Мужчины скоро выбились из сил, и Ядвиге с Диною пришлось их сменить. А когда повернули с дороги на рыхлое поле, тележку уже волочили впятером. Наконец Ядвига сказала: "Здесь", и похоронная процессия остановилась. Серое небо нависало низко и давило. Ожидался дождь.
      Развязали сверок. Под одеялом оказался совершенно голый человек, худой, узкогрудый, без возраста, с мучительно-напряженным выражением лица. Бертиков взял его за руку. Лицо огородника вытянулось, сделалось изумленно-глуповатым.
      - А пульс-то есть.
      - И должен быть, - отвечала Ядвига.
      - Так он что, живой?
      - Я же объясняла! - раздраженно воскликнула Ядвига. - Он - жмых.
      - Он воскреснет, мы воскресим его! - выкрикнул сын Васятка и почему-то захлопал в ладоши.
      - Надо торопиться! - Ядвига вязалась за лопату.
      И тут хлынул холодный частый дождь. Капли зашлепали по голому телу. Вода скапливалась в закрытых глазницах, в уголках рта, стекала по щекам. Влажная прядь редких волос на лбу завернулась колечком. Но сам жмых даже не вздрогнул.
      - Скорее! - почти истерически выкрикнула Ирочка. - Ему же холодно! - И плотнее закуталась в просторный плащ.
      Наконец яму вырыли. Перепачканными в земле руками Ядвига прикрыла лицо жмыху куском полиэтилена.
      - Ну что, опускаем?
      Все замерли в нерешительности. Васятка жалостливо взглянул на Ядвигу.
      - Я его любил, - Васятка всхлипнул. - Как же я буду без него?
      Ядвига не ответила, и первой взялась за угол одеяла.
      - Лучше бы он просто умер, - проговорила тихо Ирочка. - Нам было бы проще.
      Через два часа они сидели в старом домишке Папаши, пили черноплодную брагу, закусывали квашеной капустой и картошкой. В углу распалялась жаром железная печка. Когда закуска кончилась, побежали во двор, надрали морковки с грядки, начистили и принялись жевать. Всех мучил страшный голод. Верно, от страха.
      - У Папаши где-то мясные консервы припрятаны. Надо отыскать их и съесть, - предложила Дина.
      - Вот он воскреснет, и покажет тебе, как жрать его консервы, пригрозил Васятка.
      - Да не воскреснет он, все это чушь! В общем, так, я его сапоги забираю, и машинку счетную, и свитер, - объявила Дина.
      - Свитер у меня, не все тебе хапать, дорогуша, - заметил Ирочка.
      - Нахалка! Ты стаканы вчера забрала и одеяло теплое! - взвизгнула Дина.
      Она вся дрожала от обиды. Опять ее обделили, опять ей ничего не достанется. А она самая младшая, ей вообще шестнадцать, не то, что этим коровам-перестаркам!
      - Прекратите! - повысила голос Ядвига и стукнула ладонью по столу. Нам Папаша такое сокровище оставил, а вы из-за какого-то тряпья грызетесь!
      - Разум Папаши должен перейти к кому-то одному. Делить его на две части просто варварство, - заявил Васятка.
      - На четыре части, - поправила его Ядвига. - Тебе, братец, полагается только четвертушка.
      - О чем вы балакаете! - воскликнула Дина. - Разум целый, не целый... Мне нужны теплые колготки и новые сапоги!
      - Динуля, яблочная моя, - раздался над ухом бархатный голос Бертикова, - у меня такие трусики есть голландские, да еще кофточка, закачаешься... - Он накрыл ладонью Динину ладошку. - Тебе Папашин разум ни к чему, ты же женщина, в конце концов, и красивая женщина. А я в долгу не останусь.
      Дина растаяла от прикосновения этих больших и уверенных рук. Ей хотелось попросить еще куртку и сапоги, но Бертиков смотрел так выразительно, что Дина почему-то уверилась, что куртку и сапоги он подарит ей непременно. Просто так. После.
      И Дина кивнула, соглашаясь. И потянулась простудными губами к полным ярко-красным губам Бертикова.
      Ядвига уверенным жестом сдвинула пустые стаканы и тарелки, и Васятка водрузил на стол тяжелый баллон. Ядвига взяла плетенку из белых проводов, чем-то похожую на головную повязку, повертела.
      - Я первая, - заявила Ядвига, и надела на голову паутинку из проводов.
      Несколько секунд она сидела неподвижно, не решаясь повернуть ржавый тумблер на боковой приставке баллона.
      - Подумай, Вигуся, прежде чем пить, - вкрадчиво заговорил Бертиков. Разум-то Папашин - мужской. Ну и кем ты станешь после этого?
      Ядвига не ответила, резким движением повернула тумблер. Лицо ее секунду оставалось растерянным, а потом помертвело.
      Ирочка налила себе полный стакан браги и осушила залпом.
      - Ерунда. Я вообще ни во что не верю.
      - А пить разум будешь? - живо спросил Бертиков.
      - Буду. - Ирочка шагнула к печке и протянула ладони к огню.
      - Это великая ошибка, делить разум на четыре части, - вновь вернулся к прежней теме Васятка. Его никто не слушал.
      Бертиков, следивший за индикатором на баллоне, щелкнул тумблером и остановил перекачку.
      Ядвига несколько секунд сидела неподвижно с закрытыми глазами, потом медленно стащила с головы белую паутину проводов.
      - Ну, как? - живо спросил Васятка.
      Ядвига беззвучно пожевала губами, скорчила брезгливую гримасу и наконец выдохнула:
      - Противно.
      Следующая очередь была Дины, но Дина отрицательно мотнула головой, и тогда вперед выдвинулся Бертиков.
      - Я вместо нее.
      - Облапошил, значит, дурочку, - усмехнулась Ирина.
      - Прошу не оскорблять! - ринулась на защиту Бертикова Дина, и глаза ее сверкнули синими огоньками. - У нас соглашение добровольное. И вообще женщине вся эта чушь ни к чему! Творческое начало всегда принадлежало мужчинам.
      - Неужто думаешь, что Папаша тебе творческое начало оставил? - Ядвига попыталась рассмеяться, но лицо ее перекосилось от боли.
      А Бертиков уже присосался к баллону, и физиономия его под белой сеткой проводов выражала высшую степень блаженства. Ирочка подскочила к столу.
      - Следи, чтобы он лишнее не сожрал! - приказала она Ядвиге. - Он такой, он все может слопать!
      - Я слежу, - сообщил Васятка. - Потому как моя теперь очередь пить.
      - А я, значит, последняя, - Ирочка понимающе скривила губы.
      - Тебе самое ценное достанется, - утешил ее брат. - Создать образ воскрешения. Без этого ничего не получится.
      - А Бертиков? Что получает он? - встревожилась Ирочка.
      - Саму перекачку, - отвечал Васятка, глядя на зеленый столбик индикатора. - То есть технологию.
      - Мы все - идиоты! - заявила Ирочка. - А Дина - самая большая кретинка во всех Огородах.
      - Опять напали! - вскрикнула Дина. - Бертиков мне обещал...
      - Заткнись! - прошипела Ирочка.
      - Значит, вы поделили Папашин разум на четыре части, - сказал Одд. Но зачем?
      - Так было завещано, - отвечала Ядвига. - И мы все исполнили, как он приказал. Мне достался сад, Бетрею - вместо Дины - Мена, Ирочке - образ воскрешения, а Васятке - наставление жмыхам.
      Генрих расхохотался.
      - Что с тобой? - Ядвига обидчиво выпятила губы.
      - Ничего. Я вдруг подумал: а что если Папаша не умел рисовать? Что тогда? Какой образ воскрешения можно создать?
      Глава 20. БЕТРЕЙ ИДЕТ НА ШТУРМ
      Четыре аэро с золотыми эмблемами мены опустились на довольно обширную площадку там, где хребты Больших помоек плавно спускались к черной ленте Траншеи. Впереди зеленел Сад, а к Саду вел лишь один узкий мосток. Из первого аэрокара выпрыгнул господин Бетрей, из остальных - копатели. Большинство осталось на площадке, а двое последовали за главным менаменом.
      Бетрей подошел к мосту через Траншею и остановился. Не потому что не решался идти дальше, в Сад, а потому что не мог двинуться с места - он как будто уперся в невидимую стену - лицом, грудью, коленями. От непереносимого сопротивления нос и губы его расплющило - как будто он прижался лицом к стеклу.
      Копатели за его спиной остановились, ожидая.
      Что за черт? Вернее, что за шуточки Ядвиги? Прежде Бетрей мог беспрепятственно заходить в Сад и проводить с собой, кого захочет. Правда, не более двух - каждого надлежало держать за руку. Но тут невидимая стена почему-то не пускала лично его. Его - наследника Папаши!
      - В чем дело?! - крикнул Бетрей. - Ядвига, стерва! Пусти!
      - Нельзя ли узнать сначала, зачем ты пожаловал? - отвечала хозяйка Сада, появляясь на другой стороне моста. - Годовщину, насколько я помню, праздновать еще рано.
      - Я пришел за этим придурочным бизером. - Бетрей отступил и принялся растирать ладонями лицо. - Папаша велел его забрать...
      - Представь, и мне Папаша велел его забрать, - насмешливо отвечала Ядвига.
      - Быть такого не может! - взъярился Бетрей.
      - Это почему же? Думаешь, твоя часть Папашиного разума глупее моей? Не думаю... Особенно если учесть, что тебе досталось Динино наследство, съехидничала Ядвига.
      Бетрей стиснул зубы.
      - Пусти меня, и спокойно поговорим.
      - Ни за что! Мистера Одда ты не получишь. Так что и говорить не о чем.
      Он повернулась и исчезла за деревьями. Бетрей яростно навалился на невидимую стену, но не проломил.
      Вот сука! Он повернулся и, оттолкнув копателя, что стоял на дороге, зашагал к своему аэрокару с эмблемой мены. Он уже ничего не понимал. Зачем Папаше этот мистер Одд, если Папаша его так боится. Во всяком случае, та часть, что досталась Бетрею, боится безмерно.
      "Ты можешь что-нибудь объяснить, дерьмоед? - обратился господин Бетрей к подселенцу. - Или ты и сам ни хрена не понимаешь?!"
      Но четвертушка Папашиного разума не отозвалась. Никакой подсказки. Растерянность. Полный коллапс. Ну и что теперь делать прикажете?!
      Глава 21. ПЕТЛЯ ТРАНШЕИ.
      Зачем он рассказал все это Ядвиге? Зачем? Он испытывал к этой женщине влечение, но отнюдь не доверие, и все же... что-то притягивало в ней, как магнитом. Стремление прикоснуться и тут же отдернуть руку. Ощущение нереальности, подделки. Она не та, за кого себя выдает. Она любит и ненавидит одновременно. Она его союзник, но на время. И он рассказал ей самое потаенное. Будто раскрыл карты перед игрою. А что было потом? Она поцеловала его. Или нет? Он ответил на поцелуй. Была близость. Или нет? Или он вообще ей ничего не рассказывал? Просто поднялся утром и вышел в Сад?
      Генрих поднял голову. Деревья протянули над ним свои белые ветви одревесневшие руки жмыхов, выпростанные из земли. Генрих шагнул к ближайшему дереву и коснулся пальцами гладкого ствола. Прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Сердце сжалось. Страшно захотелось жить. Он ощутил свою молодость, краткость прошлого и бесконечность дней впереди, которые наступят уже без него. И тело содрогнулась от страха в предчувствии холода, который наполнит руки, ноги, грудную клетку, и доберется до самого сердца. Наконец доберется.
      - Я знал, что ты их почувствуешь, - раздался за спиной знакомый голос.
      Генрих оглянулся. Леонардо стоял рядом и смотрел на него снизу вверх, как на икону. Генриху стало не по себе от этого взгляда.
      - Я видел, как ты поднял жмыхов из траншеи. Я знаю, для чего ты пришел. Ты явился исполнить обещанное и воскресить всех. Мы тебя ждали. Очень долго. Ты будешь нашим богом и дашь нам новую жизнь, я знаю. Это главное занятие огородника - сидеть и ждать бога. И видеть его в каждом, кто намекает, что за спиной у него не рюкзак с овощами, а белые крылья. Но в этот раз я не ошибся. Ты - он!
      От этих слов Генрих почувствовал тепло внутри, а на губах сладость, и горячая капля потекла вином, согревая растревоженную душу и пьяня. Предчувствие великого, сплавленного со смертельной опасностью охватило его. Будто завтра битва, а сегодня накануне. Он едва не закричал: "О Боже, не попомни мне грехи!.." И какое-то подобье трона, а следом и венца с зубьями в виде земляничных листьев замаячили в прозрачном воздухе Сада. Он уже хотел сказать: "да", и губы шевельнулись, но тут в мозгу всплыло: "Что ты такое, величья идол?.. В чем смысл и сущность твоего обожествленья?" И этот самый идол вдруг сделался почти осязаем - огромный золоченый истукан с гнилым запахом Клеток. И Генрих вспомнил Клетки, вопль безумной толпы, грязь, безделье и жажду немедленного чуда, вспомнил капризную требовательность и недолговечную истерическую любовь этих людей, и едва не задохнулся от отвращения.
      - Нет, Лео, я не спаситель. Ты ошибся.
      - Если ты откажешься, они просто сгниют. Ты же видел: они гниют в земле. Нельзя ждать так долго! Это выше всяких сил. Ты только подумай: бизеры называют их трашами. То есть дерьмо, мусор. Стать трашем... Разве такое можно пережить?
      Генрих вздрогнул от боли, но все равно отрицательно покачал головой:
      - Я художник и бизер. И только. Я не умею воскрешать. Я не знаю, как это делать.
      - Ты не бизер, ты наш бог, - повторил Леонардо убежденно. - Хочешь, я тебя нарисую? Хочешь, я молиться тебе буду каждый день? Хочешь?
      Генрих хотел возразить, и не смог. Что-то застряло у него в горле, и слова не пошли. В самом деле, зачем он здесь?
      Ищет того, второго?
      Но не только.
      Пришел, чтобы изменить огороды?
      Опять не так.
      Спасти огороды?
      Зачем?
      Верно одно: он пришел в огороды.
      Но кто он?
      Черный квадрат за спиною тянул к себе, как черная бездна. Генрих ощущал, как затылок наливается свинцовой тяжестью. Генрих запрокинул голову. Нигде не видел он деревьев такой высоты.
      - Сколько лет жмыхи лежат в земле и ждут? Год? Два десятилетия? спросил Генрих, медленно поворачиваясь и глядя на недостижимые кроны. Если Сад - аккумулятор, то зачем тогда мена? Это бессмысленно.
      - Значит, не бессмысленно. Значит, есть мысль, пока скрытая.
      - Но не настолько, чтобы ее не понять?
      - Не настолько.
      - Я не хочу тягаться с меной.
      - Ты отказываешься, потому что здесь нет того, второго. Вместе вы бы смогли! Это я во всем виноват! - в отчаянии воскликнул Леонардо. - Я вел его вчера в Сад и потерял. У моста чернушники схватили его. Сейчас он наверняка в их амбаре в Белой усадьбе, как и все кочаны.
      - Что?.. - Генрих как будто очнулся. Тряхнул головой.
      - О ком ты? Про кого... Ты вел Иванушкина? Да?
      - Ну да... - Лео шмыгнул носом. - И чернушники его схватили. Они все время воруют огородников и тайком у них интеллект откачивают. А потом тела выкидывают, где попало. Все равно в Траншею их не прикопают, потому как за прикопку не плачено. Многие, конечно, находят тела, и сами копателям за прикопку платят. То есть сами идут на мену и за себя, и за того, кого выпотрошили чернушники, платят. Но это получается, что на мену ты ради Траншеи ходил. Потому как многих только на два сеанса и хватает. Я не понимаю...
      - Погоди! Иванушкин - жмых. Что с него можно откачать?
      - Значит, еще не жмых, раз чернушникам понадобился.
      - А мы можем его выкупить? - спросил Генрих.
      Лео с сомнением покачал головой:
      - Нам его вряд ли отдадут. Но идем со мной...
      Он взял Генриха за руку и повел за собою. Они обогнули дом. Лео толкнул обитую железом дверь, ведущую в подвал.
      - Здесь, - сказал он тихо.
      Они спустились по каменным ступеням. Внутри был какой-то хлам. Мутное стекло крошечного оконца огромный паук заплел своей ловчей сетью. Повсюду обломки, пыль, лишь в центре помещения монументом громоздился старый деревянный стол с выгнутыми толстенными ногами. Лео вытащил из дальнего угла сундук, поднял крышку. Внутри деревянного чрева лежал длинный потемневший цилиндр, оплетенный проводами. На связке разноцветных проводков болтался странный венец. Генрих сразу понял, что это венец вовсе, а шлем. Шлем для перекачки.
      - Это самый первый прибор, - сказал Лео. - Опытный экземпляр. Папашино изобретение. С его помощью Ядвига, Бетрей, Футурова и Трашбог получили свои доли.
      - Мы должны спасти Иванушкина, - проговорил Генрих. - Чего бы нам это не стоило. Где Ядвига?
      - В доме, наверное.
      - Идем к ней и все расскажем.
      Лео замотал головой:
      - Она меня убьет.
      - Все равно идем!
      Глава 22. ШТУРМ БЕЛОЙ УСАДЬБЫ.
      - Иванушкин? - переспросил Хреб.
      - Да, Иванушкин с двести седьмого огорода, - кивнул Мишка-Копатель.
      - Слышал про такого, - хозяин Белой усадьбы смотрел куда-то мимо копателя и вертел в руках пластиковый стакан с мены. - Им почему-то в последнее время многие интересуются.
      Мишаня нахмурился:
      - Слушай, Хреб, мы с тобой не первый год вместе копаем. Мена без усадьбы не прорастет, усадьба без мены завянет. Вспомни, сколько опивок мы через вас перекачали.
      - Опивками ныне один сброд интересуется, - отвечал равнодушно Хреб. Бизеры покупают лишь первоклассный материал.
      - Модули только для мены! - воскликнул Мишаня, выказывая себя даже здесь патриотом мены.
      Выкрикнул и замолчал, потому что впервые за весь разговор Хреб удостоил его взгляда.
      - Хорошо, сколько кожурок ты хочешь? - спросил Мишаня, сдаваясь.
      - Сотню пустых цилиндров, - сладко раздвинув губы в улыбке, отвечал Хреб. - Ведь мена стоит дороже. Так?
      - Сто кожурок? - переспросил Мишка-Копатель, морщась, будто куснул ревеня. - А если я откажусь?
      - Заплатят другие.
      - Кто?
      - Не глупи, Мишаня, неужели ты думаешь, что я скажу?
      - Можешь сказать, - неожиданно прозвучал низкий женский голос.
      Боковая дверь в приемную распахнулась, пропуская стройную смуглую женщину. Темные, чуть косо прорезанные глаза смотрели насмешливо.
      - Мадам Ядвига! - Мишаня невольно привстал. - А вам-то зачем Иванушкин?
      - Разве я задавала этот вопрос тебе? - Она уселась в кресло напротив и закинула ногу на ногу.
      Стройные у нее ноги - просто глаз не оторвать. Мишаня покорно снес оплеуху и даже осклабился в улыбке.
      - А чем будете расплачиваться, мадам Ядвига? Молодильными яблоками? поинтересовался копатель.
      - Может, и так. А чем расплатишься ты? Своей коллекцией пустых консервных банок?
      Хреб нахмурился. Ему не нравилась эта перебранка. Что-то не так. Но вот что - он пока не мог понять. А ведь он всегда все понимал с первого слова.
      Копатель на слова Ядвиги обиделся:
      - Узнаю этот тон! Сколько презрения! Много лет назад точно таким же тоном вы предрекали, что мена вскоре сгинет, потому что кончатся мозги у наших огородников. А что вышло? Мена по-прежнему процветает, огородники к нам идут и идут. В другой стране хреновой все бы давно иссякло, остались бы одни жмыхи. А у нас это будет длиться бесконечно.
      Возразить в ответ на столь пламенную речь мадам Ядвига не успела - в приемную ворвался чернушник с перекошенным белым лицом.
      - Они идут! - вопил чернушник. - Идут! Спасите! - и повалился в ноги Хребу, как жмых в Траншею.
      Вот она, подлянка - сообразил Хреб и вскочил.
      - Жмыхи, - бормотал чернушник. - Они повсюду. На стены лезут, а их сбивают. Их сбивают, а они лезут.
      Теперь они услышали, что снаружи доносится негромкое потрескивание: это чернушники палили из автоматов.
      - Я же говорил - годовщина! - заорал Мишаня.
      Но Хреб не стал его слушать и кинулся вон из комнаты.
      Во дворе Белой усадьбы царил хаос. На стенах парни в красных штанах и черных куртках палили из автоматов, равномерно поливая огнем площадь за стенами. Но все равно часть жмыхов успела взять препятствие. Теперь охранники орудовали автоматами, как дубинами, пытаясь отбиться от атакующих, а они упорно лезли на чернушников, вырывали оружие из рук, хватали за одежду, душили. Пахло паленым мясом: жмыхи, не обращая внимания на боль, хватались за раскаленные стволы автоматов. А жмыхи все прибывали, нелепыми прыжками спускались по лестницам по двор, висли на охранниках штук по пять, по шесть, - будто огромные белые слизни.
      При виде этой картины Хреб оторопел.
      - Вот он! - вдруг заорал Мишаня и сильно толкнул Хреба в бок.
      Хреб обернулся. Два человека бежали по двору, оба явно не из компании чернушников - один подросток в ватнике и ушастой шапке, другой - в клетчатой рубахе и брезентовых брюках.
      - Амбар разорили! Кочаны удирают! - завопил не своим голосом Хреб, и хотел кинуться наперерез бегущим, но трое жмыхов повисли на нем и повалили на землю.
      Мишаня оказался ловчее. Увернувшись от неповоротливых белых доходяг, вялых, как овощи весной, он в три прыжка очутился возле беглецов. Человек в клетчатой рубашке обернулся, и копатель узнал Иванушкина. Только тот почему-то переменился: уж больно быстр он был в движениях, да и взгляд...
      - Ты! - выдохнул копатель.
      - Я, - отвечал беглец и прямохонько засадил Мишане в поврежденный жмыхом глаз.
      Копатель рухнул, но, падая, успел ухватить мальчишку за ворот ватника, и подмял Ядвигиного пажа под себя. А сверху грудой навалились жмыхи, так, что копатель пошевелиться не мог, не то, что встать.
      - Лео! - заорал в ужасе Иванушкин.
      - Беги! - донеслось в ответ.
      Но голос шел не из-под груды копошащихся тел, а откуда-то извне. Ив хотел противиться приказу, хотел остаться, раскидать мерзкую кучу и вытащить на свет Леонардо, и спасти, но кто-то другой заставил его против воли повернуться , потом сделать шаг, второй, третий... Иванушкин пошел, потом побежал, все быстрее, быстрее. Какой-то чернушник попытался схватить его - он увернулся. Расталкивая ползущих жмыхов, наступая на их скользкие вялые тела, взбежал на стену. И не задерживаясь, сиганул вниз. Ему казалось, что он сейчас умрет.
      Но он не умер.
      - Генрих, очнись! Очнись! - Ядвига трясла бизера за плечо, и наконец видение - двор, чернушники и жмыхи - пропало.
      Одд сидел в кабине своего синего аэрокара, положив руки на пульт управления. Пальцы онемели также, как и все тело. Пот крупными каплями стекал по лицу, а в груди было холодно, будто Генрих проглотил кусок льда.
      - Все получилось! - возбужденно воскликнула Ядвига. - Жмыхи захватили усадьбу, Иванушкин с нами.
      Краем глаза Генрих заметил, как Ядвига втащила худощавую фигуру в клетчатой рубашке на заднее сиденье, а сама уселась рядом с Генрихом. Одд с трудом поднял руку и отер лоб. Кусок льда в груди все разрастался.
      - Где Леонардо? - спросил он наконец.
      - Лео остался в усадьбе, мы ничего не могли сделать, - ответила Ядвига и сама нажала кнопку подъема.
      Тихо запели нагнетатели, и аэрокар стал набирать высоту.
      - Мы должны вернуться, - прошептал Генрих, понимая, что это невозможно.
      Иванушкин на заднем сиденье плакал.
      Аэро мчался все быстрее и быстрее. Белая усадьба исчезла. Огороды внизу казались полегшей после дождя ботвой.
      - Что это? - Ядвига ткнула пальцем в экран бортового компа - указуя на яркую зеленую точку.
      - Погоня, - ответил Генрих и рванул руль высоты.
      Земля тут же исчезла, осталось одно небо. Синее, без единого облачко, разрезанное надвое инверсионным следом настоящего лайнера.
      - Что ты делаешь! - ахнула Ядвига.
      Генрих не ответил. Его аэро набирал и набирал высоту. Желто-коричневый аэрокар чернушников болтался внизу, точно под ними.
      - Нагнетатели не выдержат! - заорала Ядвига.
      Генрих лишь пожал плечами. И вдруг бросил машину вниз. Вращаясь, она падала, по-прежнему уставившись носом в небо. Пассажиров вдавило в кресла. Компенсаторы тихо всхлипнули - они и так работали на максимуме. Тревожно запел зуммер, предупреждая об опасности.
      - Ты что, себя Эрихом Хартманном вообразил, бизер хренов! - взъярилась Ядвига.
      Они все падали.
      - Я - Уилл Шекспир, - отвечал Генрих. - Хочу немного полетать.
      Всем казалось, что они вот-вот врежутся в летучку чернушников. Генрих перевел режим нагнетателей на максимум и разом ударил по всем четырем кнопкам, заблокировав при этом как спуск, так и набор высоты. Темно-синий аэро выплюнул вниз четыре снопа ослепительного пламени. Кабина наполнилось визгом сирены - казалось, машина сходит с ума от страха. Генрих стал медленно поднимать машину. А под ним, стремительно теряя высоту, корчился в языках пламени аэрокар чернушников. Во все стороны летели куски обшивки. Цилиндр нагнетателя, как ракета, вдруг выстрелил в небо и понесся, будто в погоню, за синим аэро.
      - Опять! - крикнула Ядвига, заметив зеленую точку на экране.
      И Генрих заметил. Он швырнул машину вправо, и нагнетатель, рассыпая оранжевые искры, пролетел мимо в каких-нибудь паре метров и взорвался.
      - Клянусь огородами, ты отлично летаешь, Уилл Шекспир! - рассмеялась Ядвига.
      - Мне тоже понравилось, - отвечал Генрих после паузы.
      Глава 23. ШУСТРЯК НАСЫЩАЕТСЯ.
      Было утро накануне годовщины. Огороды в этот день живут ожиданием, молясь, надеясь и не веря до конца. Никогда не веря до конца. Ночью, когда небо над Садом озаряется бледным лимонным светом, надежда теплым паром поднимается над огородами. В эту ночь нельзя закрывать парники пленкой, нельзя поливать и окучивать овощи. В эту ночь жмыхи ворочаются в Траншее и плачут настоящими человечьими слезами, вспоминая прежнюю жизнь. Огородники - те, кто помоложе или вовсе ребятня, ходят смотреть, как из земли начинают бить фонтанчики мутной влаги, и на несколько часов на месте земляной петли является водная, сверкающая. Вода оберегает сад до утра, до той минуты, когда первые лучи окрасят розовым хребты Больших помоек. Тогда слезы иссякнут, испарится надежда, и начнется новый год ожидания.
      Шустряк всегда пренебрегал условностями огородной жизни. О том, что нынешний день - канун годовщины, он вспомнил мимоходом, когда не увидел обычной очереди перед входом на мену, а затем узрел табличку: "Забора модулей нет". Забора не бывало только два дня в году: накануне и после ночи Папашиной прикопки. Вспомнив о знаменательной дате, Шустряк нисколько не осветлился душою, как положено истинному огороднику, а лишь подумал, что сегодня ему будет проще исполнить задуманное.
      В заборной возилась одна уборщица. Она отирала мокрой тряпкой кресла и столы, стараясь при этом не касаться огромной золотистой панели.
      - Странно ты как-то вокруг нашей матушки-кормилицы ходишь, - хмыкнул Шустряк, разглядывая уборщицу, здоровую и по-свекольному краснощекую девицу лет двадцати пяти.
      - Говорят, если три раза вокруг панели обойти, то замуж ни за что не выйдешь. Вот я к ней с разных сторон захожу, чтобы круга не делать, засмущавшись, призналась уборщица.
      - А замуж охота? - подмигнул ей Шустряк.
      - Кому ж не охота! Особенно за менамена.
      - Ладно, иди, - Шустряк милостиво хлопнул ее по заднице. - Сегодня праздник, грех работать.
      Едва уборщица затворила дверь, как Шустряк уселся в кресло и включил энергию на панели. Ловкие пальцы оператора автоматически нащупали нужное гнездо и вставили металлический баллончик. Другой рукой Шустряк надвинул на голову экранирующий шлем и крикнул:
      - Перекачка! Два модуля inside!
      Будто каменная стена грохнулась на него сверху. Воздух исчез, свет исчез, и даже собственное тело исчезло. Тело исчезло! Смерть? Он верил и не верил... Почему-то явственно представилась женщина, смуглая, худощавая, с чуть косо прорезанными глазами. Она строго грозила пальцем и звала за собой, будто Шустряк был вовсе не Шустряк, а...
      - Ядвига! - крикнул он и очнулся.
      Шустряк сидел неподвижно и растерянно моргал. Что же он выпил за те несколько минут, пока длилась перекачка? Если Хреб отдал ему, как и обещал, два модуля Иванушкинского мозга, то Шустряку должны были достаться самые тайные уголки души несчастного огородника: память о самых сладких и самых страшных минутах, и мучительная страсть к Дине, и светлая любовь к живописи. Страсть к живописи правда присутствовала, но видения, что роились в мозгу, мало походили на ту картину, которую написал во дворике Консервы Генрих Одд. И еще Шустряк теперь испытывал странное чувство к Ядвиге, сходное с поклонением. Этого еще не хватало!
      И тут в памяти Шустряка внезапно всплыло, как ползут они с Лео в сумерках по соседской клубничной грядке, рвут ягоды, запихивают в рот и спешно жуют. Теплый сок течет по губам. Да, да, это было! Так же, как и бегство с огорода, и лай разъяренной собачонки, и вопли соседа. Только видел все это Шустряк не своими глазами, а глазами Лео...
      Лео!
      Шустряк сунул руку в гнездо и извлек блестящий цилиндрик. Ни нарезки на нем, ни кода. Ничего. Но это был Леонардо. Нет сомнения - он!
      "Ни за что на мену не пойду. Ни как ты менаменом, ни как батя наш засохший - мозги по банкам разливать," - раздался в ушах голос брата.
      Шустряк отер лоб и огляделся. В заборной по-прежнему не было ни души. Голос Леонардо звучал только в мозгу Шустряка.
      "Мерзкая у тебя работа, братик! - продолжал рассуждать Лео. - На пиявок батрачишь. Бизерам для карьеры, огородным - для услады. Только многие от такой услады с ума сходят..."
      Лео, Лео, что же делать?!
      Шустряк вскочил. Первым желанием было бежать в Сад, к Ядвиге, кинуться в ноги и просить прощения.
      "Она простит непременно!" - кричал в его мозгу голос Лео.
      Кого простит? За что? Шустряк бросился к выходу. Больно ударился о дверь. Протянул руку и не смог нащупать ручку. Не сразу понял, что Лео ниже ростом и привык смотреть на вещи с другого уровня.
      Спотыкаясь, бежал Шустряк по коридорам. Мир двоился. Каждый поворот приходилось вспоминать усилием воли, перед каждой дверью его охватывал страх, что он не знает кода, но пальцы сами набирали нужную комбинацию. Выскочив из здания мены, Шустряк чуть было не побежал к остановке баса, но вовремя спохватился и свернул к стоянке меновских аэро. И хотя операторам аэрокарами пользоваться не полагалось, Шустряк на этот запрет плевал. Главное, что где-то существует пустая оболочка Леонардо, кожура, выброшенная чернушниками.
      Через минуту серый аэро с золотой эмблемой мены рванулся в яркое июньское небо и понесся над огородами. Разумеется, внутренне Шустряк понимал, что спешит совершенно зря, что от спешки уже ничего не зависит. Но не мог совладать с энергией Леонардо, внутренняя лихорадка его сжигала. Шустряк опустил аэро метрах в двухстах от Белой усадьбы, безошибочно нашел нужное место, спрыгнул на землю. Если бы он глянул на себя со стороны, то увидел бы обычного огородника, у которого чернушники похитили близкого: волосы растрепаны, глаза красны, гримаса растерянности и боли на лице. Так выглядят все, кто появляется в этом месте на этой дороге, где их встречает ребенок. Но кто знает - может, мальчишку посылает Хреб? Сам шепчет на ухо название места, а тот платит господину Белой усадьбы положенную мзду. А после оплаты малец целует Хребу руку. Говорят, Хреб обожает, чтобы ему целовали руки.