Ты глянь

Вась, ты посмотри, какая женщина!

Ножка оканчивается каблучком, естественно, будто так и родилась на свет!

Ты никогда не стоял на каблуках, Вась? Я по молодости минуту стоял, потом полгода лежал. Это прием каратэ. Стопу выворачивает. А они, смотри, на каблуках бегают. Они на них по лестнице вверх к ребенку больному. Они на каблуках вниз к начальству на ковер. На каблуках ждут, надеются, плачут на каблуках, целуются, живут на каблуках!

Вась, кто-нибудь смотрел на твои ноги? А ты сам на них смотрел? Понимаю. Твои ноги никого не волнуют. А ее ноги волнуют всех!

Она ножки легкие переставляет, цок-цок ими делает и глазом даже не ведет, потому что спинным мозгом чувствует, сзади все в порядке: мужики шеи вывернули и окосели. А ей больше ничего и не надо!

А сколько еще на ней непростого на кнопочках, крючочках, шнурочках, — ты бы во всем этом задохнулся, Вася. А она дышит! Причем как! Посмотри, посмотри! Грудь поднялась, опустилась, опять поднялась! Нет, что делает, а?!

Просто она так дышит. А у тебя, Вась, дыхание перехватывает, хотя твою грудь ничего не стесняет...

Глянь на ее лицо, Вась! Правей. Ну как? Это ты побрился и король, а не побрился, — тоже король, только небритый. А у нее, посмотри... Да не показывай ты пальцем! Достаточно того, что я газетой показываю! Видишь: тени, крем, тушь, помада, румяна, тон и все так положено, что фиг догадаешься, где кончается лицо и начинается косметика!

Ты никогда не красил глаза, Вась? Да они у тебя и так вечно красные. А она каждый день глазки себе рисует. Ее глаз — произведение искусства! Глаз женщины, это надо видеть, Вась, если она тебя в него пустит!

Смотри, смотри, какая пошла! Не та, вот эта еще лучше!

Ну, как тебе моя?

Кажется, так и вскочила утром с постели румяная, глаз под челкой горит. И кажется, все у нее хорошо. Спрятала неприятности под румяна, обиду по скулам вверх, в стороны развела, слезы назад втянула и взгляд получается влажный...

Вась, я от них балдею! Ты посмотри: пуговка у нее на блузочке вроде бы растегнулась.

У тебя растегнулась, оборвалась — это небрежность, Вася! А у нее на одну пуговку не застегнуто, тут точный расчет, здесь тайный умысел! Попробуй глаза отвести от мягкой ложбинки? Не можешь. И я не могу. Никто не может! А всего-то растегнута одна пуговка! Учись, Вася! Пуговку-то свою застегни, — неприлично!

А ты представь, сколько на все это надобно времени. И где ж его взять! Ведь в остальном у нас все полы равны. Материальные ценности они создают наравне, вот этим вот пальчиком с гладеньким ноготком. А в свободное время рожают в основном они Вася. Я узнавал, они!

И кормят нас — они. Когда успевают?

Да, зато им бриться не надо. Это ты прав. Вот это они себе выбили!

По сути, годами терпят нас и живут рядом с нами, так ни разу толком и не изменив, храня верность черт знает кому!

И при этом еще норовят одеться по моде. Ты знаешь, что такое «модно», Вась?

Когда надеты оба носка, причем одного и того же цвета? Сильно сказано. Запиши.

А у них журнальчики, выкройки, на последние деньги чего-то еще покупают, а на голодной фигурке платьице висит в самый раз...

Для чего они муки терпят? Что им надо?

А надо им всем одного — семьи, гнездышка, плеча сильного рядом.

Так выпьем же за их светлую мечту! За тебя, Вася!

Бери, не бери...

— Как ты думаешь, дорогой, свитер мне брать с собой?

— Бери.

— Тебе хорошо говорить «бери», а я в нем на юге запарюсь.

— Не бери!

— Ну днем-то жара, а вечером, наоборот, прохладно. Без свитера как пить дать простужусь и умру.

— Бери.

— Что ты заладил: «бери, не бери»! А, тебе плевать, жена умрет или нет! Хочешь от меня избавиться! Убийца!

— Солнышко, делай, как тебе удобно!

— Боже мой, такую мелочь не может решить самостоятельно: брать жене свитер или не брать?!

— Чтоб ты сгорела, бери!

— Пожалуй, ты прав. Чего таскать с собой лишнее, верно? Не возьму.

Пластическая операция

До чего дошла медицина, с ума сойти можно!

Решилась я на пластическую операцию. Все-таки возраст.

Лицо, как сухофрукт, съежилось. Фигурка оплыла, как свеча. Не то что мужчины, птицы и те шарахаются, как от пугала огородного.

А подружки подначивают:

— Давай, Женя, ты себя не узнаешь! Мы как пластическую операцию сделали, отбоя от мужиков нет! Потому что снаружи стали, как девочки. А накопленный опыт! Мужики от этого сочетания умом трогаются!

Что делать? И хочется, и колется. А вдруг неудачно?!

Глянула в зеркало. Нет, неудачней уже не будет!

Пошла.

Хирург, симпатичный, кудрявенький такой, говорит:

— Не волнуйтесь, Евгения Петровна! Все будет хорошо. Вас усыпят. Ничего не почувствуете. Зато очнетесь другим человеком. Я вам гарантирую!

Три часа под наркозом кромсали, резали поперек и вдоль. Натянули кожу на лице до того, что нога в коленке не гнется!

Сидеть могу, только ноги вперед! Слова изо рта сквозь зубы, потому что рот шире не растянуть! Только если пальцами! Так для этого надо руку в локте согнуть!

Упала бы в обморок — ноги не гнутся!

А врач кругами ходит, приговаривает:

— Не волнуйтесь! Это пока вам в себе тесно. Через пару дней кожа разносится и привыкнете! Лучше в зеркало полюбуйтесь! Вы ахнете!

Глянула я туда. Мама родная! Кто там такой?!

А врач руку жмет: «Поздравляю, Евгений Петрович!»

Вот такие дела, мужики!

Геракл

Согласитесь, в каждом приличном городе должна быть достопримечательность. В Париже — Эйфелева башня, в Риме — развалины Колизея в хорошем состоянии. У нас в Зареченске таких достопримечательностей было две: дуб, в тени которого проездом стоял Пушкин, и скульптура античного героя Геракла, как известно, мужчины героических пропорций, причем из одежды — меч в могучей правой руке.

Рассказывают, городское начальство, обходя немногочисленные очаги культуры, остановилось перед Гераклом как вкопанное.

— Что я вижу? — возмутилось начальство.

Сопровождающие лица объяснили, что, мол, грек, из античных, звать Гераклом.

Начальство авторучкой ткнуло в середину композиции и сказало:

— Что грек, без вас вижу! А это что?!

Сопровождающие лица стали оправдываться:

— Нашей вины никакой нет! Недосмотрели десять веков назад при высечении товарища. Извините, конечно, за фрагмент, время было такое. А теперь из песни слова не выкинешь! Вроде памятник культуры!

Начальство, говорят, возмутилось до крайности:

— Памятник культуры культурно должен выглядеть! В центре города в таком виде? Дети в школу идут мимо чего? Конечно, низкая успеваемость! Горсад — это лицо города! А что у нас с лицом?! У себя в Афинах пусть стоит нагишом, а у нас чтоб было как у людей! Завтра же!

Наутро у Геракла все было как у людей. Он стоял, прикрывшись фиговым листком, работы местного мастера Каравайчука. Розовый, как говорится, никем не надеванный листок нарядно смотрелся на потемневшей от времени могучей фигуре.

...Каким ветром занесло в Зареченск комиссию по охране памятников из Москвы — неизвестно. Увидев Геракла в обновке, комиссия чуть в обморок не попадала:

— Охраняется государством! Девятый век! Немедленно отодрать эту гадость!

Ну, ясное дело, Каравайчук за ночь свою «гадость» отодрал, и опять Геракл стоял честно, по-античному.

...Греческие туристы ворвались в город с востока месяца через три. То ли автобус сбился с маршрута, то ли с другими целями. Правда, Зареченск — городок незакрытый и ничего такого там не делается, но то, что делается, лучше не показывать, если ты любишь свой город.

Ну, греки народ шумноватый, вроде и не пьют, а навеселе! Все норовят сфотографироваться! Хорошо, что пленку купили в зареченском универмаге, ее срок годности истек в 1924 году.

Естественно, горсад оккупировали, а там земляк стоит! Греки от радости очумели, поют, местных жителей целуют, причем в губы метят принципиально!

Вдруг один из них, профессор, наверное, в очках, штанишках коротеньких, по-ихнему закудахтал, переводчица перевела:

— Господин говорит, что, мол, это оскорбление их национального достоинства, поскольку акт вандализма недружественный ко всему греческому народу!

Оказывается, то ли Каравайчук перестарался, то ли ветром сдуло, только стоит Геракл в чем мать родила, но не полностью!

Видя такое возмущение греческих товарищей, начальство дало команду: присобачить фрагмент в кратчайшие сроки.

Каравайчук опять не подвел. Наутро, когда греки продрали свои греческие глаза, Геракл был укомплектован полностью! Греки на память нащелкались с ним, как могли.

...Письмо из Москвы пришло месяца через два. С вырезками из греческих газет и переводом. Очевидно, у кого-то из туристов оказалась своя фотопленка. Геракловеды утверждали, что непонятно, с кого был вылеплен зареченский Геракл, поскольку отдельные пропорции не соответствуют ни исторической истине, ни медицинской!

Через дипломатические круги были получены точные параметры, снятые с оригинала в Афинах. Данные пришли шифрограммой. Поседевший за ночь Каравайчук собственноручно расшифровал, и через день многострадальный Геракл ничем не уступал афинскому оригиналу. Более того, мог дать ему сто очков вперед!

Бедный Геракл простоял так три дня. Тревогу забила участковый врач Сергеева, бежавшая домой с дежурства. Она вызвала милицию и заявила, что повидала в жизни всякого, но такого безобразия еще не видела! Смущенные ее доводами милиционеры набросили на Геракла шинель и связались с начальством, не зная, как действовать в данном нетипичном случае.

То ли Каравайчук расшифровал неточно, то ли сведения были получены не с того оригинала, но фрагмент не вписывался в Геракла. А вернее, наоборот!

Дальнейшие реставрационные работы были поручены зав. мастерской по изготовлению надгробий и памятников Завидонову Никодиму. Что он там сделал и сделал ли — неизвестно, потому что было принято единственно верное решение — заколотить Геракла досками. То есть памятник охраняется государством — и все!

Теперь никто не мог сказать, будто у Геракла что-то не так! Но как только античного героя заколотили, к нему началось паломничество! Сказалась вечная тяга народа к прекрасному. Гости города фотографировались на фоне заколоченной скульптуры и уезжали с чувством выполненного долга. Кто-то стал сбывать из-под полы фотографии Геракла без досок... По рублю штука. Скоро выяснилось — жульничество! Никакой это был не Геракл, а то ли Зевс, то ли Хемингуэй в юности! Когда обман обнаружился, фото пошло по два рубля!

Что творилось у заколоченного памятника! Как будто там за досками выставили Джоконду Леонардо да Винчи! Люди скреблись в зазорах, втискивали глаза в щелочки, оказывали сопротивление милиции.

Старушки, умирая, требовали показать им мученика Геракла.

В городе создалась угрожающая обстановка. Стали поговаривать, что за досками никого и нет, наоборот, видели в пивной здоровенного мужика, который выдавал себя за Геракла, в доказательство размахивая фиговым листком.

Поползли по городу слухи. Говорили, что Геракла заколотили потому, что, оказывается, его лепили с двоюродного брата атамана Петлюры.

В один из воскресных дней огромная толпа смяла наряд милиции, раскурочила доски, и наступила жуткая тишина! За досками никакого Геракла не было...

В городе снова стало спокойно и тихо.

Что касается Геракла, кое-что в городе скажет вам, где он. Зав. мастерской по изготовлению надгробий и памятников Завидонов Никодим, согласовав вопрос с начальством, вывез скульптуру из горсада на кладбище. Очень кстати скончался один старичок, безымянный, глухонемой. Вот Никодим и водрузил ему на могилку памятник Геракла с душераздирающей надписью: «Внучеку от дедули».

Так что в Зареченске опять две достопримечательности: дуб, в тени которого проездом стоял Пушкин, и могила великого сына греческого народа — Геракла. Причем, чтобы не было разночтений, Геракл вкопан в землю по пояс. Отчего памятник только выиграл.

Муха

Старая муха самоотверженно билась башкой о стекло. Наверно, часа полтора. Отлетала назад, разворачивалась и, свирепо жужжа, бесстрашно шла на таран.

По другую сторону окна, там где улица, сидела молодая, зеленая еще, муха и полтора часа, затаив дыхание, глядела на то, что делает старая. Молодая никак не могла взять в толк, зачем пробивать головой стекло, когда рядом открыто окно настежь!

Два часа героически сражалась старая муха. Уже стекло вроде дрогнуло, но и муха упала без сил. По-пластунски добралась до открытого окна, перевалилась на карниз, где и раскинулась, дергая лапками.

Молодая муха подбежала и робко спросила:

— Простите, если не секрет, зачем биться о стекло, когда рядом открыто?!

Старая муха ответила, еле двигая челюстями:

— Глупая ты! Оттого что молодая! В открытое окно любой дурак вылететь может! Ну а радости-то? Влетел, вылетел, влетел, вылетел! Разве живем ради этого?! А вот ты поработай своей головой, пока не распухнет, пока пол с потолком не сольется! И когда жужжать уже нечем, вот тут и ползешь туда, где открыто! Если б ты знала, как мне сейчас хорошо!

Молодая муха старалась не смотреть на распухшую голову старой, а та продолжала:

— Мой папа всю жизнь бился головой о стекло. Мама покойная билась. И мне завещали: только преодолевая трудности, почувствуешь себя человеком!

Котовасия

На углу Морской и Центральной вы увидите дуб. С виду простенький, а, по сути, с изюминкой. Дело в том, что на уровне метров трех дуб раздваивается и получилось местечко.

Поселился там кот по имени Мурзик.

Вы скажете, что такого? Как влез, так и спустится.

А вот тут есть изюминка! Мурзик влез и два месяца не спускался! Казалось бы, как же так: а пожрать и прочие надобности, для чего необходима земля?!

Горожане ломали головы: может, объявил голодовку? Но если голодать, то чтоб все знали, чего ради именно! Или из солидарности с шахтерами? Может, в знак протеста против ядерных испытаний? Или в виде кота знак обозначился божий? Уж не конец ли света забрезжил, что назрело давно!

А что, если кот обезумел от несчастной любви? Кто она, эта сука?

Короче, чем ближе к скелету делался кот, тем красочней про него слагались легенды.

Сердобольные старушки молоком ему брызгали снизу. Мужики с рыбалки окушка обязательно.

Мурзик внимания ноль!

Юных кошечек в бантах вокруг дуба выгуливали.

Хвостом отмахивается!

Ну чисто монах! Ангел в кошачьей шкуре. Морду на лапы уронит и смотрит сверху на жизнь, как на некую суету.

Если уж коты о смысле жизни задумались, человеку сам Бог велел! А задумчивость противопоказана. Сложишь неприятности столбиком, в оконцовке выходит: пора вешаться. А пока не задумываешься, вроде и ничего!

Стал Мурзик достопримечательностью. Молодожены после Дворца бракосочетания прямиком к дубу, Мурзику поклониться. Туристов на его фоне фотографировали за деньги. Даже Би-би-си снимало под рубрикой: диссиденты в России. Узник совести.

А кот, как Снегурочка, таял, кожа да кости, только глаз зеленым огнем в ночи светит, будто на дереве такси ждет.

У нас, сами знаете, мучеников обожают, спокойно умереть не дадут. Приставили лесенку, влезли и со слезами на глазах, как говорится, на смертном одре устроили Мурзику пир. Натащили рыбки жареной, курченка, сметанки, вареничков, стол по первому разряду, только что без шампанского!

Все эти запахи ему в нос, деликатесы в глаза! Каким бы святым кот ни был, минут двадцать крепился, а после взвыл страшным голосом и пожрал пищу вчистую с дубовой корой.

Бабки в ладоши хлопают: «Покушал, родимый!»

И еще ему, и еще. Короче, худел Мурзик месяц, а разбух в три часа. Раньше от голода не мог спрыгнуть, теперь не слезть из-за диаметра толщины. Тем более сел на трехразовое питание ежедневно!

Но с местными котами что сделалось! Пока Мурзик голодовал, коты над ним потешались. Мяукали в оскорбительной форме, демонстративно мочились на ствол, всеми способами давая понять, мол, ты козел, импотент, а на земле жизнь прекрасна! Но когда наверху каждый вечер банкет, а у тебя в брюхе ветер, коты в ненависти своей объединились! От запаха пищи дурея, карабкались наверх. Чисто, штурм Зимнего! А Мурзик отъевшейся лапой по мордам, по мордам! Коты с матюгами кубарем вниз.

Ночью к нему поднимались самые стройные, самые гибкие кошечки.

Мурзик сытыми глазками каждую раздевал, одних пинком с дуба вон, других оставлял до утра. Причем каждую ночь гулял с новой. Словно мстил за голодное прошлое. По ночам на дубу разгуляево начиналось, хоть сам на дерево лезь!

И вы не поверите, коты кошачьим мозгом доперли: сытый тот, кто в центре внимания, посерединке скандала устроился!

Началось массовое переселение котов на дубы. Раньше на ветвях птички пели, теперь коты воют, стараются. А чем больше стараются, тем звук омерзительней.

Ну одного кота всем городом прокормить можно, а всех не потянуть. Тем более когда на каждом дереве по коту, экзотики уже никакой!

Плюнули на котов и, соответственно, никакой спонсорской помощи: ни рыбешки тебе, ни корочки.

И тут Мурзик, до чего мудрый кот, опять фитиля вставил! Спустился на землю тихонечко первым! Все коты наверху глотки рвут, а он тут под рукой, уникальный наземный кот Мурзик! Об ноги трется, мурлычет. А людям кошачья ласка приятна, тем более никакой другой нет. Как не дать кусок курочки!

И опять Мурзик в центре внимания. Погладить — очередь! Переспать с ним в обнимку — до драки.

Коты на деревьях зверели в ожидании пищи, а Мурзик на весь город домашний один. Заказывает, что на завтрак подать, что к ужину. И при этом зеленым глазом подмигивает, мурлычет, всем своим видом доказывая: есть смысл быть отшельником! Главное, им стать вовремя.

Катастрофа

Стюардесса объявляет по трансляции:

— Товарищи пассажиры! Наш самолет потерял управление и падает в море! До катастрофы остается две с половиной минуты. Просьба всем надеть спасательные пояса и оставаться на местах. Давайте проведем катастрофу организованно, без паники. Желающим будут предложены прохладительные напитки!

В салоне начинается нечто невообразимое.

Загорелый мужчина срывает с себя пиджак и кричит соседке:

— Анна Павловна, вы слышали объявление? Раздевайтесь!

Женщина вздыхает:

— Зачем? Все равно я не умею плавать.

— Анна Павловна, раздевайтесь! Стюардесса предупредила: у нас осталось на все про все две с половиной минуты! — Мужчина остался в одних трусах и рвет одежду на соседке.

— Сергей Тимофеевич, напрасно обо мне беспокоитесь! Я утону.

— Раздевайтесь! Перед смертью последнюю радость получим! Если успеем.

Соседка краснеет, не спеша расстегивает кофточку и тут же застегивает обратно:

— Как? Прямо тут?

— А вы предпочитаете под водой?

— А если узнает ваша жена? Она этого не переживет!

— Она-то как раз переживет! Снимай чертову кофту, кому сказал!

— Не кричите! — Женщина перестает раздеваться. — А вдруг мы не разобьемся?

— Все будет хорошо! Разобьемся!

— Все вы так говорите! Сначала надо привыкнуть друг к другу, а уже потом...

Мужчина топает ногами:

— Сначала потом! Привыкать будем на том свете всю жизнь!

Женщина, глядя в зеркало, красит губы:

— Нет, я так не могу! За кого вы меня принимаете? Хоть бы сказали, что любите меня! Не можете без меня жить! Ну? Можете или не можете?

— Черт возьми! Не могу без тебя жить... ровно минуту! Ты часы видишь?!

— Ваши отстают. Сейчас без четверти.

— Господи! И зачем я с тобой связался! Вон роскошная блондинка лежит в обмороке, но я до нее уже не добегу! Посмотри, что люди вокруг делают! Пьют! Раздеваются! Целуются! Берегут каждую секунду! Одни мы с тобой...

— И правда! Что делается! А те, в проходе, что вытворяют! А до того сидели серьезные, как террористы! Неужели для того, чтобы люди почувствовали себя свободно, непременно надо попасть в авиакатастрофу? Ну ладно, милый. Так и быть. Поцелуй меня в шейку!

— Сама себя целуй! Поздно!

— Сколько у нас еще времени?

— Девять секунд!

— Маловато. Но запомни на всю оставшуюся жизнь: приличная женщина так сразу не может!..

И тут самолет ударяется обо что-то твердое, бежит по земле и останавливается. Полуодетые, растрепанные пассажиры замерли на месте.

Стюардесса объявляет:

— Наш самолет произвел вынужденную посадку, с чем вас и поздравляю!

Женщина вздыхает:

— А кто говорил «разобьемся»! Обманщик!

Мужчина чертыхается:

— Опять не успел!

Дырки

Вы меня извините, но когда сыр швейцарский лежит, я понимаю, за такие деньги килограмм никто не возьмет, но сто грамм, чтобы освежить в памяти, могу позволить в кои-то веки.

Я слюну проглотила и говорю:

— Мне, пожалуйста, сто грамм, если можно без дырок.

Продавщица, наглая такая, заявляет:

— Это настоящий швейцарский сыр, он без дырочек не бывает!

Я ей говорю:

— Видите ли, дорогая, я на свои кровные желаю ровно сто грамм, чтобы забыться, вспомнить молодость. Поэтому прошу ввиду исключения сыр целиком.

А она, наглая такая, шипит:

— Что ж я вам его лобзиком выпиливать буду?

Вышла заведующая. И, не разобравшись, накинулась:

— Выходит, вам только сыр, а кому же я дырки от сыра продам?

— А это, — говорю, — ваши проблемы. Одни просят мясо с косточкой, другие без — и дают без разговоров.

Заведующая говорит:

— Ради Бога! Если хотите сыр с косточкой, я принесу! Можно без косточки, как пожелаете! Но без дырок сыр швейцарский в природе не существует!

Я говорю:

— Не дадите, объявлю прямо тут голодовку и, даю слово, подохну к утру!

Чертыхнулись, отрезали. Правда, три дырки всучили. Две больших и маленькую одну.

Пришла домой, нарезала тоненько-тоненько, ровно двести пятьдесят кусочков вышло, плюс корочка, и с булочкой, маслицем, чаем индийским!

Вкуснятина! Думала, растяну на неделю. Гляжу: к часу ночи сыр кончился! Съела до крошечки, и знаете, сыра нет, а запах остался. Три дня ем булку голую, а запах — будто с сыром! Не иначе дырки пахнут! Дуреха, брала бы дырок побольше, глядишь, месяц как сыр в масле каталась бы за те же деньги!

Нет, швейцарцы не дураки, что в сыр дырки кладут!

Последнее фото

В воскресенье Николай Николаевич с дочкой, зятем и внучкой гуляли по городу, восхищаясь товарами на витринах и ужасаясь их ценам. Пятилетняя Даша без устали тыкала пальчиком и голосила: «купи, купи, купи...». Ребенок еще не знал арифметики, не умел делить желания на возможности без остатка.

Остановились около фотоателье. За стеклом на глянцевых фотографиях застыли нарядные лица. И тут вдруг дед заявил:

— Снимусь-ка на фотокарточку для могилки!

— Папа, что за бред такой? — удивилась его дочь Таня. — Чего вас в могилу ни с того ни с сего потянуло?

— Уж больно фото красивые, — сказал Николай Николаевич. — Скоро помирать, а дома ни одной приличной фотокарточки нету! Одна качественная, где я в Сочи на пляже играю в футбол в 1971 году. Так я там в трусах, на памятник вроде неловко. А хочется остаться в памяти у людей симпатичным. Сегодня вроде я ничего.

— Да кто ж это заблаговременно фотографию для того света готовит? — ухмыльнулся зять.

— Все-таки, Петя, ты дурак, хоть и лысый, — незлобно сказал Николай Николаевич. — Ну зачем мне на могильной плите фотография, где я уже мертвый в гробу?! Я-то умру, а люди по кладбищу гулять будут. Зачем глядеть на них синим покойником? Человека заботит, как он выглядит и после смерти! Доживешь до моих лет, поймешь!

— Николай Николаевич, вы меня извините! — распалился зять. — Да, у вас была пара инфарктов, кто считает! Но вы у нас окружены такой заботой и вниманием, комар не проскочит! И ваши намеки на кладбище неуместны! Мы вас оттуда оттаскиваем, а вы рветесь! Пока живы, берите от жизни все, что возможно! Идемте, я вас на карусели покатаю! На том свете будет, что вспомнить!

— Желаю фотографироваться и все! — Старик затопал ногами.

— Ну, если это ваше последнее желание, черт с вами, папа!

Родственники вошли в фотоателье.

— Прошу! — Фотограф сделал улыбочку. — На паспорт? На права? Для души дружным семейством желаете?

— Мне бы на могильную плиту! Если можно, посимпатичнее!

— Ради Бога! Будете как живой! Присаживайтесь!

— И я с дедой! — обрадовалась внучка.

Таня схватила дочку за ногу:

— Слезь с деда! Он фотографируется для кладбища!

— Хочу с дедой для кладбища!

— Тебе еще рано. Вырасти, состарься, тогда другой разговор!

— А пусть с внучкой! — Николай Николаевич прижал девочку к себе. — В земле лежать будет легче, зная, что ты не один!

— Николай Николаевич, вы знаете, как мы вас любим! Но, если я правильно понял, помирать вы собрались один! Или нас с собой приглашаете за компанию? — Зять нервно размял сигарету.

— У нас не курят! — предупредил фотограф. — Решайте, как вас снимать? Всколькиром?

— А давайте все вместе?! — улыбнулся старик. — Таня, Петя, присаживайтесь! Уважьте старика!

Таня скрипнула зубами:

— Папа, дай вам Бог здоровья, но куда ж вы нас в могилу с собой тянете? Люди придут на кладбище, увидят на фотографии нас вместе, решат, погибли в автокатастрофе, начнут звонить, выражать соболезнование. Придется оправдываться, почему до сих пор живые. Вернитесь с того света на этот!

— Желаю вместе на кладбище! — Старик побледнел, схватился за сердце. — Или откажу в завещании, все отдам Нинке!

— Тань! Брось, не связывайся. Не видишь, человек из ума выжил. Отдаст все твоей сестре, точно попадем на кладбище! Не отказывай покойнику, грех!

— Хорошо! — Таня с грохотом поставила рядом два стула. — Только из любви к вам! Хотя лучше бы вам с Нинкой сняться, она фотогеничнее!

Таня достала из сумочки зеркальце, с ненавистью уставилась на себя:

— Хоть бы предупредили заранее! Черт знает, на кого похожа! Люди придут на кладбище, увидят, как я выгляжу, что они скажут?! Решат: здесь похоронена эта старая мымра!

— Мымра и есть! — Петя начал затирать пятна на брюках. — Сколько раз говорил — постирай брюки! Посмотри, на кого я похож! В таком виде не то что на кладбище, в туалет войти стыдно!

— Товарищи! — скомандовал фотограф. — Приготовились!

— А что такое мымра? — спросила внучка. — Если мама мымра, то папа мымр?

Петр шлепнул дочку по попе, она заплакала.

— Не смей бить ребенка, старый мымр! — крикнула Таня. — Это ты меня такой сделал. Ничего! Пусть люди увидят, кто довел меня до этого состояния. Снимайте, товарищ, этого уголовника!

— Если бы не ты... — начал Петя, но рев дочки перекрыл слова.

— Снимаю! — крикнул фотограф. — Улыбочку! Отлично! Все свободны!

...Через три недели Николай Николаевич действительно скончался. Его похоронили и, согласно последней воле, на гранитной плите под стеклом вставили фотографию. На ней Николай Николаевич радостно улыбался, внучка плакала, а родители сидели с перекошенными лицами.

Однажды у могилы остановились двое ребятишек. Один сказал:

— Смотри, дедушка веселый, а остальные все грустные. Кто из них умер?

— Не видишь, что ли? Тот, кто умер, тот и радуется. А этим еще долго мучиться, вот они и расстроились!

Месть

Овчарка была молодая и наглая. Пудель старый, из хорошей семьи. Летом они жили рядом на соседних участках. Однажды, когда собак выгуливали, овчарка ни с того ни с сего бросилась на пуделя и, пока не разняли, жестоко трепала его. Причем на глазах симпатичной болонки.

Старый пудель, зализывая раны, поклялся отомстить.

Через два дня овчарка покусала прохожего. Ее привязали около дома, посадили на цепь. Она могла как угодно лаять, рычать, но дотянуться, чтобы укусить, — фигушки!

Когда хозяева были на работе, старый пудель спокойненько перешел на соседский участок.

Овчарка облизнулась, мысленно жуя пуделя, зарычала и метнулась вперед, но упала, подсеченная цепью.

А пудель, невозмутимо шагал по чужому участку, делая вид, что не видит овчарку в упор. Обошел клумбу. Обнюхал поленницу. Подумал. И, подняв ногу, окатил дрова.

Оскорбленная до глубины души, овчарка зашлась в жутком лае.

А пудель как ни в чем не бывало подошел к кусту роз. Понюхал. И опрыскал его. После чего снова понюхал и, довольный, двинулся дальше.

Овчарка взвыла так, будто ее режут.

Пудель, как интурист, продолжил осмотр. Он дотошно опґисал все, что можно было опґисать. А розовый куст — дважды!

Овчарка, сорвав голос, лежала пластом и лишь вздрагивала каждый раз, когда пудель заносил карающую лапу. От бешенства из пасти стекала слюна.

Прикинув расстояние, на которое могла прыгнуть привязанная овчарка, пудель подошел, сел на корточки и, по-стариковски кряхтя, наложил кучу перед носом овчарки. Та грызла землю, из глаз лились слезы.

Пудель хотел «расписаться» на углу дома. Но уже было нечем!

Тогда он зевнул и, виляя задом, затрусил к дому.

Назавтра все повторилось сначала. Пудель проводил опись участка.

Овчарка во время этой пытки, стиснув зубы, скулила. Ее темная шерсть седела буквально на глазах.

Если бы не цепь, ах, если бы не проклятая цепь! Она разорвала бы этого пуделя в клочья, а на сладкое — в лоскуты!

От позора овчарка сходила с ума. А пудель ликовал! Это были лучшие минуты его жизни. Никогда физические отправления не доставляли ему такого глубокого морального удовлетворения!