Все можно пережить, кроме старости. Глядя на желтеющее отражение в зеркале, переживаешь, психуешь. А психуя, стареешь. Старея, психуешь. Замкнутый круг превращается в прямоугольник, а тот в свою очередь, в гроб. Хотя, казалось бы, старость — это естественно! Согласитесь: ребенок, появившись на свет, тотчас начинает стареть, держась за родительский пальчик, делает первые шажки по дороге на кладбище. Разве не так? Беда в том, что старость, как любая болезнь, вечно не во время.
      Рассмотрим симптомы. Как обычно, взлетел без лифта на девятый этаж вдруг ноженьки раз, и подкосились. На банкете привычно тяпнул фужер очнулся в больнице! Племянника пять раз вверх подбросил, четыре раза поймал. В глазах потемнело, в мозгу молния! Хотите того или нет — началось знакомство с внутренними органами. Оказывается, они у вас есть! При ближайшем знакомстве, почки, печень, сердце, желудок — препротивные органы!
      Недавно мог любую раздеть, если не руками — глазами троих разом, запросто! А тут на тебе — глаза выше коленок нет сил поднять, даже мини-юбочку не осилить.
      Невольно начинаете обходить зеркала. По латыни диагноз — зеркалобоязнь. Вчера еще после ночи с женщиной — на щеках румянец! И вдруг по утренним складкам лица можно вычислить то, что вам снилось. С каждым днем кожи становится все больше и больше. Или вас все меньше и меньше.
      Как же бороться с неожиданной старостью? Люди пытаются натянуть кожу, стянув попку и личико, вставить новые зубы, глаза, волосы, сесть на диету, во всем себе отказать. В итоге продлевают мучения старости, а финал, царствие вам небесное, одинаковый.
      А если готовиться к старости загодя? Чтобы она не застала врасплох? Чем раньше начнете стареть, тем процесс безболезненней.
      Дамы и господа! Старейте заблаговременно!
      Конечно, тяжело с утра задыхаться, когда тебе тридцать пять! А вы постепенно. Работайте над собой, работайте! Прошли метров сто, к стеночке прислонились, задышали глубоко и неровно. Уже через месяц собьете дыхание, овладеете в совершенстве одышкой. Настройтесь на философский старческий лад: зачем бежать, когда можно идти? Лучше чем идти только стоять. А постояв, почему бы не лечь? Из физики помните? Любое тело стремится занять устойчивое положение — лечь пластом.
      Следите за походкой — тяните ножку, шаркайте, господа! Поначалу, правда, звук мерзкий, но постепенно привыкните, вслушайтесь: ш-ш-ш… Чем не морской прибой? Кто никуда не спешит, тот никогда не опоздает.
      Старикам нельзя есть соленого, сладкого, вкусного. А чем больше нельзя, тем сильней хочется. Селедочка с луком снится как ананас в сметане. Но врач сказал вам: нельзя! Мало того, что организм на голодном пайке, так еще от злости желчь вырабатывается, бьет ключом! Отчего старики желчные? Оттого, что ничего нельзя, а хочется! По нашей методике надо от всего отказаться заранее, пусть врачи локти кусают — им отнять у вас нечего!
      Дамы и господа! Не хочется бередить, но когда мужчина после пятидесяти внезапно заглохнет в постели — это горе, поверьте, не одного человека. Причем, согласитесь, конфуз. Вчера еще вытворял чудеса, а тут фальстарт за фальстартом! Кое-кто из настоящих мужчин к утру вешался. Если вы человек предусмотрительный, не разумно ли завязать с этим делом заблаговременно? Нет, не в пять лет, а, скажем, в тридцать! Лишите ли вы при этом себя удовольствия? Безусловно. Но зато не грозит боль утраты. Взвесьте все за и против! Что хуже: известись, потеряв, или не тужить, не имея?!
      Морщинки! О, эти первые ласточки старости, прочертят лицо, никакой крем и массаж их не скроет. Особенно переживают дамы. Было наливное яблочко, стало печеное. Морщитесь загодя. Щурьтесь, кривитесь, жмурьтесь на все подряд. Благо жизнь наша для этого только и создана.
      Короче, кто мудр с ранних лет, живет не сегодняшним днем, а в упор смотрит в будущее, тот старости не боится. Потирая ручки, он ее ждет. Гарантирую, в пятьдесят у вас будут те же болезни, как у тех, кто ни в чем себе не отказывал. Но зато у них все неприятности впереди, а у вас они сзади. Окружающие будут думать, что вам где-то под семьдесят, а вам всего сорок пять! Ловко вы их обманули! Поверьте: жизнь пройдет безболезненно, вы даже ее не почувствуете!

      — Простите, кого хороните?
      — И не говорите! Сергея Дубинина! Художник. Сорок пять лет и вдруг ни с того, ни с сего — бац! Такое горе!
      — Примите соболезнования. Простите, я могу обратиться с просьбой?
      — Сейчас? Тут?
      — Вы не поняли. Плачьте, убивайтесь, ни в чем себе не отказывайте! Нам бы подснять несколько крупных планов и звук.
      — Не понял…
      — Я корреспондент телевидения. Вот удостоверение. Левее от нас… Не оборачивайтесь. Хоронят Кувалдышева из мэрии, ну вы знаете…
      — А при чем тут мы?
      — Вечером по ЦТ репортаж с похорон. Человек столько сделал для города, но много официальных лиц, поэтому ни воплей, ни слез. Сухо, не по-людски.
      — Так чем могу помочь?
      — Надо показать, что для города это большая потеря, понимаете? А когда зрители видят — у гроба убиваются, всем ясно — хороший человек. Если нет — член Политбюро. Поэтому я бы хотел в похороны Кувалдышева вставить несколько крупных планов ваших похорон, вон у вас что творится! Конец света!
      — Не понял. Плачем мы, а в гробу тот. Кто из них умер?
      — Оба! Но телезрители увидят, как люди переживают потерю Кувалдышева.
      — То есть, в гробу наш Сережа, а мы рыдаем, потому что умер Кувалдышев?
      — Да нет, вы своим потом объясните. На экране будет несколько кадров, где вы не можете пережить потерю Кувалдышева. А на самом деле вы плачете как будто над своим горем.
      — Что значит, «как будто»?
      — Оговорился. Я же не прошу вас отойти от своего гроба, подойти к соседнему! Просто несколько крупных планов. Слушайте, это, наверно, вдова. Третий раз в обморок лицом в грязь. Великолепно! Такой кадр пропадает!
      — Слушайте, вы в своем уме! Мы что, плакальщики, рыдать на чужих похоронах?! Все знают, что мы хороним Сережу, и вдруг вечером по телевизору вдова увидит, что, оказывается, она хоронила не мужа, а Кувалдышева!
      — Согласитесь, лучше рыдать на похоронах чужого мужа, чем своего.
      — Но умер-то ее муж!
      — И слава Богу! Я прошу только об одном — дайте подснять крупно ваше горе! Вы же не прикидываетесь?
      — Нет.
      — Все честно: вы плачете, вас снимают.
      — Но вы хотите, чтобы мы рыдали над Кувалдышевым!
      — Мне на него вообще плевать! Но меня просили показать, какое горе!
      — Ну так и снимайте их горе.
      — Разве это горе? Лица официальные, как на собрании. Вы бы хотели, чтобы над вашим гробом стояли с такими физиономиями?
      — Я не умер!
      — Конечно. Когда видишь такие постные рожи, умирать не хочется! Так мы договорились?
      — Отстаньте! Задурили голову. На душе было так тяжело, теперь черте что! Никаких крупных планов! Кувалдышев там, мы тут. У каждого своя компания!
      — Вон у вас женщина ревет белугой! Какой звук! Кто она?
      — Мать покойного!
      — Ах как она… Ладно, иду вам навстречу. Запишем только звук. Лица их, звук ваш. По звуку никто не узнает, кто над кем рыдал. Давайте прикреплю микрофон. Бегите, а то у ваших слезы кончатся!
      — Какой вы… Ничего святого!
      — Работа такая.
      — …А когда репортаж?
      — Сегодня где-то в 22.45 по второй программе.
      — Выходит, все увидят, как хоронят его, а звук на самом деле наш.
      — Опять! Никто не узнает!
      — Обидно. Все-таки звук — это память. На поминках поставили бы кассету и будто Сережа с нами.
      — Ради Бога! Кассету я дам!
      — А как докажешь, что плакали именно мы? Я не могу сейчас подойти к родным и сказать: плачьте за двоих, нас записывают для чужих похорон!
      — Да, это бестактно.
      — Слушайте, у вас в конце титры будут: ну там оператор, режиссер, редактор, звукорежиссер…
      — Конечно.
      — Чтобы все было честно, дайте в конце наши фамилии, сейчас запишу. Только не вздумайте писать: плакали такие-то… Просто напишите: съемочная группа благодарит таких-то. А я своим объясню, что это мы и есть.
      — Как скажете.
      — Вот список.
      — Учтите, дубля не будет. Сами понимаете, второй раз хоронить никто никого не будет. Поэтому убивайтесь с полной отдачей, как будто видите его в последний раз.
      — Не беспокойтесь! Такого горя вы еще не видели! Серегу так любили, второй раз хоронить не придется.

      — Люсенька, мы вчера вместе в такси ехали после презентации, я к вам не приставал?
      — Да вы что, Сергей Палыч, как можно!
      — Анекдоты пошлые не рассказывал?
      — Ничего подобного! Только о литературе говорили.
      — И при этом не хватал вас за разные места ваши?
      — Да за кого вы меня принимаете?!
      — И не предлагал выйти на травку, поиграть в табун лошадей, при этом не ржал по-лошадиному разве?
      — Сергей Палыч, да вы ничего не помните, наверное, были пьяны.
      — Был пьян и не приставал?
      — Ничем!
      — Раньше за мной такого не замечалось! Значит, состарился…

      Звери живут стаями, люди семьями. Кто завел себе жену, деток, кто рыбок, собачек. А все от страха. «Стану помирать, кто стакан воды подаст?» Рыбка, что ли? Но привыкают. Привязывается живое к живому незримыми нитями.
      Нет, кто спорит, бессловесная тварь лучше твари словесной. Никогда поперек не скажет. Ее и ногой пнуть можно в сердцах.
      А когда настроение хорошее, после еды, за ухом почесал — и кошке приятно, и руки вытер.
      Отчего живность, повизгивая, на шею бросается? Жрать хочет. Вот основа привязанности: все хотят жрать. Кто дал пожрать, тот и любимый. И у людей тоже. Малыш всосал любовь к родителям с молоком матери. Всосал молоко и с ним любовь. Любовь — чувство благодарности за кормежку. Говорят, по Фрейду все через секс, а я говорю: все по Павлову через жратву. А после привязанность. После еды. Но привязанность — палка о двух концах. К тебе привязаны, и сам ты привязался. По Павлову у собаки при виде ученого с колбасой слюна выделяется. А у того ученого с колбасой при виде слюней собаки на глазах выделяются слезы умиления. Слезы и слюни висят по обе стороны привязанности.
      А раз привязался ты сам, считай, влип. Терять больно. Чужой, ради Бога! А когда своя жена, сын, собака, рыбешка — жалко. Столько за долгие годы скормлено — и все, никакой отдачи.
      Что с людьми делается! Сосед слег с инфарктом. А потерял-то всего-навсего таксу! Сотрудница пережила вуалехвостку на два дня. Невидимая миру нить. Когда умирают те, к кому привык, что-то обрывается внутри вместе с таксой.
      Меньше потерь — меньше печалей.
      Терять друзей, говорят, большое горе. А у кого нет друзей? Мысль улавливаете? Чужое горе становится своей радостью!
      Если честно, люблю ходить на похороны к незнакомым людям. Грех, конечно, но уж больно приятно! Все в слезах, убиваются, а тебе хоть бы что!
      А дети? Как говорится, у-тю-тю! Сколько это «у-тю-тю» выпьет крови, пока на ноги станет. А встанет, допьет остальное. Наследники. Конечно, наследники, если родителей в гроб вгоняют.
      Возьмем жен. Нет, плюсы есть, кто спорит? На сторону ходить не надо, случайные связи, как говорится, прямо тут на дому. И еда, и постирана. Есть с кого спросить за свою глупость. Удобно. Но потерять жену — такое горе! Соответственно, не иметь жену — такая радость!
      Вы спросите: «кто же пойдет за вашим гробом?» А этого я не увижу, поэтому, извините, плевать.
      А за вами родные, близкие, собаки, рыбки и все в слезах. Плач, рев, лай. Но и вы этот реквием не услышите.
      Верно, Сигизмунд? Куда подевался? Таракан у меня тут один. Неуловимый мститель. Сколько раз тапком бил — все промахиваюсь. Представляете, какой должен быть глазомер, чтобы в день по сто раз промахнуться? Пусть живет…
      Уж не к соседям ли перешел? У них свой есть!
      Ничего, Сигизмунд, вернешься, куда денешься: сколько лет вместе. Интересно, кто за чьим гробом пойдет?
      Сигизмунд, накажу! Ты меня знаешь…

      Марго, добродушная псина черной шерсти с белой полосой вдоль спины жила у Бунькиных пять лет.
      Щенка в ту лютую зиму всучил Юре окоченевший мужик, который трусил рядом с Бунькиным и, клацая зубами, как азбукой Морзе, передавал информацию: «Это уникальная порода «бенгальский тигролов». Их нет даже в Бенгалии, чудом остался один. Отдам с учетом обледенения организма за три тыщи рублей, иначе при вас дам дуба вместе с собакой. Не берите грех на душу.»
      Бунькин прибавил шагу:
      — То, что «бенгальский» — допустим. А чем докажете, что тигролов?
      — Полоса на спине чем не тигровая! А тихий, это с холоду, отогреется — зверь! Клыки, как у слона бивни! Рвет в клочья танк. За три тысячи, ну!
      Крохотный тигролов за пазухой тихо скулил, роняя льдинками слезы.
      Мужик бубнил:
      — При нем ни замков, ни дверей! Заменяет ОМОН!
      Двухмесячный омоновец горестно взвыл и протянул лапку. Бунькин сдался.
      Бенгальский тигролов оказался женского пола. Назвали Марго. Малышка ходила по нужде строго в одно место: на ковер, даже когда его замывали и вешали. Ела Марго все подряд, но на сладкое оставляла обувь. Однако Бунькины прощали ей все и мчались с работы домой, где их ждали, но как! При встрече хозяев ее буквально разрывало от счастья. Вынести мусорное ведро — три минуты туда и обратно, а у Маргоши истерика, будто вернулся после амнистии.
      Словом, купите собаку и поймете, для чего живете на свете.
      Что касается замены дверей и замков на собаку, тут были вопросы. Когда звонили в дверь, Маргоша разражалась чудовищным лаем, чтобы не сомневались: в доме «бенгальский тигролов». Но только вошли — все, ты гость! Маргоша, виляя хвостом, волокла тапки.
      Возможно, Маргоша была незаменима при охоте на тигра. Но проверить не представлялось возможности. Тем более настали нелегкие перестроечные времена. Маргоша вместе с хозяевами плавно перешла с деликатесов: молока, мяса, сыра — на макароны, капусту, хлеб. Однажды удрала, но вечером вернулась с куском мяса.
      — Кормилица наша! — Бунькины тискали собаку. — Может, и правда тигролов?!
      Но такая добыча была большой редкостью.
      Юра, сознавая, что главный добытчик в доме не Маргоша, а он, ломал голову, где и как заработать?! Правда, было два варианта с виду простых, но увы, непосильных. В рэкетиры Юра не проходил по мягкости сердца и мускулов, а Ира стеснялась идти на панель. Других способов заработать на жизнь никто не знал.
      Перед сном Юра, как обычно, выгуливал Маргошу в садике напротив дома. Волоча на поводке горбатого хозяина, неподалеку рыскал чудовищный пес, одной масти с Марго, только белая полоса не вдоль спины, а поперек. Можно было подумать, что животные произошли от одних родителей, только зачаты в перпендикулярных позах.
      Собаки возбужденно обнюхивались, тыча носами в интимные места. Очевидно, так проще узнать, с кем ты имеешь дело. У людей глаза — зеркало души, у собак — наоборот.
      Владелец пса внимательно поглядел на Маргошу:
      — Погодите! У нас с вами одна порода! Морда, окрас! Сука?
      — Она.
      — Боже мой! Однополчане! Где вы были все эти годы! — горбатый раздул ноздри, обнюхивая Бунькина.
      — Вы спутали. У меня «бенгальский тигролов».
      — Сами вы бенгальский тигролов! Вылитый «доберман-мореход». Хотите сделаем бизнес?
      — Хочу!
      Горбатый схватил Юру за рукав:
      — Сейчас за хорошую сторожевую, да еще какой ни у кого нет, можно снять тыщу долларов!
      — Да ну?
      — Точно! Наладим производство щенков…
      Тут пес, заметив пьяного, рявкнул. Рык был устрашающим. Пьяный протрезвел, отдал честь и строевым шагом двинулся в обратную сторону.
      — Хотите, скажу Колумбу «фас»? — предложил горбатый.
      — Не надо! — Бунькин побледнел. — Неужели Маргоша доберман-мореход? Мухи не обидит!
      — Не беда! У Колумба такие гены — с болонкой скрести, получится людоед!
      Маргоша вертелась перед Колумбом как последняя шлюха, строила глазки и попки. Колумба трясло от возбуждения.
      Горбатый закурил:
      — Настоящий мужик. С бабами ласков, к врагам беспощаден. И добросовестный. Три щенка настругаем, минимум! Одного за работу мне, вам остальные! Считайте, три тысячи долларов на ровном месте. Плюс удовольствие вашим и нашим. Пардон, когда у вас течка?
      — Примерно через неделю.
      — Отлично!
      Колумб прислушался и кивнул.
      Собачья свадьба вылилась в эротическую трагикомедию. Но это отдельная история.
      Колумб и Горбатый, содрав за половой акт последние пятьсот долларов, больше не появлялись.
      До родов оставалось два месяца. Маргоша подолгу сидела у окна, будто ждала суженого.
      Юра подкармливал собаку разными вкусностями. То кусочек сыру притащит, то колбасной кожуры принесет. Он нежно гладил Маргошу, задумчиво щупая собачий живот.
      — Ищешь блох? — спросила Ира.
      — Прикидываю, сколько щенков поместится. Если расположить с умом… десять тысяч долларов в пузо влезет запросто.
      — Кроме твоих щенков в животе у собаки внутренности. Вычти их.
      В ночь на шестое июля Маргоша заскулила и приползла к Бунькиным.
      — Ира, к тебе пришли! — набросив куртку, Юра кинулся к двери.
      Через полчаса Юра вернулся с веткой сирени, как молодой отец в роддом за наследником.
      — Сколько? — крикнул с порога.
      — Один!
      — Давай еще, давай, милая!
      К утру набралось четыре щенка, но Маргоша еще стонала и тужилась.
      — Четыре по тысяче долларов, одна Горбатому, три тысячи нам! Собака рожает два раза в год. Четыре тысячи долларов плюс четыре — восемь! А если постараться, по пять щенков — десять тысяч долларов!.. А если рожать ежемесячно… — Бунькин богател на глазах. Ввалившиеся глаза сверкали как доллары.
      Маргоша поднатужилась и родила пятого щенка. Несмотря на кусок колбасы, рожать кого-то еще Маргоша наотрез отказалась. Время шло, щенки открыли глаза, обросли мягкой шерсткой и каждый день устраивали бесплатный цирк, хотя вовсе не бесплатный, потому что все пятеро непрерывно хотели жрать. Чем крупнее становились щенки, тем просторнее становилось в квартире.
      У Иры начало дергаться левое веко.
      Маргоша, поняв, что щенки выросли, заботилась о них меньше. Однажды убежала и не вернулась.
      Прошло два месяца. Пришла пора продавать.
      Бунькин развесил объявления, но звонков не было. Правда, в воскресенье позвонил какой-то заика, но, услышав от Юры, что щенок стоит полторы тысячи долларов, перестал заикаться, матюгнулся и бросил трубку.
      — Как полторы! — У Иры задергался второй глаз. — Это щенок, а не дойная корова!
      — Учитывая, что «доберман-мореходов» в природе практически нет! Кто понимает, тот денег не пожалеет!
      — А кто понимает, кто? Один идиот позвонил и того спугнул!
      Неделю телефон молчал. Юра начал нервничать, чуя недоброе.
      Он орал на жену, когда та куда-то звонила: «Не занимай телефон! Люди дозвониться не могут!»
      Через две недели Юра скинул тысячу долларов и приписал: «доберман-мореход (людоед)». Последовало семь звонков. Людям импонировал «людоед», но смущала необычность породы. Всем хотелось иметь дома убийцу попроще.
      Бунькин кричал в трубку:
      — Их папа Колумб! Эта собака открыла Америку! Если бы не она, ничего бы не было бы: ни Америки, ни Клинтона, ни тебя! Козел!
      Юра бодрился, но мысль о том, что опять влип, червяком копошилась в мозгу, доводя до мигрени.
      Головную боль снимали только ни о чем не подозревавшие щенки. С одной стороны, забавы щенков хоть на время заслоняли сумрак реальности, а с другой стороны, пять непроданных щенков, разоривших семью, напоминали о тщетности попыток выжить в этой стране. Юра то с любовью гладил щенков, то пинал с ненавистью.
      У Ирины помимо век начала дергаться еще и щека.
      Бунькин по вечерам стал уходить со щенком за пазухой и предлагал прохожим собаку, мгновенно снижая цену, переходя с долларов на рубли, опускаясь до символических цифр. Собиралась толпа. И дети и взрослые тянули руки к симпатяге, на лицах проступало человеческое, но вздохнув, прохожие отходили. Еще один рот в доме никто себе позволить не мог.
      Первый щенок, однако, принес полмиллиона рублей. На рынке дерганый парень предлагал желающим урвать счастье в наперстки. Старинная забава, ловкость рук и сплошное мошенничество. Бунькин завороженно смотрел, как парень у всех на глазах оббирает людей за их деньги.
      — Мужик, рискни, по глазам вижу, везучий. Ставлю пятьдесят тысяч, угадаешь — твои.
      Юра знал, что обманут, но деньги были очень нужны. Он зажмурился и угадал. Угадал и второй раз, и третий. Через пять минут карманы были набиты деньгами.
      Тут парень сказал:
      — Ставим по полмиллиона! Угадаешь — твое! Не угадаешь — извини!
      Бунькин собрал волю в кулак, сосредоточился и не угадал.
      — Извини.
      — Держи, — Бунькин протянул щенка, — «доберман-мореход». Продавал по миллиону. Сдачи не надо!
      Пока наперсточник тупо смотрел на щенка, Бунькин смылся.
      Дома Юра вывалил мятые деньги на стол:
      — Одного пристроил!
      Иринины щеки впервые за последнее время порозовели.
      Второго щенка Бунькин всучил ночью в парадной под угрозой ножа пьяному за сто тысяч. Больше у мужика не было.
      Третьего Юра подкинул в открытое окно на минуту оставленной «вольвы».
      Осталась пара щенков. Придурок и Жулик. Первый все время чему-то радовался как ненормальный, второй таскал то, что плохо лежит.
      Ирина молча ела геркулесовую кашу из одной миски с доберманами и сразу ложилась спать.
      У нее дергалось все, кроме ног.
      Бунькин устроил засаду возле детского сада. Обросший Юра спускал собаку, и дети, клюнувшие на щенка, с ревом валились на землю, требуя купить! Родители, ругаясь, волокли ребятишек в сторону.
      Только одна миловидная женщина не смогла отказать дочке, сунула ей щенка: «Не будешь есть кашу, выгоню обоих!»
      — А деньги?! — возмутился Бунькин.
      Миловидная сплюнула: «Скажи спасибо, что взяли, ведь пошел бы топить, бандитская рожа!»
      Дома Юра нашел лежащую пластом Иру. Она смотрела в потолок и почему-то не дергалась.
      — Ты живая? — спросил Бунькин.
      Ирина не отвечала.
      — Раз не разговаривает, значит живая!
      Юра тоскливо обвел глазами ободранную, обосранную щенками квартиру, лежащую трупом жену, глянул на жуткое отражение в зеркале и, перекрестившись, пошел к речке.
      Юра вылил в консервную банку пакет молока, скормил Жулику шоколодку, поцеловал и швырнул в воду.
      Бунькин упал лицом в песок, чувствуя себя убийцей. Через минуту что-то ткнулось в голову. Мокрый Жулик, отряхиваясь, сыпал песком в глаза.
      Бунькин прижал щенка к груди, поцеловал и, зажмурившись, швырнул в реку подальше.
      На этот раз силенок Жулику не хватило. Поняв крохотным мозгом, что это не игра, он взвыл детским голосом, что означало одно — «помогите!». Сработал инстинкт. Не раздумывая Юра бросился в воду и вытащил полуживого щенка. Тот икал, закатывал глазки, цепко хватая Юру лапками, не веря, что спаситель хотел утопить.
      Бунькин плакал скупыми слезами, Жулик слизывал горячим язычком слезы с небритой щеки.
      И тут послышался жалостный вой. В воде барахталась чужая собака, взывая о помощи. И опять в Бунькине сработал чудом не угасший инстинкт, он полетел в воду за вторым псом. Это был кокер-спаниель, судя по дорогому ошейнику, из хорошей семьи.
      В это же самое время Ира, лежавшая дома пластом, вдруг вскочила. Долгожданная тишина резанула слух. Она оглядела пустую без щенков комнату и зарыдала.
      — Он утопил Жулика! Зверь!
      Тут распахнулась дверь, вошел мокрый Юра. Ира с ходу влепила мужу пощечину: «Убийца!»
      Бунькин отшатнулся, щенки грохнулись на пол.
      Ира схватила Жулика и расцеловала.
      — А это кто?
      Юра прочитал на ошейнике «Арамис» и получил вторую пощечину.
      — Псарню устраиваешь!
      Юра выругался:
      — Топишь — плохо, спасаешь — еще хуже! Пятерых кормили, а тут всего два! Посчитай выгоду!
      Вечером, похлебав из одной миски, уселись все четверо у телевизора.
      Дикторша читала по бумаге: «Передаем объявления. Пропал кокер-спаниель по кличке Арамис. Просьба вернуть за вознаграждение. Телефон 365-47-21».
      Бунькин умудрился, подпрыгнув, схватить карандаш, чмокнуть в щеку жену и при этом записать телефон на обоях.
      Юра набрал номер, откашлялся: «Вы потеряли собаку по имени Арамис? Хотите получить за вознаграждение? А сколько… Сколько я хочу? Бунькин задохнулся. Откуда он знал, сколько он хочет? — Три… тысячи… долларов!»
      В трубке вздохнули. Юра хотел выпалить: «В смысле три тысячи рублей!», но мужской голос произнес: «Совсем оборзели. В девять у метро «Маяковская»!
      Через час Юра ворвался в дом:
      — Ирка! Три тысячи долларов за одну собаку! Бизнес есть бизнес!
      И Бунькины отправились в круиз вокруг себя! Наелись, напились, приоделись всласть! Ира перестала дергаться, похорошела. Они ходили взявшись за руки и без причины смеялись. Прохожие говорили с завистью: «Гляньте! Рэкетир с проституткой!»
      Но в понедельник около часу дня доллары кончились.
      Два дня Юра молча курил оставшиеся дорогие сигареты. На третий день оделся и ушел с мешком.
      Вернулся за полночь еле живой и вывалил из мешка двух псов. Они без устали лаяли, кидались на дверь.
      — У кого ты их взял? — испугалась Ира.
      — Завтра по телевизору узнаем, у кого.
      Но по телевизору накиких объявлений о пропаже собак не было. И на следующий вечер. И всю неделю.
      За это время Бунькин приволок еще пять собак. Итого в доме их было восемь, с хозяевами — десять. От лая Ира оглохла. Плюс к тому всех надо было кормить и выгуливать.
      — Скоты, — психовал Бунькин. — Пропала любимая собака, а им хоть бы хны! Не люди — звери!
      У Иры опять начал дергаться левый глаз. Юра чувствовал, она скоро сляжет, скорей всего, навсегда. Он всячески избегал в разговоре резких выражений типа: бизнес, выгода, прибыль, деньги… Сам кормил и выводил псов на улицу. Соседи шушукались: «Без спроса собачью гостиницу устроили!»
      В воскресенье вечером в дверь позвонили. Озверевший Бунькин матерясь про себя, распахнул дверь.
      Дама в роскошной шубе с таксой в руках улыбнулась: «Мне сказали, у вас гостиница для собак! Я на неделю еду в Париж. Возьмите Лизоньку, только учтите, ест мясо парное, спит под одеялом и с соской. Пятьсот долларов хватит?»
      Юра кивнул, вернее, у него чуть не отвалилась башка.
      — Завтра зайдет подруга, жена дипломата, у них сенбернар. На две недели. Собака сложная, так что заплатит дороже. До свидания!
      Бунькин уставился на доллары, как эскимос на Коран. Собаки сбились в кучу вокруг таксы и сплетничали.
      Юра очнулся и кинулся трясти полуживую супругу:
      — Что я говорил! Собачий бизнес — это настояший бизнес! Оказывается, все рассчитал правильно! Открываем гостиницу «Собачья радость Бунькиных»! Псина не человек, за нее никаких денег не жалко!
      Собаки дружно задрали хвосты, судя по всему, предложение было принято единогласно.

      Торговец орет:
      — Лучшее средство от тараканов! Голландский порошек «Индекстайм»! Уничтожает тараканов и прочую нечисть в радиусе двадцати метров! К утру горы трупов! Если у вас нет тараканов, купите «Индекстайм» и у вас никогда их не будет!»
      — Скажите, на самом деле надежное средство?
      — Надежно, как смерть! За три дня сорок пять покупателей — и ни один с претензиями больше не появлялся!

      Старый одинокий волк, прокашлявшись, завыл на Луну. Дотого жалостно прозвучало, что сам волк уронил слезу и она, жгучая, продырявила снег. От одиночества завыл он пуще прежнего, сердце сжалось. Чем тоскливее выл, тем сильнее болела душа. А чем больше страдала душа, тем тоскливее выл. До того довылся, бедняга, встал в горле ком, ни туда, ни сюда. Не вздохнуть и не взвыть, хотя хочется.
      И тут вдали чей-то вой. Рванул старый на звук.
      Что вы думаете? Сидит на поляне молодой, еще толком не стреляный волк и воет себе на Луну. Причем воет, сопляк, неверно, зато от чистого сердца. Хотел старый волк проучить наглеца, да заслушался. У молодого одинокого волка тоже, видать, накипело. Душу старому растревожил, он подсел к молодому и взвыл о своем. До чего слаженно получилось, вы не поверите! Старый волк взял низко басом, молодой взвился тенором. Жаль, вы не слышали. Словно два Паганини на Луну воют.
      В морозной ночи далеко звук разносится. Тут еще один одинокий волк подоспел. За ним следом еще. И еще…
      К полуночи на поляне до сотни одиноких волков собралось, кругом сели и без дирижера, но строго в гармонии завели волчью песнь.
      Представляете: один волк на Луну воет — мурашки по коже обеспечены, а тут почти сто! Перемножьте мурашки — жуткая цифра получится! А волки дуреют, завывают по-черному, в полную пасть. Симфония «Вой минор»!
      Хотя в душе всем обидно, если по-честному. Казалось каждому: одинок я, как никто, и вой мой единственный, неповторимый. Оттого и одинок, что второго такого на земле не сыскать, чем, тоскуя, гордился. И тут на тебе — сто штук и вой у всех практически одинаковый. Ощущение, будто ограбили, индивидуальность средь бела дня сперли. А с другой стороны, одному разве воется так, как в хорошей компании?!
      Почему мужики в одиночку напиваются в хлам, а как за столом сойдутся, сразу петь и заслушаешься!
      Когда воешь один, лишь тоска навевается, жалеешь себя, жалеешь, пока не возненавидишь себя окончательно. Тьфу!