Чудный олень вечной охоты

      Он не хотел, чтобы его расспрашивали... Откровенничал редко, если начинал вспоминать, то какая-то бравада, чтобы это было смешно, зэковское такое, припрятывание за этим всего серъеза. Планочка другая. Например, никогда не говорил "свобода", а всегда "свободка". "И вот я на свободке." Редкое настроение... Тогда так вкусно рассказывал... Я просто чувствовала его радости, вынесенные оттуда: как достал куски шины, привязал их на валенки, и у них был этап, и он так радовался, что у него есть эти шины. Однажды принесли полмешка картошки и где-то на свободке, когда работали, кто-то дал большой кусок мяса. Ночью в котельной они сварили суп: "И ты знаешь, это было так вкусно! Так замечательно!" Когда освободили получил компенсацию за отца, ему сказали: "Мы вам должны за дом, за мебель..." Большие деньги. Он купил новый костюм, новую рубашку, новые туфли, купил фотоаппарат и пошел в ресторан "Националь", заказал все самое вкусное, пил коньяк, кофе с фирменным тортом. В конце, когда наелся, попросил, чтобы его кто-то в этот самый счастливый момент жизни сфотографировал. "Возвращаюсь уже на квартиру, где жили, - вспоминал, - и ловлю себя на мысли, что счастья не чувствую. В этом костюме, с этим фотоаппаратом... Почему нет счастья? Всплыли в памяти те шины, тот суп в котельной - вот там было счастье." И мы пытались понять... Вот... Где же живет это счастье? Лагерь он не отдал бы ни за что, не поменял бы. С шестнадцати и почти до тридцати лет он не знал другой жизни, и если представлял себе, что вдруг бы не посадили, ему становилось страшно. Что бы тогда было? Вместо этого? Чего бы он не постиг? Чего бы он не увидел? Вероятно, того самого стержневого, что и сделало его самим собою. На мой вопрос, "Кем бы ты был без лагеря?", отвечал: "Я был бы дураком и ездил на красной гоночной машине, самой модной". Лагерники редко дружат между собой, им что-то мешает. Что? В глазах друг друга они выслеживают то, что было, им мешают пережитые унижения. Особенно мужчинам. Лагерники к нам в дом редко приходили, он их не искал...
      Его бросили к блатным... Мальчик... Что там с ним было не узнать никому и никогда. Женщина может рассказать об унижениях, а мужчина нет, женщине легче говорить, потому что насилие заложено в ее биологии, в самом половом акте. Она каждый месяц начинает жизнь заново... Эти циклы... Сама природа ей помогает...
      Две дистрофии третьей степени... Лежал на нарах весь в фурункулах, мок в гное... Должен был умереть, но почему-то не умирал. Умер парень, лежавший рядом, он повернул его лицом к стенке. Спал так с ним три дня. "А этот жив?" - "Жив." Получалось две пайки хлеба. Ужас был такой силы, что утрачивалось чувство действительности, смерть уже не пугала. Зима. За окном лежат аккуратно сложенные трупы... Мужских больше...
      Домой возвращался на верхней полке. Поезд тянулся неделю. Днем он не слезал, в туалет ходил ночью. Боялся. Попутчики угостят - расплачется. Разговорятся, и они узнают, что он из лагеря.
      Он был безумно одинокий человек...
      Заявлял теперь всем гордо: "У меня семья". Каждый день удивлялся нормальной семейной жизни, вообще как-то очень этим гордился. Только страх... Но страх всосался, въелся в него, просыпался ночами мокрый от ужаса: не допишет книгу, не прокормит семью, я брошу... Сначала страх, а затем стыд за этот страх. "Глеб, если ты захочешь, чтобы я ради тебя танцевала в балете, я буду. Я на все способна ради тебя". В лагере он выжил, а в обычной жизни... рядовой милиционер, остановив машину, мог довести его до инфаркта. "Как же ты остался там жив?" - "Меня в детстве очень любили.". Нас спасает количество полученной любви, это наш запас прочности. Я была медсестрой... Я была нянькой... Актрисой... Чтобы он не увидел себя таким, какой он есть, чтобы он не увидел своего страха, иначе он не сможет себя любить. Чтобы он не узнал, что знаю... Любовь - это такой витамин, без которого человек не способен жить, у него сворачивается кровь, останавливается сердце. Ой, как много я добыла в себе... Жить, как бежать стометровку... (Молчит. Чуть-чуть качается в ритме каких-то своих мыслей). А знаете, о чем он просил перед смертью? Единственная его просьба: "Напиши на камне, который будет лежать надо мной, что я был счастливым человеком. Я столько успел: выжил, любил, написал книгу, у меня есть дочка. Боже мой, какой я счастливый человек". Кто-то чужой услышит или прочтет... Не поверит... Клинический, мол, случай... А он был счастливый человек! Он мне столько подарил... Я стала другая... Какая крошечная наша жизнь... Мне и восемьдесят, и сто, и двесте лет мало. Я вижу, как смотрит моя старенькая мама в сад, она не хочет с этим прощаться. Никто не хочет с этим прощаться... Жаль, как жаль, что он такую меня, как я сейчас, не знал... Я его поняла... Я его только сейчас поняла... Вот... Он немножко меня боялся, чуть-чуть боялся. Боялся моей женской сути, какого-то... Не раз повторял: "Запомни, когда мне плохо, я хочу быть один". Но... Я не могла... Мне необходимо было следовать за ним ... (Молчит, что-то додумывая). Жизнь нельзя очистить до смерти, чтобы вот она была чистая, как смерть. Вот, когда человек становится красивым, какой он есть. К этой сути в жизни, наверное, немыслимо пробиться. Приблизиться.
      ... Когда я узнала, что у него рак, я всю ночь лежала в слезах, а утром помчалась к нему в больницу. Сидел на подоконнике, желтый и очень счастливый, он всегда был счастливый, когда что-то менялось в жизни. То был лагерь, то была ссылка, то потом началась воля, а вот теперь еще что-то такое... Смерть как воля... Как перемена...
      - Боишься, что умру?
      - Боюсь.
      - Ну, во-первых, я тебе ничего не обещал. А,
      во-вторых, это будет дома и не скоро.
      - Правда?
      Я, как всегда, ему верила. Тут же вытерла слезы, и убедила себя, что мне опять надо ему помочь. Больше не плакала... Приходила утром в палату, и тут начиналась наша жизнь, то мы жили дома, а теперь живем в больнице. Полгода еще прожили в онкоцентре...
      Не могу вспомнить... Так много говорили, как никогда, целыми днями, а вспоминаются крохи... Отрывки...
      Он знал, кто на него донес. Мальчик с ним занимался в кружке Дома пионеров. Написал письмо. То ли сам, то ли заставили: ругал товарища Сталина, оправдывал отца, врага народа... Ему следователь это показал... Всю жизнь Глеб боялся, что тот узнает, что он знает, однажды даже хотел его вспомнить в своей книге, но потом ему передали, что у того родился неполноценный ребенок, и он побоялся - вдруг это возмездие. У лагерников свои отношения с доносчиками... С палачами... Они часто встречались на улице, так получилось, что мы даже жили рядом... Глеб умер, и я рассказала нашей общей подруге... Она не поверила: "Н.? Не может быть, он так хорошо говорит о Глебе, как они дружили в детстве. Плакал на кладбище". Я поняла, что не должна... Не должна... Есть черта, которую человеку опасно переступать... Все, что написано о лагере, написали жертвы. Палачи молчат. Мы не умеем их различить среди других людей. Вот... А он не хотел... Он знал, что для человека это опасно... Для человека...
      Он привык умирать с детства... Не боялся этой маленькой смерти... Бригадиры-блатные продавали их пайки хлеба, проигрывали, и они ели битум. Черный битум. И погибали, склеивался желудок. А он просто перестал есть, только пил. Один мальчишка побежал... специально побежал, чтобы застрелили... По снегу, под солнцем... Целились... Стреляли... Весело... Как на охоте... Как в утку... Застрелили в голову, приволокли на веревке и бросили... Там у него страха не было... А здесь нужна была я...
      - Что такое лагерь?
      - Это трудная работа.
      Слышу... Как будто слышу его голос...
      - Выборы. Даем концерт на избирательном участке. Я - конферансье. Выхожу на сцену и объявляю: выступает хор. Стоят политические, власовцы, проститутки, карманники, - и поют песню о Сталине: "И летит над просторами дальними наша песня к вершинам Кремля".
      Заходит с уколом медсестра: "У вас уже красная попа. Места нет." "Конечно, у меня красная попа, я ведь из Советского Союза.". Мы много смеялись даже в последние дни. Очень много смеялись.
      - День Советской армии. Я читаю на сцене Владимира Маяковского "Стихи о советском паспорте". "Читайте. Завидуйте. Я - гражданин Советского Союза". Вместо паспорта у меня кусок черного картона. Показываю... И вся вохра мне завидует... "Я - гражданин Советского Союза". Завидуют проститутки, бывшие советские военнопленные, карманники, эсеры...
      Никто не узнает, как это было на самом деле, с чем они уходят. Он был безумно одинокий человек... Я его любила...
      Оглянулась у двери - помахал рукой. Возвращаюсь через несколько часов он уже в коме. Кого-то просит: "Подожди... Подожди..." Потом перестал, просто лежал без сознания. Еще три дня. Я и к этому привыкла. Ну, вот он тут лежит, а я тут живу. Мне поставили кровать с ним рядом. Вот... Третий день... Уже трудно колоть внутривенные... Тромбы... Я должна разрешить врачам все прекратить, ему не будет больно, он не услышит. И мы с ним остались совсем вдвоем... Ни приборов, ни врачей, к нему никто больше не заходит. Я прилегла рядом. Холодно. Забралась под одеяло к нему и уснула. Проснулась, но не открываю глаза, мне показалось: мы спим у себя дома, открылся балкон... он еще не проснулся... С закрытыми глазами... Открываю все вспомнила... Тут заметалась... Встала, положила руки ему на лицо: "А-а-ах..." - услышал меня. Началась агония... и я ... так сидела и руку держала, последний удар сердца я послушала. Еще долго так сидела... Позвала нянечку, она помогла мне надеть ему рубашку, голубую, его любимый цвет. Я спросила: "Можно посидеть?" - "Да, пожалуйста. Не боитесь?" Никому не хотела его отдавать. Он был моим ребенком, мама с ребенком не боится оставаться... Чего ей бояться? К утру он стал красивый. Исчез с лица страх, ушло напряжение. Вся жизненная суета. И я увидела тонкие, изящные черты. Лицо восточного принца. Вот какой он! Вот какой он на самом деле! Таким я его не знала. Таким он со мной не был. (Плачет. Впервые за весь наш разговор).
      Я всегда светила отраженным светом... Могла сотворить, создать... Это была, конечно, всегда работа. Всегда работа. Даже в постели... Чтобы у него получилось, сначала - он, потом - я. "Ты - сильный, ты - добрый, ты- самый лучший. Замеча-атель-ный". У меня в жизни не было мужчины, который бы захватил меня так, чтобы я не чувствовала себя нянькой. Мамой. Сестрой милосердия. Я всегда была одинока. После у меня появились поклонники... Были романы... И сейчас есть друг, он тоже весь как-то зажат, несчастен, неуверен, потому что такая жизнь, в такой стране мы живем. Наша история наши несчастья и катастрофы. Даже Глеб был смелее. После лагеря. У него был гонор: а вот я выжил! а вот я перенес! я такое видел! Он был гордый. А у этого страх сегодняшний... Во всех клетках... У меня одна роль... Все та же роль...
      И все-таки я была счастлива... Пусть это была трудная работа, но я счастлива, что эта работа у меня получилась... Чаще всего у меня в жизни ощущение, что я счастлива. Стоит лишь закрыть глаза...