…Дверь отворилась, и в комнату вошла Энни, держа в одной руке лампу, а в другой стакан молока. Люсьен замер на месте в ожидании неизбежного крика и звона разбивающихся об пол лампы и стакана. Но она не закричала и ничего не уронила.

В тот момент, когда она увидела его темный силуэт на фоне штор, у нее задрожали руки, от чего отсвет пламени пробежал по стенам, а молоко стало выплескиваться через край стакана. Она провела в нерешительности всего несколько секунд, после чего осторожно притворила за собой дверь и сделала шаг ему навстречу.

Люсьен перевел дух. Смелая девочка. Смелая и наивная.

Она была похожа на ангела. Золотистые волосы рассыпались по плечам. Свет лампы изливал на ее лицо мягкое, неземное сияние и отражался в глазах яркими звездочками. Белая воздушная ночная рубашка подчеркивала восхитительные формы ее тела, когда она шаг за шагом… подходила к нему.

Люсьен предостерегающе поднял руку и отступил в тень:

– Энни… не подходите ближе.

– Почему? – резко остановилась она.

– Задуйте лампу.

– Я не понимаю. Зачем вы пришли? Я рада, что вы здесь, но…

– Уберите свет, и тогда мы с вами поговорим.

Она смотрела на него обескураженно.

– Не волнуйтесь… – усмехнулся он. – Я найду вас в темноте.

Действительно ли ее щеки покраснели от смущения, или это игра теней и света лампы? Она взглянула на него еще раз, после чего подошла к туалетному столику, поставила на него лампу и молоко. Затем погасила лампу.

Темнота, несколько шагов вперед, и он снова держит ее в своих объятиях.

Он впился в ее губы со страстностью, порожденной долгими неделями ожидания. И зачем он ломал голову над тем, что станет делать, оказавшись в ее комнате? Обнять и поцеловать ее было так же естественно, как то, что солнце ежедневно восходит и заходит.

Ее губы были податливыми и свежими, как нежнейший розовый бутон, и источали привкус нектара. Она приникла к нему, и от этого все его мышцы напряглись. Его охватило такое сильное желание, о возможности которого он и не подозревал. Ее хрупкие любознательные пальчики ощупывали его спину, затылок, играли краями капюшона, скрывающего его волосы. Он обнимал ее за талию, прижимая к себе все ближе, ближе… Это было чудесно, восхитительно и очень опасно.

Он взял себя в руки и отстранился от нее. В темноте было хорошо слышно их сбивчивое дыхание.

– Теперь вы поняли, зачем я пришел? Я хотел еще раз обнять вас.

– Я не думала… – Она тихо рассмеялась. – С той ночи на «Бельведере» я только об этом и мечтала.

– Я так рад, что вы думали обо мне, как и я о вас. Но прийти сюда было безумием. Могу представить себе заголовки в газетах: «Ренар наконец пойман… в спальне женщины!» Очень героично.

Она провела обеими руками по его мощным плечам и выпуклым грудным мышцам. По спине у него пробежала дрожь. Он услышал ее тихий, сладостный вздох.

– Вы всегда будете для меня героем, Ренар. Скажите, вы обычно наносите визиты дамам именно в такой экстравагантной манере?

Люсьен рассмеялся, надеясь, что его смех прозвучит убедительно и дьявольски соблазнительно. Он не хотел, чтобы Энни знала, что она первая, к кому он влез в окно. До сих пор в его жизни не было женщины, настолько желанной, чтобы подвергаться риску быть схваченным. И если уж говорить совсем честно, спальни женщин, в которых он бывал прежде, были всегда открыты для него, и он мог в любой момент попасть туда самым обычным способом – через дверь. Его везде встречали с распростертыми объятиями. Но давно они его уже не радовали.

– Где спит ваша камеристка?

– В соседней комнате, через дверь.

– Господи! Тогда мне лучше уйти. Вы проявили завидную смелость и выдержку, а она может закричать, если увидит меня.

– Здесь так темно, что я не вижу кончика собственного носа. Если Сара проснется, она тоже ничего не увидит. К тому же она большая соня.

– Тем не менее я не хочу рисковать больше, чем нужно. Ради нас обоих.

– Но ведь вы только что пришли, – капризно пожаловалась Энни.

Он представил себе, как обиженно надулись ее губки, и ему снова захотелось поцеловать ее. У него заметно участился пульс.

– Я должен уйти, пока могу еще это сделать. Неужели вы не понимаете?

– Тогда поцелуйте меня еще один раз на прощание, – попросила она, задыхаясь от возбуждения.

– Ваши поцелуи сводят меня с ума. Заставляют забыть обо всем, кроме вас.

– Один поцелуй, Ренар. – Она задрожала и потянулась к нему губами. – Умоляю.

– А вы не из стеснительных, правда? – рассмеялся он.

– Только с вами.

Они снова поцеловались. Люсьен почувствовал, как каждая клетка его тела пробудилась к жизни в ответ на ее чистое, девственное желание отдаться любви. Он гладил ее по спине, его ладони опускались все ниже, пока не оказались на талии, а затем на ягодицах. Он прижал ее к себе и ощутил горячую тяжесть ее бедер. Она задыхалась, запрокинув голову. Боже, как он хотел ее! И она, возможно, хотела его не меньше…

Из-за стены раздался приглушенный стон и шорох. Люсьен вскинулся:

– Это ваша камеристка?

– Не знаю. Наверное, – сдавленно ответила она.

– Мне нужно идти. – Он отстранил ее на расстояние вытянутых рук, убедился, что она крепко стоит на ногах, и только затем выпустил.

– Ренар, когда мы снова увидимся?

– Не знаю. – В его голосе слышалось колебание. Он сделал движение в сторону окна.

– Можно, я напишу вам письмо?

– Лучше, если вы не будете знать, как меня найти. – Он раздвинул шторы.

– Вы не доверяете мне?

– Это небезопасно. Прощайте.

– Не «прощайте», а «до встречи», – упрямо поправила его Энни.

Он знал, что она не видит его лица, но все же улыбнулся. Она действительно с норовом.

– Да, моя маленькая. До встречи. – С этими словами он перелез через подоконник на крепкую ветку дерева.

Быстро спустившись на землю, он посмотрел наверх. Она выглядывала в окно, волосы свешивались вниз, как у принцессы из волшебной сказки. Она послала ему воздушный поцелуй, на который он ответил, прижав руку к сердцу. Затем он растворился во мраке ночи.

Энни бродила из угла в угол по своей комнате. Утром она была в церкви с Реджи и Кэтрин, как положено благовоспитанной англиканской прихожанке, а теперь, когда с обязанностями покончено, ей ужасно захотелось сделать что-нибудь такое, что никакой англиканской прихожанке и не снилось.

Ночная встреча с Ренаром, больше похожая на сон, чем на реальность, только обострила ее ощущение собственной скованности и закрепощенности. После ухода Ренара она провела много часов без сна, лежа в кровати и вспоминая его ласки и поцелуи, которые пробудили в ней желание. Она размышляла над тем, что в действительности побудило его прийти в ее спальню. Ей казалось слишком прекрасным, и потому невероятным, его стремление поцеловать ее ценой такого риска. Но он запомнил их встречу мглисто-туманной ночью на борту «Бельведера», которая произошла много недель назад, а это значит, что она небезразлична ему. Возможно, не так, как для нее самой, но все же.

О, как ей хочется снова увидеть его! Поговорить с ним. Узнать лицо, которое скрывается под черной маской. Она надеется, что так же интересна ему, как и он ей, и что для него это не является банальным романтическим увлечением. Она допускала, что скорее всего он частенько пробирается в спальни к женщинам, чтобы украсть поцелуй или что-нибудь более существенное, но ей очень хотелось верить в то, что к ней он относится иначе.

Он был ее героем и олицетворял свободу и радость жизни, от которых она была ограждена. Энни опустилась на край кровати, с грустью глядя на окно, через которое приходил Ренар. Она должна выбраться отсюда. Если она не вырвется на свободу хотя бы на несколько часов, то сойдет с ума от духоты и скуки.

Логичнее всего было отправиться на площадь Конго. Реджи дал ей понять, что не повезет ее туда, а тетя Кэтрин по какой-то непостижимой причине не хотела противоречить его авторитетному мнению в этом вопросе и отказывалась ехать туда без него. Энни не оставалось другого выхода, кроме обмана. Ей казалось оскорбительным то, что в свои двадцать три года она вынуждена прибегать к хитрости, чтобы просто прогуляться по городу.

После завтрака Реджи и Кэтрин разошлись по комнатам, чтобы почитать и немного вздремнуть. Энни смирилась с этим американским обычаем отдыхать по воскресеньям и, как правило, ничего особенного не делала и читала под лиственницей в саду. Но сегодня перспектива просидеть целый день дома показалась ей угнетающей. У нее не было ни малейшего желания прозябать в бездеятельности и тупом послушании. Ее охватил бунтарский порыв.

Энни взглянула на кабинетные часы, которые стояли на полу у стены. С тех пор как ее наставники разошлись по комнатам, прошло больше часа, а значит, они давно мирно спали. Энни уже была одета для выхода: коричневое шелковое платье, прочные полуботинки, черная бархатная шляпка с вуалью, опустив которую она может не беспокоиться, что ее узнают.

В маленьком бисерном ридикюле было достаточно денег, чтобы нанять кеб, надушенный, аккуратно выглаженный носовой платок, флакон с нюхательной солью. Ни одна леди не выходит из дома без этого традиционного набора. Теперь она должна осторожно выбраться на улицу, чтобы слуги ее не заметили. Поскольку воскресный день для слуг был таким же беззаботным, как и для господ, она полагала, что осуществит свой замысел без особого труда.

Так и случилось. Через пять минут Энни была уже на расстоянии целого квартала от тетиного дома и останавливала кеб, который мигом доставил ее на площадь Конго. Она заплатила вознице сколько следовало и дала щедрые чаевые. Он по-дружески, но вполне плотоядно подмигнул ей. Энни немного встревожилась, но решила, что одно из естественных, но неизбежных неудобств прогулок по городу без сопровождения – это то, что окружающие – в том числе розовощекие кебмены – могут превратно понять ее. Эта неприятная мысль лишь подхлестнула ее решимость поступать так, как ей хочется.

Еще за три квартала она услышала звуки музыки и пение, бой барабанов и ритмичное хлопанье в ладоши. Теперь, когда она остановилась на площади, ритм необычной музыки, казалось, стучал у нее в голове. Ее потрясло зрелище танцующих мужчин, женщин, детей, которых собралось на площади не менее полутысячи.

На отгороженной площадке, в тени древних смоковниц, танцоры отдавались во власть музыки. Энни пожалела, что рядом нет Джеффри, который мог бы объяснить ей смысл разных танцевальных движений. Впрочем, он мог быть здесь в толпе зрителей, приникших к ограде. Она огляделась в надежде разыскать его среди десятков мужчин в сюртуках.

Заметив, что элегантно одетая креольская публика, прогуливаясь мимо, косится на нее, Энни поняла, что выглядит странно, наблюдая за танцами издали, как ребенок, остановившийся в нерешительности у входа в цирк и опасающийся войти внутрь. Она опустила вуаль и стала пробираться вперед, где как раз освободилось место. Оказавшись в первом ряду, она сосредоточила все внимание на происходящем.

Черные танцевали босиком и были одеты, судя по всему, в обноски своих белых хозяев. Но несмотря на жалкую, поношенную одежду, танцоры держались с достоинством, которое восхитило Энни. Казалось, они не думали о том, что на них смотрят, и полностью растворялись в музыке, барабанной дроби и завораживающем монотонном пении. Многие двигались с полузакрытыми глазами, достигнув в своей медитации состояния транса.

Один танец закончился, начался следующий. Прежде танцоры, сбившись в кучу, просто притоптывали и плавно извивались в такт музыке, а теперь разбились на пары. Пение и барабанный грохот стали более ритмичными и напористыми, от чего сердце у Энни буквально заколотилось. Она была потрясена и заворожена и даже начала машинально отбивать ногой ритм.

Теперь она уже не хотела, чтобы с ней был Джеффри, который мог объяснить ей смысл танца, ей хотелось оказаться рядом с Ренаром, чтобы он разделил ее восхищение. Но она не могла представить его себе в такой обстановке – среди бела дня, в обычном костюме. Он оставался для нее таинственным ночным героем.

Танец с каждой минутой становился все более смелым и экзотичным. Мужчины кружили женщин, после чего ползали у их ног по-змеиному. Некоторые пары изображали… половой акт! Энни смотрела на это широко раскрытыми глазами и… возбуждалась. Теперь она понимала, почему Реджи возражал против ее присутствия здесь. Он, без сомнения, умер бы на месте, если бы узнал, что она была на площади Конго, видела этот танец и реагировала на него таким бесстыдным образом!

Энни не задумывалась о том, что в танце есть какая-то аномалия или даже что-то аморальное. Этот танец был слишком интимным для публичного исполнения, и Энни вдруг с негодованием поняла, что это всего лишь еще одно свидетельство унижения африканцев. Они не имели права даже на то, чтобы собраться вместе и потанцевать без посторонних глаз. Каждое их движение оценивалось, подвергалось критике или одобрению. Даже в танце они оставались рабами.

Энни отвернулась, и вдруг ее пронзило желание немедленно уйти, так же как совсем недавно она стремилась сюда. Она стала пробираться через толпу, в глазах у нее стояли слезы. Ей не терпелось вернуться домой, чтобы как можно скорее отделиться от скопища любопытных зрителей. Она не хотела принимать участие в этой эксплуатации человеческих чувств.

Наконец она выбралась из толпы на пустынную улицу. Смахнув с ресниц невольные слезы, Энни стала оглядываться в поисках кеба. Не найдя его, она двинулась домой пешком. Кеб, возможно, попадется по пути, но оставаться на площади ей не хотелось.

Но в таком случае она подвергает себя риску встретить кого-нибудь из знакомых. Это могло быть либо кстати, либо очень нежелательно. Столкнуться с Джеффри было бы спасением, а встреча с кем-нибудь из светских знакомых тетушки, которые осудили бы ее появление на улице без провожатого, могла иметь неприятные последствия. Энни не была расположена пускаться в объяснения и собиралась придумать какую-нибудь, пусть даже нелепую, историю, чтобы оправдать свое поведение.

Она подобрала юбки, вызывающе приподняла подбородок и устремилась по кратчайшему пути, ведущему на север, к району Фобург-Сент-Мэри, где находился тетин дом. Не глядя по сторонам, она спешила как могла, надеясь на спасительную черную вуаль. Миновав четыре квартала, она переходила дорогу, когда кто-то сзади ухватил ее за локоть.

Вынужденная резко остановиться, Энни с трудом удержалась на ногах. Она испугалась и рассердилась одновременно; в ее глазах сверкало возмущение, когда она обернулась к тому, кто посмел так грубо обойтись с ней. Перед ней стоял высокий и плотный мужчина средних лет с красным, как редиска, носом. Его костюм был поношен и неопрятен, светлые короткие бакенбарды буйно кустились. Судя по его остекленевшим, лукаво поблескивавшим глазам, он был пьян.

– И куда это спешит такая красотка? – Он огляделся и, пошатнувшись на нетвердых ногах, приблизил к ней свое лицо. – И похоже, в полном одиночестве. – Изо рта у него дурно пахло алкоголем и какой-то едой, что подтвердило ее предположение о том, что этот тип как следует подкрепился горячительным в ближайшей забегаловке.

Энни попыталась вывернуться, но его рука оказалась такой же крепкой, как и запах изо рта. Его толстые пальцы впивались ей в локоть; она не сомневалась, что на коже от них останутся синяки.

– Я требую, чтобы вы отпустили меня, сэр, – сказала она, оглядываясь в поисках возможной помощи. Но улица была пустынна, если не считать одной пары в ее конце, которая быстро удалялась в противоположном направлении. Для того чтобы привлечь внимание людей, ей пришлось бы закричать, но она не хотела устраивать сцену. Она представляла себе, в какое негодование придет Реджи, если ее доставит домой городской патруль.

– Ты требуешь, чтобы я отпустил тебя, да? – хохотнул незнакомец. – А ты с гонором, как я посмотрю. И выговор у тебя смешной. Ты из старой доброй Англии, детка?

– Вы нарушаете закон, сэр, – сквозь стиснутые зубы процедила Энни, свирепо глядя на него. – И если вы сию секунду не отпустите мою руку, я закричу и позову на помощь.

– Кричи. Только не придет никто. Все на площади, смотрят, как танцуют эти дикари. Интересно, чем, по-твоему, я нарушаю закон?

– Вы задерживаете меня против моей воли. Это оскорбление, сэр.

– Оскорбление, вот как? А я-то думал, что ты собираешься кричать, что тебя насилуют, или что-нибудь в этом роде. – Он широко усмехнулся и плотоядно скосил глаза на ее грудь. Энни не на шутку испугалась. – А я тебя еще даже не поцеловал.

– Если вы не отпустите меня сейчас же, я закричу, – повторила свою угрозу Энни тихо, но отчетливо. Она хотела, чтобы он понял каждое ее слово. Хотела дать ему последний шанс.

– Ты уже это говорила, красавица, – отвратительно осклабился он.

– Теперь я действительно это сделаю.

Энни почувствовала, как расслабились его пальцы, и это вернуло ей надежду на спасение. Но вдруг он толкнул ее в ближайший проулок и прижал к кирпичной стене дома, навалившись на нее всем телом.

Теперь закричать она уже не могла. Дыхание сперло у нее в груди, когда она стукнулась спиной о стену. А когда она немного пришла в себя, насильник поднял вуаль и зажал ей рот рукой.

Энни вырывалась изо всех сил, била его кулаками по спине и извивалась всем телом, но тщетно – ее противник был слишком силен. Она добилась лишь того, что он прижал ее к стене сильнее, так что она ощущала прикосновение его мощных бедер. Настолько тесный контакт она выносить уже не могла.

Несмотря на страх оказаться в полной власти этого проходимца, который неизвестно что собирался с ней сделать, Энни чувствовала, что ее тошнит от запаха его пота, засаленной одежды и дыхания, пропитанного луком и винными парами.

Она с ужасом видела, как он склонился к ней и выпятил толстые губы для поцелуя. У нее не было времени понять почему, но в последний момент, когда она зажмурилась, смирившись с реальностью неизбежного, из ее замутненного сознания выплыло на поверхность видение – красивые руки в перстнях с алмазами и изумрудами и точеный профиль Делакруа.