Душа моя, хоть и бросила она меня, Душа моя тебя моложе и милей. Но и она прощай!.. Может, все-таки тяпнем, Фрол Впасыч, если не по имперализму, то хоть по синтезу термоядерному? Сосуды уж больно сужены. Напьемся! Я невыносимо одинок. И цетами здесь так пахнет, что ум за разум заходит и бесстыдничает. Зачем нам здесь на паровозе пчелиный рой?.. И где, спрашивается, мед? Я любил его... в детстве... А вдруг она... того... скончалась, так сказать, и померла... Хотя, где уж нам помереть! Мы ведь бессмертны! И плевать нам на того, кто самоизводится в мировых сдвигах и бесполезных родовых схватках революций.
      То-то и оно-то, что мы бессмертны! В этом-то и вся загвоздка невыносимейшей моей трагедии. Загвоздка о жестокой насечкой. Вбить-то в меня ее вбили, жизнь вбила, а вот насчет вытащить, пожалуйста, вытаскивай, выдирай с кусками плоти и обливаясь кровью самолично, подобно тому, как Мюнхгаузен выдирал себя за собственную волосню из кишащего гадами болотища. Ужас! Что же, по-вашему, Фрол Власыч, справедливо это? Очевидная несправедливость и вопиющая! Но нам плевать на это лишний раз! Нам-то ведь самим чудесно и безмятежно, запасшись транзитною визой для бесконечного флирта с подобными мне горемыками...
      Даже более чем робкий вопль насчет видимого отсутствия баланса в таком положении выводит нас из невозмутимости в гимназическую капризуленцию. Я таю, стираюсь в порошок, измочаливаюсь в жалкий веревочный хвостик на ее глазах; секунды, минуточки, часы, дни, годы сочатся из меня, неумолимо приближая грубое явление скелетины смерти, и я же еще "заткнись в тряпочку" я же "сопи в обе норки"!.. А для чего затыкаться? Для чего терпеть? Чтобы мы блаженствовали в безмятежности, чтобы и духу трагического не было в нашем эгоистическом гнездышке!.. Нет, нет, нет и еще раз тысячу раз нет!!! Не принимаю такого расклада! Нету нашего кровного хлебушка в вашем роскошном меню!..
      Почему ж вам, говорю, мадам, все возможные запасы времени отпущены,
      то есть бесконечная на сегодняшний день гармония дадена, а мне лишь
      какие-то занюханные пятилетки? Ладно бы еще в бассейне с голубою
      водицею прожить их наподобие Рокфеллера или Круппа, гоняясь за
      золотыми рыбками в обществе вседоступнейших совершенств дамского
      пола.
      Ладно. Это - куда ни шло. Терпеть можно, хотя загвоздка не
      вытаскивается из тебя сама собою в такой ситуации, а лишь не свербит,
      и твоя кратковременность компенсируется во всяком случае достойным
      комфортом, снимающим надсадную боль и мельтешение в воображении
      проклятого образа рокового скелета. Конвенция у нас, так сказать,
      была бы брачная: ты, душенька моя, гуляла себе до меня и еще гулять
      будешь в неведомо каких враждебных телах, а мне позволь в короткой
      моей жизни хотя б невзрачно насладиться, хотя б шинельку иметь новую
      и щи с наваром! Позволь хоть тайну строения веществ познать и
      причину нагноения жизни в первичном бульоне! . Возможности дай
      использовать мои блестящие. Может, я выход наконец найду из такого
      зловонного лабиринта, где нет нам с тобой от века монических условий
      для семейной жизни в одном, обреченном на это дело теле. Логично?
      Так знаете, Фрол Власыч, что мы верещим в ответ на такие всесторонне
      справерливые претензии?.. Вы - ревнивец! Вам трудно поверить, что
      я невинна перед вами. Я люблю вас, никого не помню в прошлом,
      несмотря на ощущение бессмертия, и никого кроме вас не желала бы в
      будущем. Вас больше всего беспокоят какие-то тела! Пить меньше
      надо. А я готова сделать для тебя все что могу!..
      Умри тогда вместе со мною! Логично и страстно заявляю и в ответ. Разреши мановением одним непереносимую драму судьбы моей, сними средоточие боли от жуткой загвоздки ! Умри, радость моя, страдание мое, в тот же час, что и я! Хоть слово дай, что не покинешь! Хоть обмани, но успокой, молю, бывало, в слезах, в стенаниях похмельных и трезвых...
      Реакция на это одна: надменный, категорический уход от ответа, театральная демонстрация кротости, вызывающей, хочу подчеркнуть это, кротости, а также намек на беспредельную, не менее, глубину отчаяния и страдания... Ах, так, говорю, ах так!! Ничего! Я и в холоде одиночества пошурую, похимичу своим серым веществом. Не один я такой! Нас - партии! Нас больше, чем вас, и мы наведем порядок в бандитской лавочке этой жизни! Мы наш, мы новый мир построим!.. Ору, бывало, скандалю, годами не видимся, дух захватывает от того, что сделано и делается уже. Но как ни куражься, а ни проникай мысленно, хошь до самых кварков доплюнь, хоть в морозные кольца Сатурна упрись тоскующим рылом - нет тебе ни счастья, как говорил Пушкин, ни покоя, ни воли! И начхать в иные настырные минуты готов я на все, забыться готов и довериться во всем своей суженой. Что мне, в конце концов, больше всех надо, что ли? Плевать я хотел на якобы народно-освободительные движения! Только коту под хвост летит из-за них время твоей жизни, а результат фиговый. Тоска. Хаос. Горы трупов. Новые, уже окончательно неразрешимые проблемы. Работы - не расхлебать за семь жизненных сроков.
      Хотя многим коллегам моим, полным ничтожествам, сделавшим большие ставки в дьявольской игре, жаловаться нечего. Они богатеев повыкидывали из дворцов и бессейнов, а сами плюхнулись туда заместо их в обьятия амеб, простите, наяд, кто в чем был - в портупеях, портянках, буденновках и с кислой отрыжкой вечно плюгавых хамов. Быдло. Прощай те, говорю, сволочи-перерожденцы! Ноги моей в вашем скотском раю больше не будет. Я чистый все же во многом разум хотя и возмущен раскладом поряднов Бытия...
      В неслыханно изумительном уединении очередное бурное примирение с душой моей происходит. Наслаждаемся, за ручки взямшись, как дети. Птички вокруг летают и щебечут вроде нас. Ликует мир растительный и животный, сводя с ума составляющими его цветовыми и звуновыми гаммами готовыми случайно воплотиться в нечто самостоятельное и прекрасное... Хрен с тобой, говорю грубовато, по-мужски, Душа. Твоя взяла! Раз ты уверяешь, что все будет хорошо, то и верь себе, а с меня сними такую заботу. Твоя взяла.
      Нахожусь некоторое время как бы в жизнеоостоянии крупного буржуя из новых советсних жуликов, избежавшего разоблачения и нырнувшего с головою, которая на плечах, в бессрочный пеной, в обьятия развратных наяд, простите, амеб, живущих в бассейнах с голубою водою... Покой., Мудро довольствуюсь малым, ибо избежал худшего. Я люблю тебя, как говорится, жизнь, и надеюсь, что взаимность у нас имеется. Но что это вдруг, что? После совершеннейшего штиля настроения, пошлейшей песни пошлые слова исторгают вдруг из пораженного внезапно сердца - боль, из глаз - слезы! Есть ли на белом свете человек, который не содрогнулся бы от следующей, ни с того ни с сего поразившей мое воображение картины!?
      Кончились кан-то незаметно отпущенные лично мне сроки. Усоп я в свой час. В гробу лежу. Лоб, как обычно в таких случаях, холодный, нос вострый, глаза впалые. Чувствуется явственно, что патологоанатомы опоганили-таки беззащитное тело. Полчерепа срезано, Разумом любопытствующие интересовались. Серого вещества в черепной, простите за выражение, коробке как не было. Пусто. Хорошо еще, что, как человек разумный, я в заблаговременном завещании распорядился набить эту коробку не случайным, подвернувшимся под руку моргового мерзавца, мусором, а белой ватой, опрысканной одеколоном "Курортный"...
      Осень, заметьте, глубокая. Птицы нахохлились угрюмо на голых, черных ветках лип. Лужи промерзли до дна. Медная музыка, холодящая губы кладбищенских халтурщиков, оглоушивает оцепеневшие дали... Автобус пепельно-серый ждет меня внизу. А в нем шоферюга сидит с наглой, социально-счастливой рожей. Я у него сегодня последний. Отволокет к могиле сырой, вернее до гробового входа, пощипает родственничков моих и - домой. Футбол смотреть, и проклятое в своем пошлом бессмертии фигурное катание.
      А у меня лапки белые на черном пиджачишке сложены. Хризантемы холодные и розы матерчатые щекочут левое и правое ухо, и невыносимо смертельный, сладкий еловый душок, словно радующийся увяданию человека, роднит явившихся проститься с тем, кого они временно успели пережить... Красотища - не правда ли? Сплошной траурный марш.
      Вот - кладбищенские, уцелевшие после октябрьской катастрофы, кружевные, ржавые врата. Металлическая ручная тележка, сваренная какой-то пьянью неровно и подло и окрашенная в абсолютно адский цвет, принимает на себя мертвый груз и повизгивает, как живая. И это больше, чем что-либо, сотрясает летящую поодаль, в сквозном осинничке, летящую невесомым черным лоскутком, газовым, траурным облачком маю душу... Ну, ну... Дождь со снегом. Слякоть. Тоска... Ну, ну... Но я-то лежу, а она-то, душа, летит! Летит. Вот что обидно. Я лежу, а она летит, она летает, и Бетховен с Шопеном и пластмассовым прохиндеем Алексанрровым окатывают меня и гроб и пространство лишней, на мой взгляд, музыкой. Музыка и поддерживает Душу в скорбном и искреннем, тут я ничего не скажу, вознесении над покинутым ею трупом. Да! Трупом! В могиле синие, лиловые и фиолетовые от пьяни, холода земного и труда могильщики, понукаемые бригадиром, добивают черствую глину на последний штык.
      Каким же, скажите, нужно быть циником, чумой, нахрапистой хапугой, бездушным палачом и шантажистом несчастных, потерявших способность сопротивления кладбищенскому, чисто советскому, хамству, родственников покойного, чтобы тебя на такой фантастической работе выбрали одного из всех, ни в чем, казалось бы, не уступающих тебе могильщиков, в бригадиры!..
      Вот о чем думающим прерставляю я себя, как это ни странно, на краю сырой могилы. Вот до чего я довозмущался... Но не в этом бытовом зверстве, в конце концов, смысл терзаний. Значит, меня сейчас опустят на грязных веревках... туда. Затем закопают. Затем их всех отвезут на поминки по мне, на мои поминки, отвезут в тепло, в круг бутылок и закуси, и печальному, к приятнейшему из застольных воодушевлений, и воодушевление это оттого происходит, что я-то лежу там во тьме могильной, ожидая ральнейших распоряжений органической жизни, а она, а Душа-то с вами, среди вас, и как ни велико ее горе (горе ли?), она и на третий день, и на девятый, и на сороковой пребудет ее вдовьем состоянии на земле. Ну, а потом уж, навек освобожденная от моей несносности, отправится невеститьея в иные времена и пределы, в надежде обрести иного Разума - невозмущенца и подкаблучную тряпку.
      Нет! Отвергаю! Не примирюсь с таким несправедливым разладом зависимости от смерти одних и вечным функционированием в циклах существований других! Плевал я не то, что по вашим словам, я тоже по-своему бессмертен. Я претендую на то, чтобы быть бессмертным не по-своему, а по-ихнему! Да-с!! И ничего не желаю слышать о преемственности, культурном прогрессе, вкладе в сокровищницу и тон далее. Деньги - вперед! Время - на бочку! Не то добьюся я освобожденья своею собственной рукой! Вытащу загвоздку, со всеми пущай потрохами, но вытащу!..
      А вы, говорю, мадам, если истинное чувство имеете, то извольте се мною - осенним горьким денечком... в могилу, чтобы уж не расставаться. Не надо мне вашего присутствия снисходительного лишь на третий день, девятый и сороковой. Логично?
      - Тяжелый и говнистый у тебя характер, кочегар. Та знаешь, что такое характер? - спросил я. Раэум этого не ведал. - Это - форма и качество твоих отношений с Душой Крепка твоя связь с ней, доверяешь ты ее мудрым наставлениям - и легко тебе в мире мириться, прощать, переносить неудачи, а то и вовсе не замолчать их вечного присутствия; исцеляться, соотносить вечное с временным и тленные, радоваться малому, любить мгновение, не спешить, не гневаться, не судить, не уходить от реальности и не делать много чего другого. Но стоит тебе возмутиться, изобретя для возмущения повод, как сразу портится твое жизненастроение, прет из тебя упрямство, капризность, упреки, привередливость, дутая гордость, ненасытность, зависть, и все больше подчиняет тебя одна страсть - игра!
      - Это - да, - согласился Разум.
      - Ты страстно веришь, что и искусственно созданной твоим воображением игровой ситуации, как и в той, в которую ты попал случайно или же она была навязана тебе, может быть промоделирована вся жизнь. Отпав от нее и от ее непостижимых законов, ты и подпитывая и пожирая сам себя, пытаешься. своими силами познать в игре законы и механику случая, овлареть ими, построить с их помощью Царство . Божие на земле и посрамить таким образом Творца, создавшего, как тебе кажется, невыносимые условия для человеческого существования.
      - В общем, все приблизительно так и обстоит, - сказал Разум.
      - Почему "приблизительно"? - переспросил я, отнюдь не оттого, что претендовал на окончательность своих суждений.
      - Да потому что, говоря откровенно, меня увлекает ее цель игры, а сама игра. Не все ли равно, как она называется и на что играют? Железка, очко, шахматы, покер... Рублем больше, рублем меньше... Вон - самый враждебный мне писатель Достоевский: тоже вовсю играл... Случайность, сучка такая, она многим покоя не дает! Разве не поэзия - вечная погоня за ее капризным хвостом?
      - Поэзия - это когда летит за ней на Пегасе Пушкин, а не ты, возмущающийся в Совнаркоме, что по теории уже всем какать пора, а на практике мы еще даже не жрали. Подводит тебя теория, правильность которой гипотетична, а плата за проверку ее правильности ужасает уже сегорня.
      Я имею в виду твое участие в игре "коммунизм - светлое будущее всего человечества". Это - тот крайний случай, когда считаешь возможным, втянув в бой миллионы человеческих пешек и колоссальные ресурсы, избрать тактику бесконечных жертв. Некорректность игры оправдывается (это ты внушаешь и себе и пешкам под аплорисменты зарубежных болельщиков, жаждущих острых зрелищ) все тою же целью - эффектной концовкой всемирно-исторического экспериментального игрища, построением коммунизма. А как его построить в одной отдельно взятой стране при все более обнажающихся глобальных взаимосвязях и взаимозависимостях человечества во всех областях жизни неизвестно. Пожалуй, одному Хабибулину - служителю туалета в ресторации "Ермак" - известен секретный хор, ведущий тебя к выигрышу. Хабибулин утверждает, что пока люди не перестанут гарить под себя хотя бы в сортирах - не видать им, как своих ушей, не только коммунизма, но и чистоты и порядка.
      - Верно! Насчет одной страны хреновина какая-то получится. Вот
      если бы дали мне провести всемирный сеанс игры на всех досках, я бы
      еще поглядел, Фрол Власыч, где бы мы сейчас с вами беседовали!
      вскипел Разум.
      - Не говнись, кочегар, - сказал я. - Подумай лучше о Душе. Разве жизнь без нее - жизнь?
      - Что о ней думать? Я, может, и знать не желаю, где эта дама! О-о!
      Мы ведь не ведаем, что такое одиночество!.. Зато я ведаю! Не знаю,
      яде и с кем, но уверен, что она где-то и с кем-то!
      - Хватит трепаться, кочегар! - строго сказал я. - Душа тебя не покидала. Ты думаешь, это ты смеешься, когда ты смеешься? Нет! Это вы оба смеетесь, ты и она! Только не пытайся искусственно расхохотаться. Ты иди, ополоснись под водокачкой, опохмелись водицей и сразу тебе смешно станет. Может, горько, но смешно. Иди! Она тебя уже ведет за руку!
      Если бы не моя врожденная сдержанность, я сотрясся бы от рыданий: чистый свет доверия мгновенно смыл безликость со всего облика моего кочегара, а лицо его было лицом юнца, ищущего от полноты жизни повода для смеха и удивления.
      Он легко крутанул колесо задвижки водокачки, которая захохотала, как от щекотки, и на него упал живой водопад. Упал, и облитое существом воры, как в коконе, проовеченном солнцем, затрепетало другое живое существо, вымывая из уголков глаз вьевшуюся чернь угольной пыли, и вот уже в нем самом, некогда поразившем меня отсутствием жизни, теперь радовалась и плескалась Душа, ощутив животворную тяжесть хлынувшей на нее, подобно воде, плоти человека. Смех воды сливался с его смехом, и вот он стал наг, ибо смыло с него лишние его одежды и унесло вместе с потоком.
      - Машинист, ты вернул меня к жизни! - высунувшись из водопада, весело крикнул тот, кого я уже не мол назвать Разумом. - Я благодарен тебе от души!
      - Не благодари, но живи, - сказал я и удивленно задумался: он так напоминал мне меня самого, как если бы я гляделся в зеркальную воду колодца. Воистину: живое подобно живому... Но вдруг по воде пошли круги...
      В добавление к сказанному прошу поставить на вид работникам желдормилиции и носильщику Ежову, нарушившиь образ остановки, разлучившим меня с паровозом и приславшим вместо него телегу по месту моей службы... Не сочувствовал, ибо понимал ложность восторгов. Попутчиком не был. Пятилетки считаю прогрессивным дьявольским способом паковать мгновения для истребления времени жизни трудящихся Партию представляю как железнодорожный состав вагонов разного класса. Не желаю нестись без остановок и неведомо куда ни в салоне, ни в общем телятнике.
      К сему, предупрежденный об ответственности за дачу ложных показаний, Фрол Власыч Гусев, покровитель людей и животных, живущий с Душой в законном и счастливом браке и всецело находящийся в здравом уме.
      60
      Ну, как вам сочинение, гражданин Гуров? Прослушали с любопытством,
      как образец творчества этого ненормального человека. Другой реакции
      я от вас и не ожидал. Но вы ни капли не ожили?.. А я слегка опять
      ожил...
      Тем временем родственнички ваши прибыли. Вот запись телефонного
      разговора вашей дочери. Или нюх у нее собачий, или из-за утечки
      информации узнала она о вашем аресте. Возможно, отводя удар от себя,
      и лишний раз заверяя нас в верноподданности, она сообщила о
      местонахождении самой дорогой вашей вещи: одной из Екатерининских
      цацек, подаренной императрице неизвестным любовником. Рябов! Тарань
      ее сюда! .. Ну, так что нормальней, гражданин Гуров, сочинение
      фрола Власыча или подлянка вашей любимой дочери? Вы не верите?..
      Моя очередная мистификация... Значит, кошку и собаку я тоже
      запрограммировал? Я бы диссертацию вполне мог тиснуть о защитных
      реакциях подследственных, как форме вытеснения и подавления чувства
      реальности.
      Спасибо, Рябов. Попроси прислать ко дню моего рождения о Трубного
      рыночка капуотки вилковой, огурчиков и помидорок соленых. Только не
      зеленых, а красных. В помидорах я этот цвет уважаю. И картошки
      пусть пришлют. Бабы из наших мест не вылазят с Трубного рынка. Да!
      Пару букетов п олевых каких-нибудь цветов. Васильки, ромашки,
      колокольчики...
      Вот она - цацка! .. Что за тайна, Боже мой, в камешках этих? Не
      изделие ведь ювелирное таинственно, даже если оно дело рук
      гениальных! Может, действительно запечатлели алмазы и изумруды, как
      уверял меня один гаврик, взгляды Творца и Сотворении им Мира и сияние
      первого света?..
      Колье принадлежало, точнее, было похищено вашим папенькой во время
      штурма Зимнего дворца. Там же "приобрел случаю" три ценнейших
      жемчужины Влачков. С этого наши знакомые начали построение нового
      мира. Диадему вы успели вывести из дома и припрятать...
      Тоска. Тоска, гражданин Гуров... Впрочем, чую я злое веселье,
      вспомнив, как заявился к Сталину с железной коробкой. В той коробке
      отснятые ленты лежали: эпизоды дела, названные мной "Красная суббота"
      и "Лобное место". В дачном сталинском кинозале находился сам и
      несколько деятелей не из самого близкого окружения. Все они
      наперебой предлагали Сталину какие-то фантастические проекты
      поощрений трудовых коллективов и рекордсменов труда. Мрамор ,
      бронзовые и золотые бюсты в цехах... Слепки рук работников ручного
      труда... Рентгеноснимки черепов работников труда умственного...
      Сталин с интересом, неправильно истолкованным доклачиками, вглядывался в их лица, пытаясь определить, что же именно может быть в этих лицах приметой приговоренности к смерти. Мне было очевидно, что все, буквально все они без пяти минут трупы: Сталин выдал вдруг, обращаясь ко всем, общий комплимент "Собачий нюх у вас, товарищи!"
      В тот момент неглупый человек наверняка воспользовался бы возможностью глубже исследовать природу юмора. Я-то сдержал какое-то страшное подобие раздиравшего меня на части смеха, лишенного злорадства и мстительности, но полного неизъяснимого значения, разгадки которого было мне не дано. Оттого он и мучал, подступая к горлу, как голод, которому не обещано утоление, и ясно уже, что разрешение мучений - в смерти или спасительной случайности. Я молчал, а Сталин заливался тихим, дьявольски жутким смехом, шедшим не от души и не от веселой возни Души с Разумом, как это бывает у детей и взрослых, сохранивших в существе своем детство. Он даже не смеялся. Звуки смеха только символизировали звериный клекот торжества Сталина. Торжества! Он держал в руках своих нити нескольких судеб. Он чувствовал себя властелином случайности, ибо ему казалось, в тот момент он один не только точно знает меру несчастия своих жертв, но и меру собственной возможности спасти их от вроде бы неотвратимой гибели. Он торжествовал, торжертвовал не в первый раз, но торжество и смех, принятый за него, не насыщали Сталина, как не насытила меня месть. И он вдруг мрачнел.
      Он не мог, как ни хотелось ему, почувствовать себя истинно царственной натурой. Ни на прощение, ни на великодушие, ни на провозглашение отказа от насилия, вражды и братоубийства, безграничной, вроде бы, власти уже не хватало. Сталин ненавидел справедливость и добро тем больше, чем отчаянней они сопротивлялись, предпочитая сгинуть, сгноиться подохнуть, умереть, но не принадлежать Сталину.
      Не раз тянулась его рука к ниточке спасения, скажем товарища Сидорова, но отдергивал он ее, чувствуя, кроме всего прочего, в этот момент свою собственную привязь и зависимость от руки более всесильной, чем его, и поэтому мрачнел еще больше...
      В тот раз он снова захохотал, когда один из особенно романтичных прожектеров предложил командировать победивший в соцсоревновании цех или бригаду на заводы Крруппа, Филиппа и Форда.
      И зараженные веселостью вождя, которая льстила самолюбию больше, чем простая похвала, деятели тоже смеялись аплодируя Сталину, а он, в свою очередь, искренне аплодировал им, и меня не впервой начинал трясти хохот от жуткого образа неведения и заблуждения людей насчет отношения к ним Сталина, и самого Сталина, наслаждающегося впечатлением, производимым маской отеческой заботы и дружеского поощрения, в глазах и во рту которой чернели дула моих револьверов.
      Посмеявшись и поаплодировав, Сталин сказал:
      - У нас один хозяин - социализм. Будем служить ему с собачьей преданностью и верностью, товарищи. Когда все ушли, он с омерзением продолжил:
      Я устал от них. Бьем и бьем мы их, а им конца не видно. Можно
      подумать, что они успевают размножиться перед смертью... Что у тебя,
      Рука? Выкладывай. Я поспорил с самим собой: ошибешься ты
      когда-нибудь или нет. Это не значит, что я хочу твоей смерти.
      Думается мне, а я в таких случаях не ошибаюсь, что скорей всего
      никогда ты уже не ошибешься. И смысл твоей безошибочной деятельности
      может быть только в том, что ты ранее ошибся... Понимаешь?.. Ранее.
      Я не спрашиваю, в чем ты ошибся. Мы, люди, сами этого иногда не
      постигаем, но жизнь, данная нам в ощущении как наказание, позволяет
      допустить сегодня нежелательную мысль о крупнейшей ошибке в прошлом.
      Поэтому не робей и выкладывай, что или кто у тебя. Вряд ли ты
      ошибешься... Кто?
      - Понятьев, - сказал я.
      - Доказательства! - жестко сказал Сталин, как бы прицелившись к
      точке на моем лбу и взводя курок.
      Я вынул из папки письмо с подделанной подписью Сталина и объяснение,
      написанное самим Понятьевым. Я старался быть объективней, чтобы
      отвести от себя подозрение в пристрастии.
      - Как часто Понятьев пользовался моим именем? - спросил Сталин,
      прочитав бумаги.
      - Уверяет, что только однажды.
      - Странно. Очень странно, что сам он утаил от меня факт, который я
      мог бы понять как политический анекдот. Странно... Что же у него за
      душой?
      - Сейчас уже ясно, что целью Понятьева была консолидация
      оппозиционных сил в союзе с уголовниками всех мастей для узурпации
      власти, - сказал я.
      - Идею союза с уголовниками в борьбе за власть и при удержании в
      дни, когда оппозиция и обыватель еще не опомнились от шока, я
      подкинул Ленину еще в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Это была
      славная идея. Она во многом развила наш первый успех. В ней
      объяснение того, что западный идиот-интеллигент зачарованно именует
      "русским чудом". Тюрьма научила меня, не давая опомниться
      "фрайерам", загонять их под нары, держать в страхе и выкладывать без
      ропота и брюзжания все ценности. Идиоты думают, что в России народ
      взял власть в свои руки! - Сталин несколько повеселел.
      Уголовники ее взяли и бандиты! Тот, в ком тогда оставалось хоть на
      йоту морали и чувства политической ответственности, не мог нагло
      воскликнуть: "Есть такая партия!" Она действительно оказалась у нас
      под рукой. Мы превратили каждый город, каждую область, каждый район
      в камеру, где беспринципные и абсолютно аморальные мародеры, оглушив
      обывателя большевистской трепатней о свободе, земле и мире,
      верховодили в армии, милиции, в чека, в мифических советах,
      загнали-таки всех под нары. Сила, ленинская аморальность при решении
      неотложных стратегических задач и гениальная демагогия извратили в
      гражданах Российской империи понимание того, кто для них враг, а кто
      друг. Опомнились они уже под нарами, где не очень-то повертухаешься,
      и если захочешь подняться, то хребет зашибешь. Вот как дело
      обстояло, товарищи, а не так, как уверяют наши жополизы-историки и
      философы. Мне только остается хохотать над тупостью людской, и в уме
      создавать труд о некоторых эффектных методах взятия законной власти в
      свои руки Что-то я разошелся...
      - Понятьев - неудачник, - вовремя ввернул я. - Он ведь и Ленина мечтал скинуть.
      - Не рассказывай мне, Рука, ваших чекистских сказочек. Меру знать надо, - проворчал Сталин.
      - Попробую убедить вас с помощью кинодокументов-признаний, - без робости сказал я.
      Сталин сел в кресло. Он не мог скрыть мальчишеского азарта ожидания острого зрелища. Я включил проектор. В левом верхнем углу настенного кадра мельтешил портрет Маркса, в правом Ленина. Операторски эпизод дела "Красная суббота" был снят великолепно. Князь, согласившись по моей просьбе последний раз в жизни перевоплотиться в больного старого Ильича, играл мастерски и вдохновенно.
      Я давал по ходу эпизода пояснения, и Сталин поверил в то, что надломленный тяжким бревном Ленин окончательно слег, а Понятьев в альянсе с Троцким арестовывают генсека, изолируют его, если не ликвидируют с ходу, созывают внеочередной съезд, и без всякого труда вбивают в тупые головы делегатов мысль о виновности Сталина в выходе Ленина на первороссийский субботник.
      Когда крупным планом показывалось усталое, потное лицо вождя мирового пролетариата, предлагающего своей пастве образ бесплатного труда, снявшего сразу все противоречия между ним и капиталом еще до создания матбазы коммунизма, Сталин повизгивал и хлопал себя по коленям руками.
      - Чаплин! Чаплин! - говорил он, вытирая платком глаза. Плечо... На плече - бревно из железного дерева... Плечо тянет вниз тяжесть бревна... Понатьеа подмигивает Гуревичу и Ахметову. Ильичу тажело, но он позирует для истории. Пот катится по его лицу. Он кепчонкой обтирает взмокший череп... Мелькнула в кадре отвратная для Сталина рожа Троцкого... Еще раз мелькнула... Я дозировал, как режиссер, умело и тактично, а сходства актеров с Бухариным, Каменевым и Зиновьевым добился поразительного.
      - Мерзавцы... выродки... предатели... подлецы... похабы... интеллектуальные проститутки... У-у, бляди!
      Вмонтированные реплики и пояснительные комментарии типа: "Они не дремали..." "Слетелись на шабаш". "Страна изнемогала от голода и разрухи ". "С особым цинизмом". "Из песни слова не выкинешь". "Он был на пути к грыже", - вызывали в Сталине то смех, то ответные реплики.
      - Хорошо играет, - похвалил Сталин князя. - А идея субботников и создание образа коммунистического труда слишком авантюристичны и наглы. Люди и так работают или из-под палки, или под гипнозом .пропаганды и лозунгов соцсоревнования. А что же будет, если мы перестанем делать зарплату даже символической, как колхозный трудодень? .. Глупость! Ах, Понятьев! Ах, блядюга! А ведь без мыла лез все эти годы! Чего ему не хватало? Дача, дворец в Крыму, охотничьи угодья, своры борзых, рысаки, автомобили, бабы, ордена!
      Впрочем, последнюю фразу Сталин сказал после просмотра эпизода "Лобное место". Я сделал вид, когда закончилась "Красная суббота", что не решаюсь предложить Сталину просмотреть очередные кинопризнания. Я как бы намекал несколько всем своим нерешительным видом на чудовищность их и натуралистичность.
      - Начинай ! - приказал Сталин. - Нервы Сталина в порядке!
      - Показательная физическая ликвидация вождя на глазах народа - вот наша конечнаа цель! - сказал с экрана Понятьев, после чего каждый из обвиняемых уточнил подробности сговора, распределения постов и вытеснение из сердец граждан образа Сталина .
      - Бешеные собаки! - крикнул Сталин и бросил в экран трубку. Я поднял ее.
      Затем пошли вырезанные из хроники кадры первомайской демонстрации. Ликующий народ, держа на руках деток, смотрел в сторону... Лобного места. На нем стоял с топором в руках Понатьев. Он улыбался и кланялся народу... Вот главные пособники "Брута" подтащили к плахе куклу, прекрасно загримироаанную под Сталина. Китель, усы, фуражка, брюки, заправленные в сапоги... Море голов... В лицах ожидание чего-то ужасного и готовность к восторгу... Эти кадры а вырезал из киноочерка о митинге "Руки прочь от Сакко и Ванцетти!"... Море голов, и над ними гремит из граммфонных труб репродукторов блядский голос Юрия Левитан
      - Будучи агентом гестапо, Джугашвили ставил в извесность мировую реакцию о цифрах прироста валовой продуции в нашей стране и ее обороноспособности.