- Эй, парень, где ты? Я пришел! - заорал Шустряк. - Ты ждал, что я приду. Ты должен был ждать меня!
      Тишина. Только пыль, поднятая нагнетателями, клубилась над дорогой.
      - Где его бросили? - орал Шустряк.
      Никто не откликался. Шустряк выругался и полез на земляную насыпь, поросшую кустарником. Полуголые ветви были облеплены пакетами с мены. Десятки, сотни драных пакетов серой бахромой трепетали на ветру. Наконец Шустряк добрался до вершины гребня и увидел маленького осведомителя. Мальчонка сидел, скрестив ноги по-турецки и ел из пластиковой тарелочки густую желтую похлебку. На мгновение Шустряку показалось, что это Лео.
      - Эй ты, почему не откликаешься?! - крикнул Шустряк, как назло детским голосом - голосом Лео.
      - У меня обед, - отвечал мальчишка, хлебая из мисочки.
      - Ботва зеленая! Какой обед. Я спрашиваю: где он? - Шустряк достал из кармана радужную купюру. - Вот десять фик, говори.
      Мальчишка шустро схватил бумажку и сунул в карман куртки.
      - Около Чумной лужи сегодня их бросили. Там часто бросают. Мог бы и не платить, сам бы слетал для проверки, раз казенный аэро есть. Небось, эршелла не жалко.
      Шустряк изо всей силы пнул мальчонку под зад, и тот опрокинулся вместе со своей мисочкой.
      - Счастливо оставаться, менамен! - крикнул он голосом Леонардо.
      - А все равно десять твоих фик у меня! - проорал мальчишка, когда оператор уже спустился с насыпи.
      Еще издали, подлетая, Шустряк заметил на берегу Чумной лужи людей. Они бродили по берегу и что-то искали. А вот и рыбы, светло-серые, плоские, разлеглись на солнышке кверху брюхом. Рыбы? Откуда в Чумной луже рыбы? Здесь лет сто не видать ни одного человека с удочкой.
      Аэрокар опустился. Воздушные струи из нагнетателей, ударившись о землю, подняли тучи зеленой сухой пыли. Шустряк спрыгнул на землю и ощутил тяжелый гнилостный запах. Только подойдя вплотную, он понял, что белые лепешки вовсе не рыбины, а жмыхи, высосанные чернушниками до последней капли, той сладкой, сохраняющей жизнь капли, которая в земле должна питать жмыха и дать ему первую искру для воскрешения. Люди, приметив серо-стальной аэрокар со знаком мены, отошли в сторону, ожидая, кто же спустится вниз. Спустился один человечек в серебристой куртке оператора, без охранников, без копателей, и через минуту Шустряк был окружен плотным кольцом огородников. Глядели они на менамена отнюдь не дружественно.
      - Что же это такое! - завопила тетка с огромным, как брюква, лицом. И куда только смотрите вы, редьки меновские! Людей средь бела дня хватают, выкачивают из них все до последней капли! Где обещанная Траншея?! Где прикопка?! Вам плевать, что они не воскреснут! - женщина визжала в отчаянии.
      - Все они заодно, что чернушники, что меновские, - чья-то рука ухватила Шустряка за шиворот. - Ты ответь, кто их воскресит?!
      Тут младший братишка пришел на помощь старшему.
      - Не волнуйтесь, господа огородники! - закричал Шустряк голосом Леонардо. - Все встанут. В нынешнюю ночь все встанут. Бог пришел в огороды! Новый бог, владеющий даром воскрешения. Он поднимет жмыхов, и этих, и тех... Всех, клянусь! Я сам видел, как он оживлял Траншею. Они вставали и шли. И убивали копателей и чернушников.
      - Бизер заезжий... - ахнул кто-то, и руки, держащие Шустряка, разжались. - Он спасет!
      - Бизер в черном костюме-монолите, - прошептала восторженно брюкволицая тетка. - Я его на мене видела. Он красавчик!
      - О Великие огороды, наш час настал, - запричитали все на разные голоса.
      - Молитесь ему, ОН пришел! - кричал Лео, будто надеялся вырваться из братниной кожи.
      - Вранье! Бизеровские штучки, - не поверил бородатый огородник в очках без стекол. - Бизеры нас не спасут. Земля спасет.
      - Папаша, - заныл кто-то за спиной краснолицего.
      - Он там, - сказала тетка-брюква и тронула Шустряка за рукав. - Ведь ты за ним пришел?
      Шустряк побежал, проваливаясь по щиколотку в вязкую трясину берега.
      Желтое, маленькое тело, вытянутое, неподвижное, голое. Не похожее на человеческое. Рыбина, натуральная рыбина!
      "Терпеть не могу рыб. Они и живые, как дохлые. Скользкие, липкие. Смерть от удушья ждет их в конце," - неостановимо шептал в его мозгу голос Леонардо.
      Шустряк схватил брата на руки. Тело было теплое. О, Великие огороды! Значит, не умер, значит еще все возможно!
      Глава 24. ВЕЧЕР В САДУ ЯДВИГИ.
      Закат в июньский день похож на жизнь траша. День уже испит, а вечер длится бесконечно и никак не может завершиться, переплавиться в ночь. Уже солнце скрылось за горбами Больших помоек, и мягкий сумрак ласково облапил землю, а ночи все нет, как нет смерти у траша. Но солнце, в отличие от жмыха, завтра воскреснет. У Сада есть солнце - вот отгадка всему. Солнце заставляет деревья тянуться к небу. И огородам светит то же солнце. Но огороды так и остаются огородами, и не становятся Садом. Значит, у Сада есть еще что-то. Или кто-то. Но кто?
      Тяжело думать в огородах, очень тяжело. Лучше просто сидеть на ступенях огромного Ядвигиного дома, вдыхать одуряющий запах сирени и смотреть, как одинокое светлое облако теряет оранжевую кайму и, распадаясь на стадо мелких кругленьких облачков, темнеет, становясь лиловым. Иванушкин ощутил забытое душевное томленье, при котором прежде бросал огородное копанье и мчался к мольберту. После посещения мены с ним такое случилось впервые.
      - Кисти и краски! - воскликнул Ив и протянул руку, будто хотел взять этюдник прямо из воздуха.
      Но тут же опомнился и огляделся. Вдруг кто-нибудь видел его нелепый жест? Фу ты, репей ползучий, бизер этот пришлый стоит в дверях и смотрит. Что только ему надо?
      "Я так мечтал о встрече с ним, рвался сюда, думал: увижу, и все решится. Исчезнут вопросы, раскроется тайна. И вот я вижу его," - думал Генрих, глядя на сидящего на ступенях нелепого человека в вечернем смокинге с чужого плеча.
      Лицо с пухлым детским ртом и маленьким подбородком, на щеках то ли двухнедельная щетина, то ли начинающая расти бородка, прямой нос и высокий лоб, такой высокий, что кажется лысеющим, хотя волосы еще густые и вьются у висков. Говорят, что Генрих похож на этого Иванушкина. Что за ерунда! Ну разве что глаза.
      Генрих подошел и сел рядом с Иванушкиным на ступеньки.
      - Ив, а где твои картины?
      - Осыпались, - отвечал Иванушкин едва слышно. - Как я на мену сходил, так и пропали. Как огурцы в мороз.
      - Какие картины ты писал?
      - Не знаю. Разве словами расскажешь? Вообще-то они не до конца пропали. Там осталось на холстах кое-что, разглядеть можно. Я их наверху, под крышею спрятал. Если табуретку подставить, через лаз достать можно. Иногда ходил на них смотреть. А потом перестал. Или я их в ТОИ у Футуровой оставил? А может, я их сжег? Извини, не помню.
      - Меняемся? - спросил бизер и подмигнул.
      Ив беспокойно заерзал:
      - Что меняем? Не понял?
      - Разум - жизнь - мозг - вечность. Бесконечный обмен. Как узнать, что чего стоит?
      Ив растерянно заморгал:
      - У каждого своя цена на все.
      - Ладно, не суетись, - Генрих похлопал его по плечу и тут же спешно отдернул руку. - Разум твой верну - хочешь? Ты и не знаешь, что был моим донором.
      От внезапного предложения у Иванушкина перехватило дыхание. Поначалу он и не понял - хорошо или плохо это. Сделалось нестерпимо страшно. А потом Ив почувствовал, что не хочет возвращения. Всем сердцем, всем оставшимся осколком души - нет! Вспомнил он свою времянку, кривые стены, разбитое окно, залепленное пленкой, три драных ватника на вешалке - и ко всему этому надо вернуться вновь с прежним разумом и пониманием? Морковку выдирать, обрезать ботву, таскать мешки в погреб, и размышлять при этом о судьбах человечества?
      Ив яростно затряс головой:
      - Нет, нет, не хочу, не надо! - он протестующе замахал руками. - Не могу больше жить, все понимая. Пусть лучше мой разум у тебя останется. Я жмыхом стану, в Траншею лягу, и если там еще думать смогу...
      Мысль ускользнула, и надо было спешно ее искать и отлеплять от колтуна прочих мыслей в изуродованном мозгу. Генрих смотрел на Иванушкина не мигая, и глаза у него сделались ледяными.
      - Так вот, я там думать буду, что разум мой жив, - поймал наконец мысль Иванушкин. - Ты с его помощью творишь, картины пишешь. И я вроде как живу и не умираю. Меня это успокоит и примирит со всем и вся, - Иванушкин замолчал и улыбнулся, довольный своею речью.
      Ему показалось, что сегодня он говорил чуточку умнее, чем вчера. Неужели его интеллект возвращается?! Но такого не бывало никогда!
      Генрих нахмурился:
      - Тогда вот что сделаем: увезу я тебя отсюда.
      - Нет, нет, - замотал головой Иванушкин. - Не надо меня пересаживать. Я здесь прирос, больше нигде не хочу. Ты лучше Дину увези, плохо ей, вот она и мечется.
      Генрих брезгливо сморщился: в отличие от Иванушкина он к данной особе не испытывал симпатии. Желание испытывал, чисто физическое, - это было, но приязнь? Нет и нет!
      - Ты хоть знаешь, сколько выезд с огородов стоит? Не знаешь? Сто тысяч фик.
      Ив растерянно захлопал глазами.
      - Извини. Такие деньги. Их у тебя нет.
      - Почему нет? Есть. Но не для Дины.
      - Ты послушай, Генрих, послушай! - Иванушкин мертвой хваткой вцепился в Генрихово плечо. - Часть моей души стала твоей, вот и любовь к Дине должна перейти к тебе.
      Генрих попытался стряхнуть его руку, но не мог.
      "Что он делает?! Неужели он не чувствует, как остаток ЕГО души тянется к МОЕЙ доле?" - подумал Генрих.
      - Любовь к Дине осталась у тебя целиком, - отвечал бизер глухим голосом.
      - Разве? - смутился Иванушкин, но тут же опять заговорил просительно: - Понимаешь, я перед Диной виноват, а поправить ничего не могу, в жмыхи не сегодня-завтра попаду, так что придется тебе по наследству Дину опекать.
      - Да в чем же ты виноват?!
      - Тут очень сложно разобраться. И прежде не мог, не то, что теперь. Я, как начинаю, просто с ума схожу. Вот и решил: виноват, и все. Так проще.
      "Я или он? - мелькнуло в мозгу Генриха. - Я! Я!" - выкрикнул он беззвучно и яростно.
      - Что ты мелешь? Опомнись!
      Иванушкин внезапно озлился на своего полубрата, который минуту назад казался ему полубогом.
      - Что ты ко мне пристал?! Тебе что, мой талант не нравится? Плохой талант? Плохие картины пишешь?
      - Картины хорошие, - признался Генрих. - И лучше, наверное, смогу.
      - Вот и прекрасно! Вот и пиши!
      - Но не сейчас же. Давай так договоримся: я сделаю все, что ты хочешь, увезу Дину с огородов. А ты... ты исполнишь мою просьбу.
      Иванушкину сделалось страшно. Так страшно, что пересохло во рту, а ноги одеревенели. Он вдруг понял, что весь предыдущий разговор был лишь маскировкой, попыткой как-то оправдать последнюю, совершенно невозможную просьбу.
      - Я слушаю, - тихо сказал Ив.
      - Надо соединить весь твой разум. Весь, который ты так щедро разбросал и раздарил. Соединить во мне. В подвале Ядвиги есть установка, та, самая первая, при помощи которой Папаша откачал свой разум и оставил его наследникам. Она нам вполне подойдет. Мы соединим весь твой огромный интеллект. Во мне.
      Иванушкин, растерянно моргая, уставился на Генриха. На глаза навернулись слезы и потекли по щекам. Иванушкин надеялся, что те жалкие остатки ума, которые он сохранил - это его владение, его крошечное, последнее достояние. И вдруг у него хотят отнять еще и это. Хочет отобрать тот, кто и так владеет почти всем.
      - А как же я... - пробормотал Иванушкин. - Я что, умру? Да?
      Генрих несколько секунд молча смотрел на него, а затем кивнул.
      - Понимаешь, нужен не только твой разум, но и мой. Вот в чем дело, Генрих тряхнул за плечо своего полубрата. - Кто-то должен уйти, а кто-то остаться. И воскресить жмыхов. Проще всю силу интеллекта собрать во мне: у меня и так находится львиная доля. А потери при перекачке неизбежны. К тому же я предлагал тебе все вернуть, но ты отверг.
      - Но не говорил, что я должен умереть, если откажусь.
      - Ты же собирался стать жмыхом.
      - Но не трупом! - обиженно выкрикнул Иванушкин. - Я не хочу умирать!
      - Послушай, Ив, у нас очень мало времени. Мы должны сделать, как я сказал. Кто-то из нас двоих. Ты. Или я. В принципе все равно. Только если перекачивать мою часть, потери во много раз будут больше. И потом, твое тело не слишком красивое и не слишком здоровое. Это тоже кое-что да значит. Учти, я тоже иду на жертвы: когда разум соединится, вся любовь к милашке Дине перейдет ко мне. А мой - истинно мой разум - терпеть ее не может. Это будет мучением моей жизни. Но я иду на это. Впрочем, если ты так уж хочешь, пусть будет твое тело. Мне безразлично. Только не жалей потом об этом.
      - Я ничего не хочу! - закричал Иванушкин. - Ничего, неужели не понятно? Делай, что хочешь, только оставь меня в покое, дай мне стать жмыхом и спокойно лечь в землю.
      - Зачем, Ив? Ведь ты никогда не воскреснешь. Только я... вернее, только мы с тобой можем поднять жмыхов из земли.
      - Пусть не воскресну. Я согласен даже на это. Только оставь меня в покое. Только не требуй от меня каких-нибудь немыслимых дел. Не хочу! Не могу! Я устал.
      - Идиот! - Генрих ударил Иванушкина. Тот упал. Приподнялся, заслоняясь рукой от нового удара.
      - Иди, пиши картины... Что тебе еще надо? - пробормотал Ив плаксиво.
      Генрих вновь ударил. Тело Иванушкина обмякло. Голова запрокинулась. Генрих взвалил Ива на плечо и поволок.
      Тело Иванушкина уютно расположилось в старом продавленном кресле. В мутном свете, падающем из подвального оконца казалось, что лицо Иванушкина слегка светится. Генрих осторожно надел на голову огороднику сплетенную из белых проводов сетку. Помедлил и повернул тумблер. Голова Иванушкина дернулась и склонилась набок. Пока тело Иванушкина корчилось от боли, а мозг срыгивал остатки сохраненного разума, Генрих все сильнее и сильнее сжимал металлический баллон прибора. Наконец на индикаторе загорелся зеленый огонек, тело Иванушкина дернулось и медленно сползло на пол, и Одд не мог отделаться от чувства, что смотрит на себя со стороны и видит свои бессильно раскинутые руки, обнимающие землю Эдема. Он испытывал к Иванушкину острую жалость - так в детстве жалеют сломанные игрушки.
      Генрих вздохнул, снял с Иванушкина белую паутину и надел себе на голову. Помедлил. И повернул тумблер перекачки. Мгновение. Мелькнуло что-то давнее. Полуподвальное окошко. Просвет меж высоких домов. Снег, падающий с высоты. Луч заката, застрявший в мутном оконце. Сознание погасло и включилось вновь...
      "Он не виноват, - подумал Иванушкин о Генрихе. - Я сам заставил его сделать это, и сам себя поправил: - Я не виноват."
      Глава 25. РЕЦЕПТ МОЛОДИЛЬНЫХ ЯБЛОК.
      - Ты не представляешь, Ядвига, что может натворить твой проклятый бизер, который шляется неведомо где! - Бетрей расхаживал по гостиной взад и вперед. Многочисленные отражения полного человека в темном метались в зеркалах. Окна в сад были распахнуты, и прохладный ночной воздух вливался в комнату. - А ты меня внутрь не пускала. Да и сейчас мои копатели толкутся снаружи.
      - А, ребятки, струхнули! - хмыкнула Дина, наполняя свой бокал яблочным пуншем. - А пуще ты, Бертиков, свекольная твоя рожа!
      - Помолчи! - огрызнулся Бетрей. - Тебя вообще из милости сюда пускают!
      - Что?! - возмутилась Дина. - Это после того, как ты украл мою долю? Это я наследница Папаши, я его дочка, а ты никто, запомни это - никто!
      - Я - менамен, и значит - самый главный! - гордо приосанился Бетрей.
      - Глупо было делить разум на четверых. Разбить на части такое сокровище! Надо было оставить все кому-нибудь одному, - вздохнул Трашбог, младший сыночек Папаши, и угостил белую киберовечку яблочным пуншем. После чего киберовечка заблеяла совершенно пьяным голосом.
      - Слушай, братец, уж не хочешь ли ты сказать, что единственным наследником должен быть ты? - вмешалась в разговор Ирочка Футурова.
      По случаю годовщины ее волосы были щедро обсыпаны золотыми блестками, а одежда состояла из бикини изумрудного оттенка и норкового манто. Фигура Ирочки, несмотря на ежегодное употребление яблочного пунша, изрядно расползлась, живот обвис, на боках образовались складки, но это не смущало художницу.
      - Такое решение было бы самым мудрым, - вздохнул Трашбог. - Но к сожалению оно не было принято.
      - Почему ты, братец, почему не я? - обиделась Дина. - Я бы лучше могла управиться...
      Она подбросила на ладони яблоко, но не поймала, оно шлепнулось на пол, тонкая кожура лопнула, и во все стороны брызнул алый сок.
      - Интересно, сколько в нем жизней было жмыховских? Двадцать? Тридцать? - задумчиво произнесла Ядвига.
      - Да брось ты жмыховские жизни считать! - огрызнулась Дина.
      - Самый главный из нас тот, кто создаст форму воскрешения, - заявила Футурова, поправляя норковое манто.
      - Предпочитаю мертвяков твоим совершенным образам, - презрительно фыркнула Ядвига.
      - Папаша водит моей кистью, когда я стою у мольберта! Он делает выбор, когда я отбираю картины для галереи ТОИ. Его разум говорит во мне! - не унималась Ирочка.
      - Вранье! - перебил ее господин Бетрей. - Я никогда не верил Папаше. Он говорил одно, думал другое, а делал третье.
      - Прошу не оскорблять священную память! - закричал Трашбог. - Я и только я говорю языком Папаши! Я слился с ним воедино.
      - Мена - его детище, - напомнил господин Бетрей.
      - Главное - галерея!
      - Сад...
      - А зачем он умер? - спросил неожиданно Генрих, и все к нему оборотились.
      Никто не заметил, как он вошел в залу - совершенно бесшумно, будто крался на цыпочках. Он был в смокинге явно с чужого плеча - брюки и рукава пиджака были ему чуть-чуть коротковаты.
      - Он не умер, - строго проговорила Ирочка. - Его прикопали.
      - Не вижу разницы.
      - Никогда бизеру нас не понять! Вы люди арифметические. А мы срастаемся с нашей землей и воскресаем. Мы в тысячу раз талантливее вас. И со времен татар спасаем мир. А вы только держитесь за карманы и считаете фики.
      - Вы безумные, - тихо проговорил Генрих. - Воскрешение - это падение энтропии. Такое под силу только богам. Но разве вы боги?
      - А ты попробуй без всяких расчетов рвануться вверх и взлететь! усмехнулась Ядвига. - Вдруг получится?
      Генрих хотел возразить. Но вдруг показалось ему, что он сможет подняться выше всех и всего. Даже выше Сада.
      - А плевать нам на энтропию, - подбоченилась Футурова. - Мы воскреснем. А вы будете нам завидовать и пытаться украсть у нас наши удивительные достижения.
      - Жмыхов надо поливать в земле, - сообщил Трашбог и рыгнул. Он был вульгарно пьян.
      - Да, мы, бизеры купили интеллект, но вы отобрали самую жизнь. Сад высосал из жмыхов остатки сил. Вы всех обманули. И вы это знаете. И вам не нужно никого воскрешать. Куда вы их денете, если жмыхи в самом деле воскреснут? Знаете, сколько жмыхов лежит в земле? Кому нужны эти гнилые уродливые существа? Ведь вы знаете: они гниют в земле. Заживо гниют! - не уступал Одд.
      - Опять он со своей арифметикой, - презрительно фыркнула Ирочка. Неважно - сколько жмыхов. Папаша всех поднимет.
      - Помогите! - донеслось из Сада, и все вздрогнули, будто это был вопль воскресающего Папаши.
      Гости во главе с хозяйкой выбежали на террасу. В сумраке белой ночи легко можно было разглядеть несущегося меж стволов человека. Он взбежал по ступеням и грохнулся в ноги Ядвиге.
      - Вы должны воскресить меня! - прокричал он странным хриплым голосом, то ли взрослым, то ли детским. - Вы должны воскресить всех! Пусть ОН воскресит! Я говорил ЕМУ об этом... ОН знает... - Шустряк умоляюще смотрел на Одда, что стоял возле мраморной колонны чуть позади остальных.
      - Шустряк? - изумился господин Бетрей. - Как он попал сюда? Как Сад пропустил его?
      - Пропустил, - тихо сказал Ядвига, отступая. - Потому что теперь это не только Шустряк.
      - Ведь это невозможно, чтобы он жил во мне, - причитал Шустряк уже своим, низким голосом. - Я так не смогу... Тело я нашел и прикопал в Траншее. Ведь папаша обещал, что все встанут... Сегодня... Сегодня вечером... А дольше я не выдержу.
      - Кого ты прикопал? - спросил Одд, и голос его дрогнул.
      - Лео... Леонардо... Он встанет... Он сегодня встанет...
      - Нет, Шустряк, никто никогда не встанет, - покачала головой Ядвига и тяжело вздохнула и пошла назад в залу. Все двинулись за ней. Шустряк полз на коленях. - Генрих прав: из всех, кто закопан в Траншее, остатки энергии высосал сад. Видишь яблоки, Шустряк? - она махнула рукой в сторону вазы, полной огромных ярко-красных яблок. - Вот они, жмыховские жизни, формула бессмертия для немногих, допущенных в Сад. Папаша обещал, что Сад вберет в себя отраву, очистит души жмыхов, а земля даст им новую энергию. Возможно, он даже верил в то, что говорил. Особенно, когда сам ложился в землю жмыхом. Но Сад высосал остатки жизни из прикопанных, их энергию вобрали в себя эти яблоки. Мы едим яблоки и остаемся молодыми. Десять лет, двадцать, тридцать, сорок... Хочешь яблочко, Шустряк?
      - Воскресите, - бормотал оператор, прижимая к губам подол Ядвигиного платья. - Он лучше. Он настоящий. Он - Леонардо. А я - пиявка, любитель опивок, раб чернушников, прислужник Бетреев. Сегодня годовщина. Все встанут. Папаша встанет, и жмыхи, и Лео, настоящий Лео...
      - Это невозможно! - раздраженно воскликнула Ядвига, пытаясь выдрать из его рук подол платья. - Мне тоже его жалко. Он был такой умница. Хочешь, возьму тебя на службу? Я буду звать тебя Леонардо.
      - Воскресите! - Шустряк молитвенно сложил руки и весь затрясся от слез.
      - Мы получили бессмертие, картины, деньги. А воскрешения не получилось.
      - К чему пустая болтовня! - возвысил голос Трашбог. - Идем, вскроем могилу и спросим у Папаши, что нам делать. Я уверен: сегодня наш час. Папаша встанет и воздаст каждому. Вспомните предсказание: "В день моей годовщины"...
      - Нет уж, я никуда не пойду, - забормотала Дина заплетающимся языком. - Там сейчас холодно и комары кусаются. Скорее редька яблоком станет, чем Папаша воскреснет.
      Ядвига не ответила и первой двинулась вглубь сада. За ней, с независимым видом, давая понять, что все это ерунда, пошла Футурова.
      Шустряк смотрел им вслед и шмыгал носом. И тут кто-то тронул его за плечо.
      Он обернулся и увидел Генриха.
      - Пойдем со мной, - предложил бизер. - Я тебе помогу. Тебе и себе. Всем.
      - И Леонардо? - с надеждой прошептал Шустряк.
      - Я же сказал, всем!
      ...Спотыкаясь, брела пьяная компания через Сад. Впереди Ирочка Футурова несла фонарь и лопаты, за нею шествовал Трашбог, а следом брела Дина в обнимку с Бетреем. Ядвига замыкала шествие.
      Генрих смотрел на них из глубины сада, и ему представлялось, что это группа бродячих комедиантов заблудилась в лесу, и теперь идет, куда глаза глядят, после провалившейся премьеры "Короля Лира". И тут же перед мысленным взором Одда все превратилось в картину: вертикальное, непременно трапециевидной формы полотно, чтоб /уже книзу, а сверху растущее вширь, как крона дерева, и на полотне безумное сплетение буйных ветвей, а внизу, под их сенью - крошечные пестролоскутные марионетки, подвешенные на веревочках к огромным и равнодушным деревьям.
      Марионетки вышли на поляну и остановились. Медленно, будто опасаясь чего-то, приблизились к черному квадрату. Бетрей взял лопату и принялся копать. Остальные стояли, наблюдая. Черная земля была рыхлой. Неожиданно Бетрей опустился на колени и принялся ощупывать землю руками. Пальцы его ухватились за край полусгнившей тряпки. Бетрей потянул. Земля зашевелилась, и жмых стал подниматься. Пронзительно, как ночная птица, закричала Дина.
      - Да свершится воскрешение! - возопил Трашбог и поднял к небу свою киберовечку.
      Руки жмыха ухватились за край ямы, рывком распрямилось тело. Как механическая, вскинулась потемневшая голова с провалившимся носом. Клочья черных волос свисали вдоль запавших щек. Внезапно веки жмыха поднялись, белые светящиеся глаза уставились на людей.
      - Папаша! - взвизгнула Дина, а Ирочка уронила фонарь.
      В эту минуту Генрих ощутил, что внутри него заключена вечность. Но она не принадлежала ему, Генриху Одду перворожденному, и даже не Иванушкину, чья жизнь полностью до последней капли теперь перешла к нему. Она была как драгоценный сосуд, наполненный живой влагой, и надобно было эту влагу расплескать и напоить запекшийся рот огородов. Безмерная радость переполнила Генриха. Он запрокинул голову, глядя на недостижимые кроны, и раскинул руки, будто собирался лететь.
      Но это длилось мгновение, как одно мгновение жил жмых, прежде чем рухнуть назад, в черную пропасть своего квадрата.
      - Я еще очень слаб, - прошептал Генрих, удаляясь. - Огороды сильнее меня, пока сильнее.
      Да, он присоединил свой разум к разуму Иванушкина. И Шустряк в нем, и Леонардо. Но ведь это только начало. Более Генрих не может вместить. Пока не может. Пройдет еще не один круг соединений, мучительных, как рождение и смерть одновременно, прежде, чем появится тот, кто сможет не только поднять, но и вдохнуть новую жизнь. А Траншея будет шириться и расти, а жмыхи - сгнивать, так и не дождавшись воскрешения. Но наступит час, когда огороды вырастят своего спасителя, он поднимется выше деревьев Сада и превзойдет огороды силой, и поднимет... не всех, ох, не всех... но только тех, последних... Скорее бы, скорее...
      Генрих ускорил шаги, потом побежал, как будто сбереженная минута могла что-то значить в бесконечном пути огородов! Он уже миновал мост, но все бежал и бежал, огибая хребты помоек. Вот-вот должны были начаться огороды. И тут он почувствовал, что его преследуют. Кто-то мчался за ним в темноте, настигая.
      - "Распалась в огородах связь времен!" - воскликнул Одд и, обернувшись, перехватил занесенную руку Мишани.
      Нож с широким обоюдоострым лезвием упал на землю.
      - Не надо так торопиться, - усмехнулся Одд. - Передай господину Бетрею, что я скоро приду к нему на мену.
      ЭПИЛОГ
      Дина возвращалась с годовщины злая, как черт. Спрашивается, зачем было тащиться к этой дурацкой могиле и поднимать Папашу? Хорошо еще, что яблок в Саду набрала, когда к утру все упились в стельку яблочным пуншем. Надо теперь выгодно загнать добычу. Дина переложила тяжелую корзину в другую руку и ускорила шаг. На выгоне, где еще не было коров, стоял поносного цвета аэрокар. Чернушники! Дина повернулась и бросилась бежать. Тотчас за ее спиной раздался нарастающий топот. Она оглянулась. Парень в красных брюках и черной майке был уже близко. Дина метнулась в узенький проход меж домами, надеясь, что здесь преследователь сбавит скорость. Но проход очень быстро кончился, и Дина выскочила на пустырь, едва не столкнувшись с каким-то огородником. Что это огородник, она поняла сразу, несмотря на черный трикотажный костюм, какие сейчас были в моде у бизеров. Тут красноштанник нагнал Дину и схватил за ворот платья. Перегоревшая на солнце ткань лопнула, и платье разорвалось до самой талии. Дина развернулась и огрела преследователя корзиной по голове, во все стороны брызнули соком молодильные яблоки. В следующую секунду Дина получила удар кулаком в лицо и растянулась на земле. На минуту мир померк для нее, и, к сожалению, Дина не видела, как темноволосый парень за пару секунд обработал ударами всех четырех конечностей голову и торс чернушника. После чего преследователь растянулся на земле и не подавал признаком жизни.
      Очнулась Дина в закутке между стенкой дощатой пристройки и ржавой бочкой, полной дождевой воды. Все было по-прежнему на двести седьмом огороде. Вот только у забора стоял удивительный ярко-синий аэрокар, и Дина не могла отвести от него глаз. Огородник прикладывал к ее губам мокрую тряпку и сокрушенно качал головой.
      - "О милая Динуля, зачем ты так прекрасна?" - воскликнул он. - Может, чернушник в тебя влюбился?
      - Что ты с ним сделал?
      - "Ему всех огородов было мало, а ныне хватило двух аршин земли..." вновь ответил цитатой странный огородник.
      Тут только Дина заметила, что лицо у него необычное. Вроде бы и симпатичное, красивое даже, нос прямой, густые темные волосы. Но смотришь ему в лицо и тошно становится, будто бражки черноплодной перебрал накануне. Постой-ка... Где-то она видела его, но вот где? Не вспомнить. Консерва? Номер люкс. Ладони у нее на шее, а дальше провал... Вечеринка у Ядвиги... Нет, не он. Кто-то другой, похожий... Или все-таки он? А глаза, как у Иванушкина.
      - Ты что, здесь живешь? - спросила она, оглядываясь.
      - Теперь да.
      - Но это мой дом!
      - Знаю. Ты можешь войти.
      - Может, у тебя и ключ есть? - спросила она ехидно.
      Огородник вынул боковую дощечку из крыльца и достал ключ. Дина ничего не сказала, лишь смотрела с изумлением, как он открывает дверь в Иванушкинскую хибару. Не дожидаясь приглашения, вошла. Мельком глянула на черный стол, ломаные стулья и отворила дверь во вторую комнатку. Туда, где прежде была мастерская.
      Картина стояла на мольберте. Верченье голубого, белого золотого, и в центре вдруг возник человек, и устремился туда, где принято отыскивать начало мирозданья.
      - Где ты нашел ее? - прошептала Дина. - Где...
      - Это моя тайна, - ответил хозяин Иванушкинской хибары.
      - И ты пойдешь на Мену? - шепотом спросила Дина.
      - А куда мне еще идти? - отвечал огородник весело.
      Цитаты из произведений Шекспира даны в
      переводе на огородный.