— У меня все тот же хозяин, доминус, — император Руфин. Элий Цезарь здесь в гостях.

Квинт сделал вид, что и не собирался устраивать служителю проверку.

— Но Элий может здесь всем распоряжаться.

— Да, император был так щедр, что предоставил ему возможность распоряжаться почти всем.

Он так ненавязчиво выделил это «почти», что Квинт невольно оценил способности Пэта.

— Ну что. ж, Пэт, надеюсь, мы станем друзьями. Потому что отныне я буду служить Цезарю.

— Теперь многие, прослышав про золотое яблоко, хотят ему служить.

— Говорят, это дар богов.

— Или яблоко раздора.

«На кого работает Пэт? — раздумывал Квинт, провожая служителя взглядом. — На Руфина? На Скавра? На Целий?»

Нет ничего приятнее купания в хороших банях после долгого пути. Особенно если это бани самого императора. В лаконике пара поддадут столько, что можно задохнуться, и тело прогреется до самой последней, самой утомленной косточки. Лучшее галльское мыло, душистое, с запахом фиалок, привезенное из Лютеции (ну до чего искусны галлы в подобных штучках), смывает многодневную корку грязи и пота. Весь мир отныне благоухает фиалками. А после можно окунуться в прохладный бассейн с изумрудно-зеленой водой.

Элий уже закончил купание и растянулся на ложе, а смуглый здоровяк-массажист разминал его спину и плечи. Торс Цезаря был торсом атлета, недаром поговаривали, будто Элий позировал Марции для ее Аполлона. Тем безобразнее выглядели изуродованные шрамами ноги. Массаж закончился, Элий накинул на плечи льняную простынь. Однако недостаточно поспешно: Квинт успел заметить множество красных полос на спине и боку нового хозяина. Такие шрамы оставляли на телах своих жертв члены «Общества нравственности». Меньше всего Квинт ожидал увидеть подобные знаки на коже будущего императора.

— Вилда, прознав про эти шрамы, могла бы состряпать обалденную статью, — хмыкнул Квинт, растираясь махровым полотенцем. — Не волнуйся, хранить тяжело только первую сотню секретов. Потом привыкаешь. Кстати, следы эти через год будут незаметны. Чудесная банька! Ради того, чтобы купаться здесь каждый день, я согласен сделаться императором и принять всю тяжесть власти над Империй. А ты готов?

— Я готов выслушать твой рассказ о событиях в Персии, — отвечал Элий.

— О нет, только после обеда. Обожаю изысканные блюда, — мечтательно вздохнул Квинт.

— Обед будет скромен, — пообещал Элий.

Квинт ему не поверил, и зря.

Триклиний небольшого павильона, уютный и скромный, как нельзя лучше подходил к трапезе Цезаря. Обед начался по римскому обычаю с яиц, а закончился фруктами. Запеченная курица, овощи и фаршированные финики — такие блюда могли подаваться в доме начинающего скульптора или адвоката. Квинт ожидал от стола Цезаря большего.

— Как видно, в этом доме экономят на всем, — заметил фрументарий, делая вид, что осушает серебряный кубок до дна. На самом деле он лишь прирубил вино и краем глаза наблюдал за хозяином.

— Ты голоден? — поинтересовался Элий.

— Нет, я наелся. Но…

— Тогда поговорим о Персии.

Подали фрукты, печенье и кофе. То, что подают кофе, Квинт тут же отметил. Он делил римлян на две категории: на тех, кто пьет кофе, и на тех, кто презирает этот напиток. Элий пил кофе. И это кое-что говорило о нем.

— Сначала уточним: я принят на службу?

— Да, ты принят, — Элий нетерпеливо завертел в руках пустую чашку, — с сегодняшнего числа. Раз сегодня ты здесь и говоришь о Персии.

— А вся предыдущая работа? Я ползал по пескам, ночевал в развалинах среди разложившихся трупов.

— За прошлое не платят, даже за настоящее не платят. Лишь за будущее. Я бы хотел оценить, сколько будущего в твоих словах.

Квинт понял, что большего выторговать не удастся.

— Можно один вопрос?

— По-моему, спрашиваю я.

— Один вопрос, — сделав вид, что не слышал замечания Цезаря, продолжал Квинт. — Почему тебя интересует Персия и совершенно не интересуют гении? Признаться, мне их жаль. У них была такая скотская должность — всю жизнь следить за одним-единственным человеком. Работенка похуже, чем у меня. Гении захотели повышения, а их наказали. Пожизненная ссылка на землю. И в итоге подлинная смерть. У них даже нет шансов отправиться в Тартар после смерти.

— Я не хочу говорить о гениях.

— Почему?

— Не хочу говорить о гениях с тобой…

— Почему?

— Ты сказал, что задашь только один вопрос…

— А знаешь, что все они — двойники, и каждый может выдать себя .за своего бывшего покровителя? Недаром многие хотят провести поголовный тест на гениальность.

Квинт взял Элия за руку и повернул кисть ладонью к себе.

— Хочешь погадать по руке? — Элий странно улыбнулся.

— У гениев в линиях судьбы и жизни проступает платина. Разумеется, в крови ее легче разглядеть, но…

— Ты видел, сколько отметин у меня на теле? — перебил его Элий. — Так вот: на теле моего гения нет ни одной подобной. Думаю, мой фрументарий должен это знать. К тому же голоса у гениев хриплые, как будто простуженные. Так что совсем нетрудно отличить гения от человека.

— Но они знают все наши тайны, большие и малые. Все наши замыслы. Все наши грехи и преступления…

— Вернемся к событиям в Персии. Говори, что знаешь.

Квинт пожал плечами:

— Хорошо, поговорим о Персии. Экбатаны разграблены и лежат в руинах.

— Я читал об этом в «Акте диурне». Квинт усмехнулся. Он и не надеялся, что это известие произведет сильное впечатление.

— Сначала город сдался, но потом жителям стало невмоготу платить дань, и город восстал. Его взяли штурмом и стерли с лица земли.

— Я все это знаю. Что дальше? Как вооружены варвары? Сколько их?

— Это передовой отряд тысяч в сорок. Косматые низкорослые лошадки, причем необыкновенно выносливые, позволяют варварам совершать стремительные переходы. У каждого бойца лук со стрелами, кривая сабля, круглый щит. У некоторых есть ружья, которые гораздо старше своих владельцев.

— Куда придется новый удар монголов?

— Разве «Целий»[6] не доложил тебе об этом? — Слово «Целий» Квинт произнес с едва заметным оттенком брезгливости — так произносят его почти все римляне, мгновенно вспоминая неприступное здание на Целийском холме, оплетенное массивными арками, приземистое и тяжеловесное. Но странно было, что Квинт тоже кривил губы.

— Я хочу знать, что об этом знаешь ты.

— У меня есть важные бумаги. Где я их взял — профессиональная тайна. Могу сказать лишь, что один репортер заплатил за них жизнью. — Квинт неожиданно замолчал. — Еще утром хотел просить за них пятьдесят тысяч, но теперь отдам доклад даром. Через пару часов бумаги будут у тебя.

«Пройдоха? Или профессионал высокого класса?» Элий не знал, что и думать.

— Откуда такое бескорыстие?

— Ты мне платишь, и этого достаточно. Все говорят что Элий Цезарь честен. Я служу тебе и тоже должен быть честен.

В глазах Элия сверкнули странные огоньки.

— Честный проходимец! Интересно, как долго ты сможешь играть эту роль?

— Это не игра.

— Хорошо, ты будешь питаться сознанием своей честности. Судя по твоему замутненному взгляду, оно пьянит куда сильнее фалерна.

— Моя награда — твое одобрение, Цезарь. Прежде я думал, что главное — разнюхать побольше, ввязаться в крупную игру, запутать интригу, обдурить противника. Теперь я знаю, что главное — получить одобрение такого человека, как ты.

— Не надо мне льстить.

— Я не льщу.

— Тогда не переиграй. Себя и меня.

— Не желаешь узнать заодно новости из Рима? Из тех, что не торопятся опубликовать в «Акте диурне»? — Квинт разрезал янтарную грушу и теперь по кусочкам отправлял ее в рот.

— И каких же таких страшных тайн я не знаю? — Элий по новой своей привычке прикрыл глаза.

— Император вскоре женится. — Квинт выдержал паузу, наблюдая за Элием.

Цезарь не слишком встревожился, но глаза все же открыл.

— Руфин? Что ты болтаешь! Август женат тридцать лет, и еще не овдовел. Во всяком случае сегодня утром Августа была в добром здравии.

— Насколько мне известно, в полдень — тоже. Но через три дня он разведется. Уже все обговорено. Не пройдет месяца, как император женится вновь. Через какие-нибудь девять месяцев ты можешь потерять титул Цезаря и перспективу прибрать Империю к рукам.

— Лично я даже рад такой перспективе. Но что может быть хуже для Рима этой нелепой перемены Цезарей и прихода к власти малолетнего правителя? Одна из самых опасных ситуаций, особенно если родня будущей Августы честолюбива. Перед властолюбием женщины не может устоять ни одна система. Квинт усмехнулся:

— Ты вспомнил Ливию[7]? Признаться, я тоже. Оказывается, ты гораздо лучше разбираешься в политике, чем кажется на первый взгляд. Но почему ты не спрашиваешь, на ком Руфин женится? — Квинт сделал эффектную паузу, ожидая реплики Элия, но тот промолчал. Пришлось продолжить. — Сначала рассматривалась кандидатура Летиции Кар. Насколько я знаю, ты знаком с этой юной девицей?

Цезарь опустил голову, чтобы Квинт не мог видеть выражение его лица.

— Она не выйдет за Руфина, — проговорил Элий тихо.

— Ты говоришь как мечтатель, а не как политик. Если Август того пожелает, любая девушка скажет «да». Но тебя как будто волнует уже не политика, а нечто другое?

Элий подозревал, что Квинт осведомлен о подробностях его знакомства с Летицией. Оставалось надеяться, что Квинт хотя бы не знает того, что произошло в Никее. Впрочем, скрыть что-либо от этого человека невозможно. Квинт замечал все: как меняется цвет лица, дыхание становится чаще, а голос — чуть глуше. Даже несколько капель вина, пролитые на тунику, скажут ему «да» или «нет» вместо собеседника. Элия и самого удивило, как сильно забилось сердце, едва Квинт упомянул имя Летти. С Летицией они не виделись с того дня, как машина «скорой» увезла Элия с разрушенной виллы Марка Габиния в Рим. Они обменялись письмами, но в их переписке не было ничего, кроме вежливых фраз и пожеланий выздоровления.

Квинт молчал, как будто специально предоставлял Цезарю возможность вспомнить все обстоятельства и заново пережить свое краткое и безумное увлечение.

«Знает», — подумал Элий, и от этой мысли ему почему-то сделалось легче. Будто он нечаянно отыскал союзника.

— Летиция не подходит Руфину, — сказал Элий наконец. — Она слишком своенравна. Она…

— Нет. Ответ неверный. Человеческие эмоции здесь ни при чем. Рассуждай как политик, Цезарь.

— Как политик или как соглядатай? — огрызнулся Элий. В этот раз спокойствие ему изменило.

— В данный момент — это одно и то же. Здесь чистый расчет. Так рассчитывай верно.

— Я попробую. Если Руфин расстался с женщиной, с которой вполне счастливо прожил столько лет и которая только что потеряла единственного сына, значит, Руфином движет одно желание — получить нового наследника. И он не будет рисковать. А в роду Летти женщины не слишком плодовиты. Фабия родила одну-единственную дочь Сервилию. Та в свою очередь — тоже. К тому же девушка недавно получила тяжелейшую травму. Никто не знает, как это может отразиться на ее будущих детях.

Квинт одобрительно кивнул.

— Неплохо. А я уж думал, что ты можешь болтать только о высших материях, не замечая, что творится под носом. Итак, продолжаю. Кандидатура Летиции была сразу отвергнута, и выбор пал на Криспину Пизон.

В этот раз Квинту удалось удивить Цезаря. Элий даже не пытался этого скрыть.

— Руфин решил породниться с Пизонами? Но банкира Пизона подозревали в покушении на Цезаря!

— Это не доказано. Зато мамаша Криспины была плодовита. А ее дядюшка банкир несметно богат. Политик никогда не принимает прошлое в расчет. Он живет настоящим.

— Все это мерзко!

Квинт должен был отметить, что его новый хозяин недостаточно осторожен — на месте Элия он бы не стал в присутствии незнакомого человека порицать Августа.

— Ты идеалист, Цезарь.

— Я — стоик.

— И ты всегда следуешь догмам своей философии?

— Пытаюсь.

— Я тоже постараюсь. Но не уверен, что мне удастся. — Квинт протянул руку за грушей, и тут заметил, что она — последняя. А на столе после трапезы должно непременно что-то остаться — ларам и слугам. И Квинт отдернул руку.

Измучившись окончательно. Вер стал обращаться к опухоли, как к живому существу… Проклятия, мольбы вперемежку. Не помогало. А что, если разрезать кожу и выдрать проклятую тварь? Так хотелось полоснуть ножом по горящему огнем боку. Не посмел…

Опустошив морозильник, Вер обложил опухоль кусками льда. Лед таял, капли стекали на несвежие простыни. Есть не хотелось — только пить. И жевать лед. Вер все время обливался липким холодным потом, он почти умирал, и в то же время знал, что это не смерть. Это что-то другое, гораздо страшнее. Он закрыл глаза, будто собирался уснуть. Несбыточная мечта! Он не в силах уснуть точно так же, как и умереть.

Хорошо бы сейчас отправиться в термы, попотеть в лаконике, потом поплавать в прохладном бассейне и… Но в общественных банях бальнеатор тут же поинтересуется его распухшим багровым боком. Приходилось довольствоваться маленькой ванной, где он сидел, скрючившись, и не мог даже вытянуть ноги. А в воду с потолка хлопьями осыпалась побелка. Эта убогая ванна бесила больше всего. Может, позвонить Элию и попросить о помощи? О нет, он не может! Вер и сам не знал почему. Знал одно: о происходящем никому нельзя рассказывать. Это испытание на одного. Потому что никто, кроме Вера, не выдержит. Даже Элий.

Он вспомнил, как посещал Элия в Эсквилинке после ранения, как поразился, увидев ставшее за день незнакомым лицо. Отравленные болью глаза, серые потрескавшиеся губы, сильные руки, бездвижно застывшие на простынях. Почудилось, что душа покинула тело раненого и затаилась возле изголовья, ожидая, сможет она вернуться в изувеченное тело, или придется уйти. Сейчас частица прежнего Вера точно так же покинула страдающее тело. Затаилась рядом и ждет… Вер повернул голову. На столике подле кровати стояла золотая чаша, инкрустированная крупным жемчугом. Вер никогда прежде этой чаши не видел.

«Яд?» — подумал он совершенно равнодушно, взял чашу и сделал глоток. Напиток был по-медвяному сладок. И как мед — прозрачен, золотист и тягуч. Да и напиток ли это?

Освещающая стынь воды и обжигающий огнь, насыщающая сила земли и эфемерность воздуха — все вместилось в один-единственный глоток. Вер поставил чашу на столик. Обессиленная рука упала плетью. И бывший гладиатор провалился в глубокий сон, наполненный фантастическими образами. Божественный сон.

Сон кончился так же внезапно, как и начался. Больной распахнул глаза. Какой-то парень, запрокинув голову, жадно сцеживал себе в рот последнюю каплю удивительного напитка.

— Амброзия… пища богов, — бормотал незваный гость, и Вер узнал в нем Гюна, своего прежнего гения.

— А мне, мне, мне… — шептал обвившийся вокруг столика змей и, подняв плоскую голову с сетчатым зеленым узором, тянулся изо всех сил к золотой чаше. — Ты обещал поделиться…

— Тут и одному-то мало, — отвечал Гюн сиплым каркающим голосом.

— Оставь каплю… Одну каплю… Оставь…— шипел змей.

— Попроси у хозяина, может он даст… он же хочет быть добрым. — Гюн склонился над кроватью. От него пахло погасшим, залитым водой костром, и Вер невольно поморщился.

— Сердишься на меня? — прокаркал гений. — А зря. Я ни в чем не виноват. Да и может ли гений быть виновен — сам посуди? Просто время пришло, и все спятили разом — могучая Империя и глупые людишки… И такие же глупые боги… — Гений надавил на распухший, горящий огнем бок гладиатора.

Вер заорал от нестерпимой боли. Мир померк. Когда Вер очнулся, судорожно глотая воздух, Гюн по-прежнему склонялся над ним. В руке гений держал кусочек льда. Вер смотрел на лед и тяжело дышал, облизывая губы. Сейчас он бы отдал всю оставшуюся жизнь за этот сочащийся мутноватыми каплями осколок. Даже если впереди была вечность.

— Что тебе надо? — прохрипел Вер.

— Амброзию. Я почуял ее запах и пришел. Без нее бессмертные гении вскоре начнут умирать от рака.

— От рака? — переспросил Вер.

— Ну да. Раковые клетки бессмертны. Глупые люди хотят жить вечно, но их клетки, став бессмертными, пожирают своих хозяев. Люди не знают одной малости: чтобы клетка жила бесконечно и не превратилась в раковую, нужна амброзия.

— Значит, человека от рака может излечить амброзия?

— Именно так.

— И меня?

— Нет. Потому что ты не человек. И ты не болен. Людям только кажется, что у тебя рак.

— А если попытаться создать амброзию в лаборатории? — Вер с сожалением глянул на золотой бокал, который дочиста вылизал гений. Вылизал и продолжал облизываться, как сытый кот.

Гений расхохотался:

— Бедный мальчик все время печется о людях! Так почему бы тебе не помочь своему бывшему гению? Мы должны быть вместе. В следующий раз, когда тебе принесут бокальчик амброзии, не забудь поделиться с бывшим опекуном. И я, может быть, расскажу о твоих детских шалостях. Помнишь, как ты приезжал проститься со своей приемной мамашей? Помнишь, что ты сделал в тот вечер, когда погибла «Нереида»?

— Что я сделал? — переспросил Вер. Лицо его беспомощно сморщилось…— Нет, не помню… Я был тогда ребенком. А что такое я сделал?

Его охватила смутная тревога. Она все росла, как росла боль в боку. И вот она уже захлестнула его с головою. Вер сделал нечто ужасное. Настолько ужасное, что постарался начисто забыть об этом. Гюн смотрел на его мучения и улыбался, он-то знал, что натворил Юний Вер много лет назад. Знал и хранил все эти годы в тайне.

О боги, что же такое он сделал?!

Гюн шагнул к двери. Вер приподнялся: то ли хотел удержать бывшего покровителя, то ли преследовать. Но не смог даже встать и лишь прислушивался к шагам, замирающим в атрии.

…Все бойцы «Нереиды» погибли в один день. Но почему?! О боги, почему?!

Крул сидел в триклинии за столом и ел холодное мясо. Обед закончился в семь, а в восемь Крул принес с кухни окорок. С тех пор как Крул попал в дом банкира Пизона, старик постоянно жевал. Трудно утерпеть, когда в холодильнике в любое время дня и ночи можно отыскать десяток сортов колбас, телятину, сыры, пирожные, кремы, бисквиты. Старик распухал буквально на глазах. Лицо его лоснилось, все поры сочились жиром.

Бенит уселся напротив, наблюдая, как дед ест. У Пизона пропадал аппетит при виде Крула. А Бенит, наоборот, забавлялся.

— Отвратительный повар у Пизона, мясо всегда застревает в зубах, — вздохнул старик, поковырял ногтем в дупле, извлек кусочек мяса и принялся обсасывать, громко цыкая зубом. — Я тут подумал кое о чем, — продолжал он без всякого перехода. — И вот что придумал. В армии ты отслужил, значит, можешь занимать государственную должность. Пора бы тебе, друг мой, подаваться в сенат.

— Я и сам планировал. Только выборы через три года, а пока…

— Да, выборы через три года, но есть одно свободное местечко. Шестая триба.

— Округ Элия, — Бенит фыркнул. — Уж там-то меня не ждут.

— Вот именно, не ждут, — старик поднял заскорузлый палец. — Потому-то ты и выиграешь. Надо только обтяпать дельце с умом. Тут я кое-что записал…

Старик вытащил на свет мятый листочек, расправил его.

— Глянь.

— Бесполезно. Ты забыл про возрастной ценз — мне нет еще двадцати семи.

— Старик Крул никогда ни о чем не забывает. Выборы досрочные, лишь в одной трибе. Возрастной ценз в данном случае не действует.

— Хочешь возглавить мою избирательную команду?

— Нет, я буду в тени; И генерировать идеи. А ты иди и подай заявку. Сегодня же.

— Все не так просто, дедуля, — хмыкнул Бенит. — Нужны три рекомендации от уважаемых людей трибы.

Крул с хитрой физиономией пододвинул к себе лежащую на столе папку с жирным пятном на обложке. Открыл. И Бенит увидел белые глянцевые листы. Рекомендации по всей форме с подписями и печатями. Ну и пройдоха этот Крул!

— Имя Пизона над многими имеет магическую власть. Особенно теперь, когда его племянница вскоре станет Августой.

При упоминании имени Криспины Бенит нахмурился. Отец подсунул Руфину эту корову, i и разом императорский пурпур сделался недосягаемей, чем прежде. А все потому, что папаша в глубине души не верит в Бенита и стремится не упустить свой шанс. Ну что ж, пусть попробует в одном лесу убить двух вепрей. Вот старик Крул верит в Бенита безоговорочно.

— Вы с эти дурнем Пизоном слишком поторопились, — продолжал рассуждать Крул, вновь ковыряя в зубах и цыкая на все лады. — Принялись расчищать дорогу, не укрепив собственные позиции. Сейчас тебе нужны две вещи — тога с пурпурной полосой и собственный вестник.

— Дедуля, ты неоценим! — воскликнул Бенит, потирая руки. — Вот только если бы ты жрал чуть более эстетично!

Крул обиделся, демонстративно вытер пальцы о тунику.

— Жру как умею. И забочусь о тебе. Остальные умеют жрать красиво, но продадут за пару сестерциев кого угодно. Лишь бы заплатили. И заведи вестник. «Первооткрыватель» — хорошее название.

Каждый день Элий гулял в тени колоннады вдоль Канопского канала. В воде на фоне густой зелени сгустками белил плыли отражения копий кариатид Эрехтейона. И меж ними, дробясь, проглядывала небесная отраженная лазурь, чуть более темная и тусклая, чем подлинная. Делая первый шаг, Элий всякий раз засекал время по хронометру. Четырежды он обходил канал со скоростью легионера на марше. После третьего круга правую ногу начинало сводить от боли. Но он продолжал идти, не давая изувеченной ноге поблажки. И лишь выполнив каждодневный урок, переходил на легкий прогулочный шаг.

Хорошо бы было прогуляться по саду вместе с Юнием Вером и поговорить о Персии. О предсказаниях Сивиллиных книг. И еще о Летти. Вообще обо всем на свете. Но бывший гладиатор исчез. В гостинице «Император» за ним по-прежнему числился номер, но Вер не появлялся там уже целый месяц. Кур-ций знал, где скрывается Вер, но отказывался сообщить. По словам вигила. Вер просил не беспокоить. У Элия не было оснований не верить Кцию. Но слова вигила не утишили тревогу.

По дорожке, важно волоча по цветным плиткам пышные хвосты, прошествовали два павлина, будто придворные, что торопятся на пир к императору. А императора-то и нет в Тибуре. Как вы просчитались, глупые птицы! Есть только Цезарь, который через год уже не будет Цезарем. Как вам нравятся подобные загадки? Они посложнее загадок Сивиллы! Элий швырнул птицам горсть зерна. Но важные персоны лишь презрительно покосились на его дар и прошествовали дальше, всем своим видом давая понять, что дешево их не купить. Зато откуда ни возьмись стаей налетели голуби и кинулись на зерна. Белые, сизые, пестрые, они мгновенно образовали на земле шевелящийся ковер. А с вышины пикировали все новые и новые, прямо на спины товарищам. Откуда ни возьмись вылетел серым мохнатым клубком щенок, потомок Цербера, и кинулся на эту трепещущую жрущую стаю. Натужно хлопая крыльями, раскормленные птицы поднимались в воздух.

Римляне похожи на голубей. Такие же неповоротливые, раскормленные, уверенные в своей сытой жизни. Они могут жить только под чьим-нибудь присмотром за толстыми стенами. А если присмотра нет, они становятся заманчивой и легкой добычей для…"

Он оборвал собственную мысль. В слова не облек. Не посмел. Но перед его мысленным взором возникли силуэты кочевников на низких мохнатых лошадках. Их луки будто нарочно созданы для того, чтобы стрелять в жирных голубей. Если бы Летти была рядом, она бы сказала, насколько верны его опасения, и действительно ли пророческие видения посещают его.

Летти… Он вновь подумал о ней с тоской. Она нужна ему. Не любима, но нужна. Он и в ее любовь не особенно верил. Будучи гладиатором, он частенько встречал девчонок, что ездили за гладиаторами на все игры — и в Антиохию, и в Аквилею, прорывались в куникул, подкарауливали у выхода, почитали за счастье провести с гладиатором ночь и родить от него ребенка. Считалось, что дар исполнителя желаний передается по наследству. Сам Элий никогда не заводил интрижек с этими дурочками, он дарил им поцелуи и автографы. Особенно настойчивым обещал ночь любви, но лишь через пять лет. Теперь, оставив арену и растеряв поклонниц, он неожиданно спутался с несовершеннолетней девчонкой. Будто хотел наверстать упущенное. Почему Летти не приезжает в Тибур? Скорее всего, мать не отпускает. Сервилия Кар не хочет их встречи. Не верит, что он женится на Летиции? Или не верит, что Элий станет императором? В последнее мало кто верит. Все считают, что у Элия не хватит сил взвалить на себя такой груз. Но почему? Элий сможет. Он не будет жесток, не будет врать, нарушать законы, стремиться к собственной выгоде. При отлаженной системе власти этого вполне достаточно, чтобы быть приличным императором. Или нужно нечто большее? Или, напротив, этого слишком много?

А его самого так уж это волнует? Нет. Он думает о Вере, Летиции, власти, лишь бы не думать о Марции. Стоп! Здесь надо повернуть… назад, назад… быстрее, еще быстрее, не обращая внимания не боль. Не думать о Марции…

— Цезарь! — окликнул его знакомый голос. Элий обернулся. Квинт спешил к нему, сжимая в руке трубочку мятых грязных листков.

Они уселись на мраморную скамью в апсиде. За их спиной гранитный Антиной-Серапис, навеки поселившийся в неудобной нише, смотрел нарисованными глазами прямо перед собой.

— Я выписал чек на пятьдесят тысяч, как ты просил, — сказал Элий.

— Но я отказался от денег! — гордясь своей добродетельностью, загорячился Квинт.

— Не для тебя — для вдовы репортера. Передай деньги семье погибшего.

— Откуда ты знаешь о семье?

Элий не ответил.

Девушка в двуцветной тунике поставила на мраморный стол серебряный поднос с двумя кубками. Элий уже протянул Курцию чек, но рука его замерла на полпути. Девушка неожиданно напомнила ему Марцию. Так же грациозна, с округлыми бедрами и высокой грудью. Марция… Чем он занят? Какой-то ерундой — кочевниками, Персией, фрументариями. К чему? Надо отправить Квинта в Новую Атлантиду, пусть найдет Марцию и вернет ее назад. Или он сам, Элий, позабыв обо всем, кинется на поиски. Упросит, уломает, умолит. Она вернется. Она любила его!

Элий оперся лбом на сжатые кулаки. Что он такое придумал? Какое-то безумие! Марция для него потеряна навсегда. Ничего уже нельзя изменить. Он сам сделал выбор. Он выбрал Рим.

— Что с тобой, Цезарь? — обеспокоился Квинт.

— Ах да… — Элий спешно протянул чек и уткнулся в бумаги.

Квинту показалось, что на щеках Цезаря проступили красные пятна. Но, возможно, это только показалось… Фрументарий взял серебряный кубок. Пригубил. Превосходное вино. Хорошо служить повелителям Рима…

Наконец Элий поднял голову и отложил бумаги.

— Судя по всему, монголы рассчитывают нанести удар по Месопотамии?

— Очень даже возможно…

— А что говорит «Целий»?

Квинт пожал плечами. Такое легко спросить. А вот ответить…

— Ты же лучший фрументарий на свете!

— Но я не из службы внутренних расследований.

— Так я тебе скажу. «Целий» сообщает, что монголы в ближайшее время покинут разграбленные города Персии и вернутся в Хорезм. Более того, часть войск вообще уйдет назад в свои степи. Так что эти данные полностью противоречат докладу «Целйя». Ты случайно не водишь меня за нос? — Элий глянул фрументарию прямо в глаза. Квинт и не в такие игры играл, он любой взгляд мог выдержать. Но сейчас краска бросилась ему в лицо.

— Я не лгу, Цезарь!

— Значит, «Целий» ошибается, а ты прав?

— Именно так.

— Высокого, однако, ты о себе мнения! И что же нам делать?

— У префекта претория есть центурия «личных фрументариев». Я когда-то сам в ней служил. Скавр бы мог проверить данные «Целия». И мои.

— Показать донесение Скавру?.. — Элий запнулся. Что-то в происходящем ему не нравилось. Но вот что — он понять не мог. — Будем надеяться, что Скавр умнее Корнелия Икела.

В ответ Квинт только недоверчиво хмыкнул.

В это утро, как и все предыдущие, Трион не пошел в лабораторию. Зачем? Теперь, когда ему запрещено творить, и можно только вторить.

Творить легко. Ты запираешь наружную дверь и поднимаешься по тайной лестнице в башню сокровищ. Сундуки открыты, ларцы ожидают того, кто зачерпнет из переполненного чрева, горстями просыпая бесценные жемчужины и не замечая, что просыпает. Пока наружная дверь закрыта, ларцы твои. Голоса снаружи не слышны. Слова снаружи не важны. Ты внутри, когда другие толпятся на улице под дождем обыденности. Творить легко. Не творить — тошно. Ты стоишь перед закрытой дверью и видишь, как ничтожества пиявками заползают в твою башню и роются в ларцах, не зная цены сокровищам. Вытаскивают на свет безвкусные подделки, воображая себя создателями. Эти другие преуспевают. Он, Трион, осужден прозябать. Десять лет! О боги, как легко сильные мира сего оперируют убийственными цифрами! Вычеркнуть из жизни десять лет! Он станет ничтожеством, падалью, пылью. И за это он должен благодарить Элия. Лучше бы Триона казнили. Но его спас Элий. Будь он проклят, этот хромой чистоплюй! Цезарь сначала уничтожил лабораторию, а потом подарил жизнь ученым. Допустил к науке… Ах, спасибо, доминус! Тьфу, мерзость!

Но Элий — ничтожный карьерист, а главный виновник всему — Руфин. Император знал о величайших открытиях Триона, знал даже, что цепная реакция осуществлена. И что же он сделал? Скромно промолчал и позволил отцам-сенаторам расправиться с Трионом. Приближаясь к цели, Трион становился смелым, отдаляясь, делался трусом. Сейчас цель была очень далеко. Что осталось у Триона? Подобие свободы и подобие работы.

— Ненавижу Дециев, — прошептал Трион. — Пусть они все сдохнут!

Трион перевернулся на кровати и уставился в окно. Сквозь виниловые жалюзи лился белесый свет. Давно рассвело. На улице жара. Академический городок опустел. И научные работники, и слушатели академии давным-давно в лабораториях и учебных корпусах. Один Трион лежит в своей клетушке и бессмысленно смотрит в потолок. Что дальше? А дальше ничего. Пустота. Десять лет прозябания. Нет, он не выдержит. Он, умевший из всего делать открытия, из рекламного плаката или из простого сита. Наблюдая, как повар сцеживает отвар через сито, Трион придумал диффузный метод получения урана-235. Увидев огромную рекламу с увеличенными точками от растров, он понял, как получить сетки для этого самого диффузного метода.