Оконное стекло плакало аккуратными круглыми капельками, прочерчивавшими прерывистые дорожки. Тополь подрагивал сквозь разводы на стекле, дергал растрескавшейся корой, как кобыла шкурой и жаловался Алику на все подряд: на погоду, на искалеченные сучья, которые сводило от перепадов температуры, на кошек, точивших когти о ствол и разорявших редкие гнезда легкомысленных птиц. Тополь повторял Алику привычную, общую для них максиму: все правы, всех можно понять, и кошек, и оттепели, и других людей, плохо поступающих с тобой. Но нельзя утверждаться в этом знании, нельзя допускать его в свое сердце, иначе исчезнешь сам. Можно, можно объяснить любой неблаговидный поступок неведомой необходимостью, стеченьем обстоятельств, плохим самочувствием, наконец тем, что бабушка разбила любимую чашку, но зачем? У тебя тоже обстоятельства, самочувствие, пусть даже и нет бабушки, бьющей чашки.
      Алик хватался за раскалывающуюся голову и начинал в свою очередь жаловаться, что независимо от того, принимаешь ты или нет чужие обстоятельства во внимание, тебе все равно приходится подстраиваться под других, которые ведут себя как хотят. Потому что если не ты, то кто же? Если все будут вести себя как хотят, мир, конечно, не рухнет, но ты, лично ты без своих ограничений потеряешь многое из того, чем дорожишь, покой в первую очередь. Честнее и удобнее уступить иной раз, чем отстаивать себя.
      - Почему честнее? - переспросил тополь, подученный наблюдающей сверху.
      Алик сбился с мысли и принялся думать о Вике. Происшедшее вчера казалось ему омерзительным и привлекательным одновременно. Привлекательным, если бы на месте Вики была другая женщина. Наверняка Вика сегодня сходит с ума, стыд сожрет ее, из всех знакомых Алику эмоций, стыд - самая мучительная. Если бы не произошло непоправимого, если бы они просто выпили после Аликова возвращения из магазина, он бы оставил Вику Валере. Может быть, с Валерой ей лучше, чем с ним. Но чем лучше-то? Почему он сам подчас завидует Валере, нет, это не зависть, это тоска по невозможности быть хоть иногда таким же настоящим. Неужели он признается себе в том, что ненастоящий. Бред какой. Ерунда. Надо помочь Вике, надо дать ей понять, что вчерашнее - просто пьяная глупость и ничего больше, что он, Алик, ни капельки не презирает ее за случившееся. А почему всплыло это словечко "презирает"? Действительно, презирает? Если быть до конца честным с собой, то испытывает некоторую гадливость. Меньшую, чем к Валериной жене в ту пору, когда она еще была девушкой Алика и изменила ему с Валерой. Странно. Надо не отвлекаться, надо придумать как помочь Вике. Как вытащить ее из воинственной пошлости.
      Тополь задергал сучьями: - Эй, ты уверен, что Вика хочет, чтобы ей помогли? Ты полагаешь, что можешь кому-нибудь помочь? Или, что вообще кто-то кому-то может помочь? В таком случае верни мне обрубленные ветви.
      Алик чертыхнулся и отправился на кухню за анальгином. Вредно лежать, належишь меланхолию. В таком состоянии лучше побольше двигаться, но вот голова болит, проклятая. Скорей бы уж суббота наступила, в субботу им с Володей предстоит отработать свадьбу подводника. Намечается нечто грандиозное. Невеста раз пятнадцать звонила Алику, выясняя какая музыка имеется в наличии. Каждый раз вспоминала еще какую-нибудь песню и еще, и еще. Алик утомился объяснять ей технические характеристики своей "выездной сессии", но невеста, начиная всякий звонок фразой "У нас очень большие особенности", требовала точно сообщить ей все параметры, причем путала децибелы с киловаттами, а усилитель со слабительным. Алику еще повезло. Володе пришлось во сто раз хуже, невеста распорядилась, чтобы он составил ей поминутный сценарий свадьбы, учитывающий тосты, игры, танцы, выступление приглашенного пародиста и напутственные слова родителей с обеих сторон. Володя надувал щеки, топорщил ежик надо лбом, выкрашенный на сегодня в оптимистически оранжевый цвет, водил шариковой ручкой по страницам замусоленного блокнота, записывая перечень именных подарков каждому гостю, обещал учесть то и то, и то, и таял от слабости, ибо нереализованный смех взимает плату точно такой же слабостью, как реализованный.
      - У нас не должно быть девушек-официанток, - вспоминала невеста, названивая в половину второго ночи за день до свадьбы. - И свидетели будут мужчины.
      - Скажи мне, друг, - ранним утром вопиял Володя в напуганную телефонную трубку, - она спит когда-нибудь, эта невеста? У нее, кроме нас, еще повар, официанты, шофер, портниха, регистратор в Загсе, фотограф, свидетели и гости. Она с каждым утрясает программу?
      - Ты забыл упомянуть швейцара, - вяло отозвался Алик.
      - Нет! - возразил Володя. - В "Двух аистах" швейцара нет. Гостей на входе будет встречать капитан.
      - И то хлеб.
      Алику не хотелось поддерживать необязательный разговор, когда можно еще урвать час-другой для сна, но первому распрощаться невежливо. Он отделывался краткими репликами в надежде, что Володя скорей распрощается, не встретив ответного энтузиазма. Но приятель долго изощрялся в остроумии, репетируя отдельные пассажи, которые можно будет использовать, и рассказывая истории покороче, чем "в живую" после работы, но, увы, слышанные Аликом многократно.
      Алла пришла с работы раздраженная непогодой и сослуживцами, шваркнула на сковороду четыре яйца с луком, позвала мужа. В кухне неприятно пахло жареным луком и подгоревшим маслом. Что-то не получалось с жизнью. Что-то шло неправильно. Сквозь сон Алла всхлипывала, дергала руками. От нее нехорошо пахло несвежим бельем. Алик с закрытыми глазами пытался думать о приятном, но всплывала вчерашняя сцена любви на троих, в несуществующих подробностях в том числе. Алик перевернул жену на бок, вошел в нее и мучительно долго пытался добраться до жалкого экстаза. Алла так до конца и не проснулась, но сделала все, что могла, чтоб облегчить ему задачу.
      Свадьба подводника
      Свадьба подводника продолжалась пятнадцать минут. Для подводника. Для его невесты, теперь уже жены, на десять минут дольше. За это время молодая успела довести мужа, который оказался несколько нетверд в ноге, до стола, усадить, поднести бокал с шампанским ко рту, пригубить, улыбнуться, аккуратно отлепить голову подводника от стола, созвать наиболее адекватных из друзей мужа и с их помощью загрузить дорогого супруга в машину, дожидавшуюся - вот она, женская предусмотрительность - у дверей. Молодожены отбыли. Друзья подводника продержались чуть ли не целый час. Не они женились, не у них стрессовая ситуация, потому и смогли выдюжить. Под громогласное "Горько!" целовались свидетели, оба мужчины, но к девятнадцати ноль-ноль по московскому времени полегли все, как один, сдавшись на милость Бахуса. А тот постарался, проявил разнообразие, уложив одних на стол головою, подобно жениху, других на банкетки у площадки для танцев, а третьих, так и вовсе на пол. Капитан, не утомляясь, повторял: - А мне что, я - капитан!
      Предусмотрительность невесты, ее хлопоты со сценарием, расписанным по минутам, полностью себя оправдали. По крайней мере она знала, что и когда должно происходить, пусть и не смогла присутствовать лично. Оставшиеся в строю пожилые родственники долго не отпускали пародиста - за все заплачено, пусть отрабатывает. Володины игры-конкурсы с надуванием воздушных шариков и веселыми плясками успеха не имели, что не означало окончания работы, нет, отпустили их, как положено, не раньше половины двенадцатого.
      Алик выделил среди гостей одну старушку и выискивал ее взглядом на протяжении всего вечера, хотя хорошеньких девушек, оставшихся без кавалеров, было в избытке. Маленькая старушка в традиционном платочке и темном шерстяном платьице тихонечко сидела на стуле, ничего не пила и почти ничего не ела, но стоило Алику отвлечься, старушка, казалось, пришитая к своему месту, пропадала и обнаруживалась за другим концом стола, такая же неподвижная.
      - На кого ты уставился? - заинтересовался Володя. - Неужели, присмотрел себе барышню?
      - Ты случайно не знаешь, что за бабулька вон в том углу? - Алик мотнул головой, украшенной большими наушниками.
      - Вроде бы соседка матери невесты по бывшей коммуналке, но точно не знаю, на нее тоста не заказывали, - отвечал Володя, справившись с блокнотом. - А что, ты теперь старушками интересуешься для разнообразия?
      - Чертовщина какая-то. Могу поклясться, что я ее знаю, - пробормотал Алик.
      - Ну, и что такого? Подумаешь! Я лично знаю несколько старушек, не меньше десятка, и никого сей факт не удивляет, более того, моя жена знает их без счета, и ничего, живет себе.
      - Я знаю ее по собственной коммунальной квартире, из которой мы с родителями переехали, когда мне десять лет исполнилось. В той квартире насчитывалось до тридцати жильцов, впрочем год на год не приходилось. Могу поклясться, с тех пор она совершенно не изменилась. - Алик в явном замешательстве посмотрел на приятеля, ожидая, что тот примется подсмеиваться над ним в своей обычной манере, но Володя прослушал со вниманием и остался совершенно серьезен.
      - Я тебе верю. Кажется, я знаю, в чем дело. Но сейчас не поговоришь толком, через полчасика эта бодяга закончится, и я тебе все объясню. Кстати, твоя старушенция пропала, что доказывает мою правоту, - Володя оглядел зал и покачал головой.
      Алик решил, что Володя мистифицирует его, но, действительно, не сумел отыскать предмет своего интереса. Старушка, наверное, утомилась и пошла потихоньку в свою коммуналку, хотя трудно представить, как она бредет по улицам заполночь. Володины истории имели над Аликом чудесную власть. Понимать-то он понимал, что все рассказанное, мягко говоря, достроено, доведено до метафорического плана и к действительности отношение имеет такое же, как спектакль о революции к революции. Но пока Володя рассказывал свои новеллы и даже некоторое время после, верил безоговорочно, и никакое сознание, паскудным скептическим краешком своим отмечающее-таки несообразности в повествовании, не мешало ему. Правда и вымысел, то есть оценка услышанного, как правды, или вымысла, жили в Аликовом восприятии параллельно и суверенно, как жена и любовница в его сердце - нигде не пересекаясь и не мешая друг другу, а напротив придавая жизни остроту, какую не мог ей придать печально сомневающийся Аликов темперамент. Сегодня представился случай связать реальность - старушка была из собственной реальности Алика - и Володины блуждания по ее заграницам. Алик позавидовал виновнику торжества - подводнику, который освободился так быстро и легко. И все же, эта свадьба тоже кончилась, и заповедная рюмочная ласково встретила своих героев.
      - Володя, все-таки поздно, может, отложим историю? - нерешительно поинтересовался Алик.
      - Да какой же ты после этого джигит? - возмутился друг. - А традиция, она тебе что, хвост собачий? Не жмись, нам же на машину добавили сотенную, минут сорок у нас есть.
      Взор Володи привычно затуманился, голос обрел вкрадчивую глубину, словно ущелье выстланное бархатом. Стены рюмочной раздвинулись и пропали вовсе, рассказчик и слушатель медленно вступили в заповедную ничью зону, затерянную во времени.
      - Я столкнулся с подобным явлением очень давно и так же случайно, как и ты, - издалека начал Володя. - Мамина тетя жила с незапамятных времен в громадной коммунальной квартире, по меньшей мере пять бесхозных старушек обреталось в ней. К ним не ходили родственники, не навещали подруги. Но! Володя поднял пухлый указательный палец. - Четверо из старушек организовали что-то вроде лиги Бдительных Наблюдающих и Вмешивающихся. Они активно участвовали в коммунальных склоках, следили за графиком мытья полов, докладывали всем жильцам о злостных нарушениях Верочки при пользовании ванной и вреде, причиненном Палычем общей газовой плите. Они пили сообща жиденький чай и по очереди ходили в аптеку. Они вместе слушали по радио новости и сидели на лавочке у подъезда. И лишь пятая удовольствовалась ролью только наблюдающей. Не ходила в гости к соседкам из объединенной Лиги, не варила овсяного киселя на кухне, более того, не посещала аптеку. Я-то, по малости лет, не обращал на это внимания, но другие старушки серчали и жаловались соседям, что бабулька зазналась. Много о себе понимает, стало быть. В тридцатые годы с такими сами знаете, как поступали. А и не только в тридцатые. Рано или поздно соседи заинтересовались, что за старушка такая, которая не болеет никогда и в аптеке не появляется. Чайник кипятит, конечно, но что готовит, что ест - неизвестно. Пенсию ей не приносят, как всем прочим. Говорит, что сама на почту ходит, но кто ее знает. Начали за бабкой присматривать. Выследили, что и на почту не ходит, и не ест, похоже, вовсе. Стали выяснять, кто такая, кто родственники, окольными путями, конечно. Ну, у кого-то из соседей зять в милиции, у кого-то теща в ЖЭКе. Бабка оказалась ничья и ниоткуда. Нет у бабки никаких земных привязок. Очень странно, но чего не бывает. Так бы оно, может, и забылось, если бы не случилось происшествия с водопроводом. То ли в трубы что-то попало, то ли на кухне кран не помыли в очередь, как положено, но все жильцы, все, кто был в квартире на тот момент, траванулись. Ничего страшного, обычное бытовое отравление. Нескольких, кто неотложку по неопытности вызвал, правда, свезли в Боткинские бараки, но большинство отделалось расстройством стула и температурой. Конечно, доходило до смешного - или трагического, как посмотреть. Туалет-то в квартире один. Кто в очереди стоит, кто с баночками бегает. Атмосферка в квартире - не продохнуть, в прямом смысле. Тут уж все на виду: кто сколько раз по нужде сбегал, кто дольше положенного сидит, ну и так далее, коммуналка, как-никак. Старушка наша в разборках, как обычно, не участвует, в туалет не ходит вовсе. Сама, значит справляется. Дух опоры на собственные силы. И не болеет ничем, нет у нее отравления. Соседям в разгар эпидемии это до лампочки, но едва первые из них поступили в больницу, система заработала. Времена стояли общественные. Сразу СЭС, проверки, врачи набежали: всех жильцов осмотреть. Сунулись к старушке - заперто. Ушла - нет, неизвестно. Никто не видел, чтобы уходила, но особенно никто и не следил в те дни, не до чужих старушек, пусть бы и соседок. Совместным решением вынесли: мало ли чего. Вдруг умерла старушка, не выдержал ее организм отравления, она и в аптеку не ходит, не привыкшая к болезням-то, вот, по первости и надорвалась, не снесла. Вызвали участкового, к его приходу все уверились, что беда со старушкой. Жильцы взволновались, даже очередь в туалет поубавилась. Дверь взломали. В комнате чистенько, бедненько. Все, как у всех старушек, но чего-то все же не хватает: салфеточки, там, на этажерке, фотокарточки на стене. И старушки. Старушки тоже не хватает. Нету ее. Вещи висят: пальто, да халат. А самой - нет. И все. Не появилась старушка в квартире больше никогда. Через полгода Верочка комнату себе прибрала, мальчик у нее родился. Соседи даже не возмущались. Тяжело Верочке в одной комнате с мужем, свекровью и двумя золовками. Про старушку забыли. Лет через десять мамина тетя умерла, я ту квартиру больше не посещал. Прошло еще сколько-то лет, и я оказался под Новгородом, в большой, довольно-таки, деревне, мы там выездной спектакль делали для колхозников. Иду я себе перед выступлением по полям-лугам, они колосятся, как надо, дубрава рядом шумит, как положено, птички поют, коровы пасутся - идиллия, одним словом. Иду я полем, иду опушкой, вдруг навстречу махонькая бабулька, в деревню поспешает. Ну, думаю, бабка за грибами ходила, за колосовиками - дело в июле было. Нет, гляжу, без корзинки, бездельная какая-то старуха, странная. Пригляделся я, так бы, может, и внимания не обратил, но забавным мне показалось, что старушка так далеко от деревни забрела на прогулку, смотрю, а это та самая старушка из теткиной квартиры. И за столько лет ни капельки не изменилась. Конечно, они меняются меньше, чем мы, но все-таки, сколько-то должны. Платочек на ней тот же и платье то же. Надо же, не помнил, если бы попросили описать, а как увидел - сразу узнал и платье, и платок.
      - Здравствуйте, - говорю, - бабушка! Вы меня не помните? Я Натальи Александровны племянник.
      - Нет, милок, - отвечает, - не знаю никакой Натальи Александровны.
      И ходу, ходу, да шустро так. Не по себе мне стало. Поклясться могу, как ты давеча, та же старуха, точно. А потом уже, в городе, да и не в этот год, натолкнулся на забавную статейку в научно-популярном журнале. Оказывается наш институт старения...
      - Не знаю такого института, - перебил Алик.
      - Конечно, не знаешь, - спокойно заметил Володя, - он засекречен, им КГБ ведал.
      - Но сейчас-то он должен быть известен?
      Володя оставил реплику без внимания и продолжил:
      - Наш институт старения заметил этих старушек еще до войны. Живут такие ничейные бабушки, божьи одуванчики, внимания не привлекают, ходят себе везде преспокойненько, наблюдают жизнь. Но стоит кому-нибудь ими заинтересоваться, обстоятельства так сложатся, мало ли что, как они немедля исчезают безо всяких следов. А потом всплывают совершенно в другом месте и живут себе, ничего не потребляя, ни в чем не участвуя. Идеальные наблюдатели.
      - Но в журналах без конца встречаются утки, сам знаешь. - Аликов скептицизм объяснялся не иначе, как неурядицами в личной жизни, обычно он бывал бескрайне лоялен.
      - Утки утками, но как твоя старушка? Ты сегодня сам убедился в их существовании, или я ошибаюсь? - Володя победно посмотрел на строптивого слушателя и вкрадчиво добавил, - Воображения у вас не хватает, вот что.
      - При чем тут воображение?
      - Вы видите то, что вам показывают, не пытаясь понять, зачем показывают и что это такое на самом деле. Если ты видишь нечто, похожее на человека, не факт, что это действительно человек... - Володя драматически замолчал, но Алик не купился на этот раз.
      - Нечто похожее на человека, - повторил Алик. - Это я - нечто похожее на человека. Видимость. Рефлексия.
      Володя обиделся. Не ждал от друга такой реакции, нечестно. Предупреждать надо.
      - Тебе сегодня не в то горло пошло. Действительно поздно, пошли машину ловить, - и с досадой стукнул кулаком по бестактно вернувшейся на законное место стене рюмочной.
      Алик и другие. Воскресенье.
      Утром приехала теща. Алик, уснувший вчера, то есть, уже сегодня в два часа ночи, еще спал и прозевал момент ее появления. Но то, что не удалось дверному звонку, успешно исполнил тещин голос, звучным шепотом извлекший Алика из зеленоватого потока сонной одури. Теща вышагивала по кухне, производя смотр вверенных дочери войск кастрюль и сковородок. Теща осталась недовольна. Жена тихонечко оправдывалась, лениво, по обязанности, не вкладывая душу в объяснения, убирая с тещиного пути тот или иной зазевавшийся половник или ковшичек. Алик видел это так ясно, словно сам присутствовал на кухне. Но почему же Алла дома? Неужели, уже выходной? Зимой дни похожи один на другой, случается, что пятница наступает за вторником, а то и целая неделя выпадет, если работы нет. Придется вставать и пить чай с тещей. Какое-то время она будет крепиться и воздержится от замечаний, но не слишком долго. Кончится, наверняка, тем, что они с Аллой обидятся друг на друга, Алла надуется, как мышь на крупу, теща скажет пару-тройку лишних слов и уйдет, чтобы появиться через месяц и продолжить в том же духе.
      - Почему это он у тебя спит до десяти утра? - донесся громогласный тещин голос, вырвавшийся из тенет шепота.
      - Тише, мама, он поздно вчера пришел, устал на работе.
      Алла, скорее всего Алла, уронила на пол что-то особенно звенящее.
      - Вот, видишь, так всегда бывает, когда вещь стоит не на своем месте, обрадовано сообщила теща.
      - Значит, не стоило и трогать, - раздражение в голосе жены набирало силы.
      Стало быть, уронила гремучую посудину тещенька, а не жена, - догадался Алик и понял, что окончательно проснулся и даже выспался. После краткой вылазки в туалет и ванную под бдительным тещиным оком, предстояла долгосрочная совместная трапеза, озвучиваемая тещиным наступлением и вялыми оправданиями жены. Но внезапно Алик ощутил редкий прилив нежности к теще, заполнившей их маленькую квартиру целиком, так, что не оставалось места сомнениям, мыслям о Вике и Валере, обо всем, что не связано с их семьей, то есть, так или иначе, с тещей. Алик лучезарно улыбнулся в сторону кухни: Доброе утро, Александра Степановна!
      - Здравствуй, Олег, - отозвалась опешившая при виде столь радушного приветствия теща, приученная исключительно к сумрачной гамме в интонациях зятя. Нетрадиционное поведение вышибло ее из колеи настолько, что обвинительное заключение за столом смазалось, и завтрак едва не кончился благополучно. Но теща, на рубеже кофе и мороженого, которое она принесла как гостинец, увела разговор - из самых добрых побуждений - в новое русло.
      - Почему вы живете, как бирюки? Почему бы вам гостей не пригласить? В выходные надо отдыхать, выбрались бы погулять куда-нибудь с утра, потом с гостями посидели, живете без народа, так и состаритесь раньше времени.
      - Мама, Алику народа на его работе хватает, я тоже не скучаю, между прочим. Почему ты считаешь, что лучше нас знаешь, что нам делать? - Алла завелась с пол-оборота, обычно, держалась дольше.
      - Да ты не стесняйся, что у тебя квартира не отремонтирована, тактично наседала теща. - В гости не за тем ходят, чтобы квартиры рассматривать. А, кстати, Олег, вы что хотите с кухней делать? Надо бы кафель поклеить, и линолеум не грех заменить.
      Алла завела глаза к потолку и выразительно звякнула чашкой по блюдцу.
      - Мы обязательно постелем кафель, Александра Степановна, - начал Алик, но зазвонил телефон.
      - Это тебя, - недовольно сказала жена, не делая попытки подняться с табурета.
      Алик направился в комнату к телефону, чувствуя, что за спиной начинают разворачиваться военные действия.
      - Алло, алло, - несколько раз повторил он в молчащую трубку. Вдалеке, вне зоны молчания, заиграла музыка, диктор сообщил температуру воздуха, склянки возвестили наступление одиннадцати часов утра. Абонент не отзывался, молчал и слушал, как Алик повторяет навязчивое "алло".
      - Ошиблись номером, - объяснил Алик, возвращаясь к семье.
      Семья разбегалась. Женщины успели сказать главные слова и сделать выводы. Алла печально смотрела в окно, гладкая пепельная прядь успокаивающе гладила ее по щеке. Раскрасневшаяся теща вставала из-за стола, белокурые завитки вокруг ее лица радостно приветствовали движение, придя в волнение от выгнутых тугих спинок до пушистых хвостиков.
      Теща сухо попрощалась, еще неодетая, так же сухо приняла у Алика легкомысленное пальтецо волнительного оттенка и удалилась, гордо цокая каблуками по лестнице, не оценившей оказываемой ей чести. Супруги остались наедине.
      Они не смотрели друг на друга, этого не требовалось. Как уже говорилось, каждый легко читал в душе другого. Но та, которая витала над ними, не имея возможности вмешаться, знала, что все не так. Она знала, что пресловутое взаимопонимание - не более, чем семейный миф. Долгие годы совместной жизни разделяли, разводили их сильней, чем чистое незнание, когда интуитивно угадываешь в другом то, что действительно хочешь узнать. В первый счастливый год, заполненный этим обоюдным узнаванием, желанием, чуть позже нежностью и крайне редко раздражением, Алла в порыве откровенности объяснила мужу действие собственного оружия, после ссоры, благополучно закончившейся безбурным примирением. Она подробно и беспощадно, с пристальным вниманием к собственным внутренним движениям, рассказала о том, что означают ее поджатые губы, опущенные глаза и разговоры на отвлеченные темы. Но от объяснения оружие не стало менее опасным, как знание устройства автомата Калашникова не избавляет от его убойной силы.
      К исходу первого года супруги не то, чтобы насытились взаимной нежностью, но привыкли, утратили первоначальный интерес, знание о другом обрело законченную форму, не поспевая и не желая поспевать за внутренними изменениями каждого. На смену мирному сосуществованию пришли конфликты, краткие, так как оба считали себя людьми мудрыми и выдержанными, и оттого ссоры не приносили ни облегчения, ни настоящего отторжения. Еще через год супруги решились ввести в собственное знание о другом и эти неурядицы, согласились на новое приятие друг друга - отчасти - без серьезной переделки тех слабостей, что так нетерпимы в человеке, живущем в опасной близости с тобой, объяснимом и гибком. Неожиданно выяснилось, что мириться с недостатками другого гораздо легче, когда отношения потеряли в градусе, приняли за норму температуру окружающей среды. Началась новая эра истинно семейной жизни, эра бесконечная и продуктивная, закладывающая новые исконно родственные отношения, эра безупречная во всех отношениях, если бы не скука.
      Алла скучала меньше, хозяйство отвлекало ее, потому меньше замечала. Алику избыток наблюдательности мешал, ставил перед ним задачи, на решение которых, как Алик полагал, у него не было права, избыток наблюдательности увеличивал чувство вины.
      Той, которая витала над ними, недоставало времени разбираться в привычных мыслепотоках супругов, все, что она могла - рассеять Аликово смятение по поводу ремонта, что никак не мог начаться, явно подозрительного телефонного звонка, чувство вины перед женой, болезненные воспоминания о происшедшем у Валеры, раздражение, навеваемое унылым обликом жены, горечь утраты подруги, обиду на Валеру, легкую брезгливость, вызванную обликом неприбранной жены, сидящей напротив, усталость от всех переживаний, досаду на жену из-за недавней сцены с тещей и прочие сомнения по поводу собственного поведения. Алик, избавленный от традиционного груза, испытал подобие внезапного опьянения, легкость, прилив необъяснимо хорошего настроения и воодушевления. Так, рука избавленная от груза невольно поднимается вверх. На этой приподнятой волне Алик принял наконец решение, самое губительное из возможных.
      - А ведь Александра Степановна права, у нас здесь сгустилось нечто уныло-разрушительное, ремонт нужен, говорить нечего. Но давай, действительно, гостей пригласим, разрядим атмосферу.
      Алла ошалело посмотрела на мужа. Шутить он не мог, он не шутит дома, издеваться не издевался - не в его натуре. Алла лихорадочно принялась соображать, что послужило побудительной причиной необычного предложения, не разговор же с тещей, в самом деле. Пока тяжелая машина доморощенного психоанализа раскачивалась и запускала двигатель, поджатые губы разомкнулись для вопроса. От них всего-то и требовалось - спросить автоматически:
      - Ты что, сдурел?
      Но многолетняя закалка взяла свое, и Алла поинтересовалась:
      - Кого ты хочешь пригласить? И когда?
      Внезапное солнце пробилось сквозь привычные тучи, все показалось Алику просто, незатейливо. А то, что сложно, следовало ликвидировать или упростить, привести к масштабу семьи, к правильному бытию в залитой солнцем маленькой кухне, которая, несомненно, после ремонта будет казаться гораздо больше.
      - Володя постоянно занят, с ним трудно договориться. И потом, он любит к себе приглашать, а не сам в гости ходить. Давай, Валеру позовем. Я знаю, тебе он не слишком симпатичен, но попробуй присмотреться поближе. Он хорош естественностью. Ты, со своей проницательностью, легко отличишь подлинное от мнимого и поймешь, что то, что ошибочно воспринимается как грубость, на самом деле есть подлинная безусловная натуральность. Мы ведь уже забыли, что можно вести себя просто, не просчитывая заранее реплики собеседника на три хода вперед. Наша рефлексия губительна для общения. А о ремонте не беспокойся. Я постараюсь предпринять что-нибудь. Володя может присоветовать, к кому обратиться, поговорим с ним о ремонте.
      Алик болтал, как на работе перед публикой, Алла только диву давалась. Пятнадцать раз она могла бы опровергнуть мужа, доказать ему, что он ошибается, но зачем? Любой имеет право на собственные ошибки. Если у мужа такое настроение, пусть. Слабо верится, что речи о ремонте ведутся всерьез, скорее под воздействием минуты, солнце, опять же. И с гостями, наверное, также не всерьез.
      - Я не против, - осторожно ответила Алла и перевела разговор на безопасную и интересную тему сегодняшнего меню на обед.
      - Договорились, устроим прием в следующую субботу, - перебил ее Алик и продолжил слушание перечня имеющихся в холодильнике припасов - рассеянно, словно по обязанности. Чудесная легкость, только что переполнявшая его, исчезала толчками, или это сердце стучало громче обычного.
      Та, которая витала над ними, печально съежилась и вылетела в отверстие вентиляционной шахты, игнорируя проницаемое окно.
      Вика. Вторник.
      Вика не из-за конфет поехала. Что она, не может сама себе конфет купить, что ли? Прекрасно может, просто сейчас экономит, хочет парадное белье купить. Позор, какое у нее белье, раздеться стыдно! Она видела позавчера шикарный пояс с резинками, пояс черный, а резинки красные. Ужасно сексуально. Светка говорит, что пояс проституточий, но это от зависти. Саму-то жаба душит дорогое белье покупать. А может, у нее мужики такие нетребовательные, не понимают ничего в сексе, точно. Да и Светка сама не очень-то сечет. Не то, что Вика теперь. И мужики у Вики не Светкиным чета. То есть, наоборот. Хотя, если разобраться, все они козлы.
      В воскресенье позвонила Алику, решила, дурочка, что после того сказочного четверга у Валеры можно встретиться всем вместе, сама Алику домой позвонила, теперь-то имеет право? Но услышала женские голоса за его "алеканьем" и напугалась. Чего напугалась? Не ожидала, что у него там еще кто-то, кроме жены, околачивается. Хорош гусь, не успел с Викой расстаться, уже другие развлечения нашел. Догадаться должен был, что это она звонит. Должен был извернуться как-нибудь, назначить ей встречу. Воскресенье пропало. И Валера занят оказался. Алику она теперь - хрен позвонит, еще просить будет. Хватит, натерпелась, наждалась. Сам должен телефон обрывать!
      Сегодня Валера объявился, к себе на работу пригласил, подарочек обещал. Вика думала, что они, как люди, после его работы поедут к Валере, делом займутся, может, там и переночуют. А тот ей коробку сунул, познакомил с козлом каким-то, своим сослуживцем, и спровадил домой. Ни фига себе, через весь город за вшивой коробкой тащиться. Это после ее-то работы, когда ноги и так отваливаются от бесконечного хождения от прилавка к прилавку.
      А если он разочаровался в ней как в женщине? Или его оттолкнуло Викино неказистое белье? Не то, не то. Есть в его поведении что-то неестественное. Да что перед собой-то вилять! Выглядело все так, словно он пригласил ее лишь затем, чтобы Юрасику тому дурацкому продемонстрировать.