Когда Вер оставит арену, он сделается философом, потому что ни к чему другому он не пригоден. Не идти же в сенат, как Элий.

Вер сбросил одежду и прошел в ванную. Круглая чаша с черно-белым узором по ободку, вделанная в мозаичный пол, была уже наполнена прохладной водой. Вер погрузился в ванну и лежал неподвижно, созерцая мозаичное панно на стене. Обнаженная Венера с роскошными золотыми волосами до земли выходила из морской пены. Художник явно подражал Апеллесу. Вер набрал полные пригоршни воды и брызнул на мозаику. Капли потекли по бледно-розовому телу, оно заблестело, как блестит юная кожа в лучах солнца.

После купанья Вер растерся жестким полотенцем и, завернувшись в персидский черно-красный халат, отправился в комнату. Обед должны были уже принести. Он не ошибся — стол был накрыт. Но в номере, в удобном кресле, покрытом леопардовой шкурой (разумеется, подделка, но очень искусная), сидела гостья. На первый взгляд женщина показалась Веру необыкновенно красива той зрелой роскошной красотой, которая всегда привлекала гладиатора. Ей было немногим более тридцати, но двадцатилетние красавицы показались бы рядом с нею дурнушками. На гостье была вышитая стола из золотистого шелка по моде этого года и черная кружевная вуаль. Одна золотая вышивка стоила как минимум пятьсот сестерциев. Гладиаторов любят приглашать на пиры богатые и красивые женщины, особенно когда речь идет о нарушении закона. Вер уселся в кресло напротив неизвестной гостьи, демонстративно распахнул халат.

Надменная красавица бросила равнодушный взгляд на обнаженное тело и сказала сухо:

— Я пришла не за этим.

— А за чем же? — Вер взял за правило с подобными особами держаться нагло, не желая быть униженным.

— Хочу купить клеймо.

— Ах вот как! — Вер неторопливо запахнул халат. — Тогда почему же ко мне? Тебе стоило обратиться к моему агенту. У него еще есть свободные клейма.

Кажется.

— Но времени осталось слишком мало. Я решила действовать наверняка.

Голос ее звучал естественно, и ее объяснение выглядело вполне правдоподобным. И все же… что-то заставляло Вера сомневаться. Может, лучше прямо указать ей на дверь?

— Это очень сложное дело, — она понизила голос. — Твой агент мне бы отказал.

— Насколько сложное? — Вер подался вперед. Почувствовал, как внутри него собирается холодный комок. Этот щемящий холодок ни с чем не спутать. Наверное, боги, верша человечьи судьбы, испытывают нечто подобное. Многие ради одного этого чувства надевают доспехи гладиаторов.

— Один шанс из ста… Вер понимающе хмыкнул:

— Или меньше?

— Может быть… — Она положила на стол бумагу с вероятностным расчетом. Вер лишь мельком глянул на листок. Штамп цензора и Эсквилинской больницы на месте. Ну а на цифры лучше не смотреть. — Но мне сказали, что один из лучших гладиаторов может…

— Самый лучший, — поправил ее Вер.

— Разумеется. Я это и имела в виду. Если вероятность события меньше одного из сотни, ни один гладиатор не выдаст под него клейма. Это означает верный проигрыш. Ни один, кроме Вера.

Однажды Вер выиграл, когда вероятность равнялась один к пятистам. Правда, тогда он зарегистрировал лишь тридцать два клейма. А сейчас у него набрано как минимум восемьдесят. Но все прочие вероятности больше десяти из ста… и он вполне бы мог потянуть еще и это дело…

— О чем идет речь?

Если что-то сомнительное, если хоть одним краем касается политики или личной мести, он откажется.

Она помолчала, будто сомневалась, стоит ли вообще говорить.

— Моя дочь попала в автокатастрофу. Ей сделали операцию. Шанс выжить у нее один из ста…

— Твое имя?

— Сервилия Кар.

Вер взял со тумбочки толстый, изрядно затрепанный гладиаторский справочник за этот год, перелистал страницы. Кар… Нет, этого имени в списках не было.

— Кар — твое родовое имя? Или имя мужа?

— Мужа, — она запнулась на мгновение. — Мое родовое имя — Фабия.

Он проверил и по списку "Ф" — опять все выходило чисто. То, что имена настоящие, сомневаться не приходилось — заказчики не врут гладиатору. Ибо поддельное имя означает поддельный заказ, и желание не исполнится. Хотя нет, попадаются и обманщики. Заказывают, тратят деньги, но их мечта не сбывается даже в случае выигрыша. Все людские безумства предугадать нельзя.

— А имя твоей дочери?

— Летиция Кар.

Вер швырнул справочник обратно на тумбочку.

— Однажды я покупала у тебя клеймо. Через агента, — напомнила Сервилия.

— Ну и как, желание исполнилось?

— О да! И знаешь, что я пожелала?

Вер пожал плечами. Он никогда не интересовался ни личностями, ни делами своих заказчиков. В отличие от Элия. Тот всегда был слишком щепетилен.

— Я пожелала получить роскошную виллу в Байях. — Самодовольная улыбка тронула губы Сервилии.

Какое примитивное желание. И к тому же бессмысленное. Клеймо гладиатора может стоить дороже желанной виллы.

— Мне приглянулась эта вилла, — продолжала Сервилия, и ее словоохотливость все больше и больше не нравилась Веру. — Хозяева ни за что не хотели продавать. Но я привыкла получать свое. Когда ты выиграл для меня клеймо, документы владельца, в том числе и купчая, пропали, и вилла досталась мне. Приятно, когда твои капризы исполняются!

Вер посмотрел на Сервилию с недоумением. Ни один римлянин в здравом уме не расскажет такое даже близкому другу, не то что постороннему человеку-за подобные штучки цензоры мигом внесут имя шутника в гладиаторские книги, и придется до конца дней подавать апелляции. Все желания, исполняемые гладиаторами, строго ограничены. Хотя заказчики всегда находят лазейки. Эта женщина что-то скрывает под шуршащим покровом пустословия. Что-то очень важное. Но что? Вер чувствовал возрастающую тревогу и злость. Потому что не мог разгадать ее игру. Даже его насмешки не задевали гостью.

— Приятно исполнять капризы. Ты не пробовал?

— Когда захочу вылететь из центурии гладиаторов, я займусь чем-нибудь подобным. Кстати, знаешь, сколько будет стоить твой заказ? Миллион сестерциев.

Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Вер ожидал, что она начнет торговаться. Но она молча раскрыла сумку из крокодиловой кожи. Вер предпочел бы торговлю и упреки в жадности. Щедрость настораживала. Будь у него хоть малейшая зацепка, он бы указал Сервилии на дверь. Но все было чисто — имя вне списка. Заказ на излечение ребенка можно принимать от сенатора и солдата, императора и находящегося под следствием. Только осужденные в карцере лишены этого дара. Жизнь ребенка священна. Каждый род должен быть продлен. Этот пункт внес в гладиаторский устав император Корнелий за месяц до того, как его застрелили в Колизее. Ни один цензор отныне не может этому помешать. Но что-то было не так…

Гладиатор извинился, вышел в спальню и плотно прикрыл за собою дверь. Набрал номер Тутикана. Когда агент Вера снял трубку, послышалось пение, музыка и пьяный говор. Тутикан в своем репертуаре — пригласил красоток из Субуры и веселится до утра. За двоих. За себя и за Вера.

— Слушай, тут ко мне пришла матрона, покупает клеймо…

— Пусть покупает… — пьяно растягивая слова, пробормотал Тутикан. — У нас еще целых десять клейм в запасе. Сегодня я продал всего три… Одно купил полчаса назад Элий. Причем за собственные сестерции — его сенаторский фонд давным-давно иссяк.

Вер помянул Орка. Придется вернуть деньги. Элий не настолько богат, чтобы позволить себе, выбрасывать пять тысяч сестерциев на чужие прихоти. Наверняка старик сказал сенатору, что его прислал Вер, и Элий без звука выложил нужную сумму. Неужели его друг разучился понимать шутки?

— Мне что-то не нравится в новом заказе. Проверь по своим каналам имя. Сервилия и Летиция Кар. Запомнил?

— Ну Летиция, ну Кар… Кар… ха-ха… чистое имя. Я помню все запретные наизусть, поверь мне.

— Хорошо, — согласился Вер, — поверю, хотя ты и пьян. — А сам чувствовал — нет, не хорошо, а мерзко, мерзко все. — Какой у нее будет номер?

— Восемьдесят девятый. Отличный номер. Сколько ты с нее заломил?

— Миллион.

— Ты смеешься? Что, так мало шансов?

— Один к ста, а может, и того меньше.

— Ну, тогда да, непременно миллион. Умница, Вер. Клянусь Геркулесом, мы построим тебе на берегу Неаполитанского залива отличную виллу.

— Если она будет хоть вполовину такой же, как у тебя — согласен. Ладно, регистрируй заказ и присылай клейма. Времени почти не осталось.

Вер швырнул трубку и вернулся в комнату. Женщина стояла у окна и смотрела на памятник Траяну. Торговые ряды уже закрывались, и форум быстро пустел. Лишь в залах библиотеки продолжали гореть огни. И в темных нишах мраморные статуи, закутанные в тоги, задумчиво взирали на затихающий после очередного шумного дня Вечный город. Непосвященный не смог бы догадаться, что статуи были .разбиты во время землетрясения, и их год за годом собирали из кусочков, скрепляя металлическими болтами и склеивая синтетическим клеем. На белый с розовыми прожилками мрамор колонн ложились пурпурные отсветы, пурпуром горели стекла в окнах базилики, и даже позолота на черепице отливала багрянцем.

— Наши предки умели возвеличивать не только богов, но и своих властителей, и власть как таковую. Только власть дает бессмертие.

И она продекламировала с пафосом, старательно копируя интонации Юлии Кумской: Римлянин! Ты научись народами править державно — В этом искусство твое! — налагать условия мира, Милость покорным являть и смирять войною надменных![9]

Вер пожал плечами:

— Я слишком часто бываю рядом со смертью, чтобы думать о бессмертии.

— Но гладиаторов теперь не убивают на арене. — Веру показалось, что женщина произнесла эти слова с сожалением.

— Хочешь сказать, домна, что их стали убивать гораздо реже. Да, в прошлом году погиб всего один. А в позапрошлом вообще ни одного. И только Элию отрубили ноги, и он три минуты был в состоянии клинической смерти.

— Прости, Вер, я не хотела тебя обидеть. — Сервилия изобразила, что смутилась. Очень хорошо изобразила, почти натурально. Но Вера она обмануть не могла. Эту женщину ничто не могло смутить.

В дверь постучали — явился мальчишка-посыльный от Тутикана, чтобы передать папку с клеймами. Войдя, мальчишка уставился на Сервилию и не мог оторвать взгляда. До чего красива! Везет гладиаторам, их посещают настоящие богини. Он тоже будет гладиатором, когда вырастет. Одно его смущало: прежде чем стать гладиатором, человеку надо сделаться убийцей. — Очнись, приятель, — Вер похлопал мальчишку по плечу и взял папку.

Быстро пробежал глазами список покупателей.

Опять какой-то жирный богач просил избавить его срочно от подагры. Лучше бы не ставил в своем пожелании слова «срочно», ибо в этом случае обычно бывает только одно средство — нож убийцы или летящая на полной скорости машина. Или во сне ожиревшее сердце перестанет отсчитывать удары. Трое молодых патрициев (возможно, друзья) просили излечить их от сифилиса. Здесь проще — если Вер победит, то утром в дверь к троим счастливцам постучит центурион вигилов в сопровождении медика из Эсквилинской больницы и отправит молодых шалопаев под конвоем для прохождения принудительного лечения. Какая-то дурочка просила богатого муженька. Она его получит — на месяцок-другой. А потом он окажется в карцере за растрату. Это закономерность, когда так приспичило замуж.

Физик Норма Галликан (дочь или племянница прежнего префекта претория) просила «оградить ее жизнь от покушений». Неужели занятия физикой так опасны? Среди заказчиков было одно знаменитое имя Марк Габиний, популярный актер, всадник, просил вернуть его сына под родной кров. Неудачная фраза, слишком расплывчатая и неопределенная. Странно, что Марк Габиний сам записал желание, не прибегая к услугам «формулировщиков». Спору нет, они берут огромные деньги, порой формулировка стоит дороже клейма. Но такой человек, как Марк Габиний, мог бы к ним обратиться. «Формулировщики» придумают круглую фразу, обкатанную, как морская галька, ни одной буквочки, за которую мог бы зацепиться коварный бог Оккатор, расстраивающий людские замыслы.

Было еще несколько просьб о любви. Элий, когда был гладиатором, никогда не брал такие клейма, сколько бы за них не сулили. Элий считал подобные желания покушением на свободу личности. А став сенатором, попытался ввести на любовные желания запрет. Но у него не оказалось сторонников. Хотя вестники непрерывно публиковали возмущенные статьи по поводу принудительной влюбленности, законопроект Элия получил всего восемь голосов. Многим нравилось играть в эту лотерею. Выигранная любовь — .страстная, безумная и кратковременная. Просыпаешься утром — и весь горишь от любовной горячки. А дня через три все проходит без следа. Гладиаторы никогда не берут заказы на «вечную» любовь. И хотя никто не считал, сколько шансов на исполнение такого желания, Вер подозревал, что гораздо меньше, чем один к ста.

Никто лучше гладиатора не знает, как исполняются желания. Настоящие чудеса встречаются редко. Небожители надувают людей чаще, чем сами люди друг друга. Но все равно безумцы швыряются деньгами, чтобы боги поиздевались над ними. Люди не могут не желать. Это их самая большая слабость. Каждому новичку гладиаторы рассказывали анекдот про юношу, который попросил счастья, выиграл и получил на следующий день удар дубиной по голове. С тех пор он обитал в психбольнице, вполне счастливый и не обремененный более желаниями.

Вер всегда считал эту историю правдивой. Гладиатор пересчитал оставшиеся свободные клейма. Их было одиннадцать. Десять свободных, и одно для себя. Потому что последнее, сотое клеймо гладиатор никогда не продает. Это его собственный знак. Его шанс в игре. Однажды великий Марк Руфус продал сотое клеймо и погиб на арене. Споткнулся на ровном месте и упал, напоровшись на собственный меч.

Несколько мгновений Вер разглядывал радужную картонку с номером LXXXIX. Может, сейчас он поступает точно так же и продает собственную жизнь за миллион сестерциев? Вер тряхнул головой. Что за ерунда? Имя чистое. Дело — тоже. Слишком маленький шанс? Ну и чем он рискует? Проиграет? Ерунда… Вер не может проиграть… Ну хорошо, пусть проиграет. Но ведь это не означает смерть. Он тут же вспомнил Элия. Да, такое может приключиться. Вернее, могло. Теперь оружие гладиаторов проверяется повторно перед самым выходом на арену. К Орку в пасть все предчувствия! Миллион предлагают не каждый день.

Гостья заполнила пустые графы клейма. «Сервилия Кар желает, чтобы ее дочь Летиция Кар вновь стала совершенно здорова».

Хорошее желание и хорошо сформулировано. Цели достигает тот, кто знает, чего хочет.

Вер разрезал клеймо и отдал Сервилии ее половину пачки денег уже лежали на столе. Зелено-лиловые купюры с серебристой полоской по краю. Все — по пять тысяч сестерциев. На купюре изображен божественный Марк Аврелий Антонин. Наверно, потому, что мудрые властители встречается так же редко, как и пятитысячная купюра. Вер разорвал одну из пачек. Деньги посыпались на ковер с тихим шелестом.

— Будешь пересчитывать? — Сервилия улыбнулась краешком рта, и эта улыбка очень не понравилась Веру.

— Ты же знаешь — расплата фальшивыми деньгами или другое жульничество автоматически приводят к расторжению договора, — Вер улыбнулся в ответ.

— Я знаю. — Ее голос вновь звучал абсолютно бесстрастно.

И она вышла из номера с видом победителя. Дверь за ней не успела закрыться, как мальчик-служитель внес завернутую в плотную вощеную бумагу посылку.

— Дар от прекрасной домны, — сообщил он, ставя посылку на стол. — Имя неизвестно.

— Открой, — приказал Вер.

Мальчик удивленно посмотрел на него.

— Посылка от женщины…

— Так открой, я же сказал. Наверняка что-нибудь занятное.

Мальчик разрезал ленты и развернул бумагу. Внутри была узорная деревянная шкатулка. Изящный ключик висел на бронзовой ручке. Мальчик отпер шкатулку и поднял крышку. Его негромкое «ах» говорило, что посылка в самом деле оказалась замечательная. Вер глянул через плечо посыльного. На обитом шелком дне лежало золотое яблоко. Вер взял подарок в руки. Яблоко было тяжелым, похоже — целиком из чистого золота. По кругу вилась надпись по-гречески: «достойнейшему».

— Так кто, говоришь, прислал шкатулку? — Вер старался говорить равнодушно.

— Красивая домна, вся в белом. Я поначалу подумал, что весталка. Но потом понял, что ошибся, — захлебываясь, торопливо говорил посыльный. — На голове у нее не было повязки. А глаза необыкновенные — прозрачные, как родниковая вода, и светятся изнутри.

Судя по описанию, это не могла быть Сервилия Кар. И не ее служанка. Женщина с такой внешностью не могла никому служить.

Золотое яблоко. Суд Париса. Вот только кого с кем на этот раз оно должно поссорить?

— Я и не знал, что тебе дарят такие подарки! — воскликнул мальчишка, решив, что уже сделался приятелем знаменитого гладиатора.

Вер отрицательно покачал головой. Яблоко из чистого золота — не просто подарок.

В полночь Вер раскрыл створки ларария. На завтрашнюю игру было продано восемьдесят девять клейм. Самое дешевое ушло за пять тысяч сестерциев — минимальная цена. В сумме набиралось почти три миллиона — вместе со взносом Петиции. Было бы обидно в случае проигрыша возвращать все это, довольствуясь десятипроцентной компенсацией.

Итак, Вер распахнул створки ларария. Раскрылся маленький храм с коринфскими колоннами и ажурным серебряным алтарем. На мозаичном полу была изображена схватка двух гладиаторов. Внутри находились три фигурки — две простенькие черные статуэтки ларов и фигурка из слоновой кости — юноша в золотой тунике и в золотом шлеме, держащий копье не толще спицы, с настоящим стальным наконечником. Гений-покровитель Вера. И его посредник в общении с богами. Юний-гений. Или проще — Гюн. Вер высыпал на алтарь зеленоватые горошины и положил на алтарь пачку корешков от клейм. Бумага вспыхнула сама собою, скрутилась и исчезла. Не осталось даже пепла. Договор заключен. Пряный запах горящих благовоний заполнил ларарий и окутал фигурку гения. Хотя неведомо, кому завтра боги даруют выигрыш. Может быть, противнику Вера… Все считают, что главную роль играют боги. Но Веру казалось порой, что боги повинуются воле людей. А люди только изображают повиновение, чтобы боги на них не обижались. Вер закрыл ларарий.

В ту же ночь в тридцати милях от Рима, недалеко от Пренесты[10], в просторном таблине[11] загородной виллы немолодая женщина с густыми седыми волосами, гладко зачесанными назад, извлекла из узорного кожаного футляра портативную машинку и поставила ее на стол. Настольная лампа заливала крошечную комнату мягким золотистым светом. Женщина поставила рядом с машинкой покрытую красной глазурью чашку с остывшим черным кофе и заправила в машинку лист белой бумаги. У женщины было загорелое морщинистое лицо, тонкий, изломленный хищной горбинкой нос и черные выразительные глаза. Женщина не пользовалась косметикой и не пыталась скрыть свой возраст. Ей было под пятьдесят. Она принадлежала к «поколению вдов», к тем, чьи мужья не вернулись с Третьей Северной войны. Прежде чем приступить к работе, она открыла резную деревянную шкатулку и извлекла белую палочку с золотым мундштуком ~ явившаяся из-за океана порочная привычка быстро завоевывала Великий Рим.

Женщина курила, пила остывший кофе и улыбалась своим мыслям. Она обдумывала будущую страницу библиона. Когда табачная палочка догорела, женщина бросила окурок в пепельницу в виде пьяного сатира с чашей в руке и для пробы напечатала трижды "X" на чистом листе бумаги. Стук пишущей машинки прозвучал как призыв. В тот же момент раздался негромкий шорох, платиной сверкнуло от окна в глубь комнаты, и на подоконник открытого окна прыгнул белый кот с сияющей, как снег Альп, шерсткой, глянул на хозяйку темными загадочными глазами, громко мяукнул, перебрался в плетеное кресло и обернулся молодым человеком в красно-белой тунике и в затканном золотом щегольском плаще. Лицо его выражало ум и хитрость, надменность и снисходительность одновременно. Гость был красив, но вряд ли у кого-нибудь могло явиться желание заглянуть ему в глаза.

— Вот уж не думала, что ты носишь современные пестрые тряпки, — насмешливо воскликнула женщина, пододвигая стул и усаживаясь за машинкой поудобнее.

— Иногда хочется вновь ощутить себя молодым. Это приятно.

— Разве ты был когда-нибудь молодым?

— Очень-очень давно. Две тысячи лет назад. Но я не собираюсь на покой.

— Тебе прочитать, что я написала, или будешь диктовать дальше? — спросила Фабия.

Гость ответил не сразу. Он долго разглядывал лампу и хмурил черные, будто нарисованные брови.

— Одного не понимаю, — сказал он наконец. — Почему ты решила писать библион о Траяне Деции? Раньше тебя не интересовала история.

Фабия едва заметно вздрогнула. «Может он читать мысли или нет?» — подумала она, искоса наблюдая за гостем. А вслух сказала:

— Теперь, на пороге Второго тысячелетия, всех интересует эта тема, — и она поспешно вынула из стола пачку машинописных страниц. — Мы остановились на том моменте, когда Деций призвал к себе Валериана и стал уговаривать его принять титул цензора, хотя в те времена должность цензора была неотделима от императорского титула. Валериан отказывался…

— Еще бы не отказываться! — перебил гость. — Это бесполезное занятие, заранее обреченное на провал, и только добродетельный Деций, мечтавший о возрождении Рима, мог придумать такую чушь. Он хотел, чтобы из списка сенаторов вычеркнули недостойных. Как будто в Риме в тот момент можно было найти хоть одного достойного человека! Ну разве что сам Деций был чего-то достоин. Хотя бы героической смерти… Прочти, что у тебя получилось.

Фабия взяла страницу и стала читать громким, хорошо поставленным голосом:

"Деций протискивался сквозь толпу на узких улочках Никополя. Маленький провинциальный городок, копирующий в своем далеко грандиозные замашки Вечного города. Сотый, а может даже и тысячный, оттиск с оригинала. Город едва не достался в добычу готам и был спасен вовремя подоспевшей Римской армией. Но до подлинной победы было еще слишком далеко — полчища готов уходили назад к Данубию[12] с огромной добычей и тысячами пленников.

Люди, хотя и узнавали императора, не торопились уступать ему дорогу. Центурион, едущий впереди на рыжем жеребце, лениво расталкивал горожан, заставляя их отступать к стенам домов. Завидев Деция, кое-кто из толпы открывал рот. Ленивое: «Да здравствует Деций Август!» — доносилось то справа, то слева. Но отдельные крики никак не могли слиться в сплошной гул приветствия. На грязных, изможденных лицах не было восторга. И гнева тоже не было. Скорее безразличие. Казалось, им все равно — вернутся готы или Деций прогонит их назад, за Данубий. Им неважно, кто правит Римом — Филипп Араб, Деций или кто-то новый. Быть может, одного Гордиана Благочестивого они любили, но Филипп Араб убил юного императора, и римляне приняли нового властителя как неизбежное зло. А потом при случае солдаты убили и Араба. Великий Рим погружался во мрак безумия. Все предчувствовали грядущую катастрофу, не никто не мог этому помешать.

Перед лавкой булочника толпа запрудила улицу. Несколько солдат из городской стражи равнодушно наблюдали за давкой. Какой-то чудак в грязной тунике пристроился у подножия статуи и играл на свирели. Жалостливая мелодия порой перекрывала гул толпы. Никто не бросил странному музыканту ни единого аса.

Император остановил своего вороного жеребца возле музыканта и швырнул золотой. Юноша поймал монету на лету и, —привстав, поклонился. Император двинулся дальше. А песня свирели преследовала их до самых дверей виллы, где остановился Деций. Уличный шум проникал во внутренний дворик, узкий и слишком длинный, вызывающий у человека, привыкшего к совершенству формы, глухое раздражение. Фонтан посреди двора бездействовал, а бассейн был пуст. Деций, стоя на узком, выложенным красноватым камнем бортике, разглядывал плиты на дне.

«Римляне обречены, но я должен их спасти. От готов. От болезней. От внутренних распрей. И от прочих напастей. Но прежде от них самих…» Деций ощущал себя Атлантом, держащим небо, которое вот-вот рухнет. Рухнет не потому, что слишком тяжело для его плеч, а потому, что оно хрупким стеклом треснуло сразу в нескольких местах. Император поднял голову. Прямоугольник неба, висевший над перистилем, напоминал серую драную тряпку. То и дело начинал идти дождь, но тут же переставал. Лужицы мутной воды то появлялись на дне бассейна, то вновь исчезали, просачиваясь меж камнями. Великий Рим — такой же опустевший бассейн. Он еще может хранить воду, но фонтан пересох, и лишь случайные дождевые капли падают на камни, даруя передышку.

Внутренние распри раздирают Рим. Внешние враги с волчьей жадностью впиваются зубами в беззащитное тело богатейшей страны. Страны, потерявшей волю к жизни. Люди не могут спасти Рим. Уже не могут. Это под силу лишь богам".

— Очень похоже на Деция, — перебил гость. — Он любил выражаться цветисто. Что дальше?

— Ничего…— Фабия отложила в сторону машинописные страницы.

— Ты стучишь на машинке с утра до вечера, а написала одну ничего не значащую сценку. А то, что я надиктовал тебе?! Ведь я рассказываю все как было, слово в слово.

— Все остальное мне кажется неубедительным. Я стараюсь. Но ничего не выходит. Почему-то твои слова не похожи на правду. Извини.

— Я один знаю точно, как была спасена Империя. А ты не хочешь меня слушать!

— Признаться честно, меня тянет написать нечто фантастическое, — очень тихо сказала Фабия. — Изобразить успех готов, разграбление Нижней Мезии и Фракии, гибель Деция…

— Остановись! — испуганно выкрикнул гость. — Никогда не шути с подобным. Надеюсь, ты не написала эту нелепицу на бумаге.

— О нет! — покачала головой Фабия. Так спешно, что седая прядь отделилась от ее аккуратной прически и повисла надо лбом, придавая ее лицу печальное и растерянное выражение. — Главное — это мечта Империи. Ты должен рассказать мне об этом. Коли вызвался диктовать. А если нет, я сама управлюсь.

— Мечта Империи, — задумчиво повторил гость. — Что ты вообще знаешь об этом, Фабия?

— Об этом говорят все и постоянно.

— Но тайна при этом не становится понятнее…

Небо было усыпано крупными звездами. На его фоне Небесный дворец казался синим мерцающим облаком. Меркурий сидел на ступенях Небесного дворца и смотрел вниз. Захватывающее зрелище. С такой высоты Рим казался переливающимся огнями драгоценным камнем. Внизу плескалось Внутреннее море, которое во времена наибольшего могущества римляне называли «Наше море». Теперь оно вновь сделалось всего лишь Внутренним морем. На африканском берегу сверкал золотыми огнями Карфаген. Веселилась и сходила с ума Александрия, и Антиохия подпирала вечернее небо стеклянными небоскребами банков. Сотни и сотни огней бесчисленных городов тлели вдоль побережья золотыми точками.

В последнее время Меркурий все реже появлялся в Небесном дворце, все больше затягивала его земная жизнь, все захватывающее и интереснее становились игры людей. Особенно одна, под названием «Рост капитала». Меркурий понимал, что его поведение непростительно для небожителя, но ничего не мог с собой поделать. Игры людей казались ему куда интереснее божественных забав.

Налюбовавшись миром с высоты, бог торговцев и жуликов подошел к золотым дверям, и те бесшумно отворились. Перед Меркурием уходил вдаль, мерцая голубыми огнями, бесконечный атрий. Огромный дворец с земли был невидим, но внутри у него были вполне зримые стены и твердый пол. Меркурий не удержался и топнул по голубым светящимся плитам. В ответ послышался металлический гул небесной тверди.

По бокам бесконечного атрия тянулись сверкающие одинаковые двери. Из одной вышла пышнотелая жгучая брюнетка в легкой тунике из голубого шелка. Увидев Меркурия, остановилась и одарила бога игривым взглядом. На плече брюнетка держала амфору. Меркурий потянул ноздрями воздух. Амброзия! Каждый, кто попадал в Небесный дворец, сразу чувствовал этот ни с чем не сравнимый запах, аромат пищи богов, дарующей бессмертие. Меркурий хотел было последовать за наглой смазливой богинькой, имя которой он позабыл, но решил повременить — в Небесном дворце его ждало одно дело, куда более важное, чем прием божественной пищи.

Бог торговцев, жуликов и путей сообщения отыскал нужную дверь и предусмотрительно постучал.

— Да! — рявкнул изнутри низкий хриплый голос. — Это ты, Купидон?! Я же сказал: убирайся, чтобы я тебя не видел! Ты уже трижды стрелял в меня и каждый раз вместо сердца попадал в яйца. А это гораздо болезненней.

— Нет, это не Купидон, — ответил, смеясь, Меркурий и вошел.

На просторном ложе развалился здоровенный детина в красной тунике. У него были черные волосы и коротенькая борода, мясистый нос и толстые губы, маленькие черные нахальные глазки. Лежащий держал в руке бокал с нектаром, а сидящая в ногах красавица с ниспадающими до земли волосами массировала ему ступни. Одна нога Вулкана была заметно короче другой и искривлена — падать с Олимпа было ой как высоко. Две женские статуи из золота, сделанные так искусно, что казались живыми, стояли подле ложа. Когда небожитель желал выпить, одна из статуй тут же наклонялась и наполняла его кубок нектаром.

— Приветствую тебя, Вулкан! — сказал Меркурий. Божественный собрат не особенно обрадовался визиту.

— У тебя ко мне дело или пришел потрепаться? — спросил он хмуро.

— То, что я узнал, заинтересует тебя как повелителя рудников.

Вулкан презрительно фыркнул.

— Меня ничто не интересует. Кроме того, с кем спит сегодня Венера. Ты случайно этого не знаешь?

Венера! Рогоносца волнует лишь его блудливая женушка. Наверняка сегодня мастерил сто первую ловушку, чтобы поймать очередного любовника в кровати богини любви. И что они только находят в этой красотке? Почему Марс бегает с перекошенным лицом по бесконечным переходам Небесного дворца и неустанно повторяет: «Венера! Венера!» Банковские операции куда интереснее самых головокружительных любовных интриг. Меркурий тоже побывал в объятиях Венеры, но в обращении с женщинами он практичен и предпочитал являться к ним в образе козла.