Глава 10

Игры Нормы Галликан

Утром Магна ждала Вера у дверей гостиницы, держа под уздцы серого ослика. Было холодно, на траве и камнях лежала серебристая изморозь, и Магна накинула римлянину на плечи толстый шерстяной плащ. ..

«Женщина запаслива», — подумал Вер с благодарностью.

Его поташнивало, но бок почти не болел. Солнце поднималось, и становилось теплее. Осеннее тепло напоминает тонкую позолоту, внутри природы уже таится мертвящий холод грядущей зимы. Юний Вер передернулся — озноб пронизал его до костей. Магна ни о чем не спрашивала, шагала рядом. Зеленые бока холмов, освещенные солнцем, проплывали мимо. И синие зубцы вдалеке. Непрерывный ряд. Зеленое, синее, голубое.

Издали крепость казалась сверкающей, белой; вблизи — обшарпанной и старой. Над воротами свились серым клубком засохшие лозы дикого винограда. Привратник сидел на каменной тумбе и потягивал из глиняной бутылки вино. Корзина с пирогами стояла у его ног.

— Здесь давно нет гарнизона, — пояснила Магна. — Когда-то был музей, еще до войны. Но экспонатов почти не осталось. Изредка заходят туристы…

Привратник, продолжая жевать лепешку, указал на деревянный ящичек, стоявший на земле рядом с корзиной. Магна бросила в ящик несколько мелких монет. Привратник удовлетворенно кивнул. Магна отворила ворота, и они очутились на просторном мощеном дворе с чашей колодца посредине. Вода наполняла колодец до краев и едва не переливалась через край. Уровень воды был выше уровня мощеного двора. И это при том, что крепость стояла на холме! На синей поверхности плясали платиновые блики. Вер, тяжело дыша, подошел к колодцу. Магна встала рядом.

Вера кидало то в жар, то в холод. Бок вновь горел огнем. Когда Вер прикладывал к коже руку, то ощущал, что там, внутри, кто-то шевелится. Невыносимо хотелось прыгнуть в чашу посреди двора. Прыгнуть и опуститься на дно, в благословенную ледяную глубину. Это не смерть, а избавление. Там его ждали. Ждали долгие двадцать лет. И он ждал двадцать лет этого мига. Мига соединения! Его нельзя избежать. Он неотвратим. Желаем и ужасен. Почти как смерть и любовь одновременно. Ожидание закончилось. Холодная вода. Холодная как лед. Какое блаженство!

И он прыгнул.

Магна ухватила его за пояс. Но не было сил удержать, и она полетела следом.

Привратник не видел, что произошло. Он жевал лепешку.

На двери висел безобразный ржавый замок. Как вообще можно создать такую отвратительную вещь? Норма Галликан вставила в прорезь замка ключ. Но ключ не желал поворачиваться. Норма обернулась. Весь ее персонал — две немолодые женщины в зеленой форме медиков и старик в зеленой тунике — смотрели на нее.

Она вновь попыталась повернуть ключ, и опять безрезультатно. У Нормы всегда так — она с непринужденной легкостью конструировала модели атомов, будто ей кто-то сообщал их строение, но не могла справиться с примитивным замком. Унизительность нелепой ситуации приводила в ярость.

— Дай-ка я, — попросил старик.

Норма отступила. Странно, но в его руках ключ повернулся легко, почти без усилия. Они вошли внутрь. По углам клочьями висела паутина. Свет, изрезанный ставнями, лежал на пыльном полу золотыми ломтями.

— Здание так себе, — сказала одна из женщин. — Цезарь мог бы найти для нас что-нибудь посимпатичнее. К тому же он теперь богат как Крез.

— Кто мог подумать, что эта девчонка владеет огромным состоянием! — воскликнула вторая. — Смазливым дурочкам всегда везет, а тем, кто работает с утра до ночи, не достается ничего.

— Это грязные деньги, нажитые спекуляциями во время войны, — отозвалась первая. — Их надо пожертвовать на больницы и приюты. Все до последнего сестерция. А она, слышали, купила себе золотую диадему.

Они говорили достаточно громко, приглашая Норму присоединиться и немного посплетничать. "Норма сделала вид, что не поняла намека, и отворила дверь в просторный таблин. Таблин выглядел сносно: мозаичный пол цел, и стены почти не облупились. Сохранился даже письменный стол, обросший мохнатым слоем пыли, и высокое кресло с резной спинкой, украшенное деревянными орлами. Норма Галликан распахнула дверь в перистиль. Здесь не осталось ни деревьев, ни статуй, ни цветов. Повсюду росла трава и тонкие серебристые побеги лавра.

Это даже хорошо. Сад им все равно не понадобится. Странно распоряжается жизнь. Норма никогда не думала, что вновь придется вернуться к занятиям медициной, хотя первым она получила именно медицинское образование. Потом физика захватила ее и не оставила места уже ничему — ни медицине, ни любви, ни развлечениям. Девизом для Нормы на долгие годы стала фраза Сенеки: «Досуг без занятий наукой — это смерть и погребение живого человека». И вот Норма вновь возвращается к медицине. — Сегодня Календы, — сказала Норма. — Удачный день для начала большого дела.

Можно было бы начать делать бомбу… На мгновение Норму охватила нестерпимая злость. Ну почему Элийотказался от опытов с ураном?! Они могли бы расположиться в конфискованном поместье Корнелия Икела. Устроить там лабораторию, собрать ученых. Боги, лишившись гениев, оглохли и ослепли. Ученым никто бы теперь не мешал. А что, если бы удалось отыскать гения Триона? Вдруг он здесь, в Риме? И гении остальных ученых тоже где-то прячутся. Надо даровать гениям гражданство, окружить благами, засадить за высокий забор и сказать: действуйте! Вспомните, что говорили ваши подопечные, повторите то, что они делали. Гениями, правда, управлять очень трудно. Но она бы сумела. Сейчас главное — не позволить унизить Рим. Неужели никто этого не понимает?!

Кстати, ее собственное поместье, доставшееся ей от отца, уже больше года пустует. А что, если поехать туда и посмотреть, возможно ли…

У входа в поместье Норму Галликан встретили огромные старые дубы. На светлой зелени лужайки изумрудными пятнами лежали их огромные тени. Норма вылезла из авто и пошла по мощеной дорожке, обсаженной буксами. Она уже собиралась свернуть к вилле, но вдруг остановилась. На живописном пригорке стоял маленький павильон с мелочно-белыми колоннами из караррского мрамора. Знакомый павильон, оплетенный плющом, заросли камыша, каменный мостик, переброшенный через ручей. Здесь Норма впервые поцеловалась с человеком, которого теперь считают убийцей. Хорошо, что отец не дожил до нынешних дней — старик всегда относился к Икелу как к родному сыну.

Норма медленно подошла к павильону. И замерла, глядя на черную дыру вместо двери. Здесь у них с Икелом было тайное убежище. Здесь стояло ложе, покрытое овечьей шкурой. Когда они расстались, Норма приказала заделать вход. А теперь кто-то выломал узенькую дверь. Норма вошла. Внутри ничего не было. И эта пустота еще больше встревожила. Повинуясь внезапному наитию, она вытащила счетчик и поднесла к камням. Тревожное частое щелканье…

— Приветствую тебя, домна! — Управляющий спешил к ней. Под шелковой туникой солидное брюхо колебалось при каждом шаге.

Она молча указала на сломанную дверь.

— А, это приятель твой приезжал… как его… Корнелий Икел. Сказал, что по твоему приказу должен забрать канистры. И письмо показал.

— Но Икел в розыске! Ты разве не слышал, что его обвиняют в убийстве?

— С него сняли все обвинения. Он сам сказал.

— Да нет же! Его разыскивают по-прежнему. Об этом постоянно пишут в вестниках.

— Но я не читаю вестники. И радио не слушаю. Норма нахмурилась. Бывший префект претория знал о причудах управляющего и без труда обманул старика.

— …Икел увез эти канистры…

— Что за канистры? С чем?

— Не знаю, небольшие на вид. Но страшно тяжелые.

Уран? Но уран весь конфискован… А что если здесь хранили плутоний?! На плутоний при закрытии лаборатории не обратили внимания. Посчитали просто отходами и…

Ей сделалось так нехорошо, что она едва не упала. Зачем Триону искать руду в Конго, если здесь, в Риме, у него вдосталь готового сырья для бомбы!

Что же теперь делать? Норма не знала, как поступить. Рассказать Элию? Но зачем? Элий ничего не может уже сделать… Ей вдруг сделалось жаль Цезаря до слез. Нет, не надо, не надо ему ничего говорить… И про плутоний, и про то, что Икел объединился с Трионом. О боги, что же делать?!

— Будем надеяться, что у Триона не хватит ни людей, ни средств, — повторяла Норма как заклятие. — Будем надеяться…

Камыши заколебались, и в зеленой воде мелькнуло острое ребро, похожее на грань огромного прозрачного клинка. Норма глядела, как странный плавник рассекает ручей надвое и мчится, красные отсветы заката вспыхивали на темной воде. Неожиданно огромная жабья голова высунулась на поверхность, маленькие красные глазки уставились на Норму. На загривке чудовища вздымался острый гребень. Неведомое создание громко фыркнуло и ушло под воду. Стекловидный гребень мелькнул и пропал в камышах.

Норма стояла и не могла сдвинуться с места.

Кумий всегда обожал пиры Сервилии Кар. Такой роскошной изысканной обстановки нельзя было встретить ни в одном доме в Риме. А еще Кумия радовало то, что с недавних пор Сервилия отошла от позиций эстетизма и сделалась куда ближе к «первооткрывателям». Именно Сервилия устроила читку книги Кумия и созвала на нее изысканное общество. Гости были потрясены великолепием рыбных блюд, площадной бранью поэтической элиты и обилием физиологических подробностей, которые им поведал Кумий, зачитывая отрывки поэмы.

Когда-то Сервилия училась в школе меценатов, но профессиональным меценатом так и не стала. Хотела сохранить свободу. В гостях у Сервилии все реже появлялись профессиональные ценители, и это тоже радовало Кумия. Он терпеть не мог эстетов. Может потому, что всегда немного робел перед ними. И в душе презирал. Чтобы стать профессиональным ценителем, надо закончить только первую ступень школы меценатов. Продолжившие учение выходят в критики или меценаты. Но большинство остаются ценителями. У них масса льгот — на выставки и спектакли проходят бесплатно, посещают встречи с поэтами, пользуются прекрасной библиотекой и фондом для покупки книг в личное пользование. Многие ценители не работают, живут на маленькое пособие, целыми днями бегают по выставкам и литературным кафе, собирают автографы, пишут письма своим кумирам, издают самодельные вестники, играют в какие-то свои, им одним понятные игры —их непременно приглашают на симпозиумы, встречи, конкурсы. Люди с положением непременно зовут ценителей на обеды, чтобы придать дополнительный блеск своему обществу. Даже появилась поговорка: «Без ценителя самый изысканный обед не вкусен». На фестиваль в Монак ценители слетаются целыми стаями. Ценители — это некая аура вокруг людей искусства. Быть ценителем — призвание. Такое же, как писать или петь. Когда-то Кумий относился к ценителям с должным пиететом, одно время даже сам состоял под опекой пожилого эстета. Но после того, как его «опекун» презрительно отозвался о первых опытах Кумия, будущий поэт возненавидел всех ценителей разом.

Приблизительно раз в десятилетие в сенате всплывает вопрос о ликвидации школы меценатов. «Ненужные расходы!» — заявляют сенаторы, и вестники им вторят. Но поскольку школа находится в непосредственном ведении Августа и Августы, все кончается только криком.

Но в этот раз, войдя в триклиний, Кумий понял, что сегодня пир у Сервилии необычен. Во-первых, под потолком висела роза — знак того, что услышанное на обеде разглашать запрещено. Во-вторых, присутствовали исключительно люди искусства — литераторы, актеры и критики. Наличие последних испортило Кумию аппетит, но ненадолго. Сначала Кумий решил, что обед связан с предстоящей свадьбой Летиции. Но ошибся. Сервилия делала вид, что судьба дочери ее не касается.

— Друзья мои, — заговорила красавица Сервилия, одаривая каждого из гостей дружеской улыбкой. — Я предлагаю вам прекрасное развлечение. Такого еще не бывало. Я предлагаю… — она сделала паузу и выразительно посмотрела на каждого. — Я предлагаю помочь избранию Бенита Пизона в сенат.

Если бы она предложила поджечь Палатин и курию одновременно, ее слова не произвели бы большего впечатления. Юлия Кумекая приподнялась на ложе, оглядела присутствующих и, покачав головой, выдохнула:

— Может, Бенит неплохо смотрелся бы в театре Помпея, но в курии он будет ужасен. Во всем следует знать меру.

Остальные промолчали.

— А я «за»! — воскликнул Кумий. — Это давно следовало сделать. Надо расшевелить сонный Рим, заставить отцов-сенаторов немножко поволноваться. Прежде Элий не давал им жить спокойно. Но Элия интересовало лишь соблюдение буквы закона. Другое дело Бенит! Бенит задаст жару! Это будет великолепно. Отчеты о заседании сената будет читать интереснее, чем сочинения Макрина!

При этих словах поэтесса Ариетта вздрогнула.

— Боговдохновенный Кумий прав. Это будет в самом деле забавно, — заметил критик Гней Галликан, двоюродный брат Нормы. — Мне нравятся выступления Бенита. Он умеет бить хлестко и верно.

— Он груб, — сказала Ариетта и покраснела до ушей. — И он безобразен с точки зрения цивилизованного человека.

— Нет ничего на свете привлекательнее безобразия.

— Пошутить неплохо. Но его изберут в сенат на пять лет. Не слишком ли затянется наша шутка? — поинтересовался пожилой оратор, завсегдатай в доме Сервилии. — Я бы предпочел развлечения не столь длительные. Хотя бы потому, что могу не дожить до их окончания.

— Пять лет веселья — это восхитительно, — с жаром воскликнул Кумий. — Я люблю повеселиться всласть.

— Для данной цели нам нужны не писатели, а репортеры, — заметила Вилда. — Причем высокого класса. Такие, как я.

— Нам нужны репортеры в «Акте диурне», а не в «Гладиаторском вестнике», — уточнил Гней Галликан.

— «Гладиаторский вестник» тоже подойдет, — засмеялся Кумий. — Те, кто будет голосовать за Бенита, читают именно «Гладиаторский вестник».

Идея Сервилии Кумия воодушевила. Он был натурой импульсивной, восторженной. Одно слово могло увлечь его в самые фантастические дебри.

— Теперь мы можем все! — разглагольствовал Кумий заплетающимся языком. Неясно было, от чего он захмелел больше — от вина или от открывшихся внезапно перспектив. — Прежде нас опекали гении, сдерживая полет фантазии. Они, как Элий, вечно твердили о нормах, совести, пределах добра и зла. Надоела эта стоическая шелуха! Теперь мы свободны. Мы можем думать все что угодно. Писать что угодно! Мы — истинные первооткрыватели! Мы… — он задохнулся, не в силах обрисовать словами всю грандиозность происходящего.

Воспользовавшись паузой, подал голос драматург Силан, племянник консула, возлежавший возле Юлии Кумской, красный как рак, потому что каждое прикосновение актрисы вызывало у него мгновенную эрекцию, но Юлия не делала никаких намеков на то, что готова удовлетворить желания молодой знаменитости.

Силан называл себя практичным творцом, и сейчас его заявления, в отличие от восторженных возгласов Кумия, тоже были весьма практичны.

— У меня явилась прекрасная мысль. Мы только что закончили репетировать «Касину», где я сделал несколько удачных намеков, улучшив текст Плавта. И теперь я возьмусь за новую пьесу. В центре я поставлю Бенита.

— Он не должен быть смешон, — предупредила Сервилия. — Он должен быть интересен. И умнее, чем на самом деле. Не слишком благороден. Проходимец. Каков и есть. Но проходимец обаятельный.

— Он будет великолепен! — пообещал Силан. — Весь Рим в него тут же влюбится!

— Ты не успеешь поставить пьесу к выборам, — охладил его пыл Галликан.

— Я сочиню ее за три дня. И опубликую…

— Сначала мы устроим читку у меня. Вестники сообщат об этом. Расхвалят. Заинтригуют. О Бените должны говорить постоянно. Все и повсюду.

Юлия Кумекая сокрушенно покачала головой:

— Сегодня мне кажется, что меня пригласили не в дом Сервилии Кар, а в дешевый лупанарий. Она сорвала с головы венок и поднялась.

— Боговдохновенная Юлия, — попытался удержать ее Силан. — К чему искусству добродетель? Она пресна и неинтересна.

— Может, искусству добродетель и ни к чему, но в жизни она очень бы пригодилась! — И Юлия удалилась с гордым видом.

— Не обижайтесь, домна Сервилия, — поспешно забормотал Силан. — Юлия понимает лишь свои шутки.

— Я это заметила, — кивнула хозяйка. — Осушим, друзья, бокалы за начало нового дела. Сегодня Календы — день, сулящий удачу.

Глава 11

Игры Элия и Летиции

Утром лучший римский парикмахер острием копья разделил на пробор волосы Летиции и вплел в прическу красные ленты. Белое платье из тончайшего шелка стоило сто тысяч. Пояс, расшитый драгоценными камнями, хитро оплетен вокруг талииМСрасная вуаль прозрачна — сквозь нее мир казался розовым, как перезревший персик. Летиция добилась своего. Странно, но ей порой казалось, что Элий ее любит. Она почти что верила в это. Вот только видение… оно вновь и вновь посещало ее, всякий раз заканчиваясь на одном и том же месте — стрела впивалась Элию в шею. Что произойдет дальше, Летиция угадать не могла. Остался ли Элий жив, или… Она лишь знала, что это случится вскоре. И сердце ее сжималось.

Даже в день свадьбы она не могла об этом забыть. Она гнала проклятое видение. Шептала как заклинание фразу, которую вскоре должна будет произнести:

«Где ты, Гаий, там я Гайя»[22]. Но проклятая стрела вновь и вновь отправлялась в свой роковой полет. Летиция пыталась представить, как через несколько часов Элий поднимет ее на руки и внесет в дом — невеста не должна касаться ногой порога — порог в. любом доме посвящен Весте. Элию будет сложновато сделать это, и щемящая тоска — то ли жалость, то ли нечто такое, что выше и любви и жалости, — вызывало сосущую пустоту под ребрами. И вновь возникала закопченная стена, и летящая стрела, и… Летти была готова биться головой о стену, лишь бы изничтожить проклятое видение. Но она знала, что это бесполезно.