Два часа назад Квинт вошел в таблин главного редактора и положил тому на стол наспех написанный листок, слово в слово воспроизводящий записку Нормы Галликан из лаборатории Триона. Главный редактор попросил Квинта подождать минут десять за дверью, пока он ознакомится с документом. И вот прошло уже два часа, а Квинта все не звали в таблин. Зато туда раз десять являлась секретарша, друг за другом вбегали и выбегали репортеры. А затем выбежал и сам редактор и, кивнув Квинту — мол, подожди, друг, не до тебя, направился к дубовой двери, на которой висела золотая табличка: «Публий Викторин Мессий Деций». Минут через пятнадцать редактор выскочил назад и скрылся в своем таблине, а секретарша Викторина пригласила Квинта в таблин своего господина.

Викторин сидел у окна в инвалидной коляске и любовался великолепным видом Вечного города, который открывался с двадцать пятого этажа стеклянного небоскреба «Акты диурны». Викторин Деций был один из пяти членов совета директоров. Так повелось издавна, что один из директоров главного вестника Империи должен всегда принадлежать к императорскому роду. Викторин приходился младшим сыном убитому императору Корнелию. Ему было девяносто лет, и он был самым старым представителем рода Дециев — из тех, кто имел право сделаться императором. Но его единственный сын давно умер, а оба внука погибли на войне, не оставив потомства. Сам Викторин был уже десять лет пригвожден к инвалидной коляске.

Когда Квинт вошел, Викторин тронул ладонью блестящие никелированные ободья и развернул коляску так, чтобы видеть посетителя, тогда как его лицо находилось против света. Но у Квинта было прекрасное зрение, и даже с этой неудобной позиции он хорошо видел старческую лысую голову, испещренную темными точками, с тонкой пергаментной кожей и лиловыми мягкими губами. Викторин поправил очки в золотой оправе и сделал приглашающий жест в сторону огромного кресла, обитого натуральной кожей.

— Я прочел сообщение. Квинт, и тронут твоей решимостью служить Риму. Но ты не понимаешь, что тебе удалось обнаружить.

— Люди Триона занимаются тем, чем боги запретили людям заниматься.

— Но боги запретили человеку летать на любых аппаратах. А между тем, как ты должен знать, даже Элий Деций, когда был гладиатором, пытался снять с Рима этот запрет.

— Да, я знаю, это был его поединок с Хлором. Но Элий пытался это сделать в открытую, а Трион занят своими делами тайно. К тому же запрет летать и запрет на урановую бомбу — это не одно и то же.

— А кто говорит о бомбе? — вполне искренне удивился Викторин. — Ученые ищут возможность применения радиоактивности — не более того. Ведь мы используем радиоактивные вещества в медицине. И никто не находит в этом ничего ужасного. А теперь люди получат источники дешевой энергии, электростанции на новом топливе — уране. Разве тебя не вдохновляет такая перспектива? Но если мы напечатаем твой материал, боги сделают все возможное, чтобы уничтожить лабораторию Триона. А она нам нужна. Наука все равно будет двигаться вперед. Жаль, что ты этого не понимаешь, мой мальчик.

— Боги все равно помешают Триону. Викторин странно усмехнулся.

— Когда ты проживешь с мое, ты поймешь, что это не так.

— Люди моей профессии редко доживают до столь преклонного возраста.

— Значит, ты не поймешь, почему твой материал не будет опубликован. Квинт сжал кулаки:

— А как же свобода печати — этот могучий столп великого Рима, который выше Траяновой колонны? Как же бог свободы печати Мом? И как же сама «Акта диурна», о которой говорят, что Рим может пасть, а «Акта диурна» — нет? Значит, все это лишь золотая лживая табличка?

— Принцип свободы печати сохраняется. Ты можешь отправиться со своим сообщением в редакцию «Девочек Субуры», или в «Гладиаторский вестник», или в любой другой вестник. Я уверен, тебя там напечатают.

— В «Римские братья»…— прошептал едва слышно Квинт.

— Что? — переспросил Викторин, не расслышав.

— Так, ничего. Вспомнил одно название. Нет, боголюбимый доминус Викторин, все эти издания мне не подходят. На их страницах мое сообщение будет выглядеть как очередной вымысел. Мне нужна «Акта диурна» и ее репутация. Новость лишь тогда становится новостью, когда она опубликована в «Акте диурне», — напомнил фрументарий известное изречение.

— Не тебе решать судьбу Рима, Квинт.

Фрументарий поднялся, понимая, что разговор закончен.

— Как угодно. Но я в свою очередь сделаю все, чтобы лаборатория Триона закрылась.

— Тебе это не удастся, — предрек Викторин. «Мне нужен союзник», — подумал Квинт с тоскою.

Куда-то так торопился бог торговцев, покровитель дорог, путей сообщения, воров и жуликов всех мастей. Но, как ни торопился, два гения в ореоле платинового сияния настигли его и, подлетев с двух сторон, ухватили за локти. Не помогли ни крылатые сандалии, ни шлем — гении оказались куда проворнее.

«Старею…» — с тоскою подумал Меркурий. В синем ярком летнем небе людям они казались тремя легкими облачками, примчавшимися неведомо откуда и неожиданно повисшими неподвижно, будто зацепившись за иглы огромной пинии.

Меркурий узнал гениев. Оба принадлежали бывшим гладиаторам. Один — сенатору Элию, второй — Юнию Веру. У Гюна замотана белым полотном рука, у Гэла — плечо. Ясно было, что гении побывали в изрядной переделке. Интересно, кто так их отделал? Но Меркурий счел за лучшее не спрашивать. А гении окутывали его прочной платиновой нитью, как приготовленного для жертвоприношения ягненка.

Меркурий не на шутку перетрусил. Что, если гении в самом деле собираются его принести в жертву?! Меркурий повис, как куколка, в платиновом коконе. Наружу высовывалась лишь голова в шлеме с крылышками.

— Перун у него… — сказал Гюн.

— Ребята, я не сделал ничего предосудительного. Да, я украл перун у Юпитера. Но я и раньше это Проделывал. А сегодня перун мне просто необходим, чтобы испепелить одно мерзкое местечко. Там сделали такую штуку, которая может уничтожить не только людей, но"и богов. Может, вы слыхали про академика Триона? Он хитроумен, как Улисс, и так же беспринципен. Если я не спалю его гнездышко, мир рухнет в Тартар. Вы мне поможете, правда? Не хотелось бы вмешивать в это дело Юпитера. Старик так рассердится. А он страшен в гневе! Уж в этом я могу вам поклясться.

— Все и так рухнет в Тартар, зачем же суетиться! — засмеялся Гюн.

— Значит, мой счет в банке Пизона исчезнет. Жаль!

Мне мои сбережения никто не компенсирует.

Гении засмеялись, а Меркурий попытался вырваться. Но не получилось. Гении гладиаторов были сильны. Гораздо сильнее своих подопечных. В небе над ними, видимый только для посвященных, сиял Небесный дворец. Но на помощь из небожителей никто не спешил. Богам глубоко плевать на все, что происходит ниже фундамента их обиталища.

— Зачем вам перун? — спросил Меркурий с тоскою.

— Мы задумали одно жертвоприношение. Думаю, бог на алтаре будет смотреться неплохо, — сказал Гюн.

— Бог в качестве жертвы — замечательно! — кивнул Гэл. — И какой бог! Бог торговцев и обманщиков, покровитель дорог, сопровождающий души умерших в царство мертвых.

— Этот новый мир будет миром торговцев и мошенников, — сказал Гюн.

— И еще — путешественников и бродяг, — добавил Гэл.

— К тому же самым любимым их занятием будет отправлять людей в Тартар, — сказал Гюн. — У нашего Меркурия много обязанностей, так что новый мир будет разнообразен.

Неужели боги не слышат этих наглых речей? Где златокудрый Аполлон с его смертоносными стрелами? Или мудрая Минерва с ее копьем? Почему они не поразят наглецов? Может, хотят дослушать этот бред до конца?

— Ребята, какие вы оба прохвосты! У таких приличных с виду людей гении — проходимцы.

— Все в мире основано на контрастах, — хмыкнул Гюн.

— Если бы у сенатора Элия был бы еще благородный гений, сенатор Элий сломал бы себе шею, — поддакнул Гэл. — А ты, приятель, перетрусил… Не бойся, мы тебя разыграли. Ты слишком стар и нам не подходишь. Новые миры создаются молодыми душами. Мы подыскали иную кандидатуру. Юная душа, наполовину человеческая, наполовину гениальная. Прекрасное сочетание. Новый мир будет безумен и глуп одновременно. Хочешь быть там богом? Мы можем взять тебя с собой.

Меркурий с тоской посмотрел вниз — на золотистые, зреющие поля, на зеленые кудри виноградников, на темные шапки вековых дубрав. Неужели всего этого не будет? И форума не станет, и самого Рима? Мраморных храмов, базилик и терм? Великолепных рынков, лавок и банков? Ни дорог? Ни придорожных гостиниц? Ни железнодорожных станций? Ни заводов, ни мастерских? Ничего, чему он покровительствовал так успешно. Все божественные труды пропадут зазря! Только изверг мог придумать такое!

— Каков будет наш мир, мы еще не знаем, — поведал Гэл. — Но скорее всего мало похожий на нынешний. Тебе в нем понравится.

Гюн подбрасывал на ладони смертоносный перун Юпитера, и Меркурий в ужасе наблюдал за его забавой. Что будет, если гений уронит перун на землю? Даже бог не мог представить, что из этого выйдет.

— А Трион? И его лаборатория? — Задавая вопросы, Меркурий пытался помахать крылышками на сандалиях — вдруг удастся улететь? Но платиновая паутина намертво спеленала щиколотки. Крылышки даже не трепыхнулись.

— Трион исчезнет, когда мы воспользуемся его изобретением. Так же, как и весь этот мир и его наука. Науки вообще не станет. Будут лишь суеверия.

Меркурий вздохнул с облегчением. Хотя бы от одной опасности они избавятся. Но Меркурий не был уверен, что от меньшей. Бог торговли, сам изрядный жулик, не верил гениям. Они слишком похожи на богов. Но они — не боги. В этом вся закавыка, и потому им очень хочется стать богами. И то, что они задумали, пугало покровителя торговцев не меньше, чем изобретение Триона.

Гэл схватил его за шиворот и поволок, беспомощного, неведомо куда. А Гюн вместе с перуном Юпитера помчался по своим делам.

«Минерва! Марс! Венера наконец! Куда вы все по-девались?! — обратился мысленно к собратьям Меркурий. — Неужели вам плевать, что творится в этом несчастном мире?!»

Но на его призыв никто не откликнулся. Возможно, боги пили амброзию и не могли прервать столь важного занятия. Или Вулкан сооружал новые покои для нового божества, и грохот его молота заглушил вопль несчастного Меркурия?

Во всяком случае никто в Небесном дворце не проявил интереса к происходящему.

Все повторялось. Вер сидел в своем номере в гостинице «Император» , а Сервилия Кар пришла к нему. Она была одета почти так же, как в свой первый визит. И лицо ее было столь же надменно. И губы так же сжаты. И взгляд так же скользил, едва касаясь лица. Не удостаивая. Такая женщина могла бы спокойно наблюдать, как на арене гладиаторы убивают друг друга. И он, Юний Вер, не ведающий, кто он такой и зачем живет на земле, кто его родители и любит ли он этот город или ненавидит, должен был служить этой женщине. Потому что он, Юний Вер, исполнитель желаний, а она взяла у него клеймо. Он вечный раб ее желания. Он должен спасти ее дочь.

Сервилия остановилась, как и прошлый раз, у окна. Вентилятор молотил под потолком душный воздух. Ошалелая муха прилипла к огромному панорамному окну и не могла взлететь. Муха отчаянно махала крылышками, пытаясь отлепиться от стекла и спастись. Интересно, муха настоящая или нет? А вдруг это тоже чей-то гений? Кто знает, на что способны гении? Вер прихлопнул муху. Жирный мазок остался на стекле. Вер вытер руку о полотенце. Гостья поморщилась. Вер решил заговорить первым:

— Я знаю, что существует заговор гениев. Против людей и богов. И именно гении хотят убить твою дочь. Гении используют наемных убийц. За Петицией охотятся люди. Но я могу ее спасти. Ты купила у меня клеймо. Мечта Империи — исполнять желания, и я их исполняю, где бы ни был, пока у меня есть силы. Спасти жизнь ребенка — священный долг каждого римлянина. Любой другой на моем месте сделал бы то же самое. Просто у меня больше сил и, значит, больше шансов. — Он говорил так, как должен был на его месте говорить Элий. Но чувствовал он иначе. Вернее, ничего не чувствовал. Иногда, правда, он вспоминал, что такое жалость, но тут же забывал. И вынужден был вспоминать вновь.

Сервилия молчала, глядя на форум Траяна. Когда провинциалы в первый раз приезжают в Рим и попадают на этот форум, видят эти бесчисленные колонны из малоазийского мрамора с пурпурными прожилками, эти бесчисленные капители с пучками акантовых листьев, эти бесконечные фризы, украшенные барельефами, и золоченую черепицу крыш, и золоченые бронзовые упряжки на фоне небесной бирюзы, из глаз их сами собой начинают катиться слезы. Только здесь они понимают, что означает слово величие. Слово, воплощенное в камне. Город торговцев и вояк прожил еще один свой день. Потому что где-то живет ее девочка. Когда она умрет, город исчезнет. Что будет на этом месте? Груда обломков? Новое поселение? Или какая-нибудь безобразная крепость? Сервилия Кар не хотела этого знать.

— Летти — дочь одного из гениев, — сказала она. — И потому у нее есть пророческий дар. Она сделала неосторожное предсказание. И теперь гении хотят во что бы то ни стало помешать ей это пророчество уничтожить.

— Что за пророчество?

— Не важно. Я не хочу даже повторять его лишний раз. Это надпись в книге. И книга хранится в доме моей матери Фабии. Заперта в ее таблине в сейфе.

— Гении могут завладеть книгой? — Сервилия Кар отрицательно покачала головой. — А люди? Я же сказал: гении нанимают убийц, соглядатаев, отравите-лей — на выбор. А выбор у них большой.

— Люди, как тараканы, могут добраться до чего угодно, — согласилась Сервилия.

— Я поеду туда, — предложил Вер.

Сервилия Кар села за стол, взяла лист голубоватой бумаги с золотым тисненым изображением гостиницы, долго выбирала ручку и, наконец выбрав, принялась писать матери — пусть та доверяет Веру, насколько сможет. Пока она писала, расшитая золотом палла медленно стекала с ее плеч. И наконец, соскользнув, открыла новомодную тунику с вырезом, оголявшим всю спину до самой аппетитной ямочки. Сервилия повернулась на стуле и взглянула на гладиатора снизу вверх. Приоткрыла рот и тронула языком губы. В уголке ее рта дрожала непередаваемая злая насмешка — крупица соли, брошенная в сладкий пирог. Вер наклонился и поцеловал Сервилию в шею.

— Ты должен торопиться, — напомнила она.

— Я тороплюсь! — И он обнял ее за талию.

— Ты мог получить меня в тот первый вечер, — прошептала она на ухо бывшему гладиатору.

— Я был глуп.

— Я это заметила.

Когда она ушла, Вер оделся в черную тунику — очень удобно для путешествия в темноте, натянул черные брюки и удобные ботинки легионера. Толстый пояс из кожи, перевязь с мечом. Он помедлил и открыл окованный железом ларец. Вытащил «парабеллум» и проверил магазин. В ящике стояла шкатулка, подаренная неизвестной светлоокой госпожой. В углублении из алого шелка по-прежнему сверкало золотое яблоко. Вер достал его. Прочел надпись, хотя и так знал, что там написано, — «достойнейшему». Поколебавшись, он положил яблоко в карман.