«А что, если сейчас явится Элий? Вот была бы потеха», — Марция улыбнулась.

Александр пыхтел от старанья. Ну что же он так долго, неумеха… Скорее! Скорее!

И тут внизу хлопнула дверь и по ступеням загрохотали тяжелые сандалии. Как минимум двое бежали наверх.

Дыхание мальчишки сделалось частым, прерывистым…

Дверь распахнулась, и в спальню ворвались двое вигилов. Цезарь пронзительно и тонко вскрикнул, вскочил и рванулся в угол. Любовный акт завершился во время этого бегства — и на простынях, и на полу остались следы преступления. Вигилы, не узнавая Цезаря, тут же скрутили юношу и заломили руки. Пока один надевал на Цезаря наручники, второй склонился над Марцией.

— Сейчас я освобожу тебя, домна, — пообещал он и перерезал веревки.

— Не трогай кинжал… — приказала Марция. — Он мне угрожал, пока связывал…

Элий сбежал от своего спасителя на рассвете. Не потому, что он имел что-нибудь против этого парня, решившего честно выполнить данное ему поручение, а потому, что Элий не хотел подвергать чужую жизнь опасности. И так он позволил себе провести ночь под крышей маленького дома, где укрыл его вигил. Правда, на ночь он принял сильное снотворное, и приятель Гэл вряд ли мог его разыскать. Элий поужинал и выспался. Утром он чувствовал себя уже не таким разбитым и решил, что может отправляться в путь.

Он вылез через окно и направился прямиком через огороды и цветники, аккуратно ступая по меже, чтобы не топтать грядки. Он старался не думать о преследователях — сочинял новую речь, которую произнесет в курии. Элий не знал, производят ли его речи впечатление на слушателей. Но одного человека, который менялся под воздействием сказанного, он знал. Это был он сам, сенатор Элий.

Через полчаса, когда солнце только-только поднялось, сенатор вышел на автомагистраль. Под косыми утренними лучами политая водой дорога парила, предвкушая томительный полуденный зной наступающего дня. Элий зашагал по мощенной камнем тропинке вдоль дороги. Одет он был как крестьянин: линялая синяя туника и грубые сандалии. Старая шляпа прикрывала голову. Римляне обычно ходят с непокрытой головой. Удел философов — носить шляпу в знак своей многотрудной умственной деятельности. И еще — это удел крестьян, работающих под палящим солнцем. Сейчас Элий в самом деле походил на философа — толстая суковатая палка, на которую он опирался, бредя вдоль дороги, хромота и шляпа — все как нельзя лучше подходило для этой роли. За последние дни он сильно похудел, небритые щеки запали, а из-за лихорадки, вызванной ранами, в глазах появился сумасшедший блеск. Мимо проносились авто, обдавая его бензиновым угаром, то и дело на мостовую со звоном сыпались монетки — римляне щедры к философам, хотя зачастую ничего не понимают в проповедях многочисленных школ. Поначалу Элий игнорировал подаяние. Но потом вспомнил, что у него нет денег, и стал подбирать милостыню. Он находил свое положение забавным. Когда он остановился возле фонтана напиться и какой-то толстяк, отдыхавший в тени фигового дерева, поинтересовался, к какой школе принадлежит странствующий философ, Элий отвечал без колебаний, что к школе стоиков.

— Нет, это не по мне, — отвечал толстяк, ухмыляясь. — Я предпочитаю Эпикура. Съел, выпил, бабенку трахнул, все при мне. Страданий надо избегать, а не сносить их, как учат твои выжившие из ума старцы. Ну что ответишь?

Элий улыбнулся:

— «Пойми же наконец, что в себе самом ты имеешь более совершенное и божественное, нежели то, что вызывает страсть, или вообще, что влечет тебя»[45].

Толстяк несколько минут сидел насупив брови, пытаясь уяснить смысл сказанного. Потом неожиданно предложил:

— Может, тебя подвести?

Но Элий отрицательно покачал головой и двинулся дальше.

Элий рассчитывал пешком добраться до Рима. Задача эта лишь на первый взгляд казалась невыполнимой. Бредущий по обочине путник менее заметен и менее уязвим. Прежний Элий не мог пуститься в дорогу как простой бродяга. Нынешний шел и не уставал. Он изменился, стал другим, внешне и внутренне тоже. Связь между ним и его гением нарушилась еще больше. Гений не поспевал за человеком. Он искал сенатора в тоге с пурпурной каймой и не обращал внимания на бродягу в старой шляпе. Нищий и бродяга мог победить. Сенатор — только проиграть. Элий не пытался останавливать проезжающие мимо машины. Скорость авто давала лишь иллюзию выигрыша, к тому же Элий мог подвергнуть добряка смертельной опасности.

Только сейчас, бредя вдоль дороги, он заметил, что на ветровых стеклах грузовиков появились вновь, как в пору его детства, портреты Калигулы. Он никогда не мог понять, чем сумасшедший тиран привлекает людские сердца. Но, видимо, всегда находятся люди, кого фраза: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись», приводит в восторг. Элий почему-то не замечал этих портретов, разъезжая в пурпурном авто сенатора.

Шагая по тропинке, беглец непременно касался рукой каждого милевого столба, каждой гермы, каждой гробницы и читал имена усопших, если надписи можно было разобрать. И вдруг почувствовал, что он счастлив. Счастлив, потому что существует бирюзовое небо, шатры пиний, зеленая трава, мраморные гробницы, счастлив, потому что существует Рим. Он ощутил это куда явственнее даже, чем в тот день, когда надел впервые сенаторскую тогу и занял место на мраморной скамье в курии. Элий остановился возле старинной гробницы и несколько минут поглаживал ладонью изъеденный дождями мрамор, стараясь запомнить это ощущение счастья. Он знал, что пережить подобное заново придется не скоро.

У Элия был пистолет с полным магазином — он выторговал его у хозяина домика, где останавливался этой ночью, в обмен на золотое кольцо с печатью. Предварительно Элий сломал печать, чтобы никто не мог ею воспользоваться. Так более тысячи лет назад поступил Гай Петроний, ускользая в царство теней из лап Нерона. Ломая печать, Элий не мог не вспомнить Арбитра Изящества. В этом повторе было нечто комичное. Знаменитый автор «Сатирикона» смог бы по достоинству оценить положение, в котором очутился сенатор. Один из знатнейших людей Империи, родственник Августа, удирал пешком от неизвестных убийц.

Всякий раз, едва машина тормозила, Элий прятался за гробницу и вытаскивал пистолет. Обычно водитель, потеряв из виду одиноко бредущего путника, которого собирался подбросить до ближайшего городка, ехал дальше, не утруждая себя дальнейшими поисками.

«Милосердие римлян так же коротко, как и их волосы», — улыбнулся про себя Элий.

И тут же упрекнул себя в том, что он несправедлив: машины тормозили часто.

Машина очередного доброжелателя проехала мимо, Элий выбрался из своего убежища и заковылял дальше. Сзади вновь послышался рев мотора. Шикарное молочно-белое авто мчалось на предельной скорости. За тонированными стеклами нельзя было различить сидящих. Машина и не собиралась тормозить. Элий двинулся было дальше, но инстинктивно почувствовал неладное и обернулся. Авто летело прямо на него, не сбавляя скорости.

Это они! Его вновь догнали!

Все, что оставалось Элию — это подпрыгнуть в воздух, чтобы избежать лобового удара. Благодаря обтекаемой форме дорогого авто и своему инстинктивному умению группироваться Элий перекатился по капоту, оставив от удара спиной на ветровом стекле сетку бледно-фиолетовых трещин, вылетел на крышу и оттуда скатился на землю. Машина не остановилась, а, взвизгнув тормозами на повороте, рванулась дальше. От сильнейшего удара сердце Элия остановилось. Гэл на расстоянии почувствовал это и радостно засмеялся. Гений Элия освободился наконец от своего несговорчивого подопечного.

Фабия вошла в свой таблин и поразилась неожиданной темноте. Кто-то задернул плотные шторы, и оттого в кабинете царил полумрак. Медленно проступали знакомые очертания предметов. Вот белая чашка с недопитым кофе на столе. И машинка. Заправленный в нее чистый белый лист изогнулся в ожидании. Но еще не напечатано ни одной буквы. А стоит ли вообще начинать? Вся эта затея с библионом — глупая игра. Фабию не интересует судьба Траяна Деция. Какое ей дело, что он спас Рим и основал династию? Куда интереснее писать истории из жизни современных обитателей Рима! Она отчетливо представила героиню еще не написанной книги — красивая женщина стоит у окна и смотрит на залитый солнцем сад. Кофе остывает в кружке, а в пишущую машинку заправлен чистый лист.

— Так ты вернулась, домна! — Голос из полумрака, несмотря на ярость, казался нечеловеческим.

Удар в лицо был не сильным, но болезненным. Фабия отшатнулась и, потеряв равновесие, ударилась спиной о стену. Она зажмурилась и попыталась прикрыть лицо руками. Нападавший схватил ее за ворот платья и вновь ударил в лицо, в этот раз сильнее. Он бил не кулаком, а каким-то предметом. Удар рассек губу, и Фабия ощутила, как теплая капля крови потекла по подбородку. От гостя исходил странный запах. От возбужденного человека должно пахнуть потом. От этого пахло как от лампы, горевшей всю ночь. От него пахло огнем…

— Гений…— Она открыла глаза.

Перед ней был ее таинственный соавтор — черноволосый красавец с правильными чертами лица и надменно изогнутым ртом. Теперь Фабия поняла, чем он ее ударил. Это была книга. «Римская история» в твердом переплете. Этот переплет и разбил губу.

Фабии вдруг сделалось смешно.

— Я плохо пишу, да? За это меня ударил? И правильно… За это следует бить, жестоко бить…

— Пишешь? При чем здесь идиотские сочинения? Где книга, в которой начертано пророчество?

Так вот он о чем! Неужто знает? Впрочем, глупо себя обманывать. Конечно, знает. Так же, как и те, другие…

— Она спрятана. Гений не может до нее теперь коснуться.

— А человек может? — Фабия кивнула. — Покажи мне книгу.

Фабия отперла сейф и вытащила свинцовый ящик.

— Я не могу открыть шкатулку при тебе, если ты хочешь остаться в живых…

Гений знал, что она говорит правду.

— Что там написано?

— «На самом деле Деций утонул в болоте…» — отвечала Фабия бесцветным голосом.

— Кто написал это. — Его голос шипел от злости. — Кто посмел?..

Фабия почувствовала, как комок подкатывает к горлу и мешает говорить.

«Летти, девочка моя… Неужто они доберутся до тебя?» — она точно не знала, кого имела под словом «они». Страх парализовал ее.

— Я спрашиваю, кто написал эти идиотские слова? — вновь прошипел гость.

Фабия задыхалась, силясь выдавить хоть слово, и не могла. Наконец голос на мгновение к ней вернулся, и она просипела:

— Я, я написала!

— Глупая старуха! Разве я не говорил, чтобы ты не сочиняла подобный вздор?!

— Говорил, — поспешно кивнула Фабия, будто надеялась своим признанием выторговать для Летти спасение. — Но я написала фразу до нашего разговора…

— Тогда сотри ее. Немедленно! — и гений повелительно ткнул пальцем в свинцовую шкатулку.

Фабия отрицательно покачала головой. Сколько раз она уже пыталась это сделать! Но надпись не исчезала.

Гений бессильно уронил руку.

— Ты солгала. Это не ты. Кто-то, обладающий даром провидца, сделал это. Но кто?!

Фабия молчала. Она оперлась рукой на шкатулку не потому, что пыталась оберечь ее, а потому, что ноги ее не держали.

— Убьешь меня? — спросила она тихо. Гость засмеялся. Его смех походил на бессмысленное хихиканье пьяного, потом перешел в плач. Гость повалился в кресло, где прежде сиживал так вальяжно, и всхлипнул:

— Глупая старуха, ты хоть понимаешь, что произошло? Одно слово погубило Империю.

— Ты преувеличиваешь… — она подошла и положила руку гению на плечо. Ей было невыносимо жаль его. Почти как Летти. — На самом деле это не так страшно, так ведь? — Фабия уговаривала его, а сама не верила.

— Я — гений Империи, и уж, поверь, я знаю, что страшно, а что нет!

— Так, значит, все так и было на самом деле? — прошептала Фабия.

Гость поднял голову и глянул ей в глаза.

— Нет, так должно было быть… Так, как нацарапано на полях книги. В битве при Абритте Деций должен был пойти в атаку, прорвать два ряда готов, ринуться на третью шеренгу и увязнуть в болоте. Но в последний момент боги решили спасти Рим. И они даровали ему мечту. Боги слишком любили Рим и не могли его потерять. Мечта и кровь гладиатора спасли Рим. Гладиатор выиграл бой, и перед битвой к Децию прибежал легионер, удравший из плена готов. Он провел три римские когорты через болота по тайным тропам в тыл варварам. Это было начало. Первый шаг. Клеймо гладиатора изменило узор на полотне Парок.

Он замолчал. Фабия тоже молчала. Вот почему, сколько ни старалась, она так и не смогла написать библион о Траяне Деции. Потому что победа при Абритте — одна воля богов. То, что нельзя облечь в слова, что не имеет плоти.

Когда гений вновь заговорил, в его голосе не было гнева, но лишь усталость.

— А теперь какая-то нелепая надпись в книге может все уничтожить. Прекрасное здание, простоявшее две тысячи лет, рухнет.

Его усталый тон сделали гораздо больше, чем крик и безумный гнев.

— Надпись сделала моя внучка Летиция, — неожиданно для себя призналась Фабия.

— Так пусть она немедленно сотрет ее! — Гении тут же воспрянул силами.

— Невозможно. Я не знаю, где она. В день, когда она написала роковую фразу, девочку сбила машина. Петицию срочно доставили в Рим, в Эсквилинскую больницу, но и там ей не смогли помочь. Тогда ее мать обратилась к гладиатору и купила клеймо. И гладиатор выиграл…

— Подожди! — гений вскочил. — О чем ты говоришь?! Девчонку пытались убить после того, как она написала эту фразу?

— В день аварии я нашла книгу раскрытой на странице с графитовой надписью. Я пыталась стереть фразу, но не смогла.

Гений заметался по комнате. Платиновое сияние, до этого едва заметное, вспыхнуло неожиданно ярко. Фабия невольно отстранилась. Показалось, что сейчас комнату охватит пламя. Но опасалась она напрасно: сияние гения — холодный огонь, не способный никого зажечь.

— Почему не рассказала все раньше? — спросил наконец гений.

— Я боялась за девочку. И я… я… пыталась сказать тебе об этом. Я специально принялась за библион о Траяне Деции, чтобы ты явился. Надеялась, что все поймешь сам.

— Что я мог понять, скажи на милость?! Ты могла молоть любую чепуху. В твоих словах не было опасности. Каждый год с десяток сочинителей изображают падение Рима, а он по-прежнему невредим. А сколько фильмов поставлено о гибели Империи! А тут какая-то девчонка написала одну-единственную фразу. И началось. У этой девчонки пророческий дар. Кто она? Откуда? Кто ее. отец?

— Про отца я ничего не знаю. Какой-то мерзавец изнасиловал мою дочь на берегу ручья и удрал. Мы не стали обращаться к вигилам, не желая огласки. Когда Сервилия поняла, что беременна, решила оставить ребенка. Потом она вышла замуж, и ее муж удочерил девочку. Теперь моя дочь носит имя Сервилии Кар. Ты должен был слышать это имя.

Гений нахмурился.

— Не обращал внимания, — сказал он сухо. — А ручей… Что это за ручей? Ну… где все произошло? Не тот ли, что вьется вокруг холма?

— Ну да, тот самый… Но откуда…— Фабия не договорила.

— Так это была она! — прошептал гений. — Я принял ее за Нимфу ручья. Между нами, гениями, и младшими божествами такое часто случается. А Сервилия была так похожа на Нимфу, просто копия… О Боги, что ж я наделал… Мое знание передалось девчонке и…

Он не договорил — Фабия ударила его по лицу.

— Ах, дрянь! Что ты сделал с моей дочерью! . Гений даже не пытался заслониться от нового удара. Прежде Фабия была уверена, что убьет насильника, если узнает, кто он. И вот — узнала. Он сам явился к ней в дом, сидел, развалясь, в кресле, вел милые беседы. И диктовал — о, боги! — диктовал ее собственную книгу!

Фабия опустила руку. Гнева не было. Из глаз хлынули слезы.

А гений… оправдывался. Путано, торопливо, униженно. Как оправдывался бы на его месте уличенный смертный. Ведь Сервилия была как две капли воды похожа на богиню ручья и купалась в ручье нагая. Нимфы всегда убегают, изображая целомудрие. Это их ритуал. Но если Нимфа не хочет любви, она просто превратится в ручеек. Эта Нимфа не пожелала меняться и сохранила женский облик. И совсем не сопротивлялась. А потом, после объятий там, на берегу, она поцеловала гения на прощание.

— Хочешь сказать, что она лгала на счет изнасилования?

— Ну, в общем-то… да… — он запнулся. — Я был… хм… настойчив. Но, клянусь, я не был груб. Слово гения. Я говорил ей: «Не надо убегать, моя Нимфа, от меня никуда не денешься». Ведь я — гений Империи, воплощение власти. Разве мне может кто-то противиться? Но я бы никогда не стал преследовать смертную. Откуда мне было знать, что Сервилия так похожа на Нимфу… — он замолчал.

Фабия чувствовала себя старой и глупой. Сервилия столько лет врала ей, твердя об изнасиловании. На самом деле она переспала с первым встречным. Может быть, она даже знала, что ее любовник — гений, и ей это льстило. Развратная тварь! Она так ловко строила из себя невинную жертву!

— Кто знал, что Легация — твоя дочь? Если я и сам. не знал…

— Ты-то здесь при чем? — огрызнулась Фабия. Гений Империи задумался.

— Да… они могли знать… гений Сервилии и гений самой Легации. И рассказать другим.

— Ну так сделай что-нибудь, дорогой зятек! — выкрикнула Фабия в ярости. — Иначе твои собратья убьют мою девочку!

Гений шагнул к окну. Платиновое сияние сделалось ярче. Но прежде чем улететь, он обернулся и проговорил:

— Если девочка умрет прежде, чем сотрет свою надпись, наш мир рухнет. И никто не сможет его спасти. Даже боги. — Он еще немного помедлил, прежде чем взмыть в небо, — И последний совет: найми охранников, минимум человек пять. Заплати щедро. Чтобы их никто не мог перекупить.

«Какой практичный гений», — подумала Фабия. Да и трудно было ожидать другого от гения Империи — государства солдат, торговцев и адвокатов.

Его смерть продолжалась две минуты. Покинув распростертое тело на дороге, Элий рванулся вверх, в синее небо, где легкое кружево облаков все время меняло свой узор. Он мчался вверх и вверх, будто боялся куда-то не успеть. Когда же наконец остановился и глянул вниз, то вместо обычного летнего пейзажа, виноградников, садов и дубовых рощ увидел контуры полуострова, омываемого синими водами морей. Светло-зеленые поля и темно-изумрудные рощи казались отсюда лишь квадратиками, подернутыми синей дымкой. Он удивился тому, что может дышать на подобной высоте, а потом вспомнил, что дыхание ему больше ни к чему и он умер. Вернее, тело его умерло, а сам он пребывает здесь.

— Элий! — окликнул его кто-то.

Существо, окруженное платиновым сиянием, спешило к нему. От существа вместе с сиянием исходила тревога — Элий чувствовал ее так же отчетливо, как его тело прежде ощущало жар солнечных лучей в полдень. Еще один гений, но прежде Элий никогда его не видел. Неведомый летун не принадлежал ни одному из гладиаторов. Дух Элия хотел умчаться быстрее ветра — ибо сейчас он мог мчаться быстрее ветра, — но крик гения заставил его остановиться. В оклике не было угрозы или ненависти, но лишь просьба. И даже мольба. Странно только, что гений обращался таким тоном к человеку. Вернее, к его душе.

— Я — гений Империи, — сообщил платиновый летун, приближаясь.

— А я думал, ты выглядишь более величественно, — усмехнулся дух Элия.

Даже после смерти он не разучился шутить. Но гений не оценил его остроту.

— Ты должен найти Легацию Кар. И как можно скорее. Если наемные убийцы найдут ее раньше, все будет кончено.

Элий глянул вниз, на сине-зеленые очертания полуострова. Просьба гения показалась ему более чем странной.

— Разве ты не можешь отыскать любого человека, где бы он ни находился?

— Могу, — отвечал гений Империи. — Но не ее. Она исчезла.

— Быть может, она умерла? Поищи девочку в Элизии.

Он советовал гению Империи, как поступить. Душа Элия находила это занятным, но вполне допустимым. И гений Империи не обижался на подобную дерзость.

— Среди манов[46] ее души нет. Она жива. И где-то затаилась, опасаясь за свою жизнь. Найди ее как можно скорее и спаси.

Гений был взволнован, почти в панике. Ну разве можно так терять самообладание? Тем более — гению Империи. Духу Элия сделалось смешно.

— Не смейся! — обиделся гений. — Здесь нет ничего смешного.

— Я пробовал отыскать Петицию, но нашел лишь ее детскую буллу.

— Очень хорошо, что булла у тебя. А теперь найди девчонку! Она должна стереть проклятую фразу в книге! Запомни! Стереть надпись! Или Рим перестанет существовать! Одна фраза убьет Империю… Скорее… — кричал гений. — Скорее!

И гений изо всей силы толкнул его в спину (если удуши может быть спина или грудь). Земля понеслась навстречу все быстрее и быстрее, будто ускорение свободного падения возросло втрое. Элия сплющивало неодолимой, силой, и давление это было непереносимо, как выбор между служением злу и смертью…

Кто-то давил ему на грудную клетку так, будто хотел сломать ребра. И сердце нехотя, как заржавевший механизм, сделало первый удар, а губы судорожно втянули воздух. Элий открыл глаза. Рядом на коленях стоял человек и, положив руки ему на грудь, налегал ладонями на ребра. Его спаситель одет был почти так же, как Элий — в синюю тунику. Он даже приколол на плечо значок Пятой центурии фермеров Кампании, но, несмотря на эту комедию, Элий сразу узнал его узнал. Да и как не узнать — именно он вез Элия в машине «скорой», прижимая к лицу раненого кислородную маску. Сирена над их головами визжала истошно, как ягненок под ножом на алтаре, а впереди неслась, разбрызгивая синие огни, машина сопровождения, расчищая «скорой» дорогу от Колизея к Эск-вилинской больнице.

Это был последний бой гладиатора Элия и первое дежурство в Колизее Кассия Лентула.

— Привет, Кассий, — Элий попытался приподняться, но служитель Эскулапа настойчиво придавил его плечи к мостовой. — Ты, как всегда, оказался в нужном месте и в нужный час.

— Сейчас я отвезу тебя в ближайшую больницу, — пообещал медик. — Сколько пальцев ты видишь? — Кассий показал ему два пальца.

— Как минимум восемь. Послушай, оставь дурацкие фокусы. За мной гонятся и хотят убить… — Элий повернул голову. Автомагистраль была пуста. Над раскаленным покрытием дрожало марево горячего воздуха. И Элий подумал, что его жизнь точно так же неустойчива и искажена. — Меня оставили на время в покое, решив, что я мертв. Но душа вернулась в тело, и они не замедлят возобновить погоню.

— О ком ты говоришь? — Кажется, медик поверил ему и встревожился.

— Всю компанию я не знаю по именам, но один известен точно. Это мой собственный гений.

Слова Элия произвели неожиданный эффект. Кассий подхватил Элия под руки и поволок к машине.

— Послушай, они вычислят тебя…

— Молчи, — грубо оборвал его Кассий. Полугрузовичок Кассия рванулся с места, как колесница на состязаниях в Большом Цирке. Интересно, кто сегодня выиграет — «зеленые» или «белые»?[47]

— Ты не знаешь, насколько они сильны, — настаивал Элий.

— Молчи, — повторил Кассий.

— Я бы попросил, чтобы ты был со мной более вежлив, — заметил Элий. — Уж коли хочешь быть моим медиком и сломать вместе со мной шею.

Они свернули с широкой автомагистрали на более узкую и более старую дорогу, обсаженную высоченными кипарисами. Полосы яркого солнечного света сменялись пятнами густой лиловой тени. Свет то вспыхивал, то гас, будто надежда сменялась отчаянием и тут же возрождалась вновь. Элий не замечал, что его собственная аура так же вспыхивает и гаснет. Элию стало казаться, что Кассий сможет его спасти.

После пира у Сервилии Кар Вер проспал почти весь день. Уже вечером он спустился в атрий и поинтересовался, не оставлял ли кто-нибудь на его имя записки с подписью «Нереида». Служитель тут же подал Веру записку. Макрин желал его видеть на Авентинском холме у подножия статуи Либерты.

Около статуи Либерты всегда толпилось человек двадцать-тридцать из молодежи. Даже в самый поздний или в самый ранний час здесь можно было встретить длинноволосых бородатых молодых людей и девушек в облегающих брючках и красно-желтых коротеньких туниках. На груди у некоторых были приколоты бронзовые значки активистов Авентинской партии. Здесь про— ^| давались крошечные книжонки по два асса за штуку, дешевое пиво из Нижней Германии, фотографии статуи Либерты, соленые орешки, засахаренные финики и флейты по пять сестерциев за штуку. Здесь никогда не унывали — пели всю ночь напролет и шутили. Там и здесь звучали испанские кифары. Молодой человек со значком Авентинской партии тащил каждого встречного к мраморному алтарю, установленном на том самом месте, где Гай Гракх, убегая с Авентина, подвернул ногу. Авентинец схватил за руку и Вера, тоже повел его к алтарю, на котором лежали живые цветы.

— Бедный Гай Гракх! — вздохнул Юний Вер.

— Бедный Гракх! — поддакнул авентинец.

— Ну и как его нога? Уже зажила? — участливо спросил Вер.

Авентинец вылупил глаза и ничего не мог вымолвить в ответ.

Но, несмотря на мрачную историю, на Авентине всегда царило веселье. Жрец Либерты каждый день стирал губкой сделанные на постаменте Свободы надписи, но назавтра они появлялись вновь. Говорили, что Либерте нравятся эти рисунки — здесь же у торговки за пару ассов всегда можно было купить цветные мелки. Вечером каменный постамент Либерты пестрел карикатурами на Руфина, сенаторов, консулов и префектов. Здесь была представлена вся портретная галерея римской элиты. Вер нашел свое собственное изображение с бычьей шеей, рельефными мускулами и крошечной головой. Коричневый цвет рисунка придавал гладиатору сходство с минотавром.

«Для нашего героя нет ничего невозможного. Он может исполнить самое глупое желание», — гласила надпись.

Чуть ниже помещалось изображение Элия — сенатор приподнимал край тоги, проверяя, на месте ли его ступни. Разумеется, сандалии были пусты.

«Ну вот, опять после выступления в сенате мне оторвали ноги!» — сокрушенно восклицал нарисованный Элий.

— На консульских выборах надо голосовать за Элия, — убежденно говорила девица с растрепанными волосами цвета морской волны. — Он молод, надо же когда-нибудь дать слово молодым… Гай Гракх был еще моложе, когда стал народным трибуном.

— Это потому, что Гракх не учился в академиях, а воевал.

— Элий не наш. Сколько раз ему предлагали примкнуть к Авентинской партии, но он всякий раз отказывался. Брезгует, аристократ…

— А я бы проголосовал за Бенита. Кто-нибудь читал его манифест в «Первооткрывателях»? Нет? Ну вы даете! Отличная вещь. Читайте! Так и надо действовать! Всех— врагов Рима — к ногтю!

Вер обернулся, желая посмотреть на говорившего, и тут кто-то тронул его за плечо.

— Не оборачивайся, — прошептал сиплый голос. — Иначе я уйду.

Голос несомненно принадлежал Макрину.

— Видишь, вон там таверна «Под крылом Либерты»? Займи столик в углу. Хозяин оставил его для нас. Я приду позже.

В следующее мгновение Вер почувствовал, что его собеседник исчез. Оглянувшись, он в самом деле не увидел Макрина. Несколько человек столпились вокруг старого жреца, на груди которого висел ящичек с надписью «Фонд Либерты». Лицо старика уродовал длинный багровый шрам. Может быть, это тот самый жрец, с которым Элий ездил в Аравию?

В таверне было накурено, пахло пивом, потом, дешевым вином. За столиками горячо обсуждали вечерний выпуск «Авентинского вестника», но Вер не стал прислушиваться к разговору. Он заказал кружку германского пива, на закуску подали сочные колбаски. Вер успел проглотить две штуки, когда к его столику подошел незнакомец. Человек в линялой тунике и толстом сером плаще выглядел истинным авентинцем — то есть нищим, бунтарем и изгоем одновременно.

— Ты — Юний Вер? — спросил авентинец.

Бывший гладиатор кивнул. Тогда незнакомец протянул ему запечатанный конверт и поспешно вышел из таверны.

Вер напрасно искал глазами Макрина. Тот не появлялся. Тогда Вер распечатал письмо.

"Макрин Юнию Веру, привет.

Ты воображаешь наверняка, что я буду умолять о снисхождении. Ошибаешься. Я ничего не прошу, а всего лишь хочу объясниться. Ты — гладиатор, и мы занимались с тобой одним и тем же делом. Но ты примитивен и не сумел понять, какое благотворное влияние на жизнь Империи оказывали поединки в подвале. Гладиаторы должны сражаться и умирать. Лишь когда льется кровь, желания исполняются безоговорочно. Арена без крови — не арена. Исполнение желаний без жертвы — всего лишь глупая потеха. Кровь нужна в любом деле. Вспомни, как Элий истекал кровью на арене. Как люди орали от ужаса и возбуждения! Или вспомни смерть Варрона. Смерть… Время останавливается. Все замирает. Каждый из многотысячной толпы в амфитеатре ощущает во рту солоноватый, ни с чем не сравнимый вкус крови. Когда я начинаю писать новый библион, я ощущаю во рту тот же вкус. Воистину божественные мгновения!"

Вер скомкал письмо. Он боялся, что невольно позаимствует чувства Макрина. Его восторг и его жажду крови. А этого делать ни в коем случае нельзя.

Вер заказал бокал вина и осушил залпом. Лишь тогда расправил скомканную бумагу и принялся читать дальше:

"Так что истинные бои проходили в моем подвале, а не на арене Колизея. И если ты хочешь что-то исполнить, то должен проливать кровь. Всегда и всюду проливать кровь, свою или чужую — не важно. Лучше чужую. Просто потому, что ее больше. Иного выхода из ловушки, в которую попадает каждый человек, приходя в этот мир, нет. Все мы живем в огромной человеколовке. Каждый сидит в ней, как еще не рожденный в своем пузыре, скрюченный, с закрытым ртом и зажмуренными глазами. Выйти из нее можно, лишь убивая, убивая и убивая. Возьми меч и выйди на арену! Я уже вышел. У каждого своя арена, свой меч и свой противник. И я сделал для Рима и его величия гораздо больше, чем ты, надутый и глупый гладиатор. И твоего снисхождения мне не надобно.

Будь здоров".

«Где Элий? — подумал Вер с тоскою, вновь комкая бумагу. — —Я так давно с ним не говорил! Он не рассказал мне, что такое доброта\»

Но может ли Элий объяснить Веру, откуда в нашем уродливом мире берутся такие уроды, как Макрин?