Глава 11

Они уже оказались в самой глубине леса и продвигались медленно. Люсьен осторожно лавировал между стволами высоких кипарисов. Свет луны тонкими пальцами лучей с трудом проникал сквозь густое переплетение ветвей, поросших мхом. Непосредственная близость болотистой топи в гуще леса многим внушала панический страх, но Люсьену нравилась чащоба – и сегодня больше чем когда-либо – как способ укрыться от вторжения недружелюбной цивилизации. Вокруг, в темноте, мелькали светлячки.

Деревья постепенно расступились, и впереди появилась хижина, бревенчатые стены которой казались в лунном свете серебристо-серыми. Это была всего лишь рыбачья лачуга, стоявшая высоко на глинистом берегу озера. Широкие доски, подвешенные на заплесневевших канатах, служили переходом через размытую глину от столба к покоробленной от влаги двери. Но внутри этой непрезентабельной постройки находились шкафы с запасом провизии, медикаментов, бинтов, а также множество всякой всячины, которая делала старую хижину бесценным пристанищем для Люсьена и немногих избранных. Энни была не первой беженкой из большого мира, которую он сюда привозил, но никогда прежде он не чувствовал себя настолько поглощенным этой миссией.

Он слез с коня, осторожно стащил Энни, поддерживая и прижимая к себе ее ослабевшее тело. Она казалась такой невесомой и нематериальной, что Люсьена снова охватил страх. Он понес ее в хижину, рассеянно подумав о том, что как только он убедится, что жизнь Энни вне опасности, надо напоить изнуренного коня и позаботиться о нем. Он не уставал молить Бога о том, чтобы в его силах было спасти Энни.

Люсьен поднял на двери щеколду. Хижина никогда не запиралась на замок, и он боком внес свой бесценный груз. Он хорошо знал, где расположена кровать, поэтому, притворив за собой дверь, с легкостью нашел дорогу в темноте и положил Энни на кровать, дощатая рама которой тихо скрипнула, когда ее почти безжизненное тело утонуло в мягком, набитом мхом матрасе.

Он направился в кладовую, нашел трутницу, высек огонь и дрожащими руками засветил фитиль толстой свечи. Продолжая поиски, то и дело беспокойно поглядывая на Энни, он быстро нашел и зажег еще три свечи. Две из них Люсьен поставил по обеим сторонам кровати на маленькие столики.

Затем он присел на край постели и, склонившись, осторожно взял Энни за подбородок и повернул ее лицо к свету. Сердце у него замерло, каждая клетка переполнялась страданием. Господи, сколько крови! Ее слишком много, чтобы осмотреть рану и оценить, насколько она серьезна.

Подавив надвигающуюся панику, он сорвал черные перчатки, пропитанные кровью Энни, взял флягу с чистой питьевой водой и пропитал ею бинт, который нашел в коробке с медикаментами. Осторожно касаясь раны, он стал смывать запекшуюся кровь. За все это время Энни ни разу не пошевелилась. Такая инертность не вязалась с ее обликом. Прежде, всякий раз когда он ее видел, она излучала жизненную энергию. Что же он с ней сделал?

Страхи Люсьена немного отступили, и чувство вины поутихло, когда он как следует осмотрел рану. Пуля не попала ей в голову, а лишь задела, оставив поверхностный шрам около дюйма длиной. Люсьен испустил глубокий вздох облегчения, которое заструилось по его телу, как благотворный, успокаивающий бальзам, расслабляющий напряженные мышцы и согревающий до костей. Он взял чистые бинты и дезинфицирующую мазь, изготовленную Арманом накануне, которая через несколько дней поставит Энни на ноги, а от раны, возможно, не останется и следа. Ему не улыбалась перспектива того, что на лице у Энни на всю жизнь останется напоминание о прошлой ночи в виде уродливого шрама.

Когда Люсьен принялся наносить на рану мазь, сознание стало возвращаться к Энни. Она повернула голову набок, и с ее губ слетел слабый стон. Люсьен стал действовать быстрее. Он не хотел, чтобы она окончательно пришла в себя до тех пор, пока он полностью не обработает рану. Покончив с этим, он потушил все свечи, кроме одной, которую отставил подальше от себя. Энни незачем слишком хорошо его видеть.

Собираясь обмотать ей голову бинтом, Люсьен на мгновение помедлил. Энни собирала волосы в тугой пучок и закалывала их шпильками. А ему нравилось смотреть на ее распушенные волосы.

Его пальцы ласково коснулись кольца сверкающих прядей. Он испытывал непреодолимое желание увидеть ее роскошные шелковые локоны разметавшимися по белой наволочке. Люсьен так часто представлял себе это… Шли минуты, его нерешительность так же ощутимо и угнетающе висела в воздухе, как рой комаров, привлеченных запахом крови.

Настойчивый, несмолкающий комариный писк вывел Люсьена из задумчивости и побудил к активным действиям. Сейчас не время предаваться романтическим фантазиям! Надо как следует перевязать рану. Люсьен быстро обмотал голову Энни бинтом, концы которого завязал узелком. Перебив с полдюжины комаров, он опустил москитную сетку и подоткнул ее под матрас со всех сторон.

– Ну вот, cher, – прошептал он, – теперь ты защищена от укусов насекомых. – Он пододвинул к кровати сплетенный из тростника стул с прямой спинкой и сел на него. – Но кто защитит тебя от меня?

Он печально улыбнулся. Этот вопрос вовсе не был риторическим. Люсьен знал, что представляет собой угрозу для нынешней безопасности и грядущего счастья Энни. Прошлой ночью ее могли убить. Он понятия не имел, что она настолько неустрашима, что может зайти так далеко в желании увидеться с ним. И если ему не удастся взять с нее клятвенное обещание вести себя осмотрительнее, она вскоре снова попадет в беду. Существовала еще одна проблема – как вернуть девушку на Притания-стрит, не сделав ее объектом нежелательных сплетен.

Интересно, обнаружили ли уже ее исчезновение? Если так, то есть надежда, что Реджи обратится к нему, чтобы он провел поиски «прилично». Если слухи о ее побеге просочились за пределы дома, то общество отвернется от юной дамы, которая, переодевшись мужчиной, преследовала разбойника, а потом провела с ним несколько часов наедине в заброшенной хижине. И не важно, что он принес ее сюда только для того, чтобы оказать медицинскую помощь: детали, которые могут придать этой истории благопристойный вид, несомненно, будут опущены.

Взгляд Люсьена опять задержался на Энни, и он снова улыбнулся – на этот раз с нежностью. Она никогда не придавала значения сплетням и всегда поступала как хотела, руководствуясь своим, а не чужим умом. А теперь она выглядела невинным и беззащитным ребенком. Ее колени были чуть согнуты. Одна рука лежала на животе, другая была заброшена за голову и безмятежно покоилась на подушке. Ее длинные ресницы отбрасывали густую тень на щеки, на которых наконец появился слабый румянец.

Она была похожа на непорочного ангела. Но он знал, насколько самоуверенной и решительной она может быть. Она верила Ренару, верила в добро, обладала достаточной волей и разумом, чтобы захотеть стать частью жизни своего героя, пусть ненадолго.

Улыбка сошла с лица Люсьена. Если бы она знала, что Ренар и Люсьен Делакруа – это один и тот же человек, стала бы по-прежнему считать его героем? Он всего лишь мужчина, который вовсе не заслуживает такого восхищения и преклонения. Он знал, что она влюблена в него – в Ренара, – но это влечение к легенде, а не к мужчине, потому что она не догадывается, кто скрывается под маской ее героя.

Впрочем, Люсьен так долго играл разные роли, что теперь не вполне уверен, кто он есть на самом деле. Слишком просто было бы сказать, что он и Ренар, и Делакруа. Но это не так. В нем было что-то еще, помимо суммы этих двух характеров. Как Энни может полюбить человека, которого она никогда не встречала?

Даже если ее любовь подлинна, а не вызвана сиянием его героического ореола, то вправе ли он принять эту любовь? Он предполагал, что его деятельность в роли Ренара продлится не дольше чем несколько недель – именно столько времени ему нужно для осуществления плана, в результате которого Боден навсегда отучится от жестокого обращения с рабами, – но за эти недели многое может произойти.

И сегодняшняя ночь это красноречиво доказала. Кто-то проник в сплоченные ряды его организации. Люсьен знал, что эпохе Ренара должен скоро прийти конец, однако он не собирался доставить своим врагам удовольствие отпраздновать этот конец казнью Ренара через повешение. Впрочем, может быть, судьба уготовила совсем другое окончание его аболиционистской деятельности, чем то, которое он рисовал в своем воображении…

А тем временем Энни снова может оказаться в опасности. Лучше всего дать ей повод разочароваться в Ренаре и тем самым удержать от себя на безопасном расстоянии. Но как он может? Он приходил в ее дом, целовал и ласкал в ее собственной спальне, когда за стенкой спала камеристка. Теперь, оказавшись с ней наедине, он не мечтает ни о чем ином, кроме как, заключив в объятия, любить ее ночь напролет.

Когда она проснется, он даст понять, что рассержен ее рискованным поведением, и заставит разлюбить разбойника. Это будет трудно, но необходимо ради спасения их обоих. Он с сожалением вспомнил замечание Микаэлы по поводу его благородства. Сможет ли он остаться благородным человеком и сегодня ночью или уступит давлению страстного желания?

Люсьен услышал, как заржал конь под окном, и вспомнил, что несчастное животное нужно напоить и расседлать. Рядом с хижиной находилась лачуга поменьше, которую он использовал в качестве конюшни, где хранился запас сена и зерна. Он отводил туда Урагана на ночь, где тот был в недосягаемости от аллигаторов, которые за милю чуяли взопревшего коня и норовили подкрасться к нему. Даже сейчас за дверью могли оказаться нежелательные гости – длиннозубые, с глазками-бусинками и ненасытным чревом.

Взглянув на мирно спящую Энни, Люсьен поднялся и вышел. В траве раздался шорох, удаляющийся по направлению к реке, затем громкий всплеск. По тому, как сильно раздувались ноздри Урагана, и ужасу, застывшему в его глазах, Люсьен понял, что подоспел как раз вовремя, чтобы предотвратить нападение крокодила. Люсьен повел коня в лачугу, которая находилась несколькими ярдами выше по берегу, поглаживая его морду и успокаивая ласковыми словами. Он расседлал коня, накормил и напоил, после чего закрыл за собой дверь лачуги на крепкий засов. Справившись с делами, он медленно побрел по тропинке к хижине.

Когда он открыл дверь, внутрь влетел светлячок. Войдя, Люсьен бросил взгляд на кровать, чтобы полюбоваться спящим ангелом.

Но Энни не спала. Она сидела на кровати, смущенно глядя на него. Комната была ярко освещена четырьмя свечами.

Энни не понимала, где находится. Она чувствовала, что голова у нее легка и даже невесома, как воздушный шар, который мог бы улететь в любую минуту, если бы не был привязан за нитку. Память возвращалась к ней отрывками, где были перемешаны страх и полный хаос. Она постепенно связывала события воедино и в результате получала одну удивительную картинку за другой. Кладбище, побег рабов, нападение вооруженных добровольцев, бешеная скачка по пересеченной местности на коне Ренара, ружейный выстрел, боль…

Ее охватила дрожь. Она потрогала повязку, плотно облегающую лоб, и невольно поморщилась. Голова чертовски болела, но, очевидно, рана была не смертельной. Скорее всего она долго находилась без сознания от шока, а не из-за физического недомогания.

Энни огляделась, чтобы привыкнуть к обстановке. Она лежала в постели, застланной чистым бельем, но ничем не была прикрыта – и слава Богу, потому что стояла страшная жара. Ее ложе забрано москитной сеткой, через которую все снаружи этого кокона казалось смутным и расплывчатым. Неотчетливость окружающих предметов, возможно, была связана также с тем, что у нее ужасно болела голова где-то за правым глазом.

Четыре круга света мерцали и пульсировали по краям кровати и на полке, похожей на стойку буфета. Она осмыслила это и успокоилась, прежде чем попыталась понять, где находится. Это Ренар привез ее сюда? Если так, то где он?

Отворилась дверь. Ренар вошел в комнату. Он, как и раньше, был одет в черный костюм, а черный капюшон на голове скрывал волосы. Маска с отверстиями для глаз закрывала лицо от лба до рта. На нем была рубашка с длинными рукавами, плотно облегающие брюки и высокие ботинки – все черное. Он замер на пороге, а вокруг него кружился светлячок, ворвавшийся в дом снаружи. Ренар молчал и не сводил с Энни глаз.

И вдруг он сорвался с места, бросился к буфету и задул свечи, после чего склонился над кроватью Энни и пальцами потушил еще одну из свечей. Затем он взял оставшийся источник света и водрузил его на каминную полку позади себя. Это изменение освещения лишило Энни возможности увидеть лицо Ренара. Он оставался в тени – черный силуэт на черном фоне, – но она сама уже светилась радостью и восхищением, о чем и поспешила ему сказать:

– Ренар, почему вы прячетесь от меня?

– Прячусь? – Он прислонился к стене напротив кровати, от чего контур его фигуры поколебался при свете одинокой свечи. – Я здесь, cherie.

– Я не могу рассмотреть вас.

– В этом-то и заключается моя идея.

– Но вы же меня видите.

– И это доставляет мне страдания, о которых вы даже не подозреваете.

– Я… я не понимаю.

– Вас ранили из-за меня.

– Нет, вы ни в чем не виноваты!

– Зачем вы пришли на кладбище сегодня ночью, Энни? – Он говорил строго и неодобрительно. – Это крайне неразумно с вашей стороны. Вам угрожала серьезная опасность. Вас могли убить.

– Я хотела увидеть вас, – ответила она виновато, потому что понимала, что он прав. Никогда еще она не чувствовала себя такой идиоткой.

– И вы рисковали жизнью, чтобы увидеть меня? – после паузы спросил он. – Но почему? Вы ведь совсем меня не знаете.

Энни смущенно сложила руки на коленях, она все меньше чувствовала себя взрослой женщиной и все больше глупой, неопытной школьницей. Но темнота, окружавшая Ренара, придала ей смелости. Она упрямо приподняла подбородок:

– Я могла бы задать вам тот же вопрос. Зачем вы рисковали жизнью, когда забрались ко мне в спальню через окно? Вы ведь тоже меня не знаете.

– Я знаю вас лучше, чем вы предполагаете.

– Как это возможно?

– Я давно наблюдаю за вами.

При мысли, что Ренар тайно следит за ней, Энни, словно удар молнии, пронзила дрожь.

– Но как? Каким образом?

– Это не важно. Давайте вернемся к тому вопросу, который я вам задал. Почему вы рисковали из-за мужчины, которого совсем не знаете?

– Я знаю вас. По крайней мере мне известна суть вашей натуры. Когда в первый раз… я встретилась с вами на борту «Бельведера», вы произвели на меня впечатление…

– Поцелуем? – спросил он, видя, что она смутилась.

– Нет, тем, что вы делали, месье! – Энни вспыхнула. – Вы не даете мне возможности сказать, насколько я восхищена вашими действиями. – Она пожала плечами, силясь найти правильное слово. – Это так благородно.

– Я вовсе не считаю это благородством, – с тихим вздохом ответил он. – Просто это необходимо. И я делаю все, что могу. Пройдет время, и еще многие присоединятся к тому движению, которое называется Подземная дорога. Вскоре я стану всего лишь одним из многих.

– А вас устроит, месье, быть одним из многих?

– Почту за честь. Я делаю это не для того, чтобы обо мне писали в газетах.

Энни не могла избавиться от непривычного смущения и затруднений в подборе слов, что казалось странным после тех событий, которые они пережили вместе прошлой ночью.

– С вашей стороны очень похвально, месье, что вы не гонитесь за известностью.

– Вы имеете в виду дурную славу, не так ли?

– Многие считают вас героем, – возразила она и добавила тихо: – И я тоже.

– Потому что я ношу черный костюм и полумаску? – В его голосе прозвучал плохо скрытый сарказм:

Энни обиделась:

– Разумеется, нет! Я же сказала, что восхищаюсь и приветствую то, что вы делаете. Даже если бы ваши пальцы унизывали драгоценности, а поведение отличалось героизмом, мое отношение к вам не изменилось бы. – Энни удивилась тому, что привела вдруг такой странный пример. Она невольно описала Делакруа! Но ведь он не был героем. Он был мерзавцем.

Впрочем, в глубине души она противилась такому определению Делакруа. Ведь он спас ее от опасности, разве не так? Разве он тоже не герой? И потом, почему его образ всегда вторгается в ее мысли, даже когда она наедине с Ренаром?

У нее заболела голова. Она потерла висок, чувствуя, что теряется, не может совладать с собой. В ее голосе зазвучал оттенок нетерпения.

– Вы рассердились на меня за сегодняшнюю ночь, месье, поэтому не хотите меня слышать и верить мне. Почему так трудно согласиться с тем, что я искренне восхищаюсь тем, что вы делаете? Даю вам слово, я вовсе не одурманена вашим романтическим обликом. – На самом деле Энни покривила душой, но это вовсе не умаляло истинности ее слов.

Широкие плечи Ренара шевельнулись в темноте. Она услышала шорох ткани по деревянной стене. Светлячок, казалось, тоже не мог оторваться от него ни на минуту; он кружился вокруг его головы, высвечивая то одну, то другую черту его спрятанного под маской лица.

– Я знаю, что вы презираете рабство, мадемуазель, – неохотно согласился с ней он. – Я понимаю, что вы сами хотели бы сделать для освобождения рабов больше, но вы ограничены рамками своего пола. Вам хотелось бы быть мужчиной, да? Тогда вы быстро преобразили бы мир.

Энни задумалась на мгновение над такой интересной идеей, но у нее никогда не возникало сомнений в том, что она предпочитает быть женщиной. И ее влечение к Ренару было тому лучшим доказательством.

– Нет, я не хочу быть мужчиной. Мне нравится быть женщиной. – Она произнесла это с особым значением, надеясь, что от него не ускользнет смысл, который она вложила в свои слова. – Но мне может понравиться такой мужчина, каким я сама хотела бы стать, если бы не родилась женщиной. Разве это не логично, месье?

Он не ответил. Его молчание взволновало ее. Ей хотелось заполнить пустоту словами. И по возможности правдивыми. Она призвала на помощь всю свою смелость:

– Вы мне очень нравитесь, месье Ренар. Возможно, я даже немного… влюблена в вас. Я хочу знать… какие чувства вы испытываете ко мне? Почему вы пришли ко мне в спальню?

– Мне не следовало этого делать, – резко отозвался он, лишив Энни надежды услышать такое же признание. – Я лишь усилил вашу безрассудную страсть к фантазии, к плодам вашего воображения.

– Вы ошибаетесь, – упрямо возразила Энни. – Не знаю почему, но мне кажется, что я знаю вас целую вечность. Между нами существует какая-то… близость, которую я не могу объяснить. Кажется, что я постоянно сталкиваюсь с вами, и я не имею в виду наши встречи на «Бельведере» и в моей спальне…

– Это невозможно, – быстро перебил он ее.

– Да, я понимаю, – вздохнула Энни. – И тем более странно, что я чувствую себя рядом с вами как дома. А когда вы поцеловали меня…

В этот момент светлячок, как по заказу, скользнул возле губ Ренара. Они были прекрасно очерчены и очень чувственны.

– И что же? – осторожно подтолкнул ее он. Его губы оставались слегка приоткрытыми. Энни представила, как они прикасаются к ее губам, ласково скользят по шее, задерживаются в ямочке за ухом.

Нет, это снова Делакруа! Она тряхнула головой, чтобы отогнать его навязчивый образ, но добилась лишь того, что у нее сильнее заболела голова.

– Когда вы поцеловали меня, это было так естественно, так правильно. Так восхитительно.

– Восхитительно?

– Да, как если бы вы…

– Как если бы я был единственным мужчиной, созданным для вас.

– Да, – призналась она.

– Если так, cherie, то из этого я должен заключить, что вы никогда не испытывали подобных ощущений с другим мужчиной, не так ли?

И снова возник Делакруа. Его темные глаза, густые ресницы, озорная улыбка. Она вспомнила, как он поцеловал ее в проулке. Она ощутила тогда то же, что и в объятиях Рена-ра. Это было так же естественно. Так же правильно. Так же восхитительно. Она должна сказать Ренару правду.

– Скажите правду, мадемуазель. – Он словно прочитал ее мысли.

– Есть один человек, который вызывает во мне подобные ощущения.

– Но ведь вы его не любите?

– Нет, не люблю, – отозвалась она, вложив в свои слова слишком сильное чувство. Поймав себя на этом, она добавила уже более равнодушно: – Я не могу любить его. Мне неприемлем образ его жизни. Он рабовладелец.

– И это единственный его недостаток?

– Разве этого мало?

– Нет, почему же. Вполне достаточно, – ответил он после паузы. – А что, если бы он не был рабовладельцем?

– У него есть и другие недостатки, – раздраженно заявила она. В висках у нее стучала кровь, как барабаны на площади Конго. – Но почему вы расспрашиваете меня о нем? Он ничего для меня не значит. Абсолютно ничего.

– Я спрашиваю, потому что он и я – одно и то же…

– Одно и то же?

– …в том смысле, что мы оба вызываем у вас одинаковые эмоции. Как же вы можете любить меня и не любить его?

Энни не знала, что ответить, поэтому стала жаловаться на головную боль. На самом деле боль начинала сильно досаждать ей.

– У меня голова раскалывается.

– Mon Dieu! – встревожился Ренар. – Какой я глупец! Разглагольствую, пока вы страдаете. Минуточку. – Он подошел к буфету и стал перебирать бутылки и тарелки. – Сначала я принесу вам поесть. Вы, вероятно, голодны. А затем выпьете чашку чаю со специальным лекарством против головной боли, которое приготовил Арман.

– Арман? – Энни сразу же вспомнила двух мужчин с Кэмп-стрит. Арманом звали высокого, которого она уже видела раньше на кладбище, когда столкнулась с Делакруа. В ее мозгу мелькали разрозненные мысли, которые она тщетно пыталась связать воедино. Ее мучило отсутствие связующего звена. – Я знаю Армана.

Ренар тут же настороженно замер и взглянул на нее через плечо. Теперь его лицо было полностью на свету, но Энни стала видеть хуже; все перед глазами плыло как в тумане. Подчеркнутое равнодушие, с которым он задал следующий вопрос, не вязалось с его обычной манерой говорить.

– Вы знаете Армана? Я полагаю, это один из друзей-банкиров мадам Гриммс?

– Нет, такого я не знаю. Я говорю о мулате.

Вдруг комната опрокинулась и пошла черными пятнами. Энни упала на подушки и безуспешно старалась не потерять сознание. Последнее, что она помнила, – это как Ренар сел на край кровати с чашкой в руке. Москитную сетку он поднял, так что можно было разглядеть детали обстановки. Ренар поставил свечу на столик возле кровати, и Энни увидела, какого цвета у него глаза. Темные, как горький шоколад.

– Ну вот, cherie. Выпейте это, и вам станет гораздо лучше.

Энни ужасно хотелось почувствовать себя лучше. Может быть, тогда мысли у нее прояснятся. А пока некоторые вещи ускользали от ее восприятия. Наверное, способность ясно мыслить вернется к ней, когда она почувствует себя лучше. Она была очень слаба, но все же села в кровати, чтобы удобнее было пить. Ей казалось, что у нее в голове происходит какое-то странное шевеление, а боль становилась все более мучительной. Ренар поддерживал ее голову. Она потянулась рукой за чашкой, но он на ее руку положил свою. Его длинные пальцы, форма запястья показались ей знакомыми.

– Ваша рука…

– Пейте, Энни.

Она послушно сделала глоток. Напиток оказался прохладным и по вкусу напоминал крепкий чай с добавлением чего-то горького. Впрочем, в чашку явно положили сахар, чтобы смягчить горечь.

– Пейте еще. – Ренар поднял чашку выше.

Энни подчинилась, полностью доверившись ему.

– А теперь ложитесь и отдыхайте, – добавил он.

И снова она послушалась, легла и закрыла глаза. Но, почувствовав, что матрас под ней шевельнулся, она открыла глаза и схватила Ренара за руку, прежде чем он успел подняться.

– Останьтесь со мной.

– Я не могу.

– А я не смогу заснуть, если вы не останетесь. Прошу вас.

– Мне нужно переставить свечу, – смутился он.

– Хорошо, только возвращайтесь.

Он поднялся и перенес свечу на каминную полку, где она находилась прежде. Затем он вернулся к ней и с минуту простоял, прежде чем снова сел. Его лицо оставалось в тени. Она протянула руку к его губам и прикоснулась к ним. Его теплое дыхание грело кончики ее пальцев, от чего по спине у нее ползли мурашки. Он отнял ее руку от своих губ и прижал к кровати, чтобы акцентировать ее внимание на своих словах.