Хотелось откровенно поговорить с Сергеем, сказать, чтобы он отстал от Женечки, что заигрывания их хорошо видны всем. Но не решился Анохин. Удерживало его от разговора с другом то, что в те дни Сергею предложили место заведующего отделом в горкоме комсомола, и он сказал Анохину, что возьмет его с собой инструктором. Диме давно надоело работать бригадиром плотников, хотелось большего. Из горкома вела прямая дорога в кресло редактора городской комсомольской газеты. И Дима наблюдал тайком, как тянутся Женечка и Сергей друг к другу, как эта тяга у них стремительно переходит в страсть, страдал. Терпел, молчал и тогда, когда догадался, понял, что неотвратимое произошло. Но не верил себе. Искал неоспоримые доказательства, утешал себя, что это глупая ревность. Женечка каждый вечер была дома, с ним, нигде не задерживалась. Но Дима чувствовал, что близость у них с Сергеем состоялась и продолжается. Встречаться они могли только днем, когда Анохин был на работе. Скорее всего в первой половине дня, потому что после обеда она бывала в школе, на работе. Но где? Неужто она пускает любовника в их супружескую постель?
      Он стал ежедневно часов в одиннадцать звонить жене. Не было ее дома во вторник и пятницу. Сергей тоже появлялся в эти дни в своем кабинете только во второй половине дня. И как раз в эти вечера Женечка старалась быть особенно ласковой, хотя глаза ее, как зорко отмечал он, были усталые, отчужденные, пустые, а страсть наигранной.
      Сложным путем узнал, что во вторник и в пятницу Сергей был в пансионате. Значит, там они встречаются. Видно, вся контора комбината знает об этом. Каким же мерзавцем теперь все его считают, думают, что квартиру ему выбил любовник жены и берет с собой в горком только поэтому! Похолодел Анохин от таких мыслей и тут же начал разубеждать себя, что напрасно он так думает о Женечке. Просто характер у нее жизнерадостный, озорной, игривый, любит она пошутить, повеселиться, а он понавыдумывал! Вдруг вспомнилось, что после того, как у него вышла первая книга, Сергей стал частенько, особенно на людях, подтрунивать над ним, называть с иронией "наш писатель", пытаться помыкать им, показывать всем, что Анохин у него на побегушках. Это сильно задевало Диму, раздражало. Ведь именно в те дни ему казалось, что он стоит на пороге большой жизни: институтский диплом в кармане, первая книга издана, хорошо встречена местными критиками, по радио читали отрывки из нее, дал он свое первое интервью комсомольской газете. И казалось ему, что он взял Бога за бороду,
      поэтому не хотелось ссорой с Сергеем нарушить бурный подъем наверх, туда, где его ждет настоящая жизнь, где ждет подлинное счастье.
      В пятницу позвонил домой в половине десятого, заранее зная, что трубку Женечка не возьмет: нет ее дома. Но не клал трубку, дрожа считал гудки, уговаривал, умолял ее подойти к телефону, тянул для верности, лихорадочно думая, что, может быть, она только что встала с постели, умывается, не слышит звонка из-за шума воды. На тринадцатом гудке повесил трубку и набрал номер телефона Сергея.
      - Он на объекте,- ответили ему.
      "Объект - моя жена!" - промелькнуло в голове со злой иронией.
      Анохин взял такси и помчался в пансионат. Они могли встречаться только в домике директора комбината. Ключ у Сергея был. Бревенчатый домик этот стоял в стороне от главного двухэтажного корпуса, в глубине территории, среди высоких прямых стволов сосен и кустов сирени. Неужели они ходят туда на глазах у всего обслуживающего персонала? Все знают! У всех он на языке, для всех он посмешище! Банька как раз за этим домиком, у самого забора. Дима вспомнил, что в заборе есть дыра. Летом через нее частенько лазили, когда шли напрямик к реке.
      Возле угла забора остановил такси, расплатился трясущимися руками, попросил подождать и побежал в глубь леса вдоль глухого дощатого забора. Листья под его ногами взрывались, разлетались в стороны. Была осень, октябрь. Что он скажет Женечке, если увидит ее? Что сделает? Об этом он не думал. Желание было одно: увидеть ее! Увидеть, удостовериться - и все! Пролез в дыру забора и заметил над трубой баньки легкий дымок. Приостановился, пораженный догадкой. Поднялся на крылечко бани, толкнул дверь. Заперто. Перочинный нож всегда был с ним. Сунул лезвие в щель, как в прошлый раз делал Сергей, и стал искать защелку, нащупал, осторожно сдвинул ее и приоткрыл дверь. Первое, что бросилось в глаза, плащ на стене. Ее зеленый, нежный на ощупь плащ, о который он так любил тереться щекой, когда Женечка приходила с работы и он бросался обнимать ее, который он тысячу раз надевал ей на плечи и тысячу раз помогал снять! И рядом с ним черный плащ. На широкую лавку небрежно, в спешке кинуто такое знакомое, родное нижнее белье жены вперемешку с одеждой Сергея. На столе бутылка шампанского.
      Анохин быстро шагнул к парилке, резко, широко распахнул дверь. Как у него тогда не разорвалось сердце? Как он выдержал? Только ли оттого, что был в шоке, в бреду? Как он не онемел от увиденного, как смог выкрикнуть, даже с иронией, ту дурацкую фразу? И зачем? Может быть, оттого, что был почти в беспамятстве?
      - Привет, ребята! - крикнул он тогда.- Не торопитесь! Сейчас разденусь, групповуху устроим!
      Почему так истошно, так тонко, как смертельно раненный заяц, с таким ужасом завизжала Женечка? Почему Сергей с побелевшими глазами рванулся в угол и закрылся шайкой? Анохин увидел в руках у себя нож, которым он открывал дверь, нашел в себе силы презрительно усмехнуться. Он захлопнул дверь, кинулся к забору, к дыре и по лесу - к такси. Упал на заднее сиденье позади водителя, задыхаясь, еле выговорил свой адрес и согнулся, скукожился, низко опустил голову, чтобы таксист не видел его слез.
      В квартире спешно кинул в чемодан костюм, сорочки, белье, рукописи, диплом, дневник, несколько экземпляров своей первой книги. И помчался на вокзал, купил билет на первый же поезд в Москву. Рано утром приехал к двоюродной сестре. Жила она в комнатенке с мужем и двумя маленькими детьми. Ночевал у нее на полу две ночи, днем скитался в поисках работы. Но его даже дворником не брали. Заглянут в паспорт, увидят штамп - женат, прописку тамбовскую и возвращают назад.
      Но верил в себя Дима, верил, что поднимется, преодолеет все трудности. Никакой Бог не поможет ему, если он сам не пробьется, не будет действовать энергично, не будет валить свои неудачи на злой рок.
      И все-таки именно дворником Анохин устроился. Взяли его временно, без всяких положенных прав. Зима надвигалась. Вот-вот снег падет, мороз, тротуары обледенеют, работы много, а в дворники никто не идет.
      Как он мерз, голодал первое время! Зарплата мизерная, скитался, ночевал где попало ту зиму. Чаще всего на жэковском складе, на пыльном, порванном диване среди метел, лопат, ведер, с мерзким запахом хлорки. Этот запах он не терпит до сих пор, почувствует - и сразу же поднимается тошнота, вспоминается жуткое время. Не дай Бог снова пережить такое!
      За зиму Анохин выписался из Тамбова, развелся с Женечкой. Она сама подала на развод, сообщила его родителям, что выходит замуж. Бывалые люди посоветовали ему потерять паспорт, получить новый без записи о женитьбе и разводе. Заменил паспорт и весной устроился по лимиту на автомобильный завод слесарем-сборщиком, стал жить в рабочем общежитии.
      Вскоре опять через его родителей Женечка прислала весточку, чтобы он больше не слал алименты. Новый муж удочерил его дочь. Печально стало, но грустил недолго. Помнил дочь Анохин маленьким беспомощным котенком. Три месяца всего лишь видел ее. Года через два случайно узнал, что Женечка с мужем и дочкой уехали из Тамбова. След ее затерялся.
      Вспоминались Анохину его прежняя жизнь, Женечка спокойно, без волнения, так, словно он проживал заново, пролистывал, видел сюжет давным-давно написанного, выдуманного им романа. Давненько уже не вспоминалась она, давно прощена. Дай Бог ей счастья с другим мужем! А Сергей поганец, большой поганец! Тронуть жену друга!..
      И вспыхнуло недавнее. Ушел покой, заныло сердце, снова стало тревожно и обидно. Почему всегда предают его? В чем загвоздка? Не в нем ли самом? Что он делает не так? Что? Ведь, прежде чем что-то сделать, он семь раз взвесит, не затронет ли он чьи-либо интересы, не обидит ли кого. Обдумает, прав ли он перед совестью и людьми. Разве плохо было с ним Женечке?..
      ...В салоне было тихо. Одни пассажиры дремали, другие, надев наушники, смотрели какой-то боевик по телевизору. По экрану беззвучно метались какие-то злобные люди с пистолетами, беззвучно взлетали вверх взорванные машины.
      Анохин долго старался уснуть, думал о Светлане, представлял, как будет гулять с ней по улицам Лос-Анджелеса. Вдруг он увидел перед собой жену свою Галю, увидел совсем юной, такой же, как Света, в заводском пионерском лагере, в лесу, на берегу Москвы-реки, где они провели целое лето пионервожатыми. Мысли его снова ушли в прошлое, в молодые годы, в подмосковное мокрое лето. Еще будучи дворником, Дима стал посещать литературную студию автомобильного завода, читать там свои рассказы, сдружился с ребятами, познакомился с молоденькой поэтессой Галей Сорокиной. Студийцы почему-то довольно быстро избрали Анохина старостой, охотно принимали его предложения сгонять на выходные на Истринское водохранилище с ночевкой в палатках, охотно собирались в его комнате в общежитии, читали, обсуждали свои новые стихи, рассказы, без конца говорили о литературе, о новых произведениях известных писателей, которые появлялись в толстых журналах. Особенно сдружился с Костей Куприяновым, добродушным выпивохой, и Николаем Дугиным, с неизменной хитринкой в разноцветных глазах. Всюду они были вместе: в ЦДЛ, на даче у Кости, на пляжах Ялты. И всегда с ними была Галя Сорокина. Она была мила, скромна, симпатична. Дима чувствовал, что нравится Гале, не понимая, что легких отношений с ней не будет, а к серьезным, после первой женитьбы, он был не готов. Костя Куприянов однажды, шутя с Галей, перефразировал стихи Пушкина, которые тот написал о Татьяне.
      - Тиха, печальна, молчалива, как мышь на стуле, боязлива, она в литстудии заводской казалась девочкой чужой,- прочитал он.
      - Нет, вы не правы,- возразил Косте руководитель студии.- Галя - свой парень. Она всегда деятельно молчит. Глазенки у нее горят, активно в разговоре участвуют, каждое слово ловят!
      Кто знает, как сложились бы отношения у Димы с Галей, если бы не направили их работать пионервожатыми на все лето в Подмосковье. После поспешной женитьбы и бегства из Тамбова Дима не хотел обременять себя семьей, пока не встанет на ноги. Ведь ему некуда было привести жену, не было своего угла, а вечно жить в общежитии, зарабатывать на хлеб сборкой заднего моста автомобиля он не собирался. И Галю он не представлял своей женой. Она была неглупа, начитана, в меру говорлива. Могла помолчать, могла поддержать разговор, пошутить, улыбнуться, когда следовало, писала гладкие, но без особой искры стихи. Дима не догадывался, что Галя второй год мечтает о нем, второй год ищет случая подружиться. Он не догадывался, что это по ее настойчивому совету его назначили пионервожатым. Только года через три, когда у них уже было двое детей и Галя уверилась, что он никуда не денется, в особо нежную минуту она призналась, рассказала, как организовала совместную поездку в пионерский лагерь.
      Лето в тот год было дождливое, холодное. По ночному лесу не погуляешь при луне. Слякоть, сырость, грязь. А если днем было солнечно, тихо, то ночью в лесу душно, не давали покоя комары. Особенно жадные, злые в то лето. Может быть, потому теперь, да и раньше, когда вспоминались те летние дни, они не казались ему счастливыми, не осталось от них ощущения счастья. А Галя первые годы супружеской жизни вспоминала о них с восторгом, как о чем-то необыкновенном, как вспоминает генерал о блестяще выигранном сражении, которое он спланировал, разработал самостоятельно и провел точно по плану. Потом, с годами, эти воспоминания Гали, разговоры становились все короче, суше, грустнее, словно результаты давней победы обманули, не выдержали проверки временем.
      В августе еще в пионерлагере Галя почувствовала недомогание и поняла, что беременна. Анохин огорчился, но виду не показал, предложил ей расписаться.
      Жила Галя в общежитии, у нее тоже была временная прописка. После регистрации брака никто бы прописки им не продлил, пришлось бы уезжать из Москвы. Анохин вспомнил, что дворникам, если они устраиваются на работу по лимиту, предоставляют служебную комнату. Надо было устраиваться на работу до свадьбы, пока паспорт чист, скрывать, что окончил один институт и учится в другом. Так он снова стал дворником...
      3
      В аэропорту Лос-Анджелеса Анохин взял машину, уложил в нее чемоданы и сумки, открыл дверь перед Светой. В кабине первым делом он убрал верх. Когда тот плавно пополз назад, открывая салон, Светлана не удержалась, воскликнула:
      - Ух ты! Кабриолет!
      Медленно, осторожно спустились по серпантину гаража и выехали на улицу. Обдало духотой, жаром. Они выбрались на скоростное шоссе и влились в поток стремительных машин. Светлана, щуря глаза, подставила лицо горячему ветру. Он трепал ее челку, короткие волосы. Дима изредка взглядывал на ее сияющее лицо, улыбался. Она спряталась от ветра за лобовое стекло и вдруг громко запела:
      - А я сяду в кабриолет и поеду куда-нибудь...
      - Не куда-нибудь, а в Голливуд! - крикнул Дима, с восхищением глянув на ее разгоряченное восторженное лицо.- Потом в Беверли-Хиллз. Представляешь, слова какие! Слова-миф, слова-мечта... А ты хорошо поешь! Мне нравится... Ласкает слух! Если ты будешь петь от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка...
      - То ты взвоешь! - перебила она.
      Анохин захохотал. Он не мог смотреть спокойно на ее восторженное состояние, его всего распирало от радости, что ей хорошо.
      - Ну нет, не взвою. Подпевать буду!
      - Тогда я взвою!
      Они дружно и громко захохотали.
      Солнце ушло за гору, потихоньку смеркалось. По бульвару Голливуд катили потихоньку, высматривали мотель. Анохин довольно быстро увидел яркую светящуюся в полумраке рекламу мотеля, въехал в освещенный двор, где, уткнувшись носами в стену под широким балконом двухэтажного здания, стояло несколько автомобилей. Свободных мест, обозначенных белыми полосами на асфальте, было много.
      Светлана с интересом осматривала комнату. Пол в ней был покрыт необыкновенно толстым мягким синеватым ковром. Ноги утопали в нем, приятно было идти. Широкая кровать - у стены. Над ней большая картина художника-абстракциониста: в беспорядке перемешаны яркие, разноцветные круги, полосы, треугольники. У окна круглый стол с двумя креслами.
      - Наше первое гнездышко! - выдохнул Анохин, поставил чемодан и сумку на ковер и не удержался от восторга, от вспышки энергии, стремительно обнял девушку, подхватил на руки, закружил: - Чудо ты мое! - Поставил ее на ковер и, не выпуская из объятий, стал целовать в щеки, в закрытые глаза, едва касаясь губами.
      - Как здесь душно! - выдохнула девушка.
      Анохин с восторгом сумасшедшей нежности чмокнул ее в макушку, в мягкие жаркие волосы и отпустил, разжал свои руки, говоря:
      - Сейчас будет прохладно.
      Захлопнул дверь и включил кондиционер.
      - Так, не будем терять время... Программа сегодняшнего вечера такова: разбираем вещи, душ, ужин в ресторане и прогулка по Голливуду. Одобряешь?
      - Слушаюсь, я же твоя раба! - засмеялась Светлана.
      - Забыл, прости! Приказываю немедленно разобрать вещи! - Он поднял ее сумку на кресло.- И в душ, под холодную воду!
      - Это тебе надо под холодную воду... И не забывай, раба я твоя только на месяц!
      Анохин открыл свой большой кожаный чемодан и начал выкидывать из него на кровать сорочки, костюм, майки, шорты, говоря при этом:
      - Форма одежды на вечер свободная: майка, шорты!
      - Зачем ты столько книг привез? - Светлана вытащила из его чемодана книгу и прочитала вслух имя автора и название: - Дмитрий Анохин, "Бурьян".
      - Торгануть решил,- ответил он и добавил назидательно-ироническим тоном, вешая сорочки в шкаф: - Брось привычку шарить по чужим чемоданам!
      - Ой-ой-ой! Между прочим, у нас дома эта книга есть. И еще несколько книг этого же автора.
      - И ты их читала? - взглянул он на нее быстро.
      - Ну да, мне бы классику хотя бы прочитать, буду я на эту дребедень время тратить!
      Светлана разложила все свои вещи по полкам шкафа, повесила на вешалки платья, юбки, майки и отправилась в душ, а Анохин вышел на балкон, облокотился на теплые перила. Совсем стемнело. Небо бледное, далекое. Звезды реденькие, тусклые. Большой двор ярко освещен. Куст банана диковинно и таинственно застыл у забора. Если бы не этот куст, то можно было бы подумать, что стоит он на балконе первого этажа какого-нибудь русского чистого городка. Дмитрий, оглядывая двор, заметил внизу у торца мотеля небольшой круглый бассейн с водой, освещенной со дна голубым светом, догадался, что это джакузи, или спа по-американски.
      - Светик, выключай душ! Надевай купальник, быстро! Это приказ!
      Они спустились по ступеням к спа.
      - Какой маленький бассейнчик, тут и не поплаваешь... Ой, какая горячая! попробовала она воду ногой, пальцами.- Нагрелась за день.
      Дмитрий понял, что она ни разу не видела спа.
      Светлана осторожно спустилась по ступеням на дно, придерживаясь за блестящие никелированные поручни, присела, погрузилась в спокойную горячую воду. Одна голова осталась на поверхности, и в этот миг он нажал кнопку спа. С бурлящим шумом, мощно и неожиданно для Светланы ударили в нее со всех сторон струи, вода закипела. Она вскочила испуганно, кинулась к ступеням, чтоб бежать наверх, а он, хохоча, бросился навстречу, обнял.
      - Сейчас я тебя заживо сварю в этом котле! - потянул он ее назад.- Садись, садись...- приговаривал он со смехом.- Десять минут - и усталость дорожная улетучится.
      Горячие струи приятно массировали тело. Приятно было нежно касаться под водой своими ногами ног Светланы. Приятно было видеть блаженство, отражающееся на ее лице, в ее блестящих при свете фонарей глазах.
      - Давай-ка проведем сеанс массажа! - шутливо сказал он, взял ее ногу под водой, подставил подошвой под струю, к стене, к самому отверстию, откуда мощно била одна из струй, и стал водить ногой вверх-вниз.
      - Чур, я первая в душ! - вскрикнула Светлана в комнате и побежала по мягкому ковру.
      Анохин со сладостно вздрагивающим сердцем глядел вслед на ее быстро шевелящиеся лопатки, на ровный ряд позвонков, на тонкую, гибкую талию, на загорелые крепкие ноги. Когда она скрылась за дверью, он стал ходить по комнате босиком, утопая в мягком ковре, думая: если сегодня ночью удастся не сойти с ума, то уж разрыва сердца не избежать! И вдруг молнией мелькнуло в голове, что всего три дня назад он был готов повеситься в туалете издательства! Вода зашумела в душевой, резко ударила ему в уши, резче, чем молния, мгновенно перебила, заглушила ненужную мысль. Анохин явственно представил обнаженную Светлану под душем и с помутившейся головой толкнул дверь, рванул в сторону полупрозрачный занавес кабинки душевой, за которым она стояла под струями воды. Он схватил девушку, прижал к себе и стал целовать ее мокрое лицо.
      Сначала она упиралась в него локтями и ладонями, но с каждым мгновением ее руки слабели, раздвигались, скользили ему под мышки, пока не оказались у него за спиной. Теплая вода лилась на них. Он не замечал этого, целовал ее в шею, в плечи. Она быстро водила своими руками по его спине, по затылку, то прижимала его к себе, то отпускала.
      Колени у него сгибались. Вдруг струя ледяной воды ударила ему в голову, в спину. От неожиданности он откачнулся от девушки, охнул. Светлана засмеялась, легонько постучала кулаком по его плечу:
      - Как я тебя?
      - У меня чуть сердце не разорвалось!
      - А как ты меня в бассейне? Забыл? Один - один...
      Анохин притиснул, вдавил ее всю в себя. И она обхватила, обвила его руками, уткнулась щекой ему в плечо. Холодная вода поливала их.
      - Какие у тебя руки сильные! - шепнула Светлана.- И плечи...- Она чмокнула его в мокрое, холодное от воды плечо и спросила с нежной усмешкой: - Остыл? Теперь не мешай мне мыться. Рабыня твоя проголодалась...
      Вышла из душевой Светлана в халате и с полотенцем, завязанным чалмой на голове. Вид у нее был серьезный, деловой, озабоченный. Глаза чуть прищурены и очень далеки от него. Перед Анохиным был совершенно другой человек, совсем не та девочка, которую он так безумно целовал пять минут назад.
      - Как отсюда позвонить в Россию? - указала она на телефонный аппарат.
      Дима назвал ей номер и пошел в душ. Вернулся в шортах, в майке. Светлана тоже переоделась, шумела феном, сушила волосы в кресле за столом.
      - Поговорила?
      - Не дозвонилась... Томск молчит.
      - Ты оттуда родом? Там сейчас девять утра.
      - Фу, я совсем забыла!.. Дома же никого нет. Все на работе! - снова взяла трубку Светлана.- Алло, мама! Это я... Да, да, все у меня хорошо, все сдала. Теперь я третьекурсница... Не, мам, попозже приеду... Ты знаешь, откуда я звоню? Из-за рубежа, из Киева... С подружкой. Она давно меня приглашала. Город чудесный... А Днепр, какой Днепр!.. Месяц буду здесь, а потом приеду... Мам, я тебя очень прошу об одном! Если кто позвонит из Москвы и спросит, где я нахожусь, говорите всем, что я в деревне у бабушки. Телефона там нет. Поняла?.. Ничего не случилось! Просто подружка не хочет, чтобы в группе узнали, что я у нее гостила... Все, все, мам, целую, целую! - Светлана положила трубку и секунд десять сидела в задумчивости, водила шумящим феном над головой, потом взглянула на Анохина, улыбнулась как-то виновато: - Я тебя не разорю, если позвоню еще разочек, в Москву?
      - Звони, звони!
      Говорила она с подругой иным голосом, иным тоном, чем с матерью.
      - Ксюша, приветик!.. Не пропала я. Я от Москвы за две тыщи километров... Ну да, в Томске. Пришлось сорваться немедленно, мама телеграммой вызвала бабушка плоха... Ничего страшного, встала, ходит... А как у вас там? Как в клубе? За два дня ничего не произошло? Хиреет, значит, клуб... Все в норме, никаких сплетен?.. Поверить трудно. Значит, "крутые" на юг подались... Все появляются?.. Почти все? А кого нет?.. Ну эти периодически исчезают. Прилетят голубки... Ты для меня сплетни собирай. Люблю сплетни... С каких пор? А как в Томске оказалась. Тут со скуки без сплетен сдохнешь! Всем привет. Пока!
      Светлана быстро положила трубку на стол, тряхнула головой, высохшей челкой и вдруг преобразилась в один миг: глаза ее снова блестели, искрились, словно она только что получила важнейшее для нее известие, которого так долго, с нетерпением ждала, тревожилась.
      - Отлично! Все отлично! - вскрикнула она радостно, с непонятным восторгом, вскакивая с кресла. Фен полетел на кровать.
      Анохину показалось, что она чуть не бросилась ему на шею, еле сдержалась, увидев, что у него серьезное лицо. Он не ожидал такой перемены в ней из-за обычной трепотни с подружкой и почти невинного обмана матери и не успел так быстро настроиться на ее тон.
      - Не могла же я сказать им, что я в рабстве на месяц! Что я рабыня! захохотала Светлана и запела, запрыгала мимо него к умывальнику.- Ла-лай! Ла-лай!.. Небольшой макияжик, и твоя раба готова ужинать... Сунь фен в коробку!
      В ресторане сидели долго, пили вино, шутили, смеялись, разговаривали без конца. Потом гуляли по бульвару Голливуд, по бледно-розовым звездам на тротуаре. В центре каждой звезды на медной табличке было написано имя какого-нибудь известного деятеля кино. Были у китайского кинотеатра, перед которым на площади на больших бетонных плитах оставили следы обнаженных ног и отпечатки ладоней кинозвезды. Светлана вставала на следы, примеряла их размер на себя. У некоторых звезд были удивительно маленькие ноги и ладони. Рассматривали через освещенную витрину магазина резиновые маски разных окровавленных монстров, любовались высоченными пальмами с гладкими стволами вдоль бульвара. Долго шли за диковинной парой: оба худые, высокие, с железными ошейниками, соединенными цепью, в туфлях на необыкновенно высоких платформах, сантиметров тридцать, не меньше. Волосы у них разноцветные, собраны и подняты вверх в одну линию вдоль головы, как гребень у петуха. Шла эта диковинная пара важно, неторопливо, с достоинством, не замечая прохожих, которые с усмешкой оглядывались на них.
      Вернулись в мотель за полночь.
      - Устала?
      - От впечатлений.
      - Разве это впечатления! Один вечер всего в Лос-Анджелесе. Первое знакомство, первые впечатления. Основное впереди... Опа-а! - выхватил он из своей сумки, подбросил вверх, поймал бутылку шампанского.- Выпьем за первые впечатления!
      Сидели напротив друг друга за небольшим столом, Светлана в кресле, Дима на кровати. Монотонно шумел кондиционер. Анохин шелушил фисташки, разламывал пальцами треснутые половинки и кормил ее бледно-зелеными солоноватыми ядрами. Она, как птенец, смешно открывала рот, когда он подносил к ее губам орешек. Анохин смеялся, все более хмелел то ли от вина, то ли от нежности. Не стерпел, наклонился, поцеловал ее теплое колено. Почувствовал ее жгучую ладонь на своем затылке, подхватил на руки, перенес на кровать, на белое покрывало и стал целовать, как безумный, чувствуя, как она напряглась, сжалась.
      - У меня все дрожит внутри,- прошептал он.
      - У меня тоже,- еле внятно, одними губами, ответила она.
      - У меня от страсти,- водил он губами по ее уху.
      - А у меня от страха... Лучше бы для меня, чтобы ты был грубым и брал меня силой, как свою рабыню!
      - Я не буду грубым,- с едва сдерживаемым восторгом шептал он, водил воспаленными губами по ее щеке, виску, уху.- Я буду нежным, как облако... без штанов...- Видно, черт дернул его пошутить.
      Светлана громко засмеялась и столкнула его с кровати.
      - Дурачок, испортил все! - заливалась она смехом.
      Нет сил описать эту ночь! Как найти слова, чтобы передать те жгучие ощущения, когда они, обвив друг друга, превратились в одно безумное, беспамятное, бесплотное существо, в одно нестерпимое наслаждение! Есть ли такие слова, словосочетания? Как их соединить, чтобы читатель почувствовал, ощутил то же самое, что испытывали Дима и Света в ту ночь, совершенно забыв, где они находятся, кто они и что с ними происходит. Такое дано испытать только один раз и, к сожалению, не всем, далеко не всем.
      4
      Утром Анохин проснулся первым. В комнате было светло от пробивавшегося сквозь шторы яркого, явно не утреннего, солнца, прохладно, свежо от шуршащего беспрерывно кондиционера. Оба они - под одеялом. Светлана лежала у него на плече, прижималась к нему своим теплым животом. Спала она, как мышонок, дыхания не слышно, только чувствовалось легкое ритмичное дуновение на его плече. Анохин не шевелился, с нежностью смотрел на ее розовую щеку, на прикрытые веками глаза: под тонкой кожей век заметен был круглый бугорок зрачка, который изредка беспокойно, но так умилительно начинал двигаться, на пухлую чуть вывернутую нижнюю губу с прозрачной розовой кожей. Дмитрий смотрел на Светлану и думал: за что мне такое счастье? За страдания последних дней? Что я стану делать без нее, когда проскочит месяц и отправлю ее назад, а сам останусь здесь? Опять: что делать? Вечно я о будущем! Надо о настоящем думать, жить настоящим! Впереди месяц, целый месяц счастья. Вечность! Разве не остановилось сейчас время, когда Семицветик мой прижимается ко мне? Разве не счастье это? Разве не вечность машет легким крылом над нами, навевает ей сладкий сон, а мне величайшее блаженство, величайшее наслаждение только от одного прикосновения к ней? Разве мог Анохин представить такое неделю назад, когда казалось, что душа его никогда не сможет освободиться от боли? И такое неземное ощущение счастья теперь! Не надо будущего, не надо, только это настоящее! Ни о чем не думать, не думать, приказал он себе.
      Сначала ему это удалось, некоторое время он лежал бездумно, упивался своим состоянием неземного блаженства, потом мелькнула радостная мысль, что плечо его ничуть не устает, не затекает, как бы долго ни лежала на нем Светлана. Вспомнилось, как быстро оно начинало беспокоить, ныть, возникало нестерпимое желание шевельнуться, сменить положение, когда ему на плечо ложилась его жена Галя. Подумалось: было ли такое ощущение с первых ночей с Галей или пришло позже?
      Так шаг за шагом, ассоциация за ассоциацией постепенно ушел в прошлое, в медовый месяц, в первые счастливые дни жизни с Галей.
      Из ресторана, где была свадьба, привез он молодую жену в свою маленькую служебную комнату. Галя быстро ее обжила, обустроила, сделала уютной. Хозяйкой она оказалась отменной, чудной женой, но любовницей никудышной. Это Анохин понял еще в пионерском лагере, но вначале посчитал, что Галя застенчива, равнодушна, холодна из-за неопытности, из-за неподходящей обстановки, из-за ледяных жестких матов. Уединялись они всегда в спортивном зале. Впрочем, это его не сильно беспокоило, потому что свою страсть, свой любовный пыл он горячо сублимировал в повести, романы. У дворника свободного времени много: стучал на машинке и бегал по редакциям. Вскоре в издательстве "Московский рабочий" вышла его вторая книга, сборник повестей и рассказов, и он начал собирать документы для вступления в Союз писателей СССР...
      Светлана неожиданно для Анохина быстро открыла глаза, взглянула на него, фыркнула, улыбнулась спросонья, показала ему ямочку на щеке и уткнулась в плечо, защекотала шею челкой. Дмитрий прижал к себе девушку, и она устроилась поудобней у него на плече, обвила его руками и зашептала:
      - Я не понимаю, что было со мной вчера. Я не знала, что такое бывает... Что это?
      - Бунин писал, это солнечный удар... В Лос-Анджелесе страшная
      жара.
      - Вчера нас покинул разум,- зашептала она вновь. Видно, думать, говорить о вчерашнем ей было приятно.
      - Да-да, он почувствовал себя лишним и ушел.
      - Я не хочу вставать.
      - Полежи еще.- Он перевернул ее на спину, склонился над ее лицом и стал тихонько, едва касаясь, водить пальцем по ямочкам на ее щеках, по носу, бровям.- Я хочу тобой налюбоваться!.. И сожмется душа от нежданной, негаданной нежности, от земной и родной, от твоей неземной красоты...