Наверное, надо было лечь, успокоиться, делать глубокие вдохи и выдохи, но не тут-то было, паника оказалась сильнее меня, я не мог оторваться от дома напротив и от переулка. Спрятался за занавеской и продолжал смотреть.
Не знаю, сколько прошло времени. Минуты три, максимум пять. Потом улочка наполнилась жандармами, а может, полицией, точно не знаю. Люди в форме разбились на две группы. Одна направилась к дому по соседству с гостиницей, вторая — прямо в бар месье Армана. Я слышал тяжелые шаги на деревянной лестнице и голоса, сурово и отрывисто выкрикивающие приказы.
Рядом в номере распахнулась дверь.
— Ничего нет! — крикнул жандарм.
Дверь хлопнула, закрываясь.
Я окаменел. Рациональное «я» проиграло бой и выбилось из сил, другое же, ликуя, предавалось тревоге. Старый судья меня вычислил, он понял, что у меня взгляд убийцы. У него ведь знакомства, он сумел раздобыть фотографию — снимок, который вы, господин судья, наверняка разослали по всей Европе, взяв с какого-нибудь удостоверения, найденного у меня дома. В предыдущие дни он старательно изучал меня, дабы убедиться, что это действительно я, а потом, решив, что его проницательный взор не ввел его в заблуждение, перешел к делу. И тут же обратился к жандармам, в полицию. И вот они уже здесь, за дверью, — нельзя ни бежать, ни сопротивляться.
Шаги жандармов послышались этажом выше, но я не поддался на их уловку, не стал открывать и выглядывать, что же там происходит, не дался им в руки: если хотят, пусть попробуют взять меня сами. Мне вспомнился один старый фильм с Аленом Делоном. Там он бывший преступник, который начал новую жизнь, однако его продолжает изводить идиот-полицейский и отравляет ему существование. В конце он убивает полицейского, и его приговаривают к смерти. Наступает время вести его на гильотину, и тогда надзиратели разуваются и караулят за дверью, чтобы взять его сонным. Похоже, это типично французский обычай.
Жандармы ботинок не снимали, но я-то знал — они пришли за мной.
Вдруг я услышал звон бьющегося стекла, треск высаживаемых дверей и затем крики — кричали женщина и жандармы.
Опять топот бегущих ног, но на этот раз вниз по лестнице. Двери номеров распахнулись, все, кроме моей. Раздались голоса постояльцев, они спрашивали, отвечали, делали предположения. Голоса испуганные, возмущенные, любопытные, их заглушал голос месье Армана, который всех успокаивал, говорил, что ничего страшного не случилось, не стоит волноваться.
Я вернулся к окну. Переулок опять заполнили люди в мундирах. В штатском были только мужчина в наручниках и в разорванной рубахе и женщина, которая шла, опираясь на женщину в полицейской форме.
Я перевел дыхание, но все еще не мог опомниться. От меня несло кислятиной, так потеют от страха.
Я помылся и, когда суматоха улеглась даже на лестнице и на площадках, сошел вниз.
Там я застал месье Армана, он мокрой тряпкой вытирал следы от ботинок на полу в баре.
— Меры не знают, не знают меры… — говорил он сам с собой, покачивая головой.
Угадав мое присутствие, он обернулся:
— Смотрите, что они натворили. Ну разве так можно? Прямо война в Алжире.
— А что случилось?
— Да ничего, ничего не случилось. Просто они же любят размах.
— Я видел, забрали какого-то мужчину.
— Да, из соседнего дома, с последнего этажа. Он сапожник с улицы Эглиз. И правильно сделали, давно пора. Этот тип колотил жену что ни день, и в будни, и в праздники. Но господи боже мой, зачем столько шуму? Раньше надо было вмешаться, а не ждать, пока дойдет до крайности.
— Да? А что, произошло что-то серьезное?
— Мне сказали, будто в доме напротив кто-то увидел в окно, как сапожник полосует бедную жену ремнем, а потом давай ее душить. Тогда вызвали полицию, и началось это светопреставленье.
Я заподозрил, что полицию вызвал старик, но уточнять не хотелось: происшествие казалось мне странным, было в нем что-то несуразное, в этом, наверное, и таился подвох. И до сих пор я не могу избавиться от этого ощущения.
Потом хозяин взглянул на меня, и думаю, я показался ему бледным как смерть, потому что он тут же постарался меня ободрить:
— Вы слишком впечатлительный, разволновались из-за пустяков. Идемте, я вам налью коньячку, сразу придете в себя.
С верхней зеркальной полки за стойкой бара он достал почти овальную, волнистого стекла, бутылку арманьяка. Я провожал его взглядом и заметил фотографию, которой раньше не видел: Арман в детстве, но несомненно Арман, рядом с плотной женщиной, несомненно матерью, за стойкой на фоне полки: эта же самая стойка и эта же полка, с такими же бутылками, расставленными в точно таком же порядке. Постоянство, надежность, счастье.
Тогда я снова посмотрел на снимки, изображающие чудесное исцеление. Счастье может дать крен, но ангел-хранитель приходит на помощь.
Я вышел и в первом же магазине купил три диска Жака Бреля, все двойные. Могу предположить, господин судья, что вам непонятно, откуда я беру деньги. Все очень просто. Пусть я и не сумел разобраться с вирусом Гуиди, все-таки я бывший хакер. Вот я и снимаю в банкомате деньги с одного заграничного счета, а счет время от времени пополняется благодаря доброхотным даяниям отдельных пользователей — посетителей порносайтов. Пока они загружают какую-нибудь бесплатную страницу, я устанавливаю их IP-код, практически это адрес компьютера, соединенного с Интернетом. Выбираю только постоянные IP, принадлежащие компьютерам, подключенным к сети какого-нибудь предприятия или университета, таким образом легко узнать, кто ими пользуется. Потом направляю бланк для онлайновой оплаты услуг, и на мой счет переводят денежки за несуществующую подписку на какой-нибудь www.суперпорно-сиськихардкор и т. п. Запрашиваемая сумма скромна, и требование уплаты не повторяется. Обычно все раскошеливаются не моргнув глазом. Секрет в том, чтобы не настаивать и не требовать лишнего. Потому я и не смог воспользоваться этой системой для уплаты долгов: большие цифры сразу подведут под монастырь. И потом, тогда я еще не перешел черту. Теперь — другое дело.
«Avec la mer du Nord pour dernier terrain vague / Et des vagues de dunes pour arrкter les vagues… / Avec le vent, de Test йcoutez-le tenir / Le plat pays qui est le mien…».
Я списал слова, только что прозвучавшие на диске, который играет в компьютере. С вечера я баюкаю себя песнями Бреля и начинаю верить в чудо месье Армана. Тревога возвращается временами, особенно когда вспоминаю, что вы мне не ответили. Но потом верх берет меланхолия, та истома, которая лишает всяких сил, даже сил бояться.
«Les vieux ne rкvent plus, leurs livres s'ensomeillent, leurs pianos sont fermйs… / Le petit chat est mort, le muscat du dimanche ne les fait plus chanter…».
И я похож на этих стариков.
«Du lit а la fenкtre, puis du lit au fauteuil et puis du lit au lit».
У себя в комнате я тоже передвигаюсь от постели к окну, в постель из кресла, по правде сказать, это просто стул, и выходит— от постели к постели. А потом, может, вообще перестану двигаться.
* * *
Дата:Понедельник 24 мая 13.11
От кого:miogiudice@nirvana.it
Кому:angelo@nirvana.it
Тема:
Убийца. Ты всего-навсего убийца. У тебя нет ни стыда ни совести. А может, ты просто сумасшедший. Да, ты сумасшедший, все признаки налицо. Убиваешь, бросаешь вызов следствию, смеешься над нами. Какому дурацкому детективному фильму ты пытаешься подражать?
Продолжаешь сводить счеты. Сказано — сделано. А я-то, дура, внушала тебе: да нет же, ты не убийца, — и верила каждому слову. Ты говорил, что можешь скрыть, откуда отправлены твои сообщения, а я и уши развесила. Попросил кого-нибудь из разбросанных по миру приятелей послать мне одно или два письма, и когда мейлы стали приходить из Милана, я думала, что ты бог знает где — во Франции, в каком-нибудь
HotкldesVoyageurs, duCommerce, delaPaix,как тебе угодно.
Верила, пока ты пудрил мне мозги, но не поверила, когда сказал, что убьешь снова.
И вот теперь Мирко Гуиди в морге. Ты убил его, как и обещал.
И притом у тебя хватает наглости писать, что сейчас ты там, в своем гостиничном номере, умираешь от грусти, слушая Жака Бреля.
Я тебя арестую, Лука Барберис. Знаю, что ты где-то поблизости и наверняка все время скрывался в Милане. Ты заплатишь за смерть Лаянки и Гуиди, я заставлю тебя заплатить за бесполезное понимание, с которым я к тебе отнеслась, за все признания, которые ты у меня выманил, за обманутое доверие. Суд учтет все отягчающие вину обстоятельства. С этой минуты знай, что тебе конец.
* * *
Дата:Вторник 25 мая 18.32
От кого:angelo@nirvana.it
Кому:miogiudice@nirvana.it
Тема:Это не я
Нет, господин судья. Когда я говорил, что снова убью, я не думал о Мирко Гуиди, но теперь уже слишком сложно объяснять, и я не верю, что вы захотите меня понять.
Поэтому только скажу — Гуиди я не убивал. У меня есть алиби: в тот вечер здесь, в гостинице, мы допоздна беседовали с месье Арманом. Можно бы дать адрес гостиницы и сбежать — вы допросите хозяина и проверите мое алиби. Но как-никак я преступник, и навести вас на мой след по-прежнему означает тюрьму: разве невиновность в деле Гуиди уменьшит вину в убийстве Лаянки? Нет, господин судья, я не готов еще гнить в тюрьме, так и не узнав правду. Всю правду и ничего, кроме правды, как у вас говорится.
Единственное, что мне остается, — это вести расследование. Что следовало бы делать вам, если б вы не решили, будто я маньяк-убийца, если бы сумели разобраться, не пытаясь идти самым коротким путем.
Начнем с того самого вечера, когда произошло преступление. Да, знаю, вы не говорили, что Гуиди убили вечером, точней, ночью, вы мне вообще ничего не говорили, но разве трудно разыскать всю нужную информацию?
Первым делом я порылся в электронных архивах, потому что уже много недель не покупаю итальянских газет и не ищу новостей об Италии.
Тело Мирко Гуиди обнаружил в пятницу утром пассажир, севший в Мадженте на пригородный поезд № 2003. В пятницу, 21 мая, в 7.41 он прибывает на Центральный вокзал. У кладбища Греко поезд, должно быть, замедлил ход. Я это знаю, потому что тысячу раз ездил по этому маршруту и местные поезда тут, как правило, еле тащатся, пропуская скорые, идущие с опозданием. Стало быть, поезд притормозил, и пассажир выглянул из окошка. Он едет на работу, глаза у него еще слипаются со сна, и он осоловело смотрит на трущобный поселок, зажатый между кладбищенской стеной и железнодорожной насыпью.
Случалось вам, господин судья, видеть эти трущобы в каких-нибудь двух километрах от оживленного центра Милана? Знали вы о поселке отверженных, окруженном зоной отчуждения из заводиков, складов и огородов? Наверное, нет, потому что видно их только с поезда. Вы замечали, что городские окраины повернуты к железной дороге самой уродливой стороной?
Заспанный пассажир смотрит на крыши из гофрированного железа и волнистого пластика, на стены из украденных со стройки досок, поддонов, рекламных плакатов и старых жестяных щитов для объявлений, нарисованное мороженое еще проглядывает кое-где среди ржавчины: «Корнетто», «Коппа дель Нонно», «Коппа Мармолада». Смотрит на связанные кроватные сетки, которыми огорожены эти импровизированные жилые кварталы, совсем как дачи штакетником. Глядит на груды тряпья, на бидоны для воды, тележки из супермаркетов, мусорные кучи, на завязанные пластиковые мешки — что в этих мешках, одному богу известно. Поезд идет медленно. Окно почти поравнялось с концом кладбищенской ограды, и тут пассажир замечает тело мужчины. Наверное, бомж, спит на животе, думает он сначала. Но потом, увидев лицо, обращенное к железной дороге, замечает, что глаза как будто открыты, а на синей майке большое пятно, похожее на кровь. Ему только кажется, он не уверен. Пока он опускает окно, хочет выглянуть — уже поздно. Можно, конечно, сорвать стоп-кран, ну а вдруг это ложная тревога, придется платить штраф, все равно через пять минут приедем на станцию. На вокзале человек колеблется: пойти в полицию или к карабинерам? Так ведь замучают вопросами. А если опоздаю на завод? А вдруг он просто спит? Мне что, больше всех надо, пускай другие думают. Начинает спускаться по лестнице, что ведет в здание вокзала, но каждая ступенька — как новый укор совести: трус — дикарь — эгоист. А может, человеку плохо. Может, его еще можно спасти. Дойдя до касс, он поворачивает обратно и становится на эскалатор, чтобы снова подняться на перрон. Теперь он решился. Идет прямиком к полицейской будке и рассказывает, что видел. Дежурный записывает, потом спрашивает паспортные данные и благодарит. Рабочий уходит, отчасти с облегчением, отчасти с тревогой. Ну правильно, я поступил как надо, ничего они мне не сделают. Вспоминает, что на проходной отмечают время прихода на работу. Ну и пошел он к черту, начальник цеха.
И вот в результате полиция находит труп. Патрульные окружают квартал. Полосатой красно-белой лентой окружают место происшествия, совсем как в Америке, только скромнее, — ни тебе шикарного желтого цвета, ни надписи «crime zone». Обитателей трущоб и след простыл: задолго до сирен они услышали выстрелы и скрылись.
Но той ночью я был в другом месте. Последние клиенты из бара Армана ушли в десять, а я, теперь уже почти член семьи, включил телевизор. По France 2 показывали глупейшую картину начала восьмидесятых, называется «Les Babas cool», что-то вроде «Детей цветов». История одного парижского служащего, которого в Провансе судьба приводит в общину: природа, поэзия, свободная любовь, голые попы и бюсты в невероятных количествах. Он возвращается домой, успевает оставить жену и, не теряя зря времени, — обратно в коммуну. Опять голые попы, но теперь вдобавок к попам драки, мелкие пакости, сведение счетов по поводу и без повода. Коммуна распадается, служащий, ясное дело, возвращается в Париж, жена его принимает с распростертыми объятиями и, как говорят французы, patati et patata.
Знаю прекрасно, что телепрограмму я мог прочесть в любом журнале или на любом сайте, то же относится и к сюжету. Но правда в том, что в прошлый четверг я был здесь, в гостинице, мы с месье Арманом сидели перед телевизором, комментировали глупости в этой дурацкой комедии, пока не пришли к выводу, что двадцать лет назад женщины оставляли на лобке куда больше волос.
А теперь перейдем к вскрытию. Медицинское заключение гласит: «Две пули, поразившие жертву со спины, достигли миокарда, что привело к его разрыву», или нечто подобное.
Заключение содержится в файле aut_Guidi.doc, который, в свою очередь, находится в папке «Вскрытия» в компьютере профессора Лючано Гауденци, судмедэксперта. Если хотите, я назову вам даже идентификатор сети, но в этом нет нужды: мне кое-что известно потому, что я проник на жесткий диск.
Выстрелы, как свидетельствуют рапорты, были сделаны с расстояния более десяти метров. И тем не менее они поразили цель в нужной точке, в самой уязвимой точке. Это означает, что убийца — меткий стрелок: он из тех, кто тренируется, ходит на стрельбище, может, даже профессионал. Хотите знать, как стреляю я, господин судья? Достаточно сказать, что года полтора назад или около того я ходил в Луна-парк с одной девушкой; в тире я сказал, чтобы она встала поближе, сейчас я выстрелю, попаду в цель и нас щелкнут на полароид. Я просадил уйму денег и не попал ни разу, потом передал ружье девушке, и ей достаточно оказалось спустить курок, как мы получили наш снимок. Кассирша, разжалобившись, даже подарила мне плюшевого зайца. Словом, господин судья, стрелять я не умею, я даже вблизи не видел настоящего оружия, в руках не держал патронов — я из тех баб, которые стали отказниками, лишь бы не служить в армии. Не я всадил Мирко две пули в спину. Однако здесь опять вам приходится полагаться только на мое слово.
Мое преимущество в том, что я еще в состоянии задаваться вопросом: кто убил Мирко Гуиди? Почему? А вам-то это зачем, у вас уже есть ответ, и он мешает вам задумываться над новыми вопросами, мешает добраться до истины.
Но давайте на минуту представим, что убийца опять я. За это время я раздобыл пистолет и научился стрелять. Давайте.
Как бы мне удалось затащить Гуиди в это глухое место? Подхожу к нему в баре, ставлю аперитив и говорю, поехали со мной на кладбище Греко?
Господин судья, моя физиономия красуется во всех газетах. Если бы я и впрямь оставался в Милане, как вы подозреваете, я бы носу не высунул на улицу. Если бы Мирко меня завидел даже издали, он бы первым делом позвонил в полицию: я ведь убил его сообщника, не забывайте, господин судья.
Конечно, я мог его выследить, целыми днями ходить за ним по пятам, пока он сам нечаянно не окажется в каком-нибудь уединенном месте, где его легко убить. Но зачем вдруг Гуиди отправится на кладбище, один, да еще ночью?
Давайте восстановим сцену преступления.
Мирко Гуиди снимает проститутку где-нибудь на бульваре. Договаривается о цене, и они садятся в машину. Я на машине, неизвестно откуда взявшейся, по-прежнему следую за ним. Замечаю, что он выбирает безлюдные улицы, и думаю: наконец-то подвернулся подходящий случай. Он въезжает на небольшую автостоянку у кладбища на улице Де Марки. Мотор стихает. Проститутка задирает мини-юбку, он принимается расстегивать штаны, но в эту минуту появляюсь я. Ударом пистолета разбиваю окошко и направляю на него оружие. Заставляю выйти. Он валяется у меня в ногах. Рассказывает, что это Джулиано потребовал подсадить вирус на мой компьютер, просто чтобы избавиться от конкуренции, отбить у меня клиентов, отнять рынок. Я спрашиваю, как ему удалось атаковать компьютер, он не отвечает. Приказываю убираться прочь, сгинуть, никогда больше не попадаться мне на глаза. Он бежит в темноту, к трущобам, и когда он уже почти пересек конус слабого света от единственного фонаря, я стреляю. Две пули, прямо в сердце. Он валится вперед, лицом в землю, и умирает.
Я скрываюсь в ночи, и для вас остаются тайной два обстоятельства: куда подевались гильзы от патронов? И где машина Гуиди?
Мой следственный эксперимент, господин судья, кажется вам убедительным?
Мне бы даже в голову не пришло вспомнить про гильзы, но в полицейских рапортах, которые я перехватил, ясно сказано: выстрелы были сделаны из пистолета 9-го калибра, вероятно, «глок-19», но никаких гильз не обнаружено. Куда я их девал? Подобрал в темноте? Не торопясь, светя себе под ноги фонариком?
И наоборот, вам не приходил в голову вопрос о машине, потому что вы с самого начала были, уверены, что Гуиди туда привез я.
Нет, господин судья, я не говорю, что вы глупы и не подумали обо всем, что я сейчас сказал. Просто я ставлю себя на ваше место: если уже есть преступник, зачем искать кого-то еще?
Проститутка в испуге уезжает на машине и бросает ее неведомо где.
Возможно.
Я уезжаю на своем автомобиле, потом пешком возвращаюсь и куда-то прячу машину Гуиди. Возможно.
Но неубедительно. Слишком сложно. А главное, меня там не было.
Кстати, о гильзах я не знаю, что и думать, но по поводу машины уверен: все дело в ней. Я знаю, что говорю.
* * *
Дата:Среда 26 мая 12.14
От кого:miogiudice@nirvana.it
Кому:angelo@nirvana.it
Тема:
Ты болен. Это не значит, что тебя признают частично невменяемым, но думаю, ты сумасшедший. Теперь у тебя началась мания величия. Тебе понравилось играть жизнью людей, убил один раз, другой, и вдобавок развлекаешься, бросая нам вызов, пытаясь сбить с толку. Ты и вправду веришь, что достаточно заронить сомнение, как следствие зайдет в тупик? Думаешь, ты хозяин положения?
«Уверен, что все дело в машине. Я знаю, что говорю».
Да за кого ты себя принимаешь?
Машину Мирко Гуиди мы стали искать с самого начала. И нашли. Она стояла в гараже, в полном порядке, сверкающая, как машина в свадебном кортеже.
Как видишь, твоя попытка нас запутать довольно наивна. Сдайся, положи конец своему бреду: это единственное, что я могу тебе сказать, а также единственная причина, по которой я поддерживаю с тобой связь. Сдайся.
* * *
Дата:Воскресенье 30 мая 22.36
От кого:angelo@nirvana.it
Кому:miogiudice@nirvana.it
Тема:Почему вы мне не верите?
Вы правы, господин судья. Правы, когда называете меня сумасшедшим. Будь я нормальным, я бы давно исчез. Опустошил бы через сеть счета двух-трех олухов и смылся куда-нибудь в Южную Америку или Африку, зажил бы набобом при тамошней дешевизне. Так нет же, меня преследует, не дает покоя навязчивая мысль найти правду, доказать вину настоящих преступников. И я верю, что могу доказать или хотя бы сказать, что все вы ошибаетесь. И говорю это несмотря на то, что вы мне написали, несмотря на то, что вы мне больше не верите.
Главный вопрос по-прежнему — машина Гуиди. Состояние, в котором вы ее нашли. Сравнение, которым вы воспользовались, никак не вяжется с моими воспоминаниями. Так бывает, когда говоришь с кем-нибудь о старом школьном товарище и через некоторое время замечаешь противоречия: цвет волос, гнусавый голос, которого ты не помнишь, а в конце выясняется — вы говорите о разных людях. Поэтому я прежде всего проник в систему автоинспекции и проверил: Мирко Гуиди все еще ездил на своем старом «гольфе» с номерами Новары, том самом, что был у него, когда мы общались. А коль скоро мы говорим об одной и той же машине, чем же ваши слова так меня поразили?
Следовало бы ответить сразу, но тогда останется непонятным, каким образом эта мысль оформилась у меня в голове, и, может статься, вы не придадите ей должного значения. Лучше расскажу все по порядку: я снова злоупотребляю вашим терпением, но вот увидите, дело того стоит.
В пятницу, спустя две с лишним недели, я вернулся в библиотеку, собираясь приняться за Эжена Сю, но пока шел по читальному залу, на одном из столов мое внимание привлек пухлый том, рядом с которым лежали очки. На переплете золотом было вытеснено: Сельма Лагерлёф, «Сага о Йёсте Берлинге». Я открыл книгу наугад, и уж не знаю почему, первая фраза, которая попалась мне на глаза, вызвала у меня невыразимое желание читать дальше. Я ее выписал, вот она: «Она лежит здесь, моя невеста! — сказал он. — Несколько часов назад она подарила мне поцелуй невесты, а ее отец обещал мне свое благословение. Она лежит здесь и ждет, что я приду и разделю с ней ее белоснежное ложе».
Пока мои глаза почти непроизвольно пробегали по строчкам, начиная с самой первой страницы, я почувствовал, как кто-то барабанит меня по плечу. Должно быть, вернулся хозяин очков. Я обернулся, пытаясь изобразить извиняющуюся улыбку, но замер на полдороге, и у меня получилась всего-навсего идиотская гримаса: человек, требовавший назад свой роман, оказался старым судьей.
Я пробормотал что-то похожее на «pardon» и пошел к каталогу. На «Лагерлёф, Сельма» нашлось пять карточек, на трех значились разные издания «Саги». Я заполнил требование и через пять минут тоже сидел в читальном зале, готовый зарыться в эти набранные мелким шрифтом страницы, одновременно не теряя из виду старого судью.
Шесть часов подряд мысль моя неслась вслед за Йёстой Берлингом и компанией кавалеров-бражников, боролась с морозом и волками и в конце концов, выбившись из сил, уступила призывам желудка.
Я сдал книжку, надеясь увидеть славную библиотекаршу, но другая сотрудница сказала, что у нее сегодня выходной и, чтобы с ней увидеться, надо ждать понедельника. Уходя, я окинул взглядом читальный зал — старик еще сидел за книгой.
Снаружи оказалось почти по-летнему жарко, и, если стоять неподвижно, в четыре часа дня от солнца уже саднило кожу. Я направился к продавцу кебаба, которого приметил раньше, и потом, кусая завернутое в лепешку мясо, уселся на скамейку в тени в треугольном скверике, непонятно как образовавшемся на перекрестке двух улиц.
Пока я ел, послышался стук жестянок и треньканье стекла, будто кто-то бросил мусор в контейнер рядом с моей скамейкой. Я мгновенно обернулся, но никого не увидел. Я снова откусил, и шум повторился, сопровождаемый невнятным писком. Тогда я затаился и немного подождал, не сводя глаз с контейнера.
Снова бряцанье и писк, на этот раз тихий, почти неслышный.
Я подошел к баку и заглянул внутрь. Зеленый пластиковый пакет был заполнен на треть, и мне почудилось, словно внутри что-то шевелится.
Я надел мешочек от кебаба на руку, вроде перчатки, разгреб бумажки и пустые бутылки, и на дне показалась белая шерстка. Тогда я запустил в контейнер и другую руку и вытащил котенка: у него даже не хватало сил царапаться.
Как он очутился в мусорном баке? Вскарабкался в поисках еды, свалился и потом не мог выбраться? Или какой-то гад бросил его туда, решив от него избавиться? Ублюдки!
Ваша правда, господин судья. Не мне, который размозжил человеку голову, придавив его бампером к стене, судить других. Но у убийства Джулиано Лаянки была причина, не оправдание, а причина, а у убийства котенка ее не было. Мне кажется, я не похож на тех, кто убивает котят, чувствую, что я лучше, несмотря ни на что.
Я устроился на скамейке и взял котенка на колени. Он пока еще нетвердо держался на лапках, но дышал, кажется, ровнее. Потом принялся озираться кругом, и глаза у него, по-моему, были живые. Внутри свернутой лепешки оставалось еще чуть-чуть мяса, я дал ему, и он тут же его проглотил. Значит, будет жить, подумал я. Только тогда я стал его гладить. Вдоль спинки — от ушей до самого кончика хвоста. Под горлышком — ему понравилось, и он вытянул шею. Мягкий пушок на брюшке. Я его гладил, и у меня к глазам подступали слезы. Я его спас. Я, убийца. Я спас его и чувствовал, что уже люблю его, любил еще до того, как нашел. Это мой котенок.
Вам тоже наверняка приходилось слышать, господин судья, о закоренелых преступниках, которые в тюрьме любовно ухаживают то за канарейкой, то за мышью, а то и за тараканом. Что только не взбредет нам, убийцам, в голову?
Я поднялся со скамейки и зашагал в гостиницу. Кота я придерживал рукой, он сидел у меня на плече и смотрел назад, а я по дороге размышлял, как сказать месье Арману, чтобы он позволил мне подержать его хотя бы одну ночь, всего одну, а потом я его куда-нибудь пристрою.
Когда я открыл дверь бара, жена Армана, которая мыла стаканы за стойкой, подняла глаза и воскликнула:
— Арман, Элоди, идите сюда, смотрите! Потом, выйдя из-за стойки, встала рядом и принялась чесать у котенка за ушами.
— Какая прелесть, где вы его взяли?
— В сквере, в конце улицы Вольтера. Его кто-то выбросил в мусорный бак, и он не мог выбраться, уже и мяукать перестал.
— Ублюдки, — сказал месье Арман, — попадись они мне, я бы их подвесил за одно место…
— Можно подержать?
— Пожалуйста. — И я передал котенка незнакомке.
Девушка одной рукой прижала котенка, а другую — правую — протянула мне:
— Привет, я Элоди, вот их дочь. Приехала сегодня.
— Меня зовут Лука.
— Знаю, мне уже о тебе рассказали: молодой человек из нотариальной конторы в Беллинцоне, верно?
— Именно.
— Что вы думаете делать с котенком? — спросил у меня Арман.
— Может, вы знаете организацию, которая заботится о брошенных животных?
Вмешалась Элоди:
— А если мы его возьмем?
Сердце у меня растаяло. Даже себе я не смел признаться, какую боль причиняла мне одна только мысль, что придется расстаться с этим крошечным пушистым существом. Конечно, через несколько дней это все равно произойдет, но возможность погладить его еще немного согревала мне душу.
Арман с женой переглянулись, потом он сказал:
— Другими словами, мы его кормим, ухаживаем за ним, меняем ему песочек, а ты в свои редкие приезды из Парижа с ним играешь.
Но сказал он это с улыбкой, что означало «да».
— Ну-ка, Кандид, хочешь молочка? — обратился он к котенку.
Он уже успел его окрестить. Вообще-то это право было за мной, это же «мой» котенок, но я подумал, что вряд ли сумею найти более подходящее имя для белого кота, найденного на улице Вольтера.
Элоди и Кандид скрылись в кухне. Арман взглянул на меня, по-прежнему улыбаясь:
— Сегодня пятница, бар и ресторан закрыты, но мне будет приятно, если вы останетесь с нами поужинать.
— Мне тоже.
— Тогда в восемь.
— В восемь, прекрасно.
Я поднялся в комнату и переоделся. Потом опять вышел из дома, а ровно в восемь появился в зале ресторана, неся розовый сверток с пирожными, перевязанный синей ленточкой. Я просто не представляю, что можно прийти в гости без пирожных, бутылки вина или букета цветов. Что поделаешь, господин судья, так принято у среднего класса. Мне не удалось перебороть себя, даже когда я попробовал водить дружбу с хозяевами жизни. Когда Джулиано пригласил меня на яхту, я приехал в порт с чемоданом, двумя бутылками бароло 74-го года и цветами для Стеллы. Иначе я не мог, хоть и не сомневался, что остальные подумают с оттенком презрения: средний класс. Да, господин судья, средний класс, обреченный исчезнуть.
На самом деле принести пирожные хозяевам ресторана в тот вечер мне тоже казалось не вполне уместным. Наверное, лучше были бы цветы для Элоди, но потом мне вспомнилась еще одна песенка Бреля — «Конфеты».
«Je vous ai apportй des bonbons / Parce que les fleurs c'est pйrissable / Puis les bonbons c'est tellement bon / Bien que les fleurs soient plus prйsentables / Surtout quand elles sont en boutons / Mais je vous ai apportй des bonbons».
Опять о несчастной любви, о мужчинах, обманутых женщинами и судьбой. Я тоже понемногу зациклился на Бреле и начал верить, что он писал про меня.
И вот, стоя в дверях ресторана со свертком пирожных, висящим на синей ленточке, я смотрел на единственный во всем зале накрытый стол, и он казался мне квинтэссенцией семейной жизни: клетчатая скатерть, стаканы «duralex» из толстого, слегка помутневшего стекла, вино в графине и запах лукового супа.
— Садись давай! — сказала Элоди.
Она взяла у меня из рук сверток, положила на стол и заглянула внутрь.
