Выскочив вместе с Калининым на вершину холма, мы с удивлением остановились: ни парашютистов, ни наших бойцов здесь не было, хотя наспех отрытые окопы и еще не остывшие гильзы свидетельствовали, что парашютисты только что скрывались за стволами огромных сосен. Яростная перестрелка и крики слышались в заболоченном мелколесье. Мы поспешили туда и вскоре натолкнулись на наших бойцов. Увидев Валежникова, которому боец лежа бинтовал руку выше локтя, я с разбегу упал рядом. Ветки, сбиваемые пулями, сыпались на голову.
      - Почему упустили фашистов? - сдерживаясь, хмуро спросил я.
      - Не успели, - виновато ответил Валежников. - Тише ты, медведь косолапый, - простонал он, метнув сердитый взгляд на бойца, который туго затянул концы повязки. - Такие, товарищ комроты, хитрож... оказались. Мы обошли холм и стали тихонько подниматься. А они, не будь дураками, выдвинули боевое охранение во все стороны. Мы и наткнулись на него. Пока валандались с охранением, парашютисты бросились с холма наутек. Мы за ними. А они напоролись на автоматный огонь, по-видимому, наткнулись на оборону своего второго отряда и залегли. Теперь они оказались между двух огней...
      - Батальон, как видно, не смог окружить высоту плотным кольцом, добавил подошедший Стольников. - Отсюда были только дозоры. Они попали под удар отступающих фашистов. Один дозорный убит, другой тяжело ранен. Мы его перевязали и при первой возможности доставим в медпункт.
      Я решил поговорить с раненым, уточнить имеющиеся сведения. Из беседы понял, что комбат не изменил решения штурмовать высоту с наступлением темноты. Чтобы не распылять силы, он сосредоточил обе роты на западных и южных скатах высоты.
      Отправив раненого в медпункт, мы пошли в третий взвод. Командир взвода Папченко, лежа за поваленным деревом, выпускал по врагу пулю за пулей и по привычке приговаривал речитативом:
      - Ридна Батькивщина! Решение принято. Вперед, в атаку на ненавистного врага!..
      - Правильно, товарищ Папченко, - подтвердил я. - Только атаку мы начнем, когда стемнеет, одновременно с остальными ротами. Потери большие?
      - Один убит, двое ранены, - доложил Папченко.
      Мы отошли в безопасное место, вызвали Калинина и Валежникова и обсудили план ночной атаки.
      "А что, если парашютисты попытаются сейчас, не дожидаясь темноты, соединиться со своими? - вдруг подумал я. - Нельзя ли воспользоваться этим и на их плечах ворваться на высоту?" Поделился своими соображениями с взводными. Они горячо ухватились за эту идею. Уточнив задачу каждого, направил Сероштана к комбату с донесением о принятом решении.
      По команде бойцы осторожно, под прикрытием пулеметов стали сближаться с парашютистами, постепенно оттесняя их к высоте. Не выдержав напора, парашютисты бросились через мелкий кустарник вверх. Укрепившиеся на высоте фашисты открыли по ним ураганный огонь. Парашютисты залегли и дружно завопили:
      - Нихт шисс!{6}
      - Нихт шисс! - подражая немцам, закричал Митин, а вслед за ним и другие бойцы.
      В непрерывной трескотне пулеметов и автоматов трудно было разобрать, кто умоляет не стрелять. Во всяком случае, огонь на некоторое время стихает.
      Отступающие поднялись в рост и последним усилием пытаются добежать до своих. А но пятам за ними продираемся через кусты мы. Дружными бросками гранат бойцы не дают немцам опомниться я врываются в окопы. Разгорается ожесточенный ближний бой.
      Как мы и рассчитывали, рота подковой охватила высоту: взвод Калинина продвинулся вперед, а Валежников и Папченко развернулись уступом вправо и влево.
      Парашютисты отрыли на высоте множество окопов, да еще повсюду виднелись старые заросшие ямы. И наши бойцы, и фашисты засели в этих окопах и ямах почти рядом и вели ожесточенную перестрелку.
      Гранатами нам удалось выгнать немцев из окопов и ям. "Что делать дальше? - тревожила мысль. - Если продолжать углубляться, мы окажемся во вражеском кольце. Удержаться на высоте до наступления темноты трудно: фашисты постараются выбить нас..." Не успели мы со Стольниковым обменяться мнениями, как со всех сторон на нас пошли в атаку парашютисты.
      - Словно в муравьиную кучу попали, - усмехнулся Стольников.
      - Хороши "муравьи", - зло усмехнулся я и крикнул: - Стогов! Передай Калинину: ни шагу назад, держаться до последнего! Отрезать его не позволим.
      Около двух десятков фашистов сумели прорваться к окопам, где засели бойцы Валежникова. Завязалась рукопашная. Стольников, бросив на меня отчаянный взгляд, побежал к месту схватки. Я поспешил за ним вместе с минометчиками, которые постоянно находились поблизости от меня и выполняли роль отделения управления.
      С ходу мы свалились на головы дерущихся. Стольников прыгнул на плечи дюжего фашиста, пытавшегося дотянуться до горла лейтенанта Валежникова. Я поспешил на помощь сержанту Романову. Взводу Валежникова грозила бы гибель, подоспей сюда еще с десяток фашистов. К счастью, парашютистам уже было не до нас: на южных и западных скатах высоты началась ожесточенная стрельба, донеслись крики "ура". Они приободрили нас и внесли смятение в ряды противника. Он заметался, ища путь к отступлению. Густые кусты помогали ему маскироваться и отступать.
      Стремясь не упустить парашютистов, я подал команду неотступно преследовать их. Продираясь через кустарник, неожиданно столкнулся с лейтенантом Вороновым. Обнялись на радостях, затем, посоветовавшись, повернули своих бойцов на восток, куда, судя по перестрелке, отступали уцелевшие парашютисты.
      На восточных скатах высоты мы встретили командира и комиссара батальона, которые ставили задачу командиру второй роты Самойлову. Увидев нас, старший лейтенант Грязев крикнул:
      - Скорее ко мне: уточним задачи!
      Когда мы подбежали, Грязев показал на карте автотрассу, проходящую между железной дорогой и Минским шоссе:
      - Гоните парашютистов к автодороге. Там курсируют наши бронемашины. Фашистам не прорваться. Вторая рота отрезает их с юга. Вы, Воронов, должны обойти их с севера, не позволить прорваться за Минское шоссе. Вам, Алтунин, надлежит развернуть роту и широким фронтом прочесывать лес, выкуривая оттуда парашютистов.
      Указав разграничительные линии между ротами, комбат спросил:
      - Задача ясна?
      - Ясна! - в один голос ответили мы и поспешили к своим ротам.
      Чтобы обойти все взводы и уточнить задачи, потребовалось бы много времени. И я обрадовался, что у меня под рукой мои минометчики. Разъяснив существо новой задачи, направил старшего сержанта Поливоду и сержанта Вострикова к Валежникову и Папченко, а сам решил догнать лейтенанта Калинина и в дальнейшем следовать с его взводом.
      В этот день я на практике убедился, что руководить боем в лесу чрезвычайно трудно: необходимо не потерять связь с ротами, иначе можно неожиданно столкнуться и перестрелять друг друга; нельзя, чтобы взводы перепутались и чтобы враг выскользнул через постоянно образующиеся между ними разрывы. Поэтому все мое "отделение управления" в непрерывной беготне. "Вот бы радиостанции заполучить!" Но это неосуществимая мечта.
      Бой постепенно переходит в разрозненные стычки. Я продолжаю двигаться со взводом Калинина. За кустами мелькают настороженные лица Браженко, Лысова, Сероштана, Шлевко и других бойцов бывшей минометной роты. Миша Стогов все время старается опередить меня, внимательно осматривает густой кустарник. Выйдя на проторенную тропинку, ускоряем шаг, и вдруг метрах в десяти впереди, там, где шел мой ординарец, раздается взрыв, эхо которого далеко разносится по лесу. Стогов, вскрикнув, падает. Подбегаю к нему и вздрагиваю, увидев вместо ступни кровавое месиво. Миша отчаянно стонет. Опускаюсь рядом, выдергиваю из полевой сумки перевязочный пакет... Не зная, как обработать такую рану, приказываю немедленно разыскать Петренко. А он уже бежит. Скинув на ходу сумку с медикаментами, достает ножницы и срезает остатки ботинка. Поручив Стогова попечениям санинструктора, догоняю взвод, посматривая под ноги. Сомневаться не приходится: отступающие разбрасывают противопехотные мины. Предупреждаю об этом командиров взводов. Не проходит и десяти минут, как меня едва не постигла участь моего ординарца. Опускаю ногу и вдруг замечаю свежесорванную сосновую ветку. Делаю отчаянный прыжок в сторону. Под веткой обнаруживаю блюдцевидный предмет. Хотя мне не приходилось до этого видеть немецкие мины, догадаться, что это такое, было нетрудно. Лихорадочно припоминаю все, чему нас учили на уроках саперного дела. Кладу на землю автомат и, вытащив перочинный нож, осторожно осматриваю почву, чтобы узнать, не тянется ли от мины проволока. Убедившись, что мина в спешке уложена на грунт, поднимаю ее. Мне хочется сохранить мину, чтобы на досуге изучить, а потом и ознакомить бойцов и командиров роты с ее устройством. Хотя и небольшой, боевой опыт подсказывает, что люди должны уметь обращаться с подобными "гостинцами". В бою саперов искать некогда. Времени на обезвреживание мины нет. Передаю ее Лысову и прошу, чтобы сберег.
      Несмотря на предупреждение, подорвались еще два бойца, а четверо погибли, наскочив на засаду. Поэтому продвигаемся с повышенной осторожностью. Впереди за деревьями открылась небольшая лесная поляна, противоположная сторона которой заросла густым кустарником. Сероштан и Браженко ускоряют шаг, чтобы побыстрее преодолеть открытое пространство. Неожиданно Сероштан упал на траву и замер. Браженко следует его примеру. Значит, они что-то заметили. Бросаюсь с остальными бойцами в обход поляны. Нервы у парашютистов не выдержали, они открыли огонь, но мы уже зашли им во фланг. Боясь оказаться отрезанными, фашисты, отстреливаясь, отходят. Бойцы преследуют их.
      * * *
      Уже несколько часов гоняемся по лесу за парашютистами, выкуривая их из леса. От усталости еле двигаемся. Взвод Калинина поредел. Где-то затерялся Охрименко со своими "запасами". Моя резервная группа набрела на лесной хуторок. Жители, видимо, попрятались: ни в хате, ни в сарае никого. Увидев неглубокий колодец, мы с наслаждением пьем холодную воду. По неопытности я не додумался проверить, не отравлен ли колодец. Федя, отыскав в хате порожнюю бутыль, наполнил ее и положил в вещевой мешок. Бойцы присели на траву. Вдруг Федя, стиснув мое плечо, показал на картофельное поле, отделявшее хату от леса. По нему торопливо, не таясь, шагали двенадцать парашютистов. Видимо, жажда выгнала их из леса. Они явно не замечают нас. Молча отползаю за хату, остальные следуют за мной. Заняв удобные позиции, мы приготовились к встрече "гостей". Степан Поливода и Федор Браженко забрались на чердак хаты, и теперь колодец у них как на ладони. Парашютисты, забыв об осторожности, бросились к колодцу.
      Когда вода заплескалась в поставленном на землю ведре, парашютисты побросали автоматы и стали черпать воду котелками. Они так увлеклись, что ничего не замечают. Мою команду "Хенде хох!"{7} услышал только унтер-офицер. Он отчаянно заверещал и вскинул автомат, но было поздно - моя очередь насквозь прошила его. Парашютисты, схватившиеся за оружие, мгновенно скошены очередями из чердачного окошка. Остальные покорно подняли руки.
      Федя, деловито сопя, быстро собирает автоматы. Времени на возню с пленными нет. Окружив захваченных молодых крепких солдат, мы в растерянности стоим, не зная, что с ними делать. Словно поняв мою озабоченность, Браженко притащил из сарая пеньковую веревку.
      - Може, скрутим германцев? - спросил он.
      Предложение понравилось. Построили парашютистов в колонну по одному. Митин приказал им сложить руки на пояснице. Браженко крепко связал им кисти и, передав конец веревки мне, гордясь своей начитанностью, пояснил:
      - Так гоняли негров на продажу. На картинке видел в "Хижине дяди Тома"...
      Заметив, что слабосильный Сусик едва держится на ногах от усталости, решил дать ему передышку. Подзываю Хому к себе и вкладываю веревку в его детские ручки:
      - Давай, Хома, гони эту восьмерку к шоссе.
      Хома ошеломленно глядит то на дюжих бандитов, то на конец веревки, которой они связаны, моргает белесыми ресницами, и ручейки пота катятся по его раскрасневшимся щекам. Он настолько испуган, что я спешу добавить:
      - А сопровождать тебя будет товарищ Митин...
      Хома радостно смотрит на Митина, а тот уверенно командует:
      - Форвертс, зольдатен!{8}
      Парашютисты рванулись, словно застоявшиеся откормленные кони, и поволокли за собой Сусика. Хома, боясь выпустить из рук веревку, вприпрыжку побежал за ними, придерживая телефонный аппарат. Все с доброй улыбкой провожали уморительную фигурку конвоира. Догнав колонну, Митин пошел сбоку, держа автомат наготове.
      Стычки с парашютистами становятся все реже. Вместе со Стольниковым и Калининым без опаски выходим на большую поляну, заросшую высокой травой. На этот травостой да косарей бы в ярких рубахах! На дальнем от нас участке стоит ветхий сарай, предназначенный, по всей вероятности, для хранения сена. Подношу к глазам бинокль, чтобы осмотреть поляну, и около сарая четко различаю разгоряченные, потные лица немцев. Они лихорадочно поджигают большие охапки соломы, набросанные возле дырявых (кажется, тоже соломенных) стен сарая. Сухая солома вспыхивает как порох, и в одно мгновение строение охватывает пламя. Мелькает страшная мысль: "А вдруг там пленные красноармейцы или местные жители?" Медлить нельзя. Что-то в ярости крикнув и полоснув из автомата по мечущимся немцам, бросаюсь к сараю. Немцы залегли в траве, отстреливаются. Стольников, решив отрезать им путь отхода, бежит с бойцами вдоль противоположной стороны поляны. Парашютисты, испугавшись, что вот-вот их окружат, вскакивают и скрываются в кустарнике. Их преследует дочти весь взвод Калинина. Мы со Стольниковым в сопровождении санинструктора, Феди и Браженко бросаемся к сараю, откуда все слышнее вопли охваченных ужасом людей. Подбежав, мы оцепенели: из ворот объятого огнем сарая ползут, карабкаются... раненые парашютисты! Петренко, привыкшего с риском для жизни помогать раненым, эта картина потрясла... Он растерянно повторяет:
      - Звери! Якие ж зверюги! Своих же раненых жечь! Позабыв, что перед нами враги, вбегаем в полный дыма сарай, хватаем беспомощных, задыхающихся людей и тащим к выходу. Могучий Федя волочит сразу двоих. Заметив, что крыша вот-вот рухнет, с силой отталкиваю Петренко, пытающегося в очередной раз вскочить в пылающий ад. Брови санинструктора опалены, на лице ожоги, гимнастерка во многих местах прожжена.
      Неожиданно к небу взметнулся кроваво-черный столб дыма и пламени, а из распахнутых ворот вырвалось облако искр - это рухнула крыша. Мы разглядываем одиннадцать спасенных нами раненых.
      - Вот схлопотали себе заботу! - восклицает Стольников. - Разве мог я подумать, что с риском для жизни брошусь спасать врагов?.. Ну и оказия!.. Надо, командир, сообщить в штаб: пусть пришлют за ними машину.
      Раненые, облизывая спекшиеся губы, жалобно стонут:
      - Вассер! Вассер! Битте, вассер!{9}
      Знакомое со школьной норы слово! Поколебавшись, приказываю Феде отдать раненым припрятанную бутыль с водой и охранять их. Сами продолжаем гоняться за парашютистами. Лишь перед вечером удалось наконец выбить их на дорогу, ведущую от железнодорожной станции к шоссе. Зажатые со всех сторон, расстрелявшие последние боеприпасы, парашютисты сдались.
      С удивлением наблюдаю, как смертельно уставшие бойцы, собрав брошенное сдавшимися оружие, окружили не менее уставших парашютистов - крепких, рослых, как на подбор, парней. Враждующие стороны в упор разглядывают друг друга. Наши бойцы и командиры, задымив махоркой и папиросами, всматриваются в лица пленных, словно пытаясь обнаружить что-то такое, что внешне резко отличало бы фашистских вояк от прочих людей. И не видели особого различия. Если бы не форма, невозможно было бы определить, где немцы, а где русские, украинцы, белорусы. Лишь выражение глаз иное. Глаза победителей светились любопытством, в них удовлетворение и добродушие, свойственное трудовому, хорошо поработавшему человеку. В глазах пленных сквозил страх. Они, видимо, ожидали, что грязные и уставшие в погоне за ними русские набросятся на них и растерзают. Каково же было их удивление, когда, насмотревшись на пленных, бойцы стали угощать их махоркой. Первым это сделал маленький рыжеусый боец. Растянув в добродушной улыбке сочные губы, он подошел к самому молодому пленному и, ткнув пальцем в его грудь, спросил:
      - Ты хто?
      - Ich verstehe nicht{10}, - замотал головой пленный.
      - Я, - ткнул рыжеусый себя в грудь, - колхозник, а ты? Видя, что пленный непонимающим взглядом уставился в рыжеусого бойца, возвратившийся Митин перевел:
      - Dieser Soldat ist der Bauer, wer sind Sie?{11}
      - О! - оживился пленный. - Ich bin Student{12}.
      Когда Митин перевел, рыжеусый уважительно протянул:
      - Ишь ты, студент, грамотный, значит. Не какой-нибудь темный, взбитый крестьянин. - Подумав, он попросил Митина: - Спроси, как его зовут и зачем он в фашисты пошел?
      Митин задал вопрос и, получив ответ, сказал:
      - Говорит, что зовут его Фридрихом, что он не наци{13} и не считает себя фашистом.
      - Ишь ты! Скажи ему, браток, что все они фашисты, раз пошли воевать против рабоче-крестьянского государства. Несознательный он тип. Но ничего, вот прочистим ему мозги, он и поймет свою ошибку. - Добродушно посматривая на пленного, боец достал кисет, вытащил пачку папиросной бумаги и, оторвав листок, свернул цигарку, раскурил и, протянув пленному, предложил: - На, германец, попробуй нашего тамбовского самосаду.
      Пленный недоверчиво принял самокрутку, с опаской повертел ее в руках: нет ли подвоха?
      Молодой широкоплечий красноармеец, сердито покосившись на рыжеусого, зло бросил:
      - Ты что, дядя, драгоценную махорку на фашиста расходуешь? Свинца ему в рот, гаду!
      - Во-первых, он не фашист, а студент, во-вторых, свинцом врагов надо угощать в честном бою. После драки кулаками не машут. - Взяв из рук Фридриха папироску, он раскурил ее и, вернув, ободряюще улыбнулся: Попробуй, попробуй русского табачку, такого в Германии, чай, нету.
      Пленный с жадностью сделал две затяжки и закашлялся так, что слезы выступили.
      - Ничего, ничего, - добродушно засмеялся рыжеусый, - приобвыкнешь к нашему табачку, поймешь, что в России все крепкое: и люди и табак.
      Строгий строй пленных нарушился. Поняв, что убивать их не собираются, они расправили плечи и охотно вступали в разговор, который велся, как выразился Стольников, "по-неандертальски". Однако я заметил, что некоторые пленные с трудом скрывали звериную ненависть к нам, старались отвернуться или спрятаться за спины однополчан.
      Неожиданная команда "Становись!" мгновенно выровняла ряды пленных. Под конвоем они зашагали на станцию. А победители отправились к подкатившим походным кухням.
      После ужина Грязев построил батальон. Полковник, руководивший ликвидацией десантов, выброшенных в этом районе, торжественно объявил:
      - Товарищи бойцы и командиры! За образцовое проведение операции по ликвидации десанта от имени командующего группой войск генерал-майора товарища Рокоссовского объявляю вам благодарность!
      Несколько мгновений бойцы молчали, потом спохватились и вслед за командирами недружно прокричали:
      - Служим Советскому Союзу!
      - Поздравляю вас, товарищи, и желаю вам громить фашистов с таким же упорством, как сегодня!
      Старший лейтенант Грязев крикнул "ура".
      - Ура-а-а-а! Ура-а-а-а! Ура-а-а-а! - трижды прогремело над строем.
      Благодарность командующего свидетельствовала, что первый бой, который батальон провел в тяжелых условиях и с чрезвычайно опытным противником, показал его способность выполнять боевые задачи.
      Батальону досталось много немецких автоматов. Однако полковник, к нашему огорчению, приказал оставить на каждую роту по пять автоматов, остальные сдать в его распоряжение.
      * * *
      Бессонная ночь, затянувшаяся схватка с десантом свалили бойцов с ног. Раскатав шинели, они мгновенно забылись в тяжелом сне. Многие вскрикивают, видимо, вновь переживают перипетии лесного боя. Командиры хлопочут о раненых, о питании, боеприпасах.
      Я никак не могу заснуть. Думаю о завтрашнем дне, о будущем. Вспомнил о мине, на которую едва не наступил, велел Лысову принести ее. Он нес ее в вытянутой руке, с опаской поглядывая под ноги. Осторожно положил черное смертоносное' "блюдце" на мою ладонь и, присев рядом, облегченно вздохнул:
      - Вот зараза! Дышать на нее боишься: того и гляди без руки, а то и без головы останешься. Ни на минуту не прикорнул, все ее, треклятую, сторожил: как бы кто ненароком не наступил.
      Не успел я как следует осмотреть мину, как раздался громкий храп Лысова. Стараясь не потревожить его, осторожно встаю и несу опасную находку к комбату. Тот долго вертит ее в руках, потом приказывает вызвать командира первого взвода третьей роты.
      Пришел худенький, небольшого роста белобрысый лейтенант. Комбат молча протянул ему мину. Повертев металлическое "блюдце" в руках, лейтенант вытащил перочинный нож и через минуту подал комбату взрыватель, небрежно бросив на землю безопасный теперь корпус. Комбат просит медленно повторить операцию. Лейтенант неторопливо вставляет взрыватель и вновь вывертывает его. Комбат, наморщив лоб, проделывает то же. И протягивает мину мне. Обезвредив ее, ощущаю нестерпимое желание закурить. Тем временем комбат собрал всех командиров подразделений и приказал лейтенанту научить их обращению с противопехотной миной.
      Возвращаюсь в роту с мыслью при первой возможности передать приобретенный опыт подчиненным. Ночную тишину нарушает богатырский храп да невнятное бормотание спящих. Около одинокой березы слышу, как кто-то негромко, нараспев читает стихи. Из темноты доносятся незабываемые пушкинские строки:
      ...И грянул бой, Полтавский бой! В огне, под градом раскаленным, Стеной живою отраженным, Над падшим строем свежий строй Штыки смыкает. Тяжкой тучей Отряды конницы летучей, Браздами, саблями звуча, Ошибаясь, рубятся сплеча...
      Да это же Папченко! Его приглушенный бархатистый баритон звучал в ночи особенно задушевно.
      Вдруг он зазвенел торжественно, с яростной силой:
      ...Но близок, близок миг победы. Ура! мы ломим; гнутся шведы. О славный час! о славный вид! Еще напор - и враг бежит. И следом конница пустилась, Убийством тупятся мечи, И падшими вся степь покрылась, Как роем черной саранчи...
      Он умолк, а слушатели продолжают сидеть. Затянувшуюся паузу прерывает Сильченко:
      - Товарищ старший лейтенант! Будьте ласковы, "Гайдамакив"...
      - Спать, спать, хлопцы, - встрепенувшись, замахал руками Папченко. Ведь завтра бой...
      - Правильно, товарищ старший лейтенант, завтра, а вернее, уже сегодня нам предстоит трудный бой. Надо отдыхать.
      Папченко резко поворачивается ко мне и, подойдя вплотную, с неожиданной тоской, тихо, почти шепотом, говорит:
      - Не спится, товарищ комроты. Как подумаешь, что через несколько часов снова кровь польется, снова будем хоронить своих товарищей... И так каждый день... Как подумаешь об этом, жить не хочется. Я человек мирный. Учил ребят красоте слова, музыке поэзии, а сейчас учу, как лучше и побольше... убивать!
      - Разве наша в том вина?! - возражаю я. - Я тоже хотел бы мирно трудиться. Да ведь не дают нам такой возможности! То отцам нашим мешали лезли на Советскую Россию со всех сторон. Теперь нам. Им, видишь ли, рабов не хватает, "жизненного пространства" маловато!.. Поэтому у нас нет выбора: мы должны уничтожать фашистскую нечисть во имя свободы и счастья наших близких, во имя будущего нашей Родины...
      - Да, - подтвердил Папченко, - как ни тяжело лишать жизни человека, приходится. Я утешаю себя тем, что фашисты - не люди, они - взбесившиеся звери. И все же... Когда у меня тревожно на душе, я успокаиваю себя стихами. Авторов выбираю по настроению. Стихи великого Тараса читаю, когда сердце о родной Украине затоскует. Пушкин настраивает меня на торжественный, боевой лад. Маяковский будит злость ко всему пошлому и мерзкому на земле...
      Расставаясь с Папченко, я желаю ему хорошенько отдохнуть перед новыми испытаниями.
      Среди ночи возвратился Федя, доложил, что всех раненых парашютистов сопроводил в тыл. Из допроса пленных стало известно, что спасти из огня удалось лишь половину. Один из них заявил, что у парашютистов такой, мол, закон: раненых уничтожать, если вывезти в тыл но представляется возможным. Парашютистов запугивали мучениями, которым их якобы подвергнут русские, если они попадут в плен.
      Под утро батальон опять подняли по тревоге. И снова машины мчатся по шоссе, и предрассветная прохлада овевает сонные лица бойцов. Все явственней доносится артиллерийская канонада. Где-то за горизонтом, на западе, растет тусклое зарево пожара. Сомнений нет: мы приближаемся к линии фронта. Тактическая авиация фашистов еще не начала разбой, и мы беспрепятственно продвигаемся навстречу неизвестности.
      На рассвете колонна свернула с шоссе, и вскоре батальон был высажен на опушке большой рощи. Впереди вырисовывались деревянные домики городка, в котором полыхали многочисленные пожары и слышалась то затухавшая, то разгоравшаяся перестрелка. На востоке из-за верхушек деревьев едва пробились первые лучи солнца, когда к штабной машине подкатили две черные эмки. Из первой почти на ходу выскочил подтянутый, худощавый полковник с советским автоматом на плече. Комбат неторопливо приблизился к нему, представился.
      - Я командир тридцать восьмой стрелковой дивизии, - назвал себя прибывший. - Вага батальон поступает в мое распоряжение. Задачу получите от полковника Мешкова, - кивнул он на грузного пожилого полковника, прибывшего на второй машине. - Он познакомит вас с обстановкой...
      Ознакомившись с численностью, вооружением и состоянием батальона, командир дивизии уехал, а полковник Мешков приказал вызвать к нему всех командиров подразделений.
      - Товарищи командиры! - обратился он к нам. - В районе Смоленска сложилась чрезвычайно сложная обстановка. Моторизованные и танковые части противника 16 июля ворвались в Смоленск. Вслед за этим севернее Смоленска танковые и моторизованные части другой фашистской группировки прорвались от города Демидов к городу Ярцево и соединились с выброшенным здесь крупным воздушным десантом. Пытаясь выбить противника из Смоленска, части 129-й стрелковой дивизии и полк нашей 38-й дивизии несколько дней вели ожесточенные бои в северной части города. Танковым и моторизованным частям Гота и Гудериана удалось соединиться восточнее Смоленска и отрезать наши части, ведущие бои за Смоленск. Вчера враг форсировал реку Вонь и ворвался на восточную окраину Ярцева. Решительной атакой к вечеру он был отброшен на правый берег реки. Всю ночь продолжался бой по ликвидации отдельных вражеских групп, засевших в каменных домах. Частям нашей дивизии, усиленной батальонами московских ополченцев и вашим батальоном, предстоит форсировать реку Вопь и разгромить противостоящие силы противника. Задачу батальона и его соседей объявлю в Ярцево, а сейчас вам, комбат, необходимо по возможности скрытно вывести батальон на левый берег реки в район текстильной фабрики, во-о-о-н туда, где высится фабричная труба, - показал он на город...
      Назначив комбату час встречи, Мешков уехал, а мы повели роты в указанном направлении.
      В полдень батальон занял исходный рубеж для наступления, который проходил по территории фабрики. В одном из цехов мы со Стольниковым наткнулись на огромные барабаны с узорным шелком. Красноармейцы деловито отрывали большие куски и, сняв сапоги или ботинки, наматывали шелк на распухшие ноги взамен истлевших грязных портянок.
      - Сколько народного добра пропадает! - с досадой махнул рукой Стольников. - Надо бы взять под охрану.
      "Надо, конечно, надо, - мысленно соглашаюсь я. - Но возможно ли уберечь это добро в обстановке, когда город переходит из рук в руки? Пойдут красноармейцы в атаку, и снова некому будет охранять продукцию".
      В этот день наступление так и не началось. Противник, заметив, видимо, оживление на левом берегу реки, во второй половине дня открыл такой ураганный огонь из минометов и орудий, что люди не могли и носа высунуть из укрытий.
      Едва обстрел стих, возобновилась подготовка к атаке. Полковник Мешков с командирами батальонов ополченцев и нашим комбатом долго отрабатывал по карте и на местности порядок атаки. Возвратившись под вечер в батальон, Грязев объявил, что атака начнется на рассвете.
      Скрытно выведя командиров рот на берег реки Вопь, он на местности уточнил задачи и показал направление атаки батальона и его соседей. Нам предстояло во взаимодействии с батальонами московских ополченцев форсировать реку, атаковать противника, закрепившегося в районе железнодорожной станции, и к исходу дня выйти на реку Песочная. Командир батальона сообщил, что на главном направлении вдоль шоссе Вязьма - Ярцево наступают части 38-й стрелковой дивизии.
      Показывая Воронову направление атаки его роты, Грязев предупредил, чтобы после захвата железнодорожного переезда он совместно с первым батальоном ополченцев воспрепятствовал подходу резервов противника с севера. С удивлением присматриваюсь к Сергею. Он заметно изменился. Обычно замкнутый и невозмутимый, он выглядит сегодня оживленным, улыбчивым. Указания комбата слушает с подчеркнутым вниманием, часто задает вопросы, высказывает свое мнение. Чувствуется, новое назначение его окрылило.
      Нашей и второй роте лейтенанта Самойлова комбат Грязев приказал наступать непосредственно на железнодорожную станцию. Левее нас должен был действовать второй батальон ополченцев.
      Заканчивая рекогносцировку, Грязев предупредил, что атака должна быть стремительной, иначе противник успеет увести скопившиеся на станции железнодорожные составы. Он предупредил, что до начала наступления нужно навести штурмовые мостики через Вопь и во время артподготовки переправить роты на правый берег.
      Пока было светло, бойцы старались найти местечко поспокойнее, чтобы написать родным.
      После отъезда из училища я послал домой всего одно письмо, в котором обещал приехать в июле в отпуск. Но июль уже кончается, и провожу я его совсем не так, как мечтал. Многим хотелось поделиться с родными, да разве обо всем напишешь!