(В темноте один человек налетает на другого)
      — Ой, кто здесь?
      — Поосторожней! Вы здесь не один!
      — А что вы здесь делаете в темноте?
      — Рисую. Я ночной художник.
      — Первый раз слышу про ночных художников. Что можно рисовать ночью?
      — Я ночнист. Маринисты рисуют море, ночнисты — ночь.
      — Ой! Вы женщина!
      — С чего вы взяли?
      — Я наткнулся на женскую грудь!
      — При всем вашем желании вы не могли на нее наткнуться!
      — Вы тут не один?
      — Один. А вот вы с кем, не знаю!
      — Разве это была не ваша грудь?
      — Была бы моя, я бы сказал «моя», а это не моя!
      — Простите, показалось. Темно. А можно взглянуть на картину?
      — Взгляните.
      — А где?
      — Что вы шарите по мне! Грудь свою ищите?
      — Картину вашу. В темноте ни черта не разберешь!
      — Давайте руку. Чувствуете рамку?
      — Да.
      — То что внутри, — картина. Осторожней!
      — Ага… Очень… Очень хорошая картина у вас получилась, я чувствую. Особенно вот это место! А почему такая маленькая?
      — Я рисую маленькие. Принципиально. Эту работу я назвал «Ночь номер шестнадцать». Красиво?
      — Эффектная картина, ничего не скажешь. Простите, я вам на ногу наступил.
      — Ничего, пустяки. Тем более, ни на какую ногу вы мне не наступали.
      — Значит, тут еще чья-то нога?
      — Да успокойтесь вы! Никого нет!
      — Чертовщина! Женская грудь не ваша, нога не ваша! Что же тут ваше?
      — Но согласитесь, картина получилась?
      — Жаль маленькая!
      — Могу продать. Сегодня мне как никогда удалось передать глубину ночи.
      — Да, очень на ночь похоже, один к одному. Но хотелось бы пару звездочек в углу.
      — Зачем это?
      — Знаете, эта кромешная тьма, мрак, — надоело! Хочется чего-то такого… А когда звездочка в углу, на душе светлей, что ли. Ну что вам, ночнисту, стоит пару звездочек для меня!
      — С какой стати я буду переделывать работу!?
      — Я доплачу! Ну хоть одну вот такусенькую звездочку, я же не прошу много, одну плесните и уже веселей!
      — Я не ремесленник! Вы захотели, и я тут же раз-раз!? Вы попросили бы Леонардо да Винчи, чтобы он Джоконде родинку на щеке пририсовал? Вот именно! А вы не видели, может, моя картина не хуже! Давайте будем уважать друг друга, несмотря на темноту.
      — Я вас уважаю! Просто в темноте вы это не чувствуете! Но на вашем месте я бы пару раз капнул серебряной краской в углу. Нечаянно. Я доплачу!
      — Вы ничего не понимаете! Я ночнист! Рисую только то, что есть на самом деле! Никакого очковтирательства! Сейчас ночь. Не видно ни зги! Вы что-нибудь видите?
      — Ни зги!
      — И у меня на картине ни зги! Все сходится! То есть, сама жизнь! Возможно, когда туча уйдет, звезды высыпят, тогда, я, как честный ночнист, отображу действительность. Причем, у меня звезд будет ровно столько, сколько на небе! Ни больше и не меньше!
      — Хорошо. Покупаю, то что есть.
      — «Покупаете!» А я, может, не продам!
      — Почему?
      — Вы мне не нравитесь!
      — Глупости! Как я могу вам не нравиться, когда темнота! На свету я бы еще мог кому-то не понравиться, а в темноте, вы меня извините! В темноте легче понравиться, потому многие предпочитают темноту прочим временам года.
      — Зато на свету вы бы никогда не позволили себе грязные намеки на мою якобы женскую грудь! Уберите руки!
      — Вас никто не трогает! Оставим в покое женскую грудь! Забудем о ней! Давайте картину, покупаю то, что есть. Повешу на стену, думаю, ночью она будет смотреться неплохо. Сколько вы за это хотите?
      — Если бы вы видели этот щедевр…
      — Учтите, я его не вижу. С учетом этого хотелось бы подешевле…
      — Так! Одно из двух: или мы доверяем друг другу, или хотим обмануть!
      — Конечно хотим… доверяем!
      — Так вот за этот маленький шедевр я хотел бы…
      — Я, кстати, предпочитаю большие шедевры. Знаете, если уж приобретаешь шедевр, хочется побольше. А когда маленький, это уже не шедевр, а я бы сказал «шедеврик»… Ой! Что там сзади?
      — Опять грудь?!
      — Нож!
      — Да это сучок! Там дерево!
      — Ну и сучки у вас ночью! Ужас! Говорите быстренько сколько, и я побегу, пока не зарезали…
      — Шестьдесят!
      — Так и думал, что вы скажете «шестьдесят». Хотя никогда не покупал шедевры по ночам. Сорок!
      — Так и знал, что вы скажете «сорок»! Сразу видно, никогда не покупали ночью настоящие шедевры! Пятьдесят!
      — Держите.
      — Что это?
      — Деньги!
      — Вы меня не обманываете? Тут темно. Уже трижды надували. Сунут какие-то бумажки, а сами хвать шедевр и бежать! Здесь ровно пятьдесят тысяч?
      — Не меньше. Две бумажки, минимум по двадцать пять!
      — Держите картину.
      — Жаль маленькая!
      — Зато шедевр!
      — Надеюсъ. А то знаете, заплатить ночью неизвестно за что полсотни не хотелось бы!
      — Да и мне получить в темноте за шедевр две каких-то бумажки не очень приятно! Надеюсь на вашу порядочность!
      — А в темноте больше надеяться не на что!
      — У меня есть спички. Посветить? Все сразу станет ясно.
      — Не будем портить эту чудную ночь.

      — А сколько стоит эта шапка?
      — Сто пятьдесят.
      — А в том магазине такая же триста пятьдесят.
      — Не торгуйтесь. Эта последняя.
      — Но почему в том магазине дороже, чем у вас? Шапка хуже? Или мех другой?
      — На ярлыке написано сто пятьдесят, и я не продам и на рубль дороже!
      — Ничего не понимаю. Вроде нормальная меховая шапка, а стоит дешевле. Из кого она? Чей мех?
      — Государственный.
      — Понимаю. Зверя самого как зовут?
      — Вам-то что? Нравится — берите! Надоели! «Почему дешевле, какой зверь?» Выродок!
      — Кто?
      — Шапка из меха выродка. Понятно?
      — Ах это выродок… так вот он какой! То-то я вижу знакомое что-то… а в жизни на кого похож?
      — На выродка и похож. Говорят, вроде помесь выдры с диким кабаном.
      — Вот это да! Так он, собственно, что… хрюкает или плавает?
      — Плывет и хрюкает. Копыта, плавники, клыки, крылья, рога, хвост. Такого куда ни кинь — выживет! Ну что вы! Выродковые шапки на экспорт идут.
      — А что ж они такого зверя сами не могут вывести?
      — Нет. Для выродка нужны определенные условия. Они только у нас.
      — А им слабо создать условия получше?
      — А ему надо, чтоб похуже. В хороших условиях выродок не размножается, гибнет. А когда все плохо, он только сил набирается, мех густеет.
      — Героический зверь.
      — А вы думали? В поисках корма по горам лазит, ныряет, по болоту на брюхе сколько хош проползает. Пищи нет, так он камень грызть может, нефть усваивает, при этом мочится чистым бензином!
      — Ай да ученые! Кого вывели!
      — А вы думали! Вот здесь все написано: пуленепробиваемый, противоударный.
      — В смысле бьешь, а ему хоть бы что?
      — А что ему сделается? Вот идете вы в этой шапке, дали вам по башке, — вас нет, а шапке хоть бы что! Выродок!
      — А мордашка симпатичная?
      — Когда поест, — да. Зато приручается быстро. Из рук ест.
      — Что ест?
      — А что дадут. Прямо из рук. Ну, а как все съест, за руку принимается. Я ж говорю, ручной зверек!
      — А отчего волос жесткий и не гнется совсем?
      — У него все время мех дыбом.
      — Почему дыбом?
      — Жизнь у него такая!
      — А размножается как?
      — Размножается делением.
      — И что он делит?
      — Что есть, то и делит. Найдут корку или кость и делят, рвут друг друга на части!
      — Нет, я спросил, как они размножаются?
      — Господи! Я ж вам говорю: делением! При дележке они друг дружку рвут и их больше становится. Как у ящерицы. Ей хвост оторвешь, у нее новый вырастает. И у выродка. Хвост оторвут, а через полчаса хвост до целого выродка вырастает. И так любой орган.
      — Ничего себе! То есть, чем меньше того, чего делить, тем их больше становится?!
      — Ну да! Я ж говорю: ценный зверек! Берете шапку? Последняя! Вон народ уже косится. Начнут делить, — разорвут.
      — Можно примерю? Ну как?
      — Натяните поглубже. Чего она над головой зависает?
      — Да волосы чертовы, как не укладываю, все время дыбом! Жизнь, сами знаете…

      Почему я так выгляжу? Потому что легко переношу невзгоды. Научился переносить…
      Помню первую в жизни неприятность. Родные за меня тогда страшно беспокоились. А я только нижнюю губу прикусил!
      Помню потом годик: беда за бедой, удар за ударом, — но я только зубы стиснул покрепче!
      И снова неудачи! Казалось бы все! Предел! А я челюсти сжал вставные и ни звука!
      И тут опять! Кругом плохо! И просвета не видно! Другой бы в петлю, а я сдавил спокойненько десны и шизу! Шизу, как ни ф шом ни фыфало!

      — Все собрались?
      — Вроде все, — сказал пегий волк, задвигая засов на воротах овчарни.
      — Ну, что ж, кворум есть! — сказал вожак и облизнулся присутствующим. — Товарищи! Волки и овцы! Давайте наконец поговорим откровенно, как говорится, положа лапу на сердце! Надо признать, долгие годы осуществлялась неверная практика. Говорили, что, мол, волки сыты и овцы целы! А было ли так на самом деле? Нет, товарищи! Драли овец у всех на глазах! Однако никто из овец не нашел в себе мужества честно сказать: «Доколе?!» Увы, все молчали! Да, в приличном обществе во время еды не разговаривают! Если ешь ты. Но когда едят тебя, высказываться можно. И нужно! Пора назвать вещи своими именами. Думаю, выражу общее мнение, если скажу: «Не могут волки быть сыты, пока овцы целы!» Это очковтирательство, простите за прямоту!
      Ну, что притихли? Нечего сказать, уважаемые овечки? А волки почему молчат? Ягнятами прикидываются? Учтите, пока не обсудим наболевшие проблемы, никто отсюда живым не уйдет! Так что прошу поактивнее.
      Старый баран заблеял: «Можно мне?»
      — Пожалуйста! — сказал вожак. — Поприветствуем товарища! Только говорить начистоту! Критикуйте, не взирая на лица. Я отвернусь, чтоб не смущать.
      — Товарищи! — заблеял старый баран, — как только что правильно заметил уважаемый волк, — сейчас не те времена! Даже не уверен, времена ли? Сколько можно есть друг друга? О каком увеличении поголовья может идти речь, когда рождаемость одних за счет загрызаемости других?!
      — По-моему, это резонно! — сказал вожак. — Отлично сказано! Что ж вы раньше не мычали, не телились?!
      — Так раньше нас ели молча, не предлагая высказатъся, — старый баран вздохнул.
      — Слава богу, все это в прошлом, — сказал вожак. — Что там за крик?
      — Овцу задрали, — сказал кто-то.
      — Кто задрал?! Я спрашиваю: кто посмел задрать овцу во время собрания?
      — Ну, я задрал. Нечаянно, — сказал одноглазый волк. — Она первая начала. Я защищался.
      — Все слышали? — вожак одобрительно кивнул головой. — Волк нашел в себе мужество сказать «Это сделал я!» Вот пример самокритики! Поняли овцы, как надо теперь себя вести? Если кто-либо из вас нечаянно кого-то загрыз или задрал, — не надо замалчивать! Выйди и честно скажи! Увидите, вам сразу станет легче! Одноглазый, тебе стало легче?
      — Намного! — одноглазый икнул.
      — Поймите вы! — сказал вожак. — Только так, называя вещи своими именами, мы пойдем бок о бок вперед, при этом честно глядя друг другу в глаза! А сейчас сделаем небольшой перерыв. Желающие могут перекусить. Прямо тут. После перерыва обсудим положение с бараниной. Пусть она поделится своими соображениями…

      Летит гусь, а сверху на него ястреб заходит и кричит:
      — Куда, жирненький, путь держим?!
      — Да вот холодать стало, пора, значит, в эту… в Индонезию…
      — И что вас всех в Индонезию тянет?! Пятый гусь, и все в Индонезию! Ну что вы там в этой Индонезии не видели?! — хрипел ястреб, пикируя сверху на гуся.
      — Да, — подумал гусь. — Ну, а что, собственно, я в этой Индонезии не видел? Да, похоже, и не увижу в этом сезоне… Индонезию! Ястреб прав. Ему сверху виднее…

      Старый паук лежал в гамаке паутины. Бедняга не спал пятые сутки. Его мучили чудовищные мигрени, от малейшего сотрясения паутины в мозгу вспыхивал красный огонь. Наконец, паутина застыла неподвижно, словно повисла над вечностью. И голова, слава богу, начала проходить.
      Вдруг зажужжало в правом углу, паутина качнулась, и в мозгу паука начался пожар.
      — Проклятье! Убью! — паук со стоном разлепил правый глаз, тот что ближе к источнику шума. В нескольких сантиметрах в паутине билась молодая здоровая муха. Боль в голове стала невыносимой.
      — Не тряси! — прошептал паук. — Умоляю, мерзавка, не двигайся! Распутаю, отпущу, только не тряси! — Паук заковылял сверху вниз, туда, где запуталась муха.
      Увидев огромного паука, муха забилась в истерике:
      — Убивают! На помощь!
      Молния ударила в мозг паука, голова раскололась:
      — Успокойся! Боже мой! За что эти муки! — паук с трудом двигал непослушные лапы в сторону мухи.
      — Не подходи! Не трогай меня! За что, боженька?! — заходилась несчастная муха.
      — Что ж я тебе сделал плохого, сволочь ты моя, — рыдал старый паук. Не тряси!
      — А я что тебе сделала?! Помогите! — муха визжала как резаная и билась в паутине, словно рыба в сетях.
      Наконец, ослепший от боли паук лапой коснулся жужжащего тельца: «Сейчас, сейчас будет хорошо… развяжу, улетишь к чертовой матери…»
      Прикосновение паука прибавило мухе страха и сил, она извернулась всем телом, взбила в паутине такую волну, что мозг паука лопнул. Конвульсивно сжав муху, он вместе с ней рухнул вниз. По дороге у мухи произошел разрыв сердца.
      Так и упали на пол, мертвые оба, навечно обнявшись. Ничего так не сближает, как общая беда.

      Овчарка была молодая и наглая. Пудель старый, из хорошей семьи. Летом они жили рядом на соседних участках. Однажды, когда собак выгуливали в поле, овчарка ни с того ни с сего кинулась на пуделя и, пока не разняли, жестоко трепала его, причем на глазах симпатичной болонки. Старый пудель, зализывая раны, поклялся отомстить.
      Через два дня овчарка покусала ребенка. Ее привязали около дома, посадили на цепь. Она могла как угодно лаять, рычать, но дотянуться, укусить — фигушки!
      Когда хозяева были на работе, старый пудель спокойненько перешел на соседний участок. Овчарка, облизнулась, мысленно жуя пуделя, зарычала и метнулась вперед, но упала, подсеченная цепью. А пудель невозмутимо шагал по чужому участку, делая вид, что не видит овчарку в упор. Обошел клумбу, обнюхал поленницу, подумал и, подняв ногу, окатил дрова. Оскорбленная до глубины души, овчарка зашлась в жутком лае, пытаясь выпрыгнуть из ошейника. А пудель, как ни в чем ни бывало, подошел к кусту роз, понюхал и опрыскал его. После чего снова понюхал и довольный, двинулся дальше. Овчарка взвыла так, будто ее режут. Пудель, как интурист, прогулочным шагом продолжил осмотр. Боясь что-нибудь пропустить, он дотошно описал все, что можно было описать. А розы — дважды! Причем расписывался замысловатым вензелем «П». Овчарка, сорвав голос, лежала пластом и лишь вздрагивала каждый раз, когда пудель заносил карающую лапу. От бешенства из пасти стекала слюна.
      Прикинув крайнее расстояние, на которое могла прыгнуть овчарка, пудель подошел, сел на корточки и, по-стариковски кряхтя, наложил кучу перед носом овчарки. Та грызла землю, из желтых глаз лились слезы.
      Пудель хотел расписаться на углу дома, но уже было нечем. Тогда он зевнул и, виляя задом, затрусил к дому.
      Назавтра все повторилось сначала. Пудель проводил опись участка. Овчарка на время этой пытки, стиснув зубы, скулила. Шерсть на ее голове седела на глазах. Если бы не цепь, она разорвала пуделя на тысячу! две тысячи кусков! От позора овчарка сходила с ума, а пудель ликовал. Это были лучшие минуты его жизни. Никогда физические отправления не доставляли такого глубокого морального удовлетворения.
      На пятый день, чувствуя, что вот-вот явится черный мучитель, овчарка, собрав последние силы, рванулась, цепь зацепилась за сук и собака повисла.
      Когда пудель в половине восьмого, как на работу, явился на соседский участок, он ахнул. Овчарка повесилась. Вот этого свинства он от нее не ожидал!
      Через неделю пудель скончался. Все говорили: наверно, на него смерть овчарки подействовала. Глупости. Просто жизнь потеряла для пуделя смысл.

      — Простите, у вас, кажется, кровь капает!
      — Где?
      — Вон на рукаве и на брюках.
      — В самом деле… А по вкусу томатный сок! Попробуйте. Лизните.
      — Фу! Слава богу! Конечно, это томатный сок! А я за вас испугалась.
      — Погодите! Вы уверены, что это не кровь, а томатный сок?
      — Конечно! Томатный сок, только соли маловато.
      — Гражданин, можно вас на минуточку. Будьте добры, лизните пиджак. Это томатный сок или кровь?
      — Томатный сок. Только сильно разбавленный.
      — Вот паразиты! Мне сделали в больнице переливание крови! Так они вместо крови перелили томатный сок! То-то я себя плохо чувствую!

      До чего дошла медицина, с ума сойти! Решилась я на пластическую операцию, все-таки возраст. Лицо как сухофрукт съежилось, фигура оплыла как свеча. Не то что мужчины, птицы шарахаются как от пугала огородного! А подружки подначивают: «Давай, Женя, ты себя не узнаешь! Мы как пластику сделали, отбоя от мужиков нет! Снаружи как девочки, а опыт как у старух! Мужики от этого сочетания умом трогаются!»
      Что делать? И хочется, и колется. А вдруг неудачно? Глянула в зеркало: «Нет, неудачней уже не будет!»
      Пошла. Хирург симпатичный, кудрявый, говорит: «Не волнуйтесь, Евгения Петровна. Все будет хорошо. Вас усыпят. Ничего не почувствуете. Зато очнетесь другим человеком, я вам гарантирую!»
      Три часа под наркозом кромсали, резали поперек и вдоль. Натянули кожу до того, нога в колене не гнется! Сидеть — только ноги вперед! Слова изо рта сквозь зубы, шире не растянуть. Только если пальцами. Для этого надо руку в локте согнуть. А как, если скрип хуже телеги несмазанной! Упала бы в обморок, да ноги не гнутся! А врач говорит: «Не волнуйтесь! Это пока вам в себе тесно, через пару дней кожа разносится и привыкнете. Лучше в зеркало посмотритесь! Вы ахнете». Глянула я туда: «Мама родная! Кто там такой?»
      А врач руку жмет: «Поздравляю, Евгений Петрович!»
      Вот такие дела, мужики…

      — Ух ты, симпатичные огурчики — чики-чики! Не горькие?
      — Я не ем, я продаю.
      — Может, вы пробовали?
      — Огурцы не люблю с детства. Селедку ненавижу. А тещу убил бы!
      — Золотые слова. Так горькие или нет?
      — Сколько вам?
      — Три кило, если не горькие, конечно. Дайте на пробу.
      — Купите и пробуйте! Хоть затычку в ванной из огурца сделайте! Вам дай бесплатно пробовать, полстраны — тут куснул, там лизнул, здесь глотнул. Не «пробуй и купи», а «купи и пробуй».
      — Если куплю, а они горькие, вернуть можно?
      — Ни за какие деньги.
      — Взяла бы три, раз пробовать не даете — кило.
      — Пожалуйста. Держите свое кило.
      — Нет, нет, этого желтого замените, они горькие.
      — Вчера мужчина отбирал именно желтых. Говорил, чем желтее, тем витаминов больше!
      — Замените обратно зеленый на желтый и того синего положите. Ох, я рискую!
      Покупательница с огурцами отходит. За углом ее догоняет мужчина.
      — Простите, вы только что огурцы покупали. На вид симпатичные, а на вкус? Не горькие?
      — Нашли дурочку! Я плачу деньги, чтобы вам пробовать!
      — Вы купили, рано или поздно придется пробовать!
      — Захочу попробую, захочу затычку в ванной сделаю!
      — Не вредничайте. На затычку хватит одного, а остальные?
      — Не надо меня учить. Хоть все на затычки пущу!
      — Дайте попробовать. Я скажу: пойдут они на затычки или нет?
      — Может вам еще ванну мою показать?!
      — Хорошо. Продайте один огурец, я укушу за свои деньги!
      — А как я узнаю: правду вы скажете или нет? Они сладкие, а вы скажете горькие, чтобы назло!
      — Клянусь мамой, скажу как есть! Дайте укушу.
      — Да вы бешеный! «Укушу», «укушу»! После вас надо делать прививку от бешенства. Мои огурцы, мне и кусать! Отвернитсь, я кусать буду.
      Мужчина отворачивается, женщина кусает:
      — М-м-м! Сладенький!
      — Спасибо, что сказали! Бегу покупать. Погодите. Знаете, как бывает: одному горько, другому сладко. Дайте укушу. Все равно огурца этого, считайте, нету.
      — Как это «нету». Минус один укус, все остальное при нем.
      — Да мне куснуть с краюшку.
      — Я после вас кусать не собираюсь!
      — Я же после вас не брезгую.
      — Еще бы! Вы-то можете с другого конца отъесть! А я потом, как ни верти, до вашего укуса дойду. А вдруг вы больной?
      — Вон сидит молодой человек, дайте ему укусить, он лицо незаинтересованное, скажет, как есть!
      — Молодой человек, вы не могли бы укусить огурец?
      — У вас с зубами напряженка?
      — Нет! Надо выяснить, горький он или сладкий.
      — Двести тысяч!
      — За что?
      — За экспертизу. Я ж вас не знаю. А вдруг там яд. Откусил и откинул копыта.
      — А если получите двести, а после откинете копыта?
      — Буду знать, за что умирать.
      — Дожили! Просто так никто огурца не укусит!
      — Держите деньги. Кусайте!
      Молодой человек жадно кусает, кривится:
      — Фу! Сладкий!
      — Спасибо, что попробовали!
      Все расходятся.
      Молодой человек икает: «Слава богу, дали закусить, а то бы помер! Да еще на опохмелку заработал! Боженька, спасибо тебе!»
      Женщина по дороге кусает огурец:
      — Тьфу! Горечь! Вот почему парня аж передернуло! А этот дурак поверил, что сладкие, пойдет, купит килограмм двадцать пять. Бог накажет, раз хотел за чужой счет проскочить!
      Мужчина бормочет по дороге:
      — Знаем мы вас — «сладкий» — а самого аж передернуло! Думали, куплю. Дудки! Оба немытые огурцы ели, хоть какую-то заразу наверняка подцепили! Бог, он все видит!
      Но Бог этого не видел. Он сидел зажмурившись, потому что не было сил смотреть на то, что творится внизу на земле.
      Тут к Богу подлетели два ангела.
      — Боженька, попробуй огурчика!
      — А не горькие?
      — А черт их знает! — хором ответили ангелы и покраснели.

Руководство для российских бизнесменов

Офис

Память