Роман вновь очнулся. Лежал, не двигаясь. Чувствовал себя полностью измотанным. Итак, все стало ясно. Или, вернее, многое ясно. Во всяком случае, понятной стала связь Ника Веселкова с Сазоновым. Роман вспомнил огнезмейку на бампере джипа. Видимо, Ник давно ходил у Сазонова в помощниках. Невероятно? Отнюдь. У Сазонова было досье на всех, он искал участников проекта. И поиск должен был начать со Стеновского. Это напрашивалось само собою. Стен, несомненно, был в списке первым. Алексея Вадим Федорович не нашел. А вот с Ником Веселковым повстречался. Почуял в том колдовскую силу — и сделал из Ника помощника, загонщика дичи. Грозные удары палкой по ведру, и дичь мчится прямиком в объятия Сазонова. Все сходилось. Даже чересчур. Понятно…
      Да ни капельки не понятно!
      Ник Веселков погиб год назад. А между тем и Гавриил Черный, и Чудодей говорили о Медоносе как о живом. Знак колдовской Медоноса висел над особняком. И к тому же колдованы тоже поминали огненного колдуна… Так что же получается? Не погиб Ник в том особняке? Отвел пулю, притворился мертвым, знал, что водный колдун побоится до него, колдуна огненного, дотронуться? Сильному огненному колдуну такое под силу: огнестрельное оружие — его стихия. Да только сомнительно, что Ник Веселков — сильный колдун.
      Роман провел ладонью по лицу. Ну их в болото всех! Чтоб они утопли. Надя — вот главное. Если колдун сейчас погрузится в воспоминания, то увидит, как воскреснет Надя.
      Сейчас он воскресит Надю… Сейчас… Роман весь дрожал от нетерпения, предвкушая свой счастливый сон. Еще несколько часов видений, и он узнает все, как было, — до конца.
      Он уже готов был к бегству, но в дверь постучали. Не отвечать, затаиться?
      — Роман! — услышал он голос Стена.
      Вампир пожаловал. Да нет, он не вампир теперь. Колдун сделал позволительное движение. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Стен.
      — Как ты? Не спишь?
      — Очнулся.
      — Где ты сейчас в своих снах?
      — Только что выставил тебя с Юлом и Леной из Беловодья.
      — А, значит, ты вспомнил, что Сазонов сжег Юлу лицо.
      — Юл всего лишь хотел прощупать Сазонова: о чем мечтает, кого любит или ненавидит… А тот ударил в ответ. — Роман глотнул воды из бутыли. — Тебе не дам. Это простая вода, на водку не заговаривал.
      — И не надо. А то я скоро алкоголиком сделаюсь. А ты будешь меня из запоя выводить.
      — Тут один интересный момент получается: у Марьи Гавриловны Гамаюновой, которой принадлежала когда-то усадьба Беловодье, была коллекция импрессионистов. Совершенно уникальная. Все пейзажи — с водой.
      — Да, я знаю. Я сам разыскивал архив Марии Гавриловны и ее картины. Мы их нашли и выкупили. Пока музей не реставрирован, картины в большинстве своем хранятся в Беловодье.
      — Импрессионисты… Послушай, я из одной книжки цитату запомнил. За точность пересказа не ручаюсь, но смысл примерно такой: «Время было удивительное. Все как будто распахнули глаза и увидали то, что прежде никогда не видели. Узрели жизнь, изменчивую, как текучая вода, заметили само движение бегучей капли. До этого все было красиво и мертво, после — все развалилось на части. А тут жизнь сошлась с искусством на мгновение в кратком любовном объятии. То было время импрессионизма, и импрессионизм жизнь запечатлел. Остановил мгновение».
      — «Мгновение, ты прекрасно, остановись», — это же из Гете.
      — Да, формула счастья. Стен вдруг вскинулся.
      — Что ты поддакиваешь! Хочешь сказать, что тоже Гете читал?
      — Почему — тоже? — пожал плечами Роман. — У меня мать в библиотеке работала. Я, как с ребятами подерусь, нос в кровь мне разобьют, прибегу к ней, за стеллажами спрячусь, книгу какую-нибудь наугад вытащу и читаю. А чтобы из носа на страницы не капало, я кусочек от белого форзаца отдеру, пожую — бумага плотная была, — в комок скатаю и в нос засуну. Так что знал уже: те книги, где сзади уголок от белого оторван, — эти уже прочитаны. У Гете я два уголка оторвал. А если ты помнишь «Фауста», то знаешь, что перед тем, как умереть, доктор Фауст, состарившийся во второй раз, хочет создать город счастья на берегу моря, на земле, отвоеванной у моря, то есть — у воды. Все сходится. В самом деле, в Беловодье время останавливается. Вернее, не так — оно может остановиться, если ему приказать. Там можно создать круг прошлого, как это сделал Гамаюнов для Нади. А еще его можно структурировать заново.
      — Как ты сообразил, что формула счастья — именно у Гете?
      — Да потому что эта — единственная подходящая. Счастье, за которое отдают душу. Счастье, равное душе… бессмертию.
      Послышался плач ребенка. Казику опять что-то не нравилось в окружающем его мире.
      — Иди, — сказал Роман, — мне осталось вспомнить мое счастливое мгновение.
      Роман снова погрузился в
      ВОСПОМИНАНИЯ…
      Но в этот раз вышел сбой. Роман стал вспоминать за Юла. Связь с ожерельем мальчишки оказалась столь прочной, что воспоминания Юла вторглись в колдовской сон.
      Оборвать сон колдун не мог — как не могут обычные люди вырваться в реальность из кошмара и вынуждены досмотреть его до конца.
      И вот Роман смотрел сон не за себя — за Юла, пока пролитая вода высыхала на веках.
      — Куда мы едем? — спросил мальчишка, когда они на «форде» Гамаюнова миновали границу первого круга.
      Они — это Стен, Лена и Юл.
      Бегство, беглецы. Юл ненавидел беглецов — хороших и плохих, всех без исключения. За то, что они слабее. Он ненавидел слабых. И ненавидел себя, когда бывал слаб. Но он знал, что он сильный. Даже когда проигрывал, все равно знал, что он — сильный.
      — Как можно дальше отсюда, — ответил Стен.
      — А Роман? — Юл вскинулся. — Ведь он там, внутри, остался.
      — Таково его желание. Ему ничто не угрожает.
      — Лажа! Очень даже угрожает. Это он вас обманул. Героя решил изобразить. Вернемся!
      Стен покачал головой:
      — Юл, я не могу!
      — Не можешь?! Ах, вот как?! Останови! Кому говорю, останови, или я выпрыгну.
      Стен затормозил. Мальчишка выскочил и кинулся бежать назад к Беловодью. Стен — за ним. Нагнал, коонечно. Схватил за куртку. Мальчишка яростно вырывался.
      — Юл, послушай, пойми же! Я не могу вернуться, иначе погибну. И не только я умру, но и Лену прикончу. И тебя. А Роману не помогу. Сазонов нейтрализован. Роман все контролирует. Нечего тебе там делать.
      — Нет, есть что! Я это чувствую! Стен оглянулся. Лена шла к ним.
      — Я тебя не отпущу.
      — А я не оставлю Романа там, внутри. И ты не имеешь права меня удерживать. Если по справедливости. Не имеешь. Ну, скажи, можешь ты делать выбор за меня? А? Нет ведь!
      Стен стиснул зубы, вновь оглянулся… Он мог бы применить силу, причинить боль. Шутя. Но не хотел принуждать.
      — Хорошо, иди. Только не делай глупости.
      — О'кей. Буду умненьким. Я — не ты. Всякую подлость сразу чувствую. Так вот, я знаю — там замышляется какая-то подлость!
      И Юл побежал назад к стене Беловодья. Что Стен сказал Лене, мальчишка не расслышал.
      Юл решил передвигаться под водой. На поверхности Сазонов или Гамаюнов легко могли его засечь. А вот ниже… Отцы-основатели не отваживались на прямой контакт со стихией, предпочитая шагать по ледяным дорожкам. У Юла явилась догадка, что отцы-основатели весьма смутно стихию эту понимали. А возможно, не понимали вовсе. И даже опасались.
      — Привет! — сказал Юл Беловодью, погружаясь в его светлые воды.
      — Привет! — услышал он вполне отчетливо в ответ.
      Подумал, что померещилось, прочистил уши. Ну как же — вода в ушах, может все что угодно показаться. Вода, разумеется, в ушах осталась, куда ж ей деваться? А голос зазвучал отчетливее, нежели прежде:
      — Ты меня слышишь и можешь уши не тереть, — сказал некто насмешливо.
      Юл огляделся, но никого не увидел.
      — Кто ты? Дева озера?
      — Дева? Нет, я существо мужского пола.
      И тогда Юл разглядел Грега. Он сидел в некоем подобии кресла, сотканном из воды. Кресло слегка покачивалось.
      — Что ты здесь делаешь? — удивился Юл.
      — Прячусь, — был ответ охранника.
      Перед глазами Юла все плыло — голубое становилось зеленым, белое — голубым. Черное пропадало и растворялось, чтобы стать чистым ультрамарином, а поверх переливался узор жемчужной пены.
      — Красиво, правда? — спросил Грег. — Я люблю здесь сидеть. Когда становится скучно, всегда сюда ухожу.
      — Тебя отправил сюда Гамаюнов?
      — Нет, я сам. Разве я не могу сделать чего-нибудь сам? — Вода вокруг замутилась, заколебалась, вверх устремились стайки пузырьков. — Ты понимаешь меня?
      — Почти. Терпеть не могу, когда мне приказывают.
      — Послушай, я знаю, зачем ты вернулся. Ты хочешь помочь Роману Вернону, но только не знаешь чем. Ведь так?
      — Точно, — подтвердил Юл.
      — Ты отличный парень. Ты мне нравишься. Будем действовать вместе. Думаешь, я глупый тупой охранник? Все так думали. Но я всегда понимал суть вещей куда лучше других, лучше Стена и лучше Гамаюнова. Но на мои слова никто не обращал внимания. Никто не верил. Охранник ты? Так охраняй! И все.
      — Я тебе верю. Я тоже понимаю суть.
      — Тогда слушай: сила в Беловодье непомерная. Но никто не умеет ею пользоваться. Примеряются и так и этак, а ничего не выходит. Вот у тебя бы получилось. Ты особенный. Ты можешь почувствовать стихию. А Беловодье — это стихия. Надо лишь уметь использовать ее. Ты можешь…
      — Я пытаюсь.
      — Так чувствуй скорее! Да, чувствуй скорее! Беловодье может всех осчастливить. Всех до единого!
      — Оно исполняет желания?
      — Нет, нет, оставь эти щучьи сказки. Оно не исполняет желаний. Оно позволяет делать все. Не ясно? Ну так слушай: оно не препятствует, оно — помогает. Если ты что-то задумал, оно поможет воплотить. Если ты начнешь действовать, оно в сто крат усилит твои усилия. Оно подхватит тебя, как волна, и вознесет на гребень. Ты уже не один — будто сотни, тысячи за тобой. И каждый протягивает руку помощи. Что бы ты ни замыслил — оно всегда с тобой. — Голос Грега звучал все более напевно. Наверняка сирены пели такими же голосами зазывные песни Одиссею, царапая острыми когтями камни неведомого острова.
      Юл даже огляделся, потому что ему послышалось как раз такое наждачное царапанье.
      — Оно может вернуть Наде жизнь?
      — Оно — нет. Но Роман с его помощью может. Если Роман знает, как это сделать. Знай, как сделать, и с Беловодьем ты всемогущ!
      Колдун очнулся. Разговор с Грегом прервался на половине. Странно… Почему он не принял Грега в расчет? Никто его не принимал. И Роман — как все?
      День сейчас или ночь? Впрочем, неважно. Есть не хочется. Спать — тоже. Немного мутит. Но сил еще на многое хватит. Роман наконец подошел в воспоминаниях к главному — к Надиному воскрешению.
      Прошлое аморфно. Мы сами создаем из него стройную систему, сами кристаллизируем его, как нам заблагорассудится. Чтобы создать прошлое, в котором был тот час и та минута, в которой Надя могла погибнуть, но не погибла, Роману надлежало заново выстроить все мгновения, начиная с того страшного, когда Колодин нажал на спусковой крючок. В новой последовательности возвращенная Надина жизнь не должна повредить настоящего, не должна ничего изменить в прошлом. Такое возможно только в Беловодье. Только оно дает неизмеримую власть над временем, власть над каждым мгновением. Потому что само оно — остановившееся мгновение.
      И колдун вернулся в
      ВОСПОМИНАНИЯ…
      А вспоминая, вернулся в усадьбу Гамаюнова.
      Вошел и распахнул дверь из гостиной в Надино прошлое. Серый туман вновь заклубился перед ним.
      Он произнес заклинание. И возникли порталы, как два зеркала, обращенные друг к другу. Бесконечный ряд. Комната вытянулась вверх, утончилась в центре и обернулась огромной клепсидрой.
      Загрохотали капли водяных часов. Все быстрее, быстрее… Сердце раскачивалось, как маятник часов механических. Раскачивалось и немело от страха. Ведь Роман не повелевал временем, но лишь притворялся, что повелевает. Но страх был как лед — кусками и как будто вне. Разум — холоден. Воля сжата пружиной. Каждое мгновение надо вновь собрать в сложнейшую цепочку, куда более сложную, чем цепочки ДНК, хранящие тайну жизни. Ошибешься — и нарушишь прошлое, и настоящее вместе с ним. Часы разобьются. Время сойдет с ума. Время, которое теперь двигалось вспять вслед за каждой каплей. Уже казалось, что над Романом — не потолок, а чистое небо, только фиолетовое, и в нем горят незнакомые яркие созвездия.
      И вот — наступила нужная минута. Расчет оказался верен. Роман лежал на песке. Съежившись от страха и глядя, как кружится в воздухе сосновая хвоя, осыпаясь с ветвей. Он был в прошлом. Прошлое неподчинимо. А вот будущее подчинимо теперь фантазии колдуна. Что, если, сам того не желая, колдун нафантазирует себе смерть? Роман заставил себя выпрямиться во весь рост. Он видел, что Надя стоит за деревом.
      Сейчас она рванется вперед, и пуля разорвет ей сердце.
      Вот! Она уже бежит. Уже! Сейчас!
      И клепсидра перевернулась.
      Чуть быстрее, на миг быстрее, чем это было в той, прежней реальности, Надя рванулась к Роману!
      Выстрел грохнул и… Надя покатилась по песку. Жива? Нет? Роман не мог двинуться — страх сковал его. Вновь загрохотали выстрелы: это стрелял Меснер вслед убегающему Колодину. И все мимо.
      Роман сделал несколько шагов. Надя лежала, как тогда, замерев в незавершенном прыжке, сброшенная на землю. И кровь забрызгала желтеющую траву.
      Пуля угодила ей в плечо.
      — Больно… — прошептала она.
      — Сейчас пройдет, — пообещал Роман, и губы стали расползаться в улыбке.
      — Ты чего?! Смеешься?
      Он приподнял ее, прижал к себе. Она закричала от боли. А он смеялся.
      И вновь стали падать капли. Все быстрее и быстрее… Капли прошивали мир прошлого, как стрелы. И Роман ощущал каждый их удар. Мелькали смутные картинки — все миновавшие дни выстраивались вновь, все было так, как прежде, и при этом не так вовсе. Роман вновь мчался в Беловодье и держал на коленях Надю. Как прежде, она была недвижна. Но теперь — жива. Спала, усыпленная колдовским сном. Он спас ее, вернул, оживил.
      И вот упала последняя капля…
      И они вышли из воспоминаний Романа в настоящее. Где-то за их спиной в прошлом со звоном разлетелись на миллиарды частиц водяные часы. И время в лоскутке прошлого вновь сделалось аморфным.
      Он ожидал, что, вернувшись, она бросится ему, своему спасителю, на шею, ожидал, что вопьется губами в его губы. Мало ли чего он ожидал! Он больше не управлял событиями.
      Время вновь стало кристаллом, и Надя в нем — живой и невредимой… Хотя нет, нельзя сказать, что невредимой. Впрочем, рана ее теперь — та ось правдоподобия, вокруг которой Роман свернул новую реальность, придумав, что все это время Надежду держали в бессознательном состоянии под воздействием колдовских чар, — таковая версия не разрушала времени, но возвращала Надю к бытию. Зачем, почему… Какая в таком поступке логика? Нет вовсе? Или была? Конечно, была. Гамаюнов ревновал и не хотел встречи своей жены с Романом Верноном. Очень даже удачная версия для того, чтобы уберечь время. «У истории нет истины, есть только версии», — повторял Гамаюнов. Такова была версия Романа. Вполне пригодная, чтобы стать основной в данной истории.
      И вот Роман и Надя вместе.
      И что же она?
      — Не могу понять, что со мной. Я все время спала? Какой дурацкий сон. Мне снилось, что меня убили. И я была скована льдом, как эта шлюха из детской сказки, которую трахали семь мужиков, а потом поместили в стеклянный гроб, чтобы она вновь обрела невинность. Может, я тоже теперь невинная? — Она не понимала, что происходит, и потому злилась. Не помнила, что умерла. Не знала, что Роман ее спас.
      Надя засмеялась. Недобрый, очень недобрый смех. И вот, наконец, она приникла губами к его губам, но тут же отстранилась.
      — Где ты был столько времени? Почему не пришел ко мне? Я просыпалась, вновь засыпала. Мне это надоело. Что ты делал? Где был?
      — Чинил Беловодье. — Не сообщать же ей, что она умерла, а он вытащил ее из смертной тени.
      — Ах да! Конечно! Водный меч Игоря Колодина рассек шрамы у Лешки на груди. Я сразу подумала, что стена может не выдержать, и сказала об этом Базу. Но мы ничего не могли тогда сделать. Иван Кириллович попросил привезти в Беловодье тебя. Где Гамаюнов? Мне тоже надо ему кое-что сказать.
      — Ты обещала уйти от него.
      — Не выдумывай! Я обещала, что ты с ним встретишься. И больше — ничего.
      — Ты обещала уйти от него, — повторил колдун.
      — Во сне, что ли?
      — Да, тебе приснился сон, что ты умерла. А я тебя воскресил. И ты обещала оставить Гамаюнова.
      — Роман, прекрати свои сказки.
      Он схватил ее за руку. Довольно грубо.
      — Идем со мной.
      — Куда?
      — Посмотришь на оживление.
      — Не поняла. — Она попыталась высвободить руку. — В чем дело? Что с тобой? Я же сказала — нет.
      — Идем, посмотришь, как я Глашу верну к жизни. Сейчас у меня для этого настрой подходящий. Я буду оживлять, а ты отойди в сторону и смотри.
      Надя растерялась. Испугалась. Отступила. Сомнение мелькнуло в ее дерзких глазах. Что задумал колдун, она не понимала. Вернее, боялась понять.
      — А ты любишь себя! — Она погрозила ему пальцем. — Себя в колдовстве любишь.
      — Но тебя люблю еще больше! — Он обнял ее и не желал отпускать. Вот так бы вечно не разжимать рук. А вокруг пусть волнуется изменчивое Беловодье.
      Роман приказал светлым водам: «Создай круг прошлого!», чем несказанно Надю удивил.
      — Ты повелеваешь? Здесь? А как же… — Она не договорила, стиснула губы.
      Ясно, что хотела спросить про Гамаюнова, отчего это Иван Кириллович утратил прежнюю власть, но не спросила.
      — Я бросил в здешнее озеро свое кольцо. Так что, видишь, мы в контакте.
      — То кольцо, что прежде подарил мне? А потом снял с пальца, пока я была без сознания? Как это на тебя похоже!
      О да, женщины всегда помнят, что им подарили или обещали подарить. Но он не мог ей сказать, что снял кольцо с нее убитой…
      — Ты ревнуешь к Беловодью?
      — Ладно, давай посмотрим, на что ты способен. — Что ни говори, а ей нравилась его дерзость.
      Ничего поначалу не происходило, потом вода в озере немного потемнела, сделалась ярко-синей. Потом на поверхности появилось светлое кольцо. Прошло еще несколько минут… Вода внутри кольца замутилась. А потом как будто затвердела. И еще — воздух над ней стал мерцать и мешаться, будто от воды шел жар. Хотя никакого жара не было.
      Роман подвел утопленницу к краю дорожки.
      — Шагай внутрь, — приказал Роман Глаше.
      — Это еще зачем? — засомневалась утопленница. — Опять обожжет, как в прошлый раз. Нет уж! Сам туда лезь. А я в лазить не желаю!
      — Ты снова живой быть хочешь?
      — Ага. Зачем же еще я за тобой все эти дни гонялась?
      — Ну так это твой шанс. Шагай. Только рубаху сними. А то вдруг к телу прирастет.
      — А вдруг я насовсем сгину? — Она трусила. Мертвая, а боялась. — Может, как-нибудь иначе…
      — Прекрати! Сколько времени ты уже неживая?
      — Да уж почти два года уже. Даже больше. Я в озеро не полезу — оно жжется.
      — Точно дату помнишь?
      — Помню. Семнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.
      — Ты в реку бросилась в тот день, когда я Пусто-святово приезжал купаться и запас воды делать. Давай иди, не растаешь. — Он подтолкнул ее в спину.
      — Я не полезу! — Она упиралась изо всех сил.
      — Надежду видишь? — спросил Роман. — Видишь, какая она?
      — Так она не топилась… — запальчиво выкрикнула Глаша.
      — Она живая! — Колдун изо всей силы стиснул Глашин локоть. Скользкое мясо, лишенное кожи.
      — Поклянись, что и я оживу.
      — Клянусь водою.
      Глаша еще миг колебалась. Потом скинула рубаху и скакнула прямо в центр круга. А дальше… Над кругом на поверхности озера образовался яйцевидный купол. Потом купол вырос, в середине появилась перетяжка, и купол превратился в водяные часы. Упала первая капля, и время побежало назад с резвостью лесного ручейка. Купола клепсидры пульсировали и менялись на глазах, и внутри тоже все менялось — мелькали какие-то осколки, бесформенные и разноцветные. Обрезки, обрывки, вкрапления наслаивались друг на друга, пропадали, возникали вновь. И Глаша внутри этого сумасшедшего калейдоскопа тоже менялась, расплывалась, распадалась на части. В светлом небе вдруг проступила чернота, сверкнули звезды. Оглянуться не успел колдун, как промелькнули сутки. Потом неделя. Потом месяц. Сменялись события — отступала осень, потом лето сменялось весною, и вдруг завьюжила зима… И новый круг…
      Наконец наступила нужная минута. Упала последняя капля водяных часов. И Глаша вновь возникала — живая, круглолицая, веснушчатая, с растрепанными, выкрашенными в какой-то жгуче-рыжий цвет волосами, пухленькая, коротконогая, загорелая, с заметным животиком. Не красавица, конечно, но молодая баба, полная сил…
      — Роман, миленький, — всхлипнула Глаша и потянула к нему руки.
      — Стоять! — приказал колдун. — Сейчас главное начнется.
      Теперь надлежало из времени, ставшего водой, вновь создать упорядоченную структуру. Кристалл будущего станет расти сразу в нескольких точках. Так к нашей персоне сразу из множества точек подбирается многоголовая Судьба, чтобы толкнуть нас, завихрить или направить, а на самом деле обмануть, как всегда. И надо соединить Глашину жизнь с настоящим так, чтобы ничего она, ожившая, в нем не сместила и не нарушила. С Надей было проще. Ее существование легко вписалось в настоящее без искажений.
      Клепсидра перевернулась, и вновь застучали капли. Мигнули звезды, пропали и появились вновь. Зеленый луч, потерянный полвека назад над Ла-Маншем, сверкнул в небе Беловодья и пропал.
      Глаша пританцовывала от нетерпения, пока Роман создавал ее прошлое, сращивая с настоящим. Тонкие прозрачные иглы одна за другой протыкали изменчивый купол, и он переставал дрожать и меняться. И Глаша перестала двигаться и замерла. Еще игла, и еще, и вот Глаша вся пронизана прозрачными острыми льдинками времени. Еще моргает, еще смотрит, умоляя, но скоро взгляд погаснет и остекленеет. Постепенно иглы заполнили все пространство купола. И — крак… Он распался. И Глаша ушла бы под воду, если бы Роман не схватил ее за руку. Схватил, рванул, поставил рядом с собой. Она пошатнулась, отступила, провела ладонями по телу, стирая капли.
      — Я столько времени у тебя в доме жила? — спросила она, потирая лоб, будто проверяла, подлинные он ей воспоминания вживил или мнимые. — Ничего не помню. Да, знаю, так было, но не помню. Обо всем ты рассказал, а мою память серым туманом накрыло. Я в тумане плескалась, как в воде. Или, вернее, в густом жирном супе. И о своей судьбе в газете прочитала. На последней странице. Там, где хохмочки всякие печатают. — Глаша затрясла головой, русые волосы плеснули по плечам.
      — Ты со мной из Пустосвятова уехала, у меня в доме в свободной комнате проживала, — вкрадчиво на ухо ей шептал колдун, но при этом искоса поглядывал на Надю. Та смотрела на «новую» Глашу очень даже внимательно. — С помощью волшебного зелья я из тебя королеву красоты сделал. Долгохонько пришлось повозиться. А потом я тебя заколдовал в русалку, мы вместе к водяному наведались, и ты кости мне помогала метать. А потом ты за мной увязалась в путь-дорогу. Так ведь?
      — Так вроде… — Глаша хихикнула. — Так я что ж теперь — королева красоты?
      — А ты глянь! — Он подвел ее к краю дорожки. Она глянула в водное зеркало, ахнула и обмерла.
      — Неужели это я? — И тут же радостно взвизгнула. — Я-а-а!
      Нагая, завертелась она перед Романом, но в этом ее верченье не было ничего чувственного. Роман — ее создатель, ее Пигмалион. И новая Галатея любила его больше всех мужчин, с которыми когда-то трахалась.
      Да, вышла она после колдовских процедур куда краше прежней. Что говорить — была девчонка ничем не замечательная, весьма упитанная, курносая. А теперь — талия осиная, грудь упругая, шея лебединая, и все остальное… А ноги-то, ноги! На двадцать сантиметров длиннее прежних. А лицо! Носик точеный, глазища огромные, веснушки, правда, есть, но они как будто специально по коже рассыпаны. И волосы — золотой волной до середины спины. А главное, движется она теперь так томительно-медленно, плечиками поводит и бедрами, что все мужчины без исключения должны штабелями укладываться под крошечные розовые ее ступни.
      — Я мужику своему поганому покажусь. Чтоб у него слюнки-то до живота текли. Пусть видит, подлец, что потерял!
      Вот она, наисладчайшая женская мечта. Неужто ради этого все муки были и все усилия? Впрочем, занятно будет посмотреть на физиономию бывшего Глашкиного мужа, когда он с этой красавицей на улице столкнется.
      — Роман, миленький, я за тебя в огонь и в воду!
      — В огонь не надо, — остановил ее порыв господин Вернон. — И в воду тоже. Просто живи.
      И подставил щеку для поцелуя.
      — А в губы можно? — Глаша, не дожидаясь согласия, прильнула к губам колдуна.
      — Э, так не пойдет! — возмутилась Надя, вроде как в шутку оттолкнула новоявленную красавицу, но Роману почудилось — нешуточная вовсе ревность ожгла сердце его львицы.
      — Да ладно тебе! — засмеялась Глаша. — Я же просто так — радуюсь! Теперь я перед Романом Верноном в неоплатном долгу.
      — Смотри, Глаша, глупостей новых не делай! — предупредил колдун.
      — Да ладно тебе! Я теперь счастливой буду! Самой счастливой, вот увидишь! — И она, подпрыгивая от радости, понеслась к домику для гостей.
      — Платьев наделай! — крикнул ей вслед Роман.
      — Каких? — Глаша остановилась так неожиданно, что едва сумела сохранить равновесие. А то бы грохнулась в воду — и прощай Романова работа.