Чужой пассажир

Провожающие уже вышли из вагонов, когда по перрону промчался человек с чемоданом.

Добежав до шестого вагона, он ввалился в тамбур и, протянув проводнице билет, вздохнул: «Фу ты, еле успел!»

— Минутку! — строго сказала девушка в пилотке. — Успели, да не туда. Это не ваш поезд!

— Как не мой? А чей? — испугался пассажир.

— Наш двадцать пятый, а у вас двадцать восьмой. Он час назад ушел! До свидания! — Проводница выпихнула мужчину на перрон.

Тепловоз гукнул, и состав медленно тронулся с места.

— Постойте! — закричал пассажир, набирая скорость вместе с поездом. — Я купил билет! Дайте влезть! — Он ухватился рукой за поручень.

— Я тебе влезу! — рявкнула проводница. — Не лапайте чужой поезд! Бегите в кассу, поменяйте билет, тогда сажайтесь, если догоните! Или дуйте к бригадиру! Он в десятом вагоне едет!

Гражданин прибавил скорость и, поравнявшись с десятым вагоном, завопил в открытое окно:

— Извините! У меня билет в шестой вагон, а она говорит: не на мой поезд!

Бригадир, поправляя перед зеркалом фуражку, не оборачиваясь, сказал:

— У меня сейчас обход состава. Если не трудно, загляните минут через тридцать!

Через полчаса он вернулся и, взяв через окно билет, начал его разглядывать.

— Все в порядке! Во, печатают, да? Ни черта не разберешь! Скажите Гале, я разрешил.

Пассажир сбавил скорость и, поравнявшись с шестым вагоном, закричал:

— Галочка! Вам привет от бригадира! Он сказал: сажайте меня!

Девушка недовольно посмотрела на билет:

— "Он сказал"! У нас тринадцатое место! Вот! А на нем уже едет женщина! Незамужняя! Что вы с ней на одной полке делать будете? Не посажу! Так бригадиру и передайте!

Мужчина чертыхнулся и побежал разбираться.

Состав давно набрал скорость и грохотал на стыках. Пассажиры начали раскладывать на столиках ужин.

— А ведь хорошо бежит товарищ. Я в его годы по утрам тоже, бывало, как выбегу! — сказал пассажир в тренировочном костюме, прожевав бутерброд. — Могу поспорить: дома он будет раньше нас!

Пассажир в бабочке перестал нарезать огурец и заметил:

— По асфальту-то каждый может. Посмотрим, как он по болоту пойдет, родимый!

...Мужчина с чемоданом продолжал мотаться по шоссе вдоль поезда от проводницы к бригадиру и обратно. Он был уже в трусах, майке, но при галстуке. В это время по вагонам пошли ревизоры.

— Кто это там бежит?

— Да вроде с нашего поезда, — сказал кто-то.

— С вашего? — Ревизор высунулся в окно. — Товарищ! Эй! А билет у вас есть?

Бегущий кивнул и полез в трусы за билетом.

— Не надо! Верю! Надо людям верить! — сказал ревизор, обращаясь к пассажирам. — Бегите, товарищ! Бегите себе, раз билет есть. А то, знаете, некоторые зайцем норовят! За государственный счет! Счастливого пути!

В купе ехали бабушка с внучкой и двое мужчин. Бабушка начала кормить девочку с ложечки, приговаривая:

— Это за маму! Это за папу! Это за того дядю, который бежит к своей бабушке!

Мужчины при этом чокались и повторяли: «За папу! За маму! За того мужика!»

Проводница пошла разносить чай. Проходя мимо окна, за которым маячил пассажир, она спросила:

— Чай пить будем?

Тот замотал головой.

— Ну как хотите? Мое дело предложить! — обиделась проводница.

Пассажиры начали укладываться спать. Четыре женщины долго метались по вагону, менялись местами с соседями, чтобы оказаться в одном купе без мужчин. После долгой торговли удалось выменять девичье купе целиком. Счастливые, женщины лениво переодевались ко сну, и тут дама в красном халате заметила бегущего мужчину с чемоданом.

— Девочки! Он все видел! — Она возмущенно рванула занавеску, и та, естественно, упала, с металлическим штырем на стол. Женщины завизжали, пряча свои прелести кто куда.

Наконец занавеску приладили, в темноте долго говорили о том, какие наглые пошли мужики и где их взять. Расслабленные воспоминаниями, задремали. И тут дама в спортивном костюме вскочила:

— Девочки, послушайте, что он делает? Ухает, как паровоз!

— Да это паровоз и есть! — сказала женщина с нижней полки.

— Не надо! Паровоз делает так: «У-у-у...», а этот: «ух-ух!». Мне сны нехорошие приснятся!

Дама в красном халате постучала в стекло:

— Можно потише? Вы здесь не один.

...Человек бежал. Может, открылось второе дыхание, но бежал он с каким-то сияющим глазом. И внезапно запел: «По долинам и по взгорьям...»

Проводница шестого вагона сидела в купе и шумно пила чай, поглядывая в окно. Там в свете редких фонарей мелькал человек с чемоданом.

И тут проводница не выдержала. Чуть не вывалившись в окно, она заорала:

— Ни днем ни ночью нет покоя! В глазах рябите! Убирайтесь отсюдова!

Пассажир странно улыбнулся, дал гудок и рванулся вперед.

Попутчик

Я возвращалась из Одессы в Москву.

Купированный вагон на четверых, но пассажиров двое: я и молодой человек довольно интересной наружности. Мужчина и женщина в одном и том же купе, сами понимаете, ситуация двусмысленная, ночью всякое может случиться. Тем более я женщина вполне интересная, хотя и в возрасте. Который мне только пусть попробуют дать!

Когда стемнело, я сказала, что буду ложиться. Он вышел. Я переоделась в спортивный костюм. Надушилась. Легла.

Парень, постучавшись, вошел. В темноте, очевидно, разделся и говорит:

— Я слышал, в поездах воруют, если не возражаете, у меня блокиратор, я запру дверь.

Я говорю:

— Делайте что хотите!

А саму в жар бросило. Никто не сможет войти, теперь он сможет делать со мной все, что захочет!

Слышу, он бутылкой звякает и говорит:

— Освежиться не желаете?

Я говорю:

— Делайте что хотите!

Я же все понимаю: «Сейчас напоит, зная, что пьяная женщина не соображает, что делает трезвая!»

Тут парень говорит «спокойной ночи» и лезет на верхнюю полку надо мной, хотя напротив место было свободно. Я же не девочка! Само собой, вот-вот начнет грубо приставать!

И как чувствовала!

Через пять минут молодой человек свалился в проход.

Извинился, полез обратно и тут же рухнул опять!

Так, думаю, началось! Примеривается! Хочет как бы нечаянно упасть на меня и познакомиться!

Две попытки мимо! Ну третья уж, думаю, наверняка!

Я под одеялом вся сжалась. Ночь, дверь закрыта и периодически мимо пролетает молодой человек! Это может кончиться чем угодно.

Бац! Третий раз загремел! И, вы не поверите, снова мимо!

Я говорю:

— Да что ж это такое, в конце концов! Вы тут не один! Почему без конца падаете мимо меня на пол! Вы что, пьяный?!

Он говорит:

— Извините, мадам, слегка выпимши. Больше это не повторится. Я себя привяжу полотенцем.

С ума сойти! Как же парня ко мне тянет, если, бедняга, полотенцем привязывается!

Короче, за ночь он падал тридцать пять раз! Я глаз не сомкнула. Ведь он мог упасть на беззащитную женщину, и куда бы я делась?! А он всю ночь мимо да мимо!

Ни за что больше с пьяным в одном купе не поеду! Не хочу рисковать!

Пруха

В кармане десять долларов. Ни гульнуть по-настоящему, ни продержаться до получки с достоинством. И тут напротив высвечивается казино «Фортуна». Думаю, поставлю-ка все, что есть, тем более фактически ничего нет. По теории вероятности, хоть раз в жизни должно повезти! Все сходится: с детства не везло в карты, в любви даже во сне не везло! Неудачи поднакопились, и, по теории вероятности Эйнштейна, пора выпасть выигрышу!

Вхожу. Огляделся. Посмотрел, как ставки делают. И поставил на цифру «пять». Столько раз меня собака кусала.

Бац! Пятьдесят долларов!

Я эти пятьдесят на цифру «восемь». Столько раз обещали зарплату повысить.

Бац! Сто пятьдесят снял!

Ставлю на «семь». Девять раз жене изменял, но два раза не полностью.

Триста!

Народ магнитом ко мне потянуло. Лица сосредоточенные, как у пенсионера на унитазе. Хотят разгадать, по какой системе я ставлю.

И промахиваются! Потому что, как у Эйнштейна, у меня непростая теория. Ставлю не просто так, а со смыслом.

Ставлю на «красное». Почему? Да потому, что у меня майка красная!

Восемьсот долларов! Ну, чем не теория?!

И пошла пруха, как семга на нерест, не остановить!

На что не поставлю — мое!

Под стол пять долларов уронил. Поднял — десять!

За полчаса набрал две тысячи долларов!

— Всего доброго, — говорю. — Спасибо за доставленное удовольствие.

И к выходу.

А там два любезных молодых человека берут под руки, чуть не плачут:

— На кого ж вы нас покидаете! Поиграйте еще!

— Не могу, — говорю. — Дела! Я еще в два казино обещал заглянуть.

— Сделайте одолжение, — говорят. — Выиграйте у нас еще пару тысяч!

Ну, не огорчать же ребят, тем более у них пальцы как клещи.

Вернулись к столу.

Ребята говорят:

— Поставьте на цифрочку «три», не пожалеете!

Я говорю:

— На «три» ставить не имею права, по моей теории с этой цифрой ничего не связано. Из уважения к вам могу поставить на «четыре». У меня в холодильнике осталось ровно четыре яйца.

Фишки ставлю на «четыре», они пихают на «три» и руки мне за спину, при этом стол так качнули, шарик обезумел и на «три» рухнул, как ребята советовали. Они так на крупье глянули — тот в обморок, и уже другой товарищ отсчитал мне пятьсот долларов.

Народ ликует, целуются, будто я за всех отомстил.

Кладу деньги в полиэтиленовый мешок и к дверям. Молодые люди за мной:

— Никто от нас с такими деньгами еще не уходил!

Я говорю:

— Значит, я буду первым!

Меня за пиджак и к столу:

— Поиграйте еще! Публика просит! — И кулак к носу примеривают.

Чуднґые ребята, я же их разорю! Пруха пошла, бесполезно бороться!

Я говорю:

— Только учтите, в этот раз на «три» ставить не буду. Из принципа!

Ребята сквозь зубы:

— Ставьте хоть на «четыре», раз у вас в холодильнике четверо огурцов!

— Не надо путать! Четыре яйца! Но по теории вероятности дважды на одну цифру ставить нельзя! Читайте Эйнштейна. Ставлю на «двадцать одно».

— Не иначе у вас столько пельменей осталось!

— Откуда вы знаете?

— По глазам видно.

Шарик носится, ребята стол трясут, как эпилептики. Шарик заметался и на «двадцать одно» упал, как подкошенный. Парни в сердцах стол на попа! Шарик ни с места, как приклеенный. Ребята по столу кулаками грохнули — погас свет!

В темноте публика вопит:

— Было «двадцать одно», было! Дайте освещение! Не имеете права грабить в темноте, только на свету!..

Короче, напихал полный мешок долларов.

На улицу меня вывели, говорят:

— У нас предчувствие, что с такой суммой вы до дому не дойдете! — и с этими словами вломили за милую душу.

Очнулся — долларов нет. Во рту зубов навалом. Левым глазом в упор вижу ухо, но мы друг друга не узнаем...

Что вам сказать? Никогда не выигрывал столько денег! И никогда меня так крепко не били! По теории Эйнштейна, все сходится. Повезло не когда выиграл, а если с выигрышем ноги успел унести. А я замешкался, в теорию не вписался.

Жаль, Эйнштейна рядом не было, когда били. Взял бы в долю.

А может, старик прав? Денег нет, зато не убили!

Выходит, пруха моя продолжается!

У камина

Петр Сергеевич Голицын с шестого этажа ремонт в квартире затеял. Старые обои с песнями рвал, и вдруг — мать честная! — дыра в стене обнаружилась. Петр Сергеевич давай руками грести, облизываясь, в надежде, что клад подложили. Нагреб сажи полную комнату, на том драгоценности кончились.

Ух, он ругался! Строителей, что вместо кирпича уже сажу кладут, крепко клял. Мало того что стенка дырявая, так еще в дыре ничего путного нет!

Потом соседка Ильинична прояснила, дыра-то, оказывается, чуть ли не царского происхождения! Когда-то весь дом принадлежал князю Михайлову. В залах были камины. А потом князей постреляли для справедливости, камины поразбивали для порядка, залы перегородили для уютности, паровое провели, чтобы жилось лучше. Это раньше господа с трубочкой ноги к камину протягивали, догов разных гладили от безделья, а трудящемуся зачем? Это вообще дурная привычка английских лордов Байронов.

Голицын, жилец проверенный, без темного прошлого, не имел в роду ни лордов, ни Байронов, но почему-то со страшной силой захотелось ему протянуть ноги к живому огню, пробудилось такое желание. Петр Сергеевич вообразил, что, гладя дога, шевеля ногами в камине, вряд ли станешь вести заунывные разговоры о том, что творится. Эти выматывающие разговоры за жизнь, которой нет, велись повсеместно на кухнях за водочкой у батарей парового отопления. А у камина другой разговор, не правда ли, господа?

Он начал подготовку к вечерам у камина. Приобрел томик Байрона. Оказалось, это стихи, да еще на английском, то есть в подлиннике, черт бы его побрал! Но картинки указывали на то, что разговор у Байрона шел о любви, морях, шпагах. Так что издание попалось, по сегодняшним дням, очень редкое.

Породистого дога Голицын, конечно, не потянул, да и где ему прокормить эту лошадь, которая в рот не возьмет то, чем кормился он сам. Но судьба свела в подворотне с собачкой. Это был кто угодно, только не дог. «Но ведь и я не лорд Байрон!» — вздохнул Петр Сергеевич и пригласил песика в дом. На свету разглядел. Безусловно, это было собакой, хотя вместо шерсти колола щетина, хвостик свернулся поросячьим кольцом. Но глазки живые, а в них преданность до конца дней. За всю жизнь никто из родных и близких не смотрел на Голицына такими, все отдающими донорскими глазами. В честь Джорджа Байрона он назвал псинку «Жоржик».

Трубка и табачок обошлись не так дорого. Осталось одно — сам камин.

Попробуйте сегодня найти печника! Они вымерли за ненадобностью. Знакомые с трудом раскопали одного старика. Тот пришел и гордо представился, клацая челюстями:

— Потомственный печник Муравьев-Апостол! Сто лет печи клал, вплоть до крематориев, и одни благодарности вместо денег!

Он долго ковырялся в дыре, нюхал, дул, слюнявил палец и, пожевав сажу, сказал:

— Королевская тяга! Не дураки делали! Достаньте огнеупорный кирпич. Триста штук с головой хватит. Я вам за двести тысяч сложу не камин — доменную печь!

— Мне бы хотелось камин, — сказал Петр Сергеевич.

— Тогда двести пятьдесят, — подытожил печник.

Голицын договорился с ханыгой у магазина насчет кирпича.

В половине шестого, когда все шли с работы, самосвал на ходу опрокинул кирпич. Петр Сергеевич крикнул:

— Договорились поднять!

Шофер газанул:

— Извиняюсь, облава! — и машина умчалась.

Пришлось Голицыну на шестой этаж без лифта кирпичины волочь на себе. Сначала брал он по шесть, потом пять, четыре, три, два и последние еле волок по одной, отдыхая на каждой площадке.

Пенсионеры на лавочке, само собой, клювами туда-сюда водят, перемножая в уме, из которого выжили, число кирпичей на количество ходок.

— Триста штук! — озабоченно сказал хроменький с палочкой. — Не иначе, решил дачу отгрохать!

— Какую дачу, если тащит на себе на шестой этаж! — возразил кривенький с сопелькой. — Бункер замыслил на случай конца света!

— Тьфу на вас! Оставьте конец света в покое! Подумайте мозгом! Потолков-то у вас не видать, охраняется государством! Вот умные и стелят втихаря второй потолок, две квартиры в одной получается, а платят как за одну! — зашелся хроменький.

— Аморальность кругом! — вставила Анна Павловна, бывший бухгалтер. — Мутейкин из двадцать второй антресоли офицеру сдает, а тот баб на антресоли водит! В памятник архитектуры! Одни баб таскают, другие кирпич! Кругом разврат общества!

В три часа ночи Петр Сергеевич сидел на полу в кирпичах, шаря по телу рукой в поисках сердца. Верный Жорж слизывал пот с его лба, содрогаясь всем тельцем от невысказанной любви.

...Через неделю потомственный печник Муравьев-Апостол закончил кладку, еще раз прихвастнув, что будет не камин, а доменная печь. То ли он действительно замышлял доменную печь, но двести кирпичин осталось лишних посреди комнаты.

— Облицовщика для красоты восприятия подошлю. Ожидайте! — сказал печник. — Человек с кладбища, там у них все: гранит, мрамор, гробы. И держитесь его. Свой человек на кладбище не помешает. Мне там отгрохали склепик получше вашей квартирки! А за доменную печь не тревожьтесь, я гарантирую!

Весь дом жил тем, чтґо там Голицын у себя с кирпичом замышляет.

— Да камин же, обыкновенный камин! — оправдывался он.

— Взглянуть можно? — наседали соседи.

— Нельзя! — твердо говорил Петр Сергеевич, решивший никого из соседей к камину не подпускать. Тут полагалась иная изящная публика.

— Нет, но чего это вдруг вы решили камин?

— Просто хочется вечерком ноги к нему протянуть! — бормотал Голицын.

— Интересно! — возмущались соседи. — Неужто для того, чтобы у нас протянуть ноги, непременно нужен камин? Петров из тринадцатой почему-то загнулся без всяких каминов! Ох, затеяли вы противозаконное и скрывается что! Народ не простит!

Слежка за Петром Сергеевичем велась днем и ночью.

А он мучительно думал, куда же девать лишних двести штук кирпичей! Тащить снова вниз не было сил, да и засмеют насмерть, что с кирпичами взад-вперед носится.

Рискнул одну кирпичину ночью в мусоропровод спустить, но она пронеслась вниз по желобу с грохотом, будто по мусоропроводу пустили экспресс «Красная стрела». Соседи в нижнем белье на лестницу высыпали: «Слыхали, рвануло!» Слава Богу, не у нас! Опять промахнулись!

Что тогда Голицын придумал? Замотав кирпич в тряпочку, потихоньку бил молотком, а потом ссыпал щепотками в мусоропровод. За три дня накрошил одиннадцать кирпичей и, чудак, радовался! Но тут мусорщики, возившие мусор, устроили забастовку: «Кто-то долбит дом, а нам отвози! Это нетрудовые доходы!» Соседи дружно указали на Петра Сергеевича. Грузчики пообещали убить, если увидят хоть крошечку.

Вот такие дела. Вместо того чтобы балдеть у камина с собакой и трубочкой, «князь» Голицын ломал голову, как вынести из дома кирпич.

Друг детства Коньков предложил:

— Чего над собой измываешься, Петр? Погрузим ко мне в «Жигули», кинем на стройку, и ты свободен! Еще спасибо скажут строители.

В одиннадцать ночи погрузили проклятый кирпич в «Жигули», отъехали два квартала к забору, где строился дом, и быстренько перекидали кирпич. Осталось три штуки, когда из темноты вынырнул сторож с ружьем:

— Попались, ворюги! Руки вверх! Сто тысяч или стреляю!

Голицын пролепетал в наведенное дуло, как в микрофон:

— Вы не поняли! Никто не ворует! Наоборот! Мы сами вам привезли!

— Я не пацан, — сказал сторож. — Столько лет сторожу, что только на моей памяти не выносили! Но не было хамства, чтоб добровольно кирпич привозили назад! Сто тысяч или убью! Выбирайте!

Пришлось Петру Сергеевичу рассказать всю историю про камин лорда Байрона. Сторож недоверчиво качал головой, но фамилия Байрона почему-то подействовала.

— Ладно. Верю. Забирайте кирпич!

— Почему забирайте? — взвыл бедный Голицын. — Выходит, воровать можно, а возвращать нельзя?

— Кирпич твой огнеупорный! На стройке такого нету. Увидят, спросят: а где остальные? Начнут проверять, представляешь, сколько народу посадят?! Увозите или открываю огонь!

Чертыхаясь, покидали ненавистный кирпич обратно в багажник. Когда отъехали, Коньков заявил:

— Петр, знаешь сам, руку, ногу отдам за тебя, но тащить кирпич назад на шестой этаж не согласен! Свалим на пустыре, к чертовой матери, и по домам!

Тут из-за поворота вылетела машина с мигалкой.

— Милиция! — Коньков инстинктивно нажал на педаль, «Жигули» скакнули вперед. Милиция следом. Коньков, как угорелый, нырял в переулки, петлял, но милиция дышала в затылок, пугая спящих воплем сирены. На улице Бармалеева преследователи ловким маневром перегородили дорогу. Вооруженные милиционеры окружили машину:

— Выходи по одному! Руки вверх!

Пришлось подчиниться.

— Почему дали деру? — лукаво спросил лейтенант.

— Потому что догоняли! — буркнул Коньков, опустив руки.

— Руки вверх! Мы догоняли, оттого что вы убегали!

— Не догоняли бы, никто не убегал бы! — сказал Голицын.

— Хватит валять дурака! Что в багажнике?

— Кирпич!

— Что ж это за кирпич, с которым так драпают?! Покажите!

Коньков отпер багажник. Милиционеры рассмеялись с чувством выполненного долга:

— Отлично! Воруем?!

— Это личный кирпич! — заорал вдруг Коньков. — Хотели сдать государству, но черта с два!

— "Сдать государству"! — У лейтенанта от хохота отлетела пуговица на шинели. — Вываливайте тут, государство само подберет! Лишь бы вам не досталось! Ворюги! А ну, живо!

Ворюги, ликуя, набросились на кирпич. Милиционеры, довольные своей выдумкой, хохотали. Это был тот редкий случай, когда противоборствующие стороны не сомневались, что надули друг друга.

Давно Голицын так легко не взбегал на шестой этаж.

Спал Петр Сергеевич, как ребенок, и во сне улыбался. Разбудил звонок в дверь. На площадке стояли счастливые, потные школьники. Старший отрапортовал:

— Мы из сороковой школы. Помогаем пожилым на дому. Нашли кирпич, нам сказали, что ограбили вас. Кирпич здесь!

Пока Голицын, потерявший дар речи, как альпинист, цеплялся за стенку, ребята сложили посреди комнаты памятник огнеупорному кирпичу.

Старший спросил:

— Может, еще чего-нибудь принести?

— Воды! — прошептал Петр Сергеевич.

Дети подали воду, отсалютовали и, шагая в ногу, ушли. Проклиная Байрона с его камином и кирпичами, Голицын поплелся к Витьке Рыжему. Поговаривали, вроде попал тот в дурную компанию, которая чистит квартиры.

Витька сосредоточенно курил заграничную сигаретку, хищно глотая импортный дым.

— Вить, помоги старику. Может, знаешь ребят, из квартиры кое-что вынести. Вознаграждение гарантирую.

— Не понял! — Витька осторожно притушил сигарету и спрятал окурок в карман. — Что значит «вынести» и за какое такое вознаграждение?

— Надо вынести кирпичи, но так, чтобы их никогда не вернули! Двести тысяч без всякого риска — достаточно. Вот ключ от квартиры.

— Кирпичи?! Мои друзья такими темными делами не занимаются! Тем более за двести тысяч рисковать дураков нет!

Петр Сергеевич добавил еще сотню: «Я с собакой постою на атасе, за час всяко управитесь».

Витька исчез с ключом и деньгами.

Когда Голицын вернулся с Жоржиком, кирпичей не было! Правда, ребята не удержались и прихватили пыжиковую шапку, но это был такой пыжик, вы меня извините! В доме с камином такую шапчонку держать неудобно. К тому же моль уйдет вслед за шапкой, поскольку ей больше питаться тут нечем.

В среду Петр Сергеевич в ожидании облицовщика сидел дома, мучаясь Байроном. Вдруг Жоржик, ощетинившись, зарычал на камин. Там что-то пыхтело, потом, дико матерясь, вывалился обуглившийся сосед Черемыкин. Его карий глаз лазерным лучом заметался по комнате.

— Это сорок шестая квартира? — спросил он, сплевывая сажу.

— Сорок девятая, — ответил Голицын, удерживая Жоржика, который отчаянно лаял, желая доказать, что не даром ест хлеб.

— Значит, ошибся, — сказал Черемыкин, направляясь к дверям. — А где ваш кирпич? — как бы невзначай спросил он.

— Спрятал на черный день, — изрек Петр Сергеевич.

— Ага, — кивнул Черемыкин, — тогда до свидания.

И по дому пошли разговоры:

— Одно из двух: или Голицын идиот, или мы! Может, правда, пора кирпичом запасаться? Кругом инфляция. А кирпич всегда кирпич. Его на хлеб обменять можно будет. Твердая валюта. Говорят, за доллар дают одиннадцать кирпичей".

Жильцы начали запасаться на черный день кирпичом.

А Петру Сергеевичу безумно хотелось усесться с Жоржиком у пылающего камина, облицованного по всем правилам.

И вот явился наконец облицовщик. Жизнерадостный, шустрый работник кладбища. Только хороня других ежедневно, можно так радоваться жизни.

— Папаша, склеп задумали на века или на каждый день, подешевле? — весело спросил гробовщик.

— Мне бы каминчик облицевать для красоты восприятия!

— Домашний крематорий! — хохотнул мастер. — Сделаем! И не таких хоронили! Камин, как могила, один на всю жизнь, тут жаться нет смысла. Три сотни — по-божески, из уважения к покойному, то есть к вам!

Через неделю могильщик приволок мрамор и облицевал в лучшем виде. Единственное, что смущало, — приблизившись, можно было разобрать на мраморе, хоть и выскобленное, «Голицын. 1836 — 19..».

— Ну как вам надгробие? — спросил мастер, любуясь работой.

— Симпатично. Но вот надпись... Все-таки это камин, — неуверенно сказал Петр Сергеевич. — Хотя фамилия тоже Голицын.

— Надо же, как удачно совпало! — обрадовался гробовщик. — А может, вы из князей Голицыных будете! У нас же никто не знает, от кого кто произошел. Самородки! Ваше сиятельство, три сотни отсыпьте! Благодарю. Здесь телефон, надумаете умирать, я к вашим услугам! Плита на могилку, считайте, у вас уже есть! Так что спите спокойно.

И вот наступил торжественный день. Петр Сергеевич под рубашкой тайком от соседей пронес семь полешек. Поужинав, сел на стул, раскурил трубочку, усадил рядом Жоржика и дрожащей рукой поднес спичку к камину. Огонь, прыгнув с газеты на щепочки, отсалютовал красными искрами. Голицын завороженно уперся глазами в камин, позабыв, где он, кто он, синим пламенем горели заботы и уносились, проклятые, в дымоход. Пес Жоржик встал у камина, потянулся и рыкнул английским баском, колечко хвоста распрямилось, не иначе Жорж почувствовал себя догом.

Петр Сергеевич расхохотался, пыхнул трубочкой, раскрыл Байрона и начал читать. Проглотив три страницы, сообразил, что читал по-английски! Хотя и не знал языка! Значит, знал! Просто создайте человеку условия, где он все хорошее вспомнит. А для этого надо, чтобы он все плохое забыл. Вот и вышло, что человеку для счастья нужен камин.

Голицыну удалось кайфануть минут двадцать. Дым, заблудившись в развалинах дымоходов, вылез на лестницу и начал клубами спускаться вниз.

Захлопали двери, соседи забегали, раздувая ноздри, как гончие псы: «Горим, горим, горим!» Взяв след, по запаху вышли на квартиру Голицына и забарабанили в дверь.

Петр Сергеевич открыл и, не выпуская изо рта трубку, вежливо спросил: «Хау ду ю ду?» В ответ ему дали по голове, ворвались в комнату, где безмятежно трещали дровишки в камине.

Кто-то плеснул ведерко воды, огонь обиженно зашипел, завоняло удушливо гарью, и все успокоились.

— Понятно! — радостно потер руки Тутышкин из двадцать второй. — Поджигает памятник архитектуры без особого на то разрешения! Пять лет строгого режима, считайте, уже имеем! Да еще, я вижу, плита с кладбища? Замечательно! Осквернение могил без соответствующего разрешения горисполкома! Приплюсуйте еще пару лет! Захотелось последние дни провести в тюрьме! Понимаю. Ну что ж, мы поможем!

— Да что я такого противозаконного сделал? — шептал Петр Сергеевич, ощупывая голову. — Хотел посидеть сам с собой у камина! Неужели нельзя?

— Значит, так, — улыбнулся Тутышкин. — Стену заделать, чтобы камином тут и не пахло. Плиту в течение суток вернуть покойному! И скажите спасибо, что не сдали в милицию, как положено!

Пришлось Петру Сергеевичу звонить гробовщику-облицовщику. Тот долго смеялся, но все-таки согласился увезти плиту на ее законное место.

Голицын поехал вместе с плитой, которая стала ему дорога как память о любимом камине.

Могила Голицына давно никем не посещалась, заросла, валялись доски, банки, мусор. Печальное зрелище.

Голицын навел на могилке порядок, привел в божий вид. Убрал мусор, песочку подсыпал, оградкой обнес, серебрянкой покрасил. Сделал скамеечку. Посадил цветы. Славное местечко получилось. На кладбище тишина, воздух чистый, живых людей нет!

Петр Сергеевич приходил на могилку, садился на скамеечку и чувствовал, что вокруг все свои. Спасибо князю Голицыну! Оставил в наследство кусочек земли два метра на полтора. И Жоржик, обходя владения, держался так гордо, будто голубая княжеская кровь текла если не в нем, то где-то рядом.

Охрана

Построили мы с женой дачку. Не Бог весть какую, но если разобрать по кирпичику, набегает приличная сумма!

А по зиме, сами знаете, с голодухи грабят избушки вплоть до крупы и наволочек!

Что ж выходит: десять лет строил, недоедал, — и все это без боя отдать?!

Естественно, народ на охране чокнулся!

Кто во что горазд: колючая проволока на заборе, волчьи ямы, капканы, ревуны...