствол со щитом и станины. Метрах в двадцати вверх колесами лежало еще одно орудие. Остальных видно не было. Может, находятся в укрытиях? Но почему до сих пор? И где люди?
      - Игорь Тарасович, с противотанковой батареи не докладывали, что там у них?
      - Связи нет!
      - Пошлите посыльного, ждать дальше нельзя.
      Неприятный озноб побежал по спине, защемило сердце. Самому не раз приходилось испытывать то же самое, что сейчас чувствовали бойцы в траншеях. Лежишь на дне окопа или щели, в бессильной злобе сжимаешь кулаки. Больше всего на свете жаждешь огневой поддержки. Над тобой только клок неба. От надвигающейся громады танка кряхтит и осыпается земля. Неприятная это штука. Да и не каждому по плечу вынести такое. Нужно мужество. В Крыму я видел, как в последнее мгновение боец, не выдержав, выскочил из щели. Думал спастись в тылу. И тут от пулеметной очереди нашел свою смерть. Горький, бесславный конец! Презрение товарищей и командиров оставил после себя, в общем-то, неробкого десятка солдат. Вот что такое минутная слабость, страх.
      Окидывая взглядом поле боя, признаться, гордился своими людьми: никто не дрогнул, не показал врагу спину. Я прикидывал, чем им помочь, облегчить участь в эту тяжелую минуту. И когда в искромсанной артподготовкой, бомбежкой и гусеницами танков траншее стали появляться каски, ударили по вражеской цепи пулеметы, автоматы, винтовки, облегченно вздохнул, хотя и понимал, что положение по-прежнему критическое.
      Немецкая пехота, наткнувшись на упорный ответный огонь, начала сбиваться в кучи и залегать в небольших складках взгорков. Однако мелкие укрытия ее не спасали. Роты, что называется, на выбор били солдат и офицеров противника, не давали поднять им головы.
      Гитлеровцы начали искать выход из создавшегося положения. Но найти его было не так-то просто. Наши пулеметчики, автоматчики и стрелки продолжали вести меткий огонь. Искромсанная взрывами оборона была неприступной.
      Горели и фашистские танки. Три машины пришлись на долю взвода старшего лейтенанта Эммануила Чалаганидзе. Позже, вечером, выпали относительно спокойные минуты, и командир роты старший лейтенант Дмитрий Одегов доложил мне подробности этого боя, слушать которые без волнения было невозможно.
      ...Танки с ревом и скрежетом переваливали через брустверы, накрывали ячейки и траншеи. Было такое ощущение, будто горный обвал катится на тебя. Дрожала, сжималась под тяжестью стальных махин земля. Все тонуло в пыли и чадном дыму. Казалось, что живому здесь не должно быть места. Но только проходили танки - слышались команды, и в хвост стальным громадинам летели гранаты.
      Не успели еще осыпаться стены траншей, как из пыли, черные от копоти, встали бойцы. Встали с оружием, наперекор смерти и страху. С перетянутой ремнем связкой гранат поднялся рядовой Михорский и бросился вслед за танком.
      Михорский подбежал к танку, размахнулся, и вдруг рука со связкой гранат, медленно описав полукруг, бессильно упала вниз. Солдат ничком ткнулся в землю. Чалаганидзе выскочил из траншеи и побежал за танком, пока не догнал его на верный бросок. "Получай, гад!" - выдохнул старший лейтенант и с силой послал противотанковую гранату в корму боевой машины.
      За ее полетом смотреть не стал - был уверен, что попадет, - метнулся обратно к траншее. Сзади громыхнул взрыв, рядом проверещали осколки. Успел заметить, как бойцы волокут к траншее Михорского. И тут чем-то тяжелым ударило в спину. Боли Эммануил Нестерович не почувствовал. По инерции продолжал бежать, пока не споткнулся о вывороченную глыбу земли у самой траншеи, и тогда резануло по всему телу нестерпимым огнем. Но Чалаганидзе сдержался, не закричал, а лишь заскрипел зубами. Молчал и минуту спустя, когда солдаты подхватили его и втащили в обвалившуюся стрелковую ячейку.
      Чалаганидзе бинтовали. Эммануил Нестерович стонал, терял сознание.
      - Ничего, ничего, - приговаривал сержант-санинструктор. - Сейчас будет легче.
      - Не уговаривай, кацо. Я не ребенок. Понимаю все. Как там с Михорским, может, жив? Я ему тут рекомендацию в партию написал. В полевой сумке она. Передайте.
      - Нет, только что отошел.
      Бойцы на плащ-палатке принесли Михорского. Перепачканное пылью юное лицо было еще живым: его черты пока не успели заостриться, у переносицы, в уголках глаз, блестели еще не высохшие две маленькие слезинки. Чалаганидзе дотянулся до них пальцами левой руки, вытер и с болью в голосе прошептал: