И в других домах было тревожно. Жены цедили сквозь зубы:
      -- Терехина почему-то похитили! Настоящие мужики нарасхват. А ты никому не нужное барахло!
      На что мужья, свирепея, отвечали с достоинством:
      -- Дура! Да я последнее отдам тому идиоту, который спьяну тебя умыкнет хоть на пару деньков!.. Я бы показал тут, какое я барахло!..
      Короче, трудно сказать, каково приходилось Терехину, но остальным после его похищения не стало житья, это точно!
      Поэтому, когда в очередном письме похитители взмолились: "Заберите Терехина назад вместе с пятью штуками сушеного леща и шестью килограммами сушеных грибов, исключительно белых", -- общее собрание постановило: "Пусть возвращается, прохиндей! Мы ему такую встречу устроим, мафии не снилось! А грибы и леща разыграем! Плюс тысячу долларов за моральный ущерб!"
      Согласно договоренности, в 15.00 к беседке на сорок шестом километре подъехала директорская "Волга". Из нее вышли Уздекин, Свербляев и Валя Синицына. На расстоянии двадцати метров притормозил красный лимузин. Двое здоровенных мужчин в черных масках выволокли из машины человека, отдаленно напоминавшего Терехина.
      Обросший, загоревший, ставший шире в плечах. Лишь отсутствие маски отличало его от тех двух бандитов. Увидев своих, Терехин рванулся вперед.
      -- Назад! -- Уздекин поднял руку. -- Товарищи! Где остальное? Где лещ, где грибы, где доллары?
      Пока один бандит висел на Терехине, второй вытащил из багажника деньги, лещей, грибы и швырнул все Уздекину. Тот пересчитал лещей, доллары, взвесил на безмене грибы.
      -- Все сошлось! -- торжественно сказал он разбойникам. -Проваливайте, товарищи!
      Бандиты толкнули Терехина вперед, а сами рванулись к машине. Синицына и Свербляев отчаянными прыжками помчались в погоню. Свербляев по пояс ворвался в машину, но Синицына девичьим локтем так двинула в бок, что Свербляев, согнувшись, рухнул на землю. Синицына ласточкой влетела в рванувшийся автомобиль, захлопнула дверцу, и лимузин красной каплей скатился за горизонт.
      Терехин заботливо поднял Свербляева на руки и отнес в директорскую "Волгу".
      Усадил на заднее сиденье и сел рядом с ним. Свербляев припал к широкой терехинской груди, жадно внюхиваясь в лесные запахи, которыми полна была куртка, и зарыдал, как ребенок:
      -- Коля!.. Коля!.. Ну почему так всегда?! А?! Скажи, Коль, почему никому, даже мафии, я не нужен?!
      Терехин не выдержал и заплакал:
      -- Сережка! Родной ты мой!.. Если бы ты только знал, как я без вас!.. по вам... боже ты мой!
      Уздекин сказал:
      -- Николай, нам вас так не хватало! Представьте: все взносы сдали, а тридцати ваших копеек нет!
      Машина набрала скорость. Уздекин, посасывая спинку леща, включил приемник, и, как по заявке, итальянцы запели "Феличиту".
      Это бесшабашное слово у итальянцев означает "счастье". Терехин и Свербляев сидели, обнявшись, и плакали каждый о своем.
      ________________________________________________________________________
      Укусы
      Не так боюсь холеры, как одиночества. Потому что с холерой давно покончили, а с одиночеством нет. На стенку лезешь, ухо к полу прикладываешь: не идет ли кто!
      Иногда полжизни дурацкой отдал бы за голос человеческий. Чтоб разговаривали со мной, смотрели в глаза мне; как дикторша на экране всем в душу заглядывает одновременно, чтоб вот так мне одному! Надежда только на телефон красненький.
      Но друзья звонят, только когда им что-то от меня надо. А когда мне надо, ни один сукин сын не наберет!
      Самому что ли позвонить? Ноль восемь...
      "Двадцать три часа две минуты..."
      Во женщина неприступная! Но все равно есть номера, по которым можно людей на дом вызвать!
      Раньше горели самостоятельно. Без посторонней помощи. А теперь поджег, набрал ноль один -- и лезут в окна несгораемые ребята с топорами и в касках. Поливают живой водой из брандспойта -- и, хочешь не хочешь, живешь дальше.
      Опять заскучал -- заманиваешь в квартиру вора. Пока он ищет драгоценности, ты заветные ноль два набираешь. И люди мужественной профессии взламывают дверь, всех арестовывают, сажают за стол: до утра разговариваете, пьете кофе, даете показания.
      Сердечко прихватило -- не горюй! До аппарата доползи, ресничками наскреби ноль три -- и "скорая помощь" найдет тебя живого или мертвого. Кольнут в белу рученьку -- глаза откроешь, а над тобой люди склонились, -значит, снова ты не один!
      С телефоном не соскучишься, это не телевизор. Газ включил, а спичку не зажег -- вот и запахло противненьким. Немедленно звони женшине по ноль четыре. "У меня газом пахнет, чувствуете?" И трубку к плите подносишь. Не успеешь газом надышаться -- приезжает аварийная как миленькая. Бесплатно делают искусственное дыхание, молоком отпаивают, переживают: умер ты или нет?! А что еще человеку надо, кроме искусственного дыхания и заботы?
      Ну почему все спят, когда я не сплю! Телефонов-то в справочнике, телефонов!..
      Вот! При укусе животного знаете куда звонить? Ни вы, ни животное не в курсе. А здесь написано: 240-41-40. Даже при укусе паршивого животного есть куда жаловаться! А кому звонить, если блоха не укусит, -- просто тоска гложет.
      Позвонить, что ли, противостолбнячным товарищам? Приедут с гитарой, шприцами звеня. Посидим, потреплемся, а чтоб у них на работе неприятностей не было, поймаем животное, заставим укусить...
      "Двадцать три часа тридцать пять минут..."
      А если нет денег, вызываешь уголовный розыск на дом вместе с овчарками, даешь им понюхать рубль, собачка берет след и находит тридцать рублей!
      Потом на все эти деньги закажу разговор с Парижем. Запросто. Чтоб позвонили мне, -- все оплачено. Наверно, я ничего не пойму, кроме "жэ тэм" и "Нотрдам", но дело не в этом! Не понять француженку -- кто откажется?
      "Двадцать три часа сорок семь минут..."
      Да, это не француженка! Хотя по голосу лет тридцать, не больше. Раз Париж не дают, значит... Париж занят. Ну, занята моя парижанка парижанином, у них это, как у нас мороженого поесть! И черт с ней! Зато таких белых ночей, как в Ленинграде, ни в одном Париже не увидишь!
      Кому бы позвонить, а?..
      "Двадцать три часа..." Вот зануда!
      "Ноль часов три минуты..."
      Конечно, можно поговорить с сыном. У каждого должен быть в первом часу ночи сын. Или дочь. Чтобы позвонить. У меня должен быть сын! Сидит у телефона в маечке, ждет, когда же я позвоню. Сколько лет ждет. Неужели у меня нет ни одного сына? Набрать по справочнику, допустим... ноль сорок два... "разговор с сыном". Но как с ним говорить, я понятия не имею! Дам-ка лучше ему телеграмму!
      "Моему сыну от папы. Тчк."
      "Ноль часов пятнадцать минут..."
      И должны быть в телефонной книге на букву "Н" телефоны всех негодяев. Чтобы звонить им ночью и говорить в лицо все, что думаешь. Пусть потом гадают, кто это такой смелый нашелся!
      Поставив негодяев на место, позвонить и срочно вызвать женщину, которая придет, уберет квартиру, постирает, сготовит и уйдет молча.
      Потом вызвать другую, которая останется до утра и уйдет без слов, без слез.
      Молча.
      Тогда срочно вызвать третью, с которой можно говорить обо всем, излить душу и чтоб слушала молча. И наконец, почувствовать ко всему этому отвращение. Найти в телефонной книге на букву "Л" номер любимой женщины, с ней одной можно делать все то, что с теми в отдельности, -- вот почему жить с ней невозможно. Зато молчать с ней по телефону можно часами, слушая, как она прекрасно дышит! И не надо, кажется, в жизни другого, лишь бы она там дышала и касаться ее губ через телефонную трубку.
      "Ноль часов тридцать пять минут..." Да слышу я, слышу! Отстань!
      Дали бы всем мой телефон, честное слово, я бы говорил время лучше нее! У меня бы никто никогда не опаздывал! И погоду на завтра буду обещать только хорошую!
      Не позволю себе никакой облачности, а о ветре всегда можно договориться. И при укусе животного не пугайтесь, звоните мне, я скажу: "Смажьте место укуса йодом..." Я буду утешать, веселить, делать гадости -все, что пожелаете! Лишь бы быть кому-нибудь нужным!
      "Ноль часов сорок пять минут..."
      Тьфу! Да кто ж так говорит?! "Ноль часами сорок пять минут!" Чувствуешь разницу, дура! А теперь давай припев на два голоса:
      "Ноль часов пятьдесят мину-у-ут..."
      Как медленно летит время.
      Позвоните мне, пожалуйста! А то подожгу, вызову пожарных, чтобы со мной кто-то был! Или животное укушу!
      ...Алло! Алло! Да, я слушаю! Петя?! Нет, вы не туда попали! Кто скотина? Да я же не Петя! Тем более? Как вы меня назвали? Ух ты!.. Погоди, дорогой! Не бросай трубку! Отведи душу. Поругайся еще. И тебе того же, сукин сын!.. Фу!
      Поговорили.
      Отлегло. Так, сколько у нас времени, дорогая?
      " Ноль часов пятьдесят пять минут..."
      Разве так важно знать, сколько времени прошло? Лучше бы ты говорила каждому, сколько ему осталось. Тогда не хандрили бы. Поняли: на это просто нет времени.
      "Ноль часов пятьдесят семь минут..."
      ________________________________________________________________________
      Длина цепи
      Лохматый пес неопределенной национальности шагал не спеша. От зеленого забора до синего. От синего до зеленого. Лениво брякала железная цепь, на которой сидел пес.
      Неподалеку остановились две вкусно пахнущие женщины. Одна держала на поводке собачку, каких пес в жизни не видел. Откуда ему, серому, было знать, что голубая изящная овечка называется "бедлингтон"?!
      Скосив на барбоса черные с поволокой глаза, бедлингтон сказал:
      -- Хеллоу! Эй, псина! Как тебя там?!
      -- Тузик, сэр!
      -- О, Тьюзик! А меня Лорд! Ну что, всю жизнь так и сидим на цепи, май фрэнд?!
      Пес, однако, за словом в карман не полез:
      -- А вы все за хозяйкой на поводке бегаете, френд... май... июнь!
      Бедлингтон переступил с ноги на ногу:
      -- Знал бы ты, куда я бегаю! На приемы, на выставки, вот видишь, медаль золотая! За экстерьер получили!
      -- Это за форму морды, что ли?
      -- Да, за овал лица! Знал бы ты, где мы бываем! А что едим! Тебе и не снилось!
      Я лично предпочитаю жульены с грибами. Это о'кей!
      -- Врать не буду, окея не ел, -- сказал пес. -- Но хорошая кость -это полный бульен с мясом!
      -- А я тут в сауне побывал! -- гордо сказал бедлингтон.
      -- Это что такое?
      -- Собираются приличные люди и часами потеют!
      -- А кроме как в сауне, у нас уже и попотеть негде? -- удивился пес. -- Ну дела!
      -- Видео тут смотрели у знакомых! Фильмы ужасов! Вот это да! Три ночи потом лаял во сне! -- Бедлингтона передернуло.
      -- Видео не видал, -- признался пес. -- Но тут вчера сосед возвращался...
      Полчаса ключом забор открывал! Вот это было кино!
      -- А меня на той неделе везут в Москву в свадебное путешествие. Причем девочка специально приезжает из Швеции! Нас в мире всего семь осталось! Нам с кем попало нельзя! Представляешь, девочку везут из Швеции ко мне замуж!
      -- Постой! -- изумился пес. -- Постой! Так ты только, если твоя приезжает из Швеции!? Ну, дела! А я любую могу! Какая тут пробежала, какую к забору прижал,
      -- моя! Бывает, по две в день! Кстати, могу познакомить!
      -- Да нет, нельзя мне! -- вздохнул бедлингтон. -- Породу надо беречь. Будь она проклята! Зато потомки мои идут по тысяче долларов, а за твоих коктейль-терьеров и рубля не дадут!
      -- Да, мои не продаются и не покупаются! А сколько их по белу свету бегают безвозмездно!
      -- Вот тут "мерси", -- обиделся бедлингтон. -- Но я зато гуляю по миру! На той неделе у нас круиз вокруг Европы! А ты сидишь тут зато на цепи! Извини, искьюз ми!
      -- Нет, это вы меня искьюз, -- ответил пес. -- Вы же на поводке! Веселенький круиз! Вокруг целой Европы на поводке тащат.
      -- А ты-то, ты-то?! -- завизжал бедлингтон. -- Что ты тут видишь? Круиз от зеленого забора до синего! Годами сидишь на цепи!
      -- Кто вам сказал, что я сижу на цепи? Искьюз меня! Могу встать на цепи! Могу лечь на цепи! Что хочу, то и делаю! Меня никто не дергает! Сам себе хозяин!
      -- Подумаешь! -- бедлингтон попробовал лечь, но повис на поводке, захрипел.
      -- Се ля ви, -- сказал пес, -- что в переводе значит: свобода определяется длиной цепи.
      ________________________________________________________________________
      Хор
      Последний раз Ниночка видела у директрисы такое лицо в апреле, когда стало известно, что Васильев, Никонов и Пузин после третьего урока отправились искать золото на Аляску, и неделю их не могли найти ни здесь, ни там.
      Директриса закрыла за Ниночкой дверь, задернула занавески и при свете настольной лампы шепнула учительнице пения на ухо:
      -- Завтра будете выступать в австрийском посольстве!
      -- Слава богу! Я уж подумала, что-то серьезное! -- обрадовалась Ниночка.
      -- Нина Васильевна! Не понимаю, чему вы радуетесь?! -- Елена Александровна навела на нее двустволку близко посаженных глаз. -- Можно подумать, ваш хор по вечерам распевает в посольствах! Вы понимаете, какая это ответственность?!
      -- Так, может, не выступать? -- упавшим голосом сказала Ниночка.
      -- Сказали: надо выступить! И предупредили: в случае чего... понятно? Соберите хор после уроков. Я буду говорить.
      Когда Елена Александровна вошла в класс, крики чуть поутихли, а когда директриса трагическим голосом произнесла: "Товарищи! " -- наступила гробовая тишина.
      -- Товарищи! Завтра у вас ответственнейшее мероприятие! Вам предстоит выступить в австрийском посольстве! Надеюсь, не надо объяснять, какая это честь и чем она может для вас кончиться? Я повторяю, Сигаев, не в грузинском посольстве, а в австрийском! Это не одно и то же. Другими словами, вы как бы отправляетесь за границу. Заграница -- это местность, где проявляются лучшие качества человека!
      Как в разведке! Ни на минуту не забывайте, что у вас самое счастливое детство из всех детств! Обувь почистить, уши вымыть! В туалет сходить заблаговременно, дома. Сигаеву подстричься, как нравится мне, а не твоему папе. Челка полтора пальца моих, а не его! Австрийцы говорят по-немецки, у вас -- английский! Что бы ни предлагали, отвечать "данке шен", то есть спасибо! У наших австрийских друзей ничего не брать! Они должны понять, что у вас все есть! Вы поняли? -- повторила директриса. -- У вас все есть! Сигаев, и у тебя тоже! Руки в карманах не держать, матери пусть зашьют. Будут задавать вопросы -- пойте! Будут угощать -- не ешьте! И вообще держитесь как можно раскованней! Почитайте газеты, выясните, где эта Австрия, кто глава государства, чем занимается население...
      Кто сказал: "Земледелием и бандитизмом"? Сигаев, не путай со своими родителями!
      Желаю отлично выступить и вернуться с победой.
      Директриса пошла к дверям улыбаясь и так приветливо помахивая рукой, что всем стало жутко. Расходились молча, по одному.
      Всю ночь родители гладили, подшивали, мыли, стригли. Утром хористы появились в школе чистенькие, страшненькие, как привидения на выпускном балу.
      Ровно в десять утра директрисе сообщили, что концерт отменяется. Хористы обрадовались так, как могут радоваться только дети, узнав, что учитель тяжело заболел и уроков не будет. Сама Елена Александровна улыбнулась четыре раза и прямо помолодела. Но оказалось, что помолодела она преждевременно. В половине двенадцатого ночи позвонили и сообщили, что принято решение выступать завтра в десять утра. После чего сказали "спокойной ночи" и повесили трубку.
      За ночь каким-то чудом удалось оповестить всех участников. Снова родители стирали, гладили, пришивали, и утром дети, отутюженные до неузнаваемости, еле стояли на ногах. Пять человек предусмотрительно заболели.
      Ровно в десять к школе подкатил иностранный автобус с темными, как пляжные очки, стеклами. Елена Александровна, по такому поводу в парадном кожаном пиджаке и юбке, надетой на левую сторону, проверила у всех ногти, уши, обняла крепко Ниночку, и траурная цепочка исчезла в автобусе с темными стеклами.
      Минут через сорок автобус подъехал к трехэтажному особняку. Ворота с чугунными кружевами распахнулись, и автобус мягко въехал во двор, другими словами, за границу.
      Навстречу вышла загорелая женщина в голубом платье и непонятно с какой стати заговорила по-русски. Наверно, приглашала идти за собой?.. Иностранная территория угнетала неестественной чистотой, и подозрительно пахло чем-то вкусным, очевидно, международным скандалом. Хористы подымались по лестнице, обходя расстеленный ковер, прижимаясь к стенам, но не касаясь их чистыми руками. У Потемкина оборвалась пуговица, которую он нервно тискал свободной от Кирилловой рукой. Он хотел бросить пуговицу в урну, но, подумав, решил не рисковать, а просто сунуть пуговицу в карман. Карманы оказались зашитыми! Тогда Потемкин принял единственно верное решение: незаметно для себя сунул пуговицу в рот и языком пристроил ее к щеке слева.
      В зальчике, где предстояло петь, около небольшой эстрады в креслах сидели пять взрослых и человек десять иностранных детей, одетых так аккуратно, будто они тоже должны были петь. Хористы парами стали взбираться на сцену, отчего возникла заминка, поскольку мальчики, как учили, пропускали девочек вперед, при этом продолжая крепко держать каждую за руку. Блеснуть хорошими манерами в таком положении оказалось непростым делом.
      Наконец хор выстроился. Ниночка вышла вперед и, с трудом подбирая русские слова, увязая в прилипшем к гортани "данке шен", выговорила, что они рады присутствовать в этом зале у своих австрийских друзей. "Мы любим и знаем вашу страну, -- бормотала Ниночка. -- Особенно любим красавицу Вену, подарившую миру короля вальсов Штрауса и канцлера Крайского!"
      Переводчица с трудом перевела, и, как бы поправляя прическу, наклонившись к Ниночке, шепнула: "Это не австрийское посольство, а венгерское!"
      Ниночка качнулась от ужаса, лихорадочно соображая: что хуже, австрийское или венгерское? И еще: международный это скандал или пока нет?!
      Зрители ждали. Надо было что-то петь.
      Ниночка отчаянно всплеснула руками, и хор, стиснув зубы, запел "День рожденья только раз в году". Ребята пели, стоя плечом к плечу, мужественно вскинув головы, не мигая глядя в зал. Не знающему русский язык могло показаться, что это осужденные на казнь поют последнюю песню.
      Согласно утвержденному репертуару вторым шел "Светит месяц". Солировать с третьего такта должна была Чистякова, но когда Ниночка сквозь взмах руки глянула на Иру, то поняла, что соло не будет! Чистякова стояла, закатив глаза, уронив набок голову, и не падала лишь потому, что с двух сторон ее подперли плечами Сигаев и Фокин. Ниночку обожгло: "Вот он, международный скандал!" Она продолжала машинально размахивать руками, и вдруг на двенадцатом такте песню повела Муханова, староста хора. В другой тональности, не тем голосом, но кто тут считает!
      "Господи, миленькая моя!" -- подумала Ниночка, -- непроизвольно загоняя темп.
      Еще три песни -- и, слава богу, концерт кончился. Раздались аплодисменты. На сцену поднялся австро-венгерский посол, вручил Ниночке вымпел и тяжелый альбом, на котором было написано "Будапешт".
      -- Выходит, все-таки Швеция! -- мелькнуло у Ниночки в голове. Она с ужасом смотрела, как дети спускаются со сцены и, зчачит, вот-вот рухнет потерявшая сознание Чистякова. Но со сцены спустились все! Сигаев и Фокин, зажав неживую Чистякову плечами, бодро снесли ее вниз и зашагали дальше с таким видом, будто с детства так и ходили втроем плечом к плечу.
      -- Фу! Обошлось! -- имея в виду международный скандал, вздохнула Ниночка. Но оказалось, самое страшное -- впереди. Гостей завели в зал, где был накрыт стол.
      Но какой! Разноцветные бутылки с лимонадом, кока-колой, вазочки с пирожными, конфетами, жвачками! И все пахло так вкусно, что сводило челюсти! Потемкин чуть не проглотил свою пуговицу. Посол сделал широкий жест рукой. Мол, угощайтесь.
      Провокатор!
      Ребят тянуло к столу, но они устояли на месте. Так как смотреть на стол не было сил, все завели глаза к потолку и, сглатывая слюну, с интересом принялись разглядывать роспись потолка, где упитанные амуры целились из луков в полуголых бессовестных женщин. Посол, в это время рассказывая что-то смешное, налил Ниночке шампанского и предложил сигарету. Учительница пения не курила, но ухватилась за сигарету и начала торопливо ее посасывать, тревожно обегая глазами маленьких сограждан, при этом улыбаясь послу и непринужденно стряхивая пепел в карман его светлого пиджака.
      В это время Сигаев (ох, этот Сигаев, что значит "неблагополучная семья"!) схватил бокал с лимонадом и опрокинул в рот. Это оказалось Ниночкино шампанское. Наступила жуткая пауза. Все ждали последствий. И они последовали буквально через две минуты. Алкоголь быстро впитался в кору детского головного мозга, и пьяный Сигаев устроил дебош! Он развязно взял из вазы пирожное и съел его! Потом взял второе и съел! Третье! Съел! Сунул в рот четыре конфеты разом!
      Под влиянием алкоголя, очевидно, забыв, что у него все это есть, Сигаев выпил два фужера шипяшей кока-колы и, потянув посла за рукав, спросил: "А где игрушки? Витька говорил, у вас игрушки здоровские!"
      Посол улыбнулся и распахнул дверь в соседнюю комнату. Да, игрушки были, действительно, здоровские! Полкомнаты занимала настоящая железная дорога.
      Поезда, вагончики, светофоры! Кто-то что-то включил, и красный паровозик, присвистнув, припустил по узким рельсам. При виде этого чуда Сигаев едва не протрезвел.
      А в это время иностранные девочки показывали нарядных, словно живых кукол.
      Женская половина хора замерла в восхищении, и только староста Муханова, не растерявшись, очень к месту сказала: "А по запасам железной руды мы превосходим всю Европу, вместе взятую, между прочим!" И тут Кравцова не выдержала: пойдя на поводу у материнского инстинкта, она взяла куколку и сжала ее так, что та пискнула что-то похожее на "мама"! Судя по вытарашенным глазам австро-венгров, до этого дня кукла молчала.
      Сигаев выхватил из груды игрушек почти настоящий пистолет и с аппетитом прицелился в Муханову. Черноглазый мальчик знаками объяснил, что пистолет можно забрать насовсем. Муханова, презрительно усмехнувшись, сказала: "Вот уж незачем. У нас в стране у всех есть пистолеты!"
      -- А железная дорога у вас есть? -- спросил черноглазый через переводчицу.
      -- Железная дорога? -- Муханова на секунду задумалась, и, словно отвечая по английскому текст "Моя семья", протарахтела:
      -- У меня есть железная дорога. У меня есть брат и сестра. Мы живем в пятикомнатной квартире с лужайкой. Имеем гараж и машину. По воскресеньям имеем традиционный пудинг со взбитыми сливками. И на машине отправляемся за город, где имеем уик-энд!
      -- А у тебя тоже есть железная дорога? -- спросил назойливый черноглазый у Носова.
      Носов чуть не проболтался, что у него есть настоящая железная дорога под окном, и все время кажется, что паровоз влетит в дверь. Но взяв себя в руки, четко повторил все, что говорила Муханова. Только вместо "взбитые" сливки, он сказал "избитые", а упомянув про традиционный пудинг, поморщился, вспомнив, как отец в воскресенье, приняв "традиционный пудинг", гонялся за матерью с утюгом...
      Оказалось, что еще у четверых опрошенных есть железные дороги, пятикомнатная квартира, воскресный пудинг, машина, брат, сестра и уик-энд.
      Этот черноглазый, "зануда такая", еще спросил: "У вас на всех один отец?"
      -- Отцы у нас разные! Но, несмотря на это, жизнь одинаковая! -- гордо ответила Муханова.
      -- Нам, наверно, пора, -- заторопилась Ниночка, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, чуя близкое окончание дружеского визита.
      -- А я останусь! -- сказал Сигаев, радостно целясь в товарищей из пистолета.
      -- Как "останусь"?! -- воскликнула Ниночка, представив лицо директрисы, когда та узнает, что Сигаев остался за границей.
      -- А что такого? -- сказал Сигаев. -- Поиграю и приду!
      -- Смотри, доиграешься! -- сказала Муханова. -- Мы бы все с удовольствием остались, товарищи, но надо подстригать лужайки у дома, пока не поздно!
      Сереженька, дай пистолетик!
      Муханова схватила кисть сигаевской руки и стала ее выкручивать. Сигаев рванул пистолет на себя и грянул выстрел.
      Резиновая пулька с присоской ударила в люстру, срезала белоснежный плафон, и тот лихо напялился на голову посла, который уже падишахом опустился на пол.
      "Нарочно люстру над Сигаевым повесили, специально!" -- бормотала Ниночка, разорвав блузку и пытаясь силой перевязать посла, а тот отбивался со словами:
      "Не стоит беспокоиться! Вот зараза!"
      Кое-как посла из плафона вынули, голову перебинтовали, пол подмели, потом долго жали друг другу руки и наконец выбрались из помещения вон. Ребята быстренько влезли в автобус и оттуда с ужасом смотрели на посла с перевязанной головой. Он помахивал рукой и, морщась, приглашал приезжать еще.
      И вот автобус выехал с территории посольства на родину. Ехали молча, только всхлипывала пришедшая в себя Чистякова да чем-то вызывающе хрустел Сигаев. И вдруг, словно по взмаху руки невидимого дирижера, весь хор разом рванул песню "Ой, мороз, мороз..." Дети пели таким чистым, таким наполненным, слаженным звуком, которого Ниночка от них добиться никогда не могла! Особенной красотой и лихостью выделялся голос Потемкина. Как потом выяснилось в больнице, он на радостях проглотил-таки пуговицу.
      ________________________________________________________________________
      Жили-были два соседа
      Толстой признавался: "До пяти лет я узнал больше, чем за всю жизнь". К сожалению, писатель был прав. Более того, к пяти годам становишься тем, кем остаешься до конца дней.
      Моему сыну четыре года шесть месяцев. В этом маленьком таракане я вижу отчетливо взрослого таракана, похожего на меня, выполненного в масштабе один к пяти. Как уместились в крошечных генах мои серые глаза, разлет ушей, прямой нос, будущие размеры которого не вызывают сомнений?! Даже мизинец левой ноги согнулся, как у меня! Жена подолгу разглядывает сына, хочет найти что-то свое, но ее гены рядом с моими всего лишь свидетели. Более того, в гене помимо внешности чудом уместился и мой характер, уместился целиком со всеми крупными недостатками. Дети играют, возятся, -- он стоит и внимательно смотрит. Заберут игрушку, -- молчит. Побежали наперегонки, -- он пошел. Ест все подряд, не пережевывая. Просыпается с трудом, одевается медленно и кое-как. Любит листать книжки с картинками, читать не хочет, хотя знает все буквы, кроме "ы". Слух у него абсолютный. Как и у меня. Абсолютный ноль. Когда я запеваю, он подтягивает, -- жена плачет. А нам нравится петь так. Мы чувствуем, как врем мелодию, но внутри нас она звучит правильно, и мы слушаем то, что внутри нас.
      Жена заявляет: "Это твой сын, моего там нет ничего. Если не хочешь, чтобы вырос еще один бездарь, -- займись им. Из тебя ничего путного не выйдет. То, что не смог сделать с собой, -- сделай с ним. Из него можно лепить все что угодно. Но после пяти лет будет поздно!"
      Я смотрю на него и думаю: "Что же из тебя вылепить, пластилин сероглазый?
      Мыслителя роденовского? Будешь ли ты тогда счастлив?" Если честно, мне лень лепить. Я вообще лентяй. Работать не люблю. Ухаживать за женщинами не люблю. Я все могу, но лень. Я люблю взять свежую газету, налить стакан крепкого чая, положить три ложки сахара, сделать бутерброд с сыром, причем масло -- толсто.
      Сигареты и спички -- рядом, чтобы, кончив жевать, сразу закурить. При этом читать газету. Спорт и юмор. Спорт -- единственное, что меня волнует, а юмор кажется глупым, и по сравнению с ним я кажусь себе умным. От жевания с чтением получаю удовольствие, хотя оно однообразно, только сыр бывает то свежий, то несвежий. Вот и сын вырастает и будет получать удовольствие от сигареты с газетой и сыром. Но, с другой стороны, он мой сын! И, черт знает почему, хочется, чтоб он был лучше других детей! Это бьет по моему самолюбию! Когда бьют меня, -- самолюбия нет, бьют его, -появляется самолюбие!
      Когда в магазине радостно говорят: "А ваша очередь прошла!" -- я молча иду занимать снова. Я знаю, надо, багровея, заорать на их родном языке: "Не твое дело! Второй раз занимать дураков нет!" -- и, толкнув плечом, влезть, взять без очереди. И они промолчат. Я знаю: они промолчат! У очереди свои законы. Чем ты воспитанней, тем дольше стоишь, тем меньше получишь, и наоборот, чем ты наглей, тем больше шансов. Когда-то в юности окрики посторонних людей бесили меня. Но я старался подняться над унижением, уговаривал себя: они не стоят того, чтобы связываться. Все равно не докажешь, что я лучше, а они хуже! Унизить меня становилось с годами все сложней и сложней. А чтобы успокоить себя, требовалось все меньше времени. Потом я вообще перестал реагировать на оскорбления.
      Научился делатъ вид, будто оскорбляют-то не меня! И кажется, сегодня унизить меня невозможно. Я стал выше любых унижений. Или ниже. Важно, что мы оказались в разных плоскостях и не соприкасались. Но чем меньше задевало плохое, тем реже трогало и хорошее. Внутри, очевидно, отмирали какие-то клетки, разрушались органы чувств.
      Но когда отбирают игрушку у сына, и он, растерянно улыбаясь, смотрит, как ватага мальчишек с криками раздирает его машинку на части, я с ужасом понимаю, какая в его маленьком мозгу происходит лошадиная работа! Он говорит себе: "Они поиграют и отдадут. А если не отдадут, -- машина старая, я с ней наигрался..."
      Но мозг еще недостаточно гибок. Сын не верит в то, что думает, -- и на глазах выступают слезы обиды. И тут я взрываюсь! Мне вдруг становится больно, и кажется, меня ни разу так не унижали. Я бросаюсь на мальчишек, вырываю машину, раздаю подзатыльники. Потом хватаю за руку сына, зная, что делаю больно, но нет сил разжать пальцы. Он орет, а я сквозь зубы шепчу: "Болван! Почему молчишь, когда забирают игрушку?! Почему не треснул по шее?!" Я понимаю: эти слова мог бы не раз сказать самому себе, но окаменел, а сын стал наглядным пособием. Я чувствую в нем себя, а в себе -- его.