— Это он от хулигайства с лица так сбледнул. Хулиганы, они либо краснорожие, вроде меня, либо вот такие белые, как покойники. Ничего, сейчас здоровье нашему хулигану поправим! — Дядя Гриша тут же достал литровую бутыль с прозрачной жидкостью.
      Подле хозяина на столе раскорячился пузатый начищенный самовар. Роману показалось, что он провалился куда-то на сотню лет назад. Вон бронзовый ковшик на столе. На полке — лампа керосиновая. Колдун уселся напротив дядя Гриши, провел ладонью по столу. Хорошее дерево — землю помнит. И живет еще. Роман и сам бы пожил здесь. Ласково в доме. Сидишь за столом, а по спине будто невидимая ладошка гладит. Наверняка домовой хороший поселился, за домом приглядывает. И дом кажется старинным, обжитым.
      — Как Машенька? — поинтересовался Роман, хотя не был уверен, что надо спрашивать.
      Дядя Гриша нахмурился:
      — Баз ей какую-то гадость вколол. Спит теперь и во сне стонет. Э-эх, не узнать ее прям… Вид у нашей красавицы, как у шлюхи.
      — Гриша! — с упреком воскликнула хозяйка.
      — Что Гриша-то? Гриша со всем этим дерьмом разберется еще!
      Танюша всхлипнула, но без слез.
      — Я воду заговорю, — пообещал Роман. — По ложке давать будете, за три дня синяки сойдут, краше прежнего девчонка станет. Остальные спят?
      — А кто это — остальные? — Баз, Стен?
      — Уехали они. — В самом деле — тишь была в доме, ни одно ожерелье не отзывалось.
      Роман вскочил, кинулся к двери.
      — Ты куда? — подивился хозяин. — До шоссе — больше километра. Времени — двенадцать часов. Сейчас темно — ни зги не видать. Осень. И убивства по ночам случаются. Возьмут и просто так кого-нибудь прирежут из озорства. Ладно, шучу. Спят они в соседней комнате. Потому как никакие были. Щец мясных со сметаной похлебали, да я им чуток налил всем. Даже мальцу. Вот они теперь и дрыхнут.
      Роман рассмеялся и вернулся к столу. Надо ж было сразу сообразить, что хулиганит хозяин, тоску избывает. А с ожерельями связь прервалась из-за самогона. Забористый, видать, у дяди Гриши самогон.
      А хозяин уже наполнил гостю стакан до краев.
      — Ну, за знакомство.
      — Я пить не буду, — сказал Роман.
      — Это почему же? — удивился хозяин.
      — Я колдун. Мне нельзя. Хозяин расхохотался:
      — Вот удивил! У нас тут в Суетеловске тож один колдун живет. Известный — к нему из Питера, из Москвы и даже из-за бугра приезжают. Хлещет только так. Мы с ним завсегда на рыбалку четыре литра берем, не меньше. Так что пей. Самогоновка — для колдунов первое дело. А ты, парень, хорошо сегодня хулиганил, такое дело отметить надо.
      Уж неведомо как Роман на этот нехитрый уговор поддался. Верно, долгий этот день его доконал. Сильно его перетряхнуло: бегство из мнимого Беловодья, собственные похороны, Надина смерть, а вечером штурм притона в Суетеловске.
      Колдун взял стакан и опрокинул залпом.
      — Я выпить любого уговорю. Не было такого, чтоб от моего самогона кто-нибудь отказался. — Хозяин уже протягивал гостю клюквенную запивку.
      И вдруг заметил: лицо Романа перекосило так, что прежних черт не узнать, все сместилось: нос сморщился, рот оскалился, щеки раздулись. И колдун выдохнул. Черными хлопьями запорошило угол — занавески, стены, шкафчик с посудой. Один комок попал хозяину на руку. Тот закричал — пепел был горячий, обжигал. Роман закашлялся — изо рта шел пар.
      — А ты, парень, хулиган еще круче меня, — изумился дядя Гриша.
      Колдун промычал:
      — Где колодец?
      — Справа, справа от крыльца! — закричала Татьяна.
      — Милый, только в колодец не блюй! — крикнул дядя Гриша вдогонку. — Уж так сильно хулиганить не надо!
      Роман ринулся на двор, и здесь его вырвало. Шатаясь, побрел к колодцу. Колодец был старый, куда старше дома — сруб уходил глубоко, до самой водоносной жилы. Роман загрохотал цепью, спуская ведро. Слышал, как оно стукается о стенки колодца. Вода была чистая, вкусная и такая холодная, что стыли зубы. Хорошая вода. После первого глотка полегчало, жжение в желудке унялось. Роман набрал в легкие побольше воздуха и обрушил на себя ледяную воду. Вмиг бросило в жар, тело закололи тысячи иголок. Роман облился второй раз и третий. Потом напился. Потом взял ведро с водой и направился обратно к дому. Несмотря на отмытие и питие водное, колдуна все равно шатало, и на крыльцо он взошел после второй попытки.
      Заглянул в боковую комнатку. Друзья его спали — слышалось их ровное дыхание. В комнате пахло сырой шерстью, немного перегаром и еще теплом. Тепло тоже пахнет, если оно от живого огня — печное. Роман прислушался. Если кому-нибудь из друзей было бы сейчас плохо, он бы различил. Но ожерелье даже не дрогнуло.
      — Погляди, занавески насквозь прожгло, — громким шепотом говорила хозяйка на кухне. — А букет из бессмертников… Один сор. Сколько раз говорила: не пои кого ни попадя.
      — А чего он заладил: «Колдун, колдун!» — оправдывался хозяин. — Так бы и сказал: язвенник. Хотя для язвы самогоновка — самое первое лекарство.
      Роман вернулся на кухню.
      — Да ерунда все, — успокоила гостя Татьяна. — Убытку, считай, никакого. Занавески старые были, бахрома вся повылезла.
      — Сейчас поправим, — сказал господин Вернон и плеснул водой на занавески.
      Волна воды побежала вверх, к потолку, вспенилась и опала. Ткань переменилась — из обгорелой сделалась яркой, новенькой, легла пышными складками. Бахрома, в самом деле поредевшая, вновь загустела.
      Господин Вернон полюбовался работой, потом плеснул в сторону пострадавшего шкафчика, на полке которого чернела залепленная пеплом вазочка с несколькими обугленными ветками — все, что осталось от зимнего букета. Вода брызнула, и вновь засияли помутневшие стекла, следы сколов, ожогов, царапины — все исчезло на деревянных полках и створках, вазочка вытянулась, блеснула новенькой синей эмалью, а на черных ветках закачались разноцветные стеклянные колокольчики. Несколько штук, правда, тут же сорвались с тонюсеньких веточек и разбились. Не бесследно, значит, тот стакан в желудок ухнул. Да, не бесследно — в голове у Романа до сих пор позвякивало.
      Огненный у дядя Гриши самогон.
      — Сойдет? — спросил Роман, ставя ведро на пол.
      — С-сойдет… — ухмыльнулся хозяин, поднялся, потрогал колокольчики в вазе. Они зазвенели.
      — Совсем и не надо было беспокоиться, — покачала головой Танюша. — Силы на наши бессмертники и занавески тратить. Силы вам еще самому пригодятся, для более важных дел.
      — Фокусы у тебя, конечно, хорошие, как у этого заграничного Копперфильда, но тебе еще над собой работать придется. Надо же, как тебя от самогоновки перекосило, — пробормотал дядя Гриша. — Вот только одного я тебе не забуду, что этих сволочей водой смыл, а я им зубы не выбил все за их хулиганства.
      Явный прогресс. Прежде дядя Гриша хотел мучителей резать на кусочки. Теперь речь шла только о зубах.
      Хозяин налил себе полный стакан, опрокинул, запил клюквенным морсом, и лицо его прояснилось немного.
      Хозяйка поставила перед гостем чашку с горячим душистым чаем, принесла толстый, домашней вязки плед и накинула колдуну на плечи. Роман не испытывал холода, но отказываться не стал, чтобы не обидеть хозяйку. Она время от времени вздыхала, но плакать боялась. Колдун глотнул чаю. Чувствовалась все та же чистая колодезная вода.
      — А может, во второй раз попробуешь? Может, со второго раза приживется питие? — не унимался хозяин. Себе он уже налил. А также имел большое желание налить гостю.
      — Не надо его мучить. Ему полежать надо, выспаться. — Тут в дверь постучали. — Кто это? — спросила Татьяна и сама же ответила: — Вадим Федорович приехал. Как Машеньку привезли, я ему сразу позвонила.
      — Кто этот Вадим Федорович?
      — Жених Машин. — В голосе Татьяны послышалось неподдельное уважение.
      Не ошиблась хозяйка. А вот Роман ошибся — ожидал увидеть молодого бритоголового парня, а на кухню вошел человек лет сорока, может, даже и больше, но моложавый. Одет хорошо — костюм-тройка, галстук, все неброское, но видно, что не в Суетеловске куплено. Белизна сорочки безупречна. Запонки старинные, золотые. Волосы коротко остриженные, но гостю это шло. А бронзовый загар и полоска темных усов придавали жениху вид заправского щеголя. Ожидалось, раз он из новых русских, то начнет ботать по фене. Но ничего подобного не последовало.
      — Добрый вечер, Григорий Иванович. Добрый вечер Татьяна Васильевна. — Гость поставил на стол литровую бутылку водки. У хозяйки ручку поцеловал. — Я только что узнал обо всем. Потрясен. Как она?
      — Спит. Ничего вроде. Но не соображает, что и как. Ее какой-то дрянью пичкали. Ополоумела девка. Э-эх…
      — Могу на нее посмотреть?
      — В щелку только. А то побеспокоите. — Дядя Гриша уважительно обращался к жениху на «вы».
      — Одним глазком, — согласился Вадим Федорович. — Как только подумаю… — Он не договорил — стиснул зубы. — Она в своей комнате?
      — Ну конечно. Спит.
      Вадим Федорович вышел, Татьяна побежала за ним.
      — Серьезный мужик, — прокомментировал дядя Гриша. — Но хулиганистый — страсть. Не представляешь даже, что может учудить. Ночами на мотоцикле с шантрапой всякой гоняет. Затянется в кожу, на коня железного вскочит — и погнал. Он с Машенькой-то как познакомился? Подъехал, шлем не снял, предложил до дому довести. Она и уселась — я ж ее тоже часто на мотоцикле возил. Домчал, значит, снимает шлем, смеется. А она возьми его и поцелуй. Сам видел. У ворот и поцеловала. Ну и все. Завертело их обоих.
      Вадим Федорович вернулся. Лицо его было мрачно.
      — Едва узнал. — Он налил себе стакан до краев, выпил стоя.
      — Васька, мой крестник, советует ее в больницу положить. А вот он, колдун темногорский, — дядя Гриша кивнул на Романа, — предлагает память ей смыть, чтоб у нее про эти дни ничего в голове не осталось.
      Вадим Федорович внимательно посмотрел на господина Вернона. Роману стало не по себе от этого взгляда. И еще — он почувствовал вроде как вину перед гостем. За что — неведомо.
      — Что значит — смыть? — Вопрос задал, будто гарпун бросил.
      Роман с удивлением отметил, что не может ничего сказать в ответ. Ну, не может, и все. Вопрос вроде бы простой, но из головы все ответы как водой смыло. Вернее, самогоном. Никогда прежде с Романом подобного не бывало. Ну, спасибо, дядя Гриша, удружил. А перед этим надменным, уверенным в себе человеком почему-то особенно не хотелось выглядеть деревенским неотесанным увальнем, который двух слов связать не может.
      Роман выпрямился, откинулся на стуле и зачем-то растянул губы в дурацкой ухмылке:
      — Да так вот просто, память стереть, чтоб ничего не осталось…
      — Роман — большой хулиган. Это он Машеньку нашел, — пояснил дядя Гриша. — Ему от меня за то поклон до земли, на всю жизнь благодарность.
      — Лучше смыть, — решил за всех Вадим Федорович, садясь за стол. — О таком помнить никому не надо.
      Татьяна суетилась вокруг него, выставляя закуски. Дядя Гриша глянул на нее мрачно. Не нравилось ему, что жена, вольно или невольно, заискивает перед женихом — боится, что тот Машеньку теперь бросит. Сам дядя Гриша кланяться никому не желал, не имел такой привычки.
      Хозяин налил гостю полный стакан, себе тоже на-булькал. Роману больше не предлагал, наученный горьким опытом. Колдун тем временем пытался справиться с противной пустотой в мозгу. Э-эх, слова-словечки, и куда ж вы все подевались?
      — А вы чем занимаетесь? — спросил Роман, не придумав ничего лучшего. — Торговлей, верно? — Он не знал, почему спросил про торговлю. На торговца гость похож не был. Но дух богатства и власти ощущался.
      — У Вадима Федоровича магазины в Суетеловске. И в Питере магаз есть, — отвечал вместо жениха дядя Гриша.
      — А почему в Питере не живете?
      — Я здесь отшельничествую. — Вадим Федорович улыбнулся. Властительно. Так простые люди не улыбаются. Только повелители, если подданные их от тяжких дум отвлекут и развеселят. Если Вадим Федорович вот так при первой встрече с Машей улыбнулся, сидя на своем «харлей-дэвидсоне», то в один миг девчонку свел с ума.
      Властитель? Да… Он будто стенкой от всех отгорожен.
      — Мне Маша помогает. Мы с нею оба отшельники. Я — добровольно, она — из любви ко мне. Можете меня Отшельником называть, это близко к истине.
      Властитель и отшельник — это одно и то же на самом деле. Только прячутся они от мира в разных местах.
      — Вадик… — услышали все тонкий голосок и оборотились.
      Машенька стояла на пороге в одной ночной рубашке. Волосы распущенные, в глазах — ужас, губы прыгают.
      — Вадик! — выкрикнула она громче и вдруг заколотила кулачком по дверному косяку и стала оседать на пол. Тело ее свела судорога, спина выгнулась, голова запрокинулась…
      Танюша ахнула и бросилась к дочери.
      Роман вскочил. Глянул на стоящее подле ведро. Воды в нем было до половины. Схватил, поднял, плеснул. Машенька в материнских руках обмякла.
      У Романа было такое чувство, что он в тот момент не колдовал, а хулиганил.
      Последнее, что он услышал в своем сне наяву, это голос Вадима Федоровича.
      — Спасибо, — выдохнул тот.
      И благодарил он искренне, от души.
      Видение кончилось. Но хотелось немедленно продолжить. Начав вспоминать, Роман уже не мог остановиться. Видеть все заново, пережить… Жизнь без жизни. Он пил, не утоляя жажды, ел, не насыщаясь.
      Пребывал в прошлом, не в силах ощутить себя в настоящем.
      Колдун вышел в ванную, ополоснул лицо под краном.
      Нить ожерелья начала тревожно пульсировать. Сколько может это все длиться? Он еще не добрался до Беловодья. Да и был ли он там вообще? Что-то подсказывало — был. А если был, то… Нет, не смей, никаких догадок. Вспоминай — и только! — одернул сам себя.
      Роман вернулся в спальню, упал на кровать, раскинул руки, вдохнул и медленно выдохнул, нить на шее успокоилась. Колдун смочил веки водой из бутылки. Лишние капли медленно стекли с век, будто слезы. Но Роман не плакал. Слезы колдуну не приносят облегчения.
      ВИДЕНИЯ
      начались сразу.
      Просыпаться в волшебном сне было тошнехонько. В прямом смысле этого слова — из желудка противной волной накатывало. Роман немного полежал с закрытыми глазами, борясь с тошнотой и нащупывая внутри себя прежнюю лихую, просящуюся наружу силу. Сила была, но она как будто исказилась.
      Дом казался таким хорошим, дружелюбным. И нате — магическое искажение. После колдовского сеанса такое бывает — неизрасходованная сила изменяет астральное поле. Только Роман ведь вчера в доме несильно колдовал, баловался.
      Сейчас было позднее утро. Занавески отдернуты, и солнце заливало спальню. Колдун лежал в неудобной позе, ноги затекли. Во рту пересохло, на зубах — мерзкий металлический вкус. Ожерелье пульсировало. В ушах звенело, а всю кожу жгло, будто Романа опалили на огне. Опалили, но несильно. Ох, да что ж такое? Колдун посмотрел на кольцо с зеленым камнем. Оно было по-прежнему на мизинце. Неужели все из-за того, что накануне водный колдун так неосторожно глотнул самогону? Вот же угораздило… Столько лет ни капли в рот не брал, а тут сподобился…
      Роман разглядел, что лежит на диване в небольшой комнате. Вставать не хотелось, все тело пропитывала дремотная усталость. Однако пересилил себя и встал. Он был в одной футболке и трусах. Ощупал постель — белье истончившееся, много раз стиранное, но чистое.
      Босиком дошел до двери и распахнул. Танюша хлопотала на кухне.
      — Одиннадцать уже. Ваши собираются. Вы как после вчерашнего? Выпили много?
      — Да, выпил…
      Что ж это он тут дрыхнет? Надю нужно везти. Скорее!
      — Вам аспирину надо, — сообщила Танюша. — Вадим Федорович всегда аспирин принимает, если сильно с дядей Гришей выпьет. Я сейчас вам дам. Или, может, рассольчику?
      — Рассольчику. — Роман не узнал собственного голоса — звук был низкий, хриплый.
      На лечение рассолом колдун не надеялся. Скорее всего, он что-то напортачил с колдовской силой. Перерасходовал, вот отдача и пошла. Да и то — день вчера был такой…
      — Машенька спит, — сообщила Татьяна. — И хорошо вроде ей. Улыбается все время. Просыпалась утром, я ее молоком напоила. Она говорит: «Мама, я устала очень…» — и опять спать.
      Татьяна принесла стакан рассолу. Колдун выпил. Стало легче.
      «Сейчас бы домой, Тина бы ванну с травами сделала», — подумал колдун.
      И его вдруг потянуло невыносимо домой, к Тине, чтоб лежала она рядом, пока он дремлет, и приговаривала: «Бедный мой, бедный…»
      Почему она все время называла его бедным?
      Дядя Гриша обливался колодезной водой во дворе. Увидел Романа, поставил полное ведро на деревянную скамейку подле колодца.
      — Ну, проснулся? Все уже позавтракали давно. Роман скинул одежду и вылил ведро воды себе на голову. Звон в ушах немного утих, и противное жжение унялось. Он повторил процедуру. Стало почти легко.
      — Роман, что ты как неживой!
      Колдун оглянулся. Алексей стоял на крыльце.
      — Тебя будили, а ты как пьяный бормотал что-то. Собирайся. Мы уезжаем.
      — Погоди! — Роман вновь стал опускать ведро в колодец.
      — Э, так не пойдет, нашему хулигану перекусить сначала надо. Драники небось не все съели? А то, я посмотрю, ребята, вы хулиганы, как все нынешние крутые. Как работать, так, пожалуйста, паши, а как кормить работягу — так фиг. А Ромка у вас работяга, вроде меня. Родной человек. Я его голодным из дома не выпущу. У меня такое хулиганство не пройдет.
      Они вошли в дом, дядя Гриша снял с вешалки свою новую кожаную куртку и накинул Роману на плечи. По росту куртка была как раз, а вот по объему… Двоих таких, как господин Вернон, можно было в нее запихать, и еще бы место осталось.
      — Дядь Гриша, ему три свитера придется пододевать, — заметил Баз, укладывая в дорожную, сумку припасы.
      — Ничего, наденет. Зато куртка теплая. А он весь дрожит. Ты что, не видишь?
      Роман только сейчас заметил, что его после обливания бьет крупная дрожь. Почему — он и сам не знал. Колотит — и все. Никогда с ним прежде такого не бывало. Не должно было быть.
      — Ладно, Роман, десять минут на перекус, и поехали. И так сильно задержались. Стен уже за рулем ждет. — Баз потащил тяжеленную сумку из дома.
      «Так ведь по твоей просьбе задержались!» — хотел крикнуть колдун. Но промолчал, чтобы дядю Гришу не обидеть.
      Кончились сны…
      Колдун вновь очнулся. Что же случилось той ночью в доме дяди Гриши? После того, как колдун Машеньке память стер? Роман не помнил даже, как ушел в спаленку и заснул. Или, может, не сразу ушел, может, еще долго говорил с Вадимом Федоровичем и дядей Гришей? Неведомо. То, что утеряно, не восстановить. Итак, он завалился спать, и тогда… случилось что-то подлое — недаром кожу колдуна жгло огнем. А что именно случилось — Роман не знал в то утро. И теперь не вспомнил. Не ясно другое: понял он тогда поутру, что беда дом черной ладонью накрыла, или только отметил смещение колдовской силы и свалил все на самогон? И отмахнулся от подозрений, потому что больше не было сил ни с чем разбираться?
      Роман заложил руки за голову. За окном светало. На кухне — доносилось снизу — Тина готовила завтрак.
      Колдуну беспамятство — подлинное несчастье. Потому что беспамятство обессиливает колдовство. Год, другой, и распадутся наложенные чары без следа. А больше всего ценит колдовская братия долготу и нерушимость сотворенного. Кратковременный колдун — и не колдун вовсе. Так, фокусник, обманщик. Потому и борется колдун с ложной памятью, поверяет воспоминания стихией, как сложный прибор по эталону.
      Колдованы на пустыре говорили про Медоноса. Возможно, Медонос стер господину Вернону память. Но что-то подсказывало: нет, не он. Но с Медоносом еще придется помериться силой — это Роман знал точ-но. Ему вновь хотелось кинуться в воспоминания и понять, что же там такое скрыто. Но нет, надо сделать перерыв, поесть хотя бы, отдохнуть. Сил всегда не хватает. Потому как у колдуна силы только человеческие.
      Роман спустился вниз. Тина орудовала на кухне. Пахло приятно. Кажется, на завтрак сырники. Они у Тины всегда удавались. Он обнял ее, поцеловал в щеку, она обернулась, сама потянулась губами, но, видя, что Роман уже отстранился, сникла и повернулась к плите.
      — Когда Синклит в этом году? — спросил Роман. — Приглашения уже рассылали?
      — На следующей неделе, в четверг, — отвечала Тина, делая вид, что ее интересует только скворчащая сковородка с сырниками. — Приглашения доставили позавчера. Твое в кабинете, в верхнем ящике стола лежит. И меня тоже зовут, — с гордостью объявила Тина. — Говорят, на Синклит Трищак приедет.
      — Трищак? Он же Синклиты игнорирует… — начал было Роман и вдруг замолчал.
      Неужели тоже предвидит? Нет, невозможно. А зачем тогда приезжает? Вот именно, зачем? Выходит, что не один Стен предвидит смерть Чудодея. Стало противно до тошноты. Что же это они — как вороны на мертвечину! Неужели Трищак надеется возглавить Синклит? Да в этом случае колдуны друг друга передушат за неделю. А может, и быстрее. Но кто другой способен встать во главе Синклита? Кто, кроме Чудодея?
      Было неловко при жизни Чудака думать о наследнике. Но если Трищак в самом деле приедет… Да, если Трищак приедет, то первым делом он схлестнется с Гавриилом Черным. Не тайна, что они друг друга терпеть не могут. К тому же Трищак сумел подгадить почти всем из колдовской братии. Трищак полагал, что колдуны должны послать к чертям собачьим все четыре стихии и заниматься только одним — смертью. Главным и самым важным заданием жизни Трищак полагал воскрешение таких личностей, как Пушкин и Шолохов. Но пока что его усилия не увенчались успехом. Правда, Трищак всегда носил с собой в коробочке клочок черных волос, очень похожих на собачью шерсть, и доказывал, что это бакенбарды Александра Сергеевича, созданные, его, Трищака, волшебством. Далее в планах Трищака было воссозданного Пушкина забросить в город Симбирск, в одна тысяча восемьсот шестьдесят девятый год, и там неотразимый наш поэт должен был стать любовником небезызвестной госпожи Ульяновой и отцом ее будущего сына. К удивлению окружающих, маленький Володя в этом случае появится на свет абсолютно черным, курчавым и толстогубым. Зато новорожденный гений еще в колыбели начнет сочинять стихи и от революционных идей, внушаемых матерью, не откажется, только помчится в Соединенные Штаты бороться за свободу черного меньшинства. Америка в этом случае так и останется окраинной страной, ну а Россия превратится в сверхдержаву и будет всех учить уму-разуму. Трищак даже сочинил для будущего потомка Александра Сергеевича стихи, тем самым облегчая ему задачу воплощения.
      Единственное, что омрачало Трищаку жизнь, это слава Гавриила Черного. Как ни пыжился Трищак, как ни старался, но Гавриила всегда ставили на первое место, а Трищака почему-то на второе. Чтобы усилить свои позиции, Трищак прибегал к неординарным средствам — использовал в магии плесень и блевотину, собачий кал и свиные кишки, а вместо оберега на шее носил засушенный кошачий фаллос. Спору нет, о нем теперь чаще говорили, чем о Гаврииле Черном, и клиентура у Трищака была шире, но все равно в колдовских кругах Гавриила ценили выше.
      Но при этой своей нудной завистливости Трищак был человек с юмором. Обожал он гостям дурманить разум и заставлял их выбегать на площадь перед домом — а жил Трищак в центре Москвы — нагишом и крыть ментов матом. Причем подобные гадости он проделывал не только с простыми смертными, но и с колдунами средней руки, чья сила была каплей против его дара. Не гнушался и над женским полом так посмеяться. «Главное в жизни, — утверждал Трищак, — в каждое дело положить кусок говнеца.
      У многих на это смелости не хватает. Мелкие людишки, духом слабы. А я — пожалуйста, куда угодно могу насрать. Это и есть высшее колдовство». Многие в Темногорске считали, что верховенство Трищака будет забавным. А колдовская братия обожает забавы. Чуть, может быть, меньше, чем деньги. Ради забавы они кого угодно могут во главе Синклита поставить. И объяснят свои безумства тем, что колдовство без забавы — это не колдовство.
      Роман направился в кабинет. Дверь отворил беззвучно, но Стен тут же проснулся. А может быть, он и не спал всю ночь, просто лежал с закрытыми глазами.
      — Вспомнил? — спросил.
      Роман отрицательно покачал головой, сел за стол, выдвинул верхний ящик. На дне лежал серебряный кружок. «РОМАН ВЕРНОН, водный колдун», сплетались выгравированные буквы в занятный узор. Приглашение на Синклит. В принципе, колдун может жить, не входя в Синклит. Колдун может жить как угодно и где угодно, — колдует он всегда в одиночестве. Колдует, да… но стремится в Синклит.
      Роман повертел в пальцах серебряный кружок, потом бросил в тарелку с пустосвятовской водой, но ни одна гравированная буковка его имени не расплылась, ни один завиток виньетки не растаял. Только на мгновение черная жирная двойка возникла на серебряном кружке и пропала. Что она означала? Его очередность? Второе место в списке? Или оценку его способностей, данную экспертом по колдовской силе Гавриилом Черным? Почему-то ему казалось, что последнее. Неужто только двойка? В школе в свое время Роман Воробьев нахватал их предостаточно, но, возмужав, решил, что выбрал лимит «неудов» до конца жизни и в будущем эти поганые черные лебеди с изогнутыми шеями никогда не появятся в его реке. Вышло, что ошибся.
      Роман поморщился. Вся эта свара, это соперничество, почти детское, полное недомолвок, тасование билетов, как карт, и тайные пожатия рук его до невозможности раздражали. Но не явиться на Синклит не мог. От того, кто будет во главе, зависит судьба колдовской братии в Темногорске. А что, если Стен ошибся? Ничего с Чудаком не станется и… Нет, не надо себя обманывать. Просто так Трищак на Синклит не поедет. Ни с того ни с сего обручи колдунам на головы ладить не будут. Знают колдуны, почти все уже знают о предстоящем уходе Чудодея. А если не знают, то предчувствуют. Тошно им, страшно. Час пришел…
      Ладно, к черту все эти колдовские дрязги. Лешку надо спасти. Это главное. А Чудодей? Разве судьба Чудодея — не главное? Ведь Чудака тоже надо спасать от злобных сил. Так кого прежде? А тут еще это беспамятство…
      И что-то мерзкое готовится. Никогда не бывало прежде в Темногорске, чтобы один колдун другого пленить пытался.
      В дверь постучали. Снаружи. Хотя на воротах висела записка, что приема нет, да и ворота были замкнуты, правда, простеньким заклятием, без сложных магических ухищрений.
      «Чудак пришел, — догадался Роман. — За собакой». Отворил дверь. Так и есть. Чудодей стоял на пороге.
      В плаще, в паричке, в руках широкополая шляпа, с полей на пол текло.
      — Матюшу верните, — сказал Чудак и стряхнул воду с шляпы. — Глупая шутка, Роман Васильевич, смею вам заметить.
      — Это не шутка. — Господин Вернон особо выделил голосом «не». — Мой ассистент прозревает будущее. Не всегда умеет толковать, но в видениях не ошибается. Он вам сказал: нельзя гулять с собакой.
      — Если он не ошибается, то что можно изменить? — Чудак поправил очки. — В конце концов, это бесчеловечно — разлучать меня с Матюшей.
      — Хорошо, сейчас приведу вашего кусачего.
      Едва Роман отворил дверь кладовки и снял заклинание, как французский бульдог, рассерженно фырча, кинулся через коридор и кабинет, метнулся к хозяину и прыгнул на грудь. Чудак едва не опрокинулся на спину.
      — Роман Васильевич, у вас коньяка нет? — спросил он, позволяя Матюше лизать себя в губы.
      — Я сейчас наколдую…
      — Нет, не колдовской коньяк, настоящий.
      — Тина! — Роман отворил дверь из кабинета в коридор и крикнул в сторону кухни: — У нас коньяк настоящий есть?
      — Есть! — отозвалась она. — В гостиной, в баре. Сейчас принесу.
      Вскоре примчалась — в одной руке фужеры, в другой — бутылка «Наполеона».
      — Отчего только два? — удивился Михаил Евгеньевич. — Вы же тоже пить будете. Да и Стен.
      — Я воду пью, — напомнил Роман.
      — Так все равно ж из фужера. А вы, значит, мое будущее видели? — обратился Чудак к Стену.
      Тот кивнул.
      — И что увидели? Впрочем, не надо. Лучше выпейте с нами.
      Стен покачал головой:
      — Не буду. После выпивки труднее… — Алексей не договорил, но Чудак его понял.
      — Держать себя в руках? Ну и что с того, если свампирите чуток? Я не против.
      — Как раз для вас мое присутствие не опасно. У вас ожерелья нет.
      — Это формальность. Я книжный колдун. Все что угодно представить могу. Даже то, что водной стихией повелеваю, как наш замечательный господин Вернон. Роман Васильевич, выйдите-ка на минутку, мы с вашим другом побеседуем.
      — Михаил Евгеньевич, вампир в такие минуты себя не контролирует.
      — Зато я контролирую. Ожерелье-то воображаемое. Представлю, что его больше нет, и пир закончится. Так что не бойтесь за меня. — И Чудодей слегка подтолкнул Романа к двери.
      Господин Вернон осуждающе покачал головой и вышел. И тут Тина на него налетела. Колдун обнял девушку за талию. Надо же, как она быстро обернулась!
      — Роман, я… я так виновата…
      — Тина, не надо. Смыло уже все.
      Минута прошла, и они вернулись в кабинет. Чудак с видом знатока разливал по фужерам коньяк. У Романа мелькнула даже мысль, не обманул ли Чудодей? Но глянул на Стена, приметил, что на щеках у того проступил вновь румянец, и понял, что свое обещание глава Синклита выполнил.
      Стен сидел на диване и маленькими глотками пил коньяк. Взгляд у него был как у сытого хищника, который только что проглотил целиком кус сырого мяса. И вот застыл, переваривает. Тина передернулась — тоже поняла, что произошло.
      Матюша, привязанный к ножке кресла, глухо порыкивал и скалил зубы: Стен ему явно не нравился.
      Чудак пригубил коньяк и улыбнулся:
      — А знаете, Роман Васильевич, что сейчас более всего мучит колдовскую братию? Не знаете? То мучит, что никто нас всерьез не воспринимает. Мы ведь как думали: дайте только нам возможность колдовать, мы такое наколдуем, мир перевернем. Ну вот, пожалуйста, дали. И что? А ничего. Раньше к нам потихоньку народ ездил, байки всякие складывал, про чудеса, нами творимые, друг дружке рассказывал. Власти нас прижимали, у каждого почти что ореол мученика имелся, кто талантом обойден не был. А что теперь? Шарлатанами кличут! Продажными тварями. Как вы думаете, правильно кличут?