Общедоступный песенник (сборник)

Слаповский

Общедоступный песенник (сборник)

Общедоступный песенник

Братья

Уличный романс

Просящему у тебя дай…

Матф. 5, 42

Просил, так кланялся, а упросил, так бросил.

Поговорка

Куплет первый

Он был очень гордый красавец

И нищих всегда презирал.

Однажды он нищего встретил

И брата родного узнал.

За неделю Крахоборов сделал все, что было нужно в городе Саратове, и вот спускался по одной из лестниц к набережной – постоять над водой. На одном из поворотов лестницы, в углу, сидел грязный и оборванный нищий. В картузе – скомканная денежная бумажка и металлическая мелочь.

– Плохо подают, отец? – спросил Крахоборов, останавливаясь и закуривая.

– Такие, как ты, плохо. Больно богатые.

– Я не больно богат, я богат не больно, – возразил Крахоборов. И ему захотелось кинуть в картуз крупную купюру. На счастье этому убогому, да и себе. И он кинул бы, но нищий вдруг сказал:

– А у меня день рожденья сегодня!

– И сколько тебе?

– Сорок три! – заулыбался нищий черными обломками зубов. Всякая информация о своей личности для него всегда была смешной и удивительной. Когда о других, ничего особенного: ну, сорок три года человеку, бывает. А о себе как-то странно: сорок три, надо же, сколько на свете прожил и еще жив!

– Не врешь?

– Сорок три! Ровно четвертого мая! – сердито сказал нищий. Он не любил, когда ему не верили, если он говорил правду. Если он врал, а ему не верили, он тоже не любил, но сердился в таких случаях грозно, артистично. Сейчас же осерчал от души, поэтому даже как-то ненатурально. Но Крахоборов был знаток людей. Он поверил.

– Мне тоже сорок три!

– Ну и хорошо, – покладисто и равнодушно сказал нищий.

– Правда, только летом исполнится. Почти ровесники.

Крахоборов посмотрел на часы. До вечера далеко. До завтра, до отъезда, еще дальше.

– Вставай-ка, – сказал он нищему.

Нищий встал.

– Подошел бы в форме, – проворчал он. – А то идет в штатском, пойми его. Чего тебе с меня взять? Меня все знают, никто не трогает. Ты новый, что ль?

– Молчи, отец. Поедем отмечать твой день рождения. Взгляни вокруг. Весна, зелень, солнце, женщины, тебе всего сорок три, Вася.

– Юрий, – поправил нищий. – Как Гагарин.

– А фамилия не Гагарин?

– Фамилия в паспорте, – нищий полез за пазуху.

– Уволь, брат, – отгородился руками Крахоборов.

– Самощенко моя фамилия, – представился нищий, все держа руку в кармане и готовый подтвердить устное свое сообщение письменным документом.

– Ладно, Самощенко, ладно, Юрий. Стой тут.

Крахоборов поймал такси, усадил нищего, тот вяло упирался, будучи с утра, не похмелившись, слаб. Таксист недовольно морщился и воротил нос, Крахоборов приказал ему:

– В гостиницу «Словакия».

– Зачем? – спросил Юрий.

– Я там живу. И там, в ресторане, отметим твой день рождения.

– Стой, – сказал Юрий таксисту. Тот, впрочем, пока и не трогался с места.

– Если богатый, дай сколько-нибудь, – сказал Юрий. – На хрена мне в ресторан? А?

– Поехали, – сказал Крахоборов.

Куплет второй

И тут же заплакали оба,

Родимую вспомнили мать.

Не буду тебя я, братишка,

Теперь никуда отпускать.

Официант давно здесь работал, ко всему привык и был спокоен.

– Слушаю, – сказал он, одинаково глядя на Крахоборова и нищего. А верней, меж ними, в пространство.

– Коньяк армянский, хороший армянский, советский, у вас есть, я знаю, фрукты, зелень, сыр, черный хлеб, мягкое, но свежее масло, свежее масло, слышите меня?

– Слышу.

– Ну, ему мяса с картошкой, побольше. Мне… плоховато у вас готовят, однако…

– Как умеют.

– Мне… А давай тоже мяса, но хорошего давай, и картошку давай горочкой, желтенькую, пюре…

– И селедки, – произнес вдруг Юрий.

– И селедки, – согласился Крахоборов.

Оба с нетерпением ждали заказа. Крахоборову уже стало скучно, Юрий же вдруг почуял свою вонь и увидел свою рвань. Ему хотелось побыстрей пожрать и выпить на деньги этого психа и смыться.

«А не фокус ли тут? – вдруг осенило Юрия. – Ага! Ага!» Много он слышал, а такого не приходилось, но догадался, не подвел жизненный опыт, не подвел природный ум! Все очень просто. Человек одевается в единственный свой приличный костюм. Подбирает нищего и ведет в ресторан. Пьют, жрут. Официант уверен, что платить будет красавчик в костюме. А тот удалится в сортир – и нет его. Официант же, естественно, бьет нищего и сдает в милицию.

– Е-два, е-четыре! – ехидно сказал Юрий. – Сицилианская защита! Эта комбинация нам известна. Двое кушают, потом один уходит, а второй грустит. Счастливо оставаться. Я грустить не люблю.

И приподнялся.

– Дурак, – сказал Крахоборов, мигом понявший мысли Юрия. И вынул бумажник, и показал деньги.

Юрий успокоился.

Ели молча. Юрий сразу же махнул стакан коньяку, закусил слегка, чтоб не подавить хмель. Закурил было вонючую свою «Приму», но Крахоборов вынул у него ее изо рта, раздавил в пепельнице, предложил свои.

– Не курю такие, – сказал Юрий. – Пойду тогда на свежий воздух, если тебе не нравится.

План его был прост: выйти – и быстренько обратно, на лестницу, в насиженное место. Он любил распорядок. Вот он выпил, поправился, теперь надо до обеда посидеть, собирая на дальнейшую выпивку, потом он пойдет в свою комнатку, поспит там, потом опять на свое место, соберет опять на выпивку, выпьет еще и еще, к вечеру, размягченный и расслабленный, отработав, побредет домой, потому что ложится он рано, часов в восемь, и спит беспробудно до позднего утра, он любит спать и считает сон главным условием здоровья: ведь если бы не ежедневные двенадцать – четырнадцать часов сна при ежедневном питье, то давно бы он загнулся.

– Кури, не хуже твоих. Что, отвык от цивилизации? На свое место хочется? – спросил Крахоборов.

Юрий, ладно, закурил и свободно ответил:

– Может, и хочется. Тебе-то что?

– Мне-то?

Крахоборов задумался. Засмотрелся на Юрия, а тот, прекрасно понимая, что для внимательного взгляда его фигура ничего привлекательного представлять не может, тем не менее откровенно показывал себя: развалился, откинулся, ногу даже на ногу задрал, отчего встопорщилась лишенная пуговиц и молнии ширинка.

– Ох и страшен ты, брат! – сказал, налюбовавшись, Крахоборов.

– Уж какой есть, – улыбнулся Юрий.

– Ты мой брат, – сказал вдруг Крахоборов. – Мы потерялись, а теперь нашлись.

Юрий поперхнулся дымом.

– Ты мне не надо! У меня братьев не было! И сестер тоже! И отца!

– И матери! – добавил Крахоборов.

– Мать была, не надо мне! Была, но померла от…

– Это неважно, – перебил его Крахоборов. – Была ли, не была ли, главное – я твой брат, и мы нашли друг друга. Ты мой старший брат. Я обязан тебя уважать. Я обязан отплатить тебе за то, что ты защищал меня, маленького, от хулиганов.

Юрий глядел в сторону, ему стало не по себе.

– Ты выпей, – сказал ему Крахоборов. – За встречу, брат!

Юрий выпил. Крахоборов улыбался. Юрию это не нравилось. Но он привык подыгрывать людям. И сказал:

– Ну, я пойду, братан. Ты у нас вон какой стал, а я… У тебя своя дорога, у меня своя…

– Я тебя теперь не брошу! Ты что? Нашлись и теперь потеряемся опять? Ни в коем случае! Пошли!

Он повел Юрия в номер. По пути заглянул к горничной, что-то сказал ей, кивая на Юрия, дал ей денег. Она заторопилась: «Конечно, конечно!» – и поспешила куда-то.

В номере Крахоборов приказал Юрию раздеваться и лезть под душ.

– Я щас милицию вызову, – сказал Юрий с тоской.

– Сам вызову, – ответил Крахоборов. – Зачем ты в мой номер забрался?

– Никто не забирался… Люкс, что ли? – тянул время Юрий. – Две комнаты. А ты один. Зачем две комнаты?

– В одной я, видишь ли, сплю, – терпеливо, как брату, объяснил Крахоборов, – а в этой посетителей принимаю, гостей. Она так и называется – гостиная. Давай в душ, в душ! Смывай вековую грязь, братец!

Нет, Юрий вообще-то мылся, но как люди, по субботам, в бане. В субботу с утра пил совсем мало, щеткой чистил верхнюю одежду, а в самой бане куском хозяйственного мыла в укромном уголке в тазике стирал единственные свои носки и трусы, которые насухо отжимал, чтобы на теле были не совсем мокрыми. Зимой из-за этого приходилось высиживать после бани, ждать, пока все подсохнет, а то и простудиться ведь недолго. Главное, мылся он один, сам по себе, никем в бане не знаемый, потому что друзей и знакомых он давно добровольно лишился, новых не заводил, с сожителями коммунальной своей квартиры тоже не общался, он мылся, не нарушая уединенности своего существования, а тут словно под наблюдением, хоть этот странный человек и за дверью. Да еще и не по своей воле…

Он закрылся, вместо душа, опять-таки чтобы потянуть время, стал напускать воду. Льется, наливается, колышется, зеленоватая…

На стеклянной полке шампуни всякие, мыло разных сортов.

Он чувствовал, что влопался в какую-то историю. Ему было нехорошо. Может, разыграть сердечный приступ? Не поверит. Человек жесткий, по глазам видно. Не поверит или врачей вызовет, а те уличат…

Юрий вздохнул, разделся и полез в ванну.

Куплет третий

И долго они говорили

Про эту проклятую жизнь.

И что надо вместе держаться

Во имя их братской любви.

Через несколько часов Юрий сидел в новехоньком спортивном костюме, который ему был великоват, неприлично ярком, по его мнению, красном, с желтыми полосами. На мягком диване возвышалась стопка рубашек, носков и прочего белья, на кресле лежали друг на друге два костюма, светлый и черный (все это ему пришлось примерить, потея так, что хоть заново мойся), на ногах у Юрия были кроссовки, а возле ног еще и туфли, кожаные, красивые, собаки, жаль только – не лакированные.

Мало того, недавно являлась девица в голубом фартучке и постригла его, и опять Юрий потел, поскольку по случаю жаркого дня под кофточкой у этой блондинки не было того, что у женщин на этом месте быть должно. Этого самого… Бюстгальтера, в общем. (Юрий это слово с детства считал неприличным. А «лифчик» еще неприличней. И вообще, почему-то есть одежда, не имеющая приличных названий. Те же трусы. Или колготки. «Колготки» не столько, правда, неприличное, сколько глупое какое-то.)

– Понравилась она тебе? – спросил Крахоборов, когда парикмахерша вышла в ванную комнату помыть-почистить инструменты.

– Ничего, – сказал Юрий.

Тогда Крахоборов – в ванную. Вышел не скоро, минут через пять, с выражением на лице подтверждения своих мыслей относительно жизни.

Оказывается, он договорился, что парикмахерша придет в гости в десять вечера.

– Зачем? – спросил Юрий.

– Ты ей понравился.

– Иди ты.

– Не ругайся. Ты старший, я с тебя должен пример брать.

И вот Юрий напряженно смотрит телевизор, не понимая, что там показывают, и думает о блондинке.

Женщины у него не было лет семь.

Он и не нуждался. Он рассуждал так: что есть беда и неприятность для человека? Это когда нет, чего хочется, или утрачено, что было.

Ни с той, ни с другой стороны беды и неприятности для Юрия нет: утраченные женщины утрачены без сожаления, их толком и не бывало, а хотеться их – не хочется. Чем меньше хочется, тем вообще лучше. Без желаний нельзя, без желаний человек не человек. Но ты не распыляйся, ты выбери из многих желаний одно-два, и тебе будет хорошо. Юрий выбрал желания выпить вина, поспать и не в труд посидеть, собирая деньги с добрых людей. Эти желания выполнялись, чего ж еще?

Теперь же вот думай, тревожься… Надо было сразу этому придурку, братцу названому и незваному, сказать, что он, это самое… Он и не может уже, наверно. Семь лет, а то и больше, не шутка. Но не сказал. Постеснялся, что ли? Дурак…

Пришедши, блондинка стеснялась не меньше Юрия. Крахоборов помог Юрию раздвинуть диван, пожелал счастья и ушел в другую комнату. Блондинка выключила свет.

– Быстрей, что ль! – сказала она Юрию.

Юрий разделся, залез на диван.

Она легла рядом. Руки и ноги ее были холодны, грудь мягка. Притиснулась к плечу Юрия.

– Ну?

– Чего? – спросил Юрий.

– Х-хосподи! – прошипела блондинка. – Разлегся…

Проверила рукой интерес Юрия к себе и совсем рассердилась.

– Почему у тебя изо рта воняет так? – спросила.

– Зубы, – извинился Юрий. И тихо добавил:

– Ты полежи, а потом уходи. Не надо ничего.

– Ага! – отозвалась она. – За такие деньги! Придется отрабатывать, уродище ты мое.

Она стала отрабатывать деньги, которые – наверное, немалые! – дал ей Крахоборов, но зачем? кто его просил? что ему с этого? если б себе, а то… Блондинка-то ничего… Симпатичная… Юрий случайно коснулся рукой ее груди и отдернул руку. Но заставил себя осмелеть и уцепил за грудь, то есть взял ее, аккуратную, в горсть.

– Ну-ну, – одернула блондинка. – Еще синяки мне оставь. Что я мужу скажу? Вот мы уже и разогрелись, вот уже…

Что уже, Юрий и сам чувствовал. И, боясь, что это тут же исчезнет с непривычки, взгромоздился на блондинку, а та помогала, сочувствовала телом, хотя лицо воротила, сторонясь дыхания Юрия.

После ее ухода Юрию было так хорошо, что он даже хотел пойти поблагодарить своего благодетеля, названого братца. Но побоялся его обеспокоить и заснул с чувством благодарности, заснул легко и мягко.

Но средь ночи проснулся.

Сел, испуганно огляделся.

Долго ничего не мог понять и вспомнить.

Вспомнил.

Тихо собрался.

Надел темный костюм, немаркий, носки, какие поплоше, стал напяливать туфли, и тут появился Крахоборов, голый и мощный.

– Куда?

– Да надо мне тут…

– Ничего не надо. Спи. Вставать рано: в Москву летим.

– Это как?

– Самолетом. Билет для тебя уже заказан.

– Какая Москва? Какой самолет? Какой билет? Отдай мне все мое и проваливай! Я в Саратове всю жизнь прожил и…

– Не ори, – спокойно пресек Крахоборов Юрия. – Я ж не насовсем тебя. В гости. В гости к брату не хочешь съездить?

– Нету у меня братьев!

– Открещиваешься?

– Слушай, кто ты? Скажи честно? Что тебе надо? Я ведь ни на что не гожусь, я не умею ничего по вашему делу.

– По какому это по нашему?

– Ну, я не знаю… У меня и руки дрожат, и алкоголик я, и печень, и почки, недержание мочи у меня…

– Вылечим.

– Зачем?!

– Брат ты мне или не брат? Что за вопрос – зачем?

И с этим Крахоборов повернулся, удалился, и вскоре послышалось посапывание.

Мог, мог Юрий бежать, но, как камень стопудовый, придавила к дивану его волю воля этого спящего человека.

Ладно, подумал он, уминая головой неудобную подушку. В конце-то концов, в вытрезвителях хуже бывало.

Эта мысль его не только успокоила, но и рассмешила, и он заснул хорошо, толково, будто у себя дома – без снов; лежал ровно, сомкнув губы, лежал под холодным светом луны и был даже красивым, как человек, умерший честно и славно.

Куплет четвертый

И младший тут старшему брату

Отдал наилучший пиджак.

Он в дом его весело вводит,

Чтоб даром он жил просто так.

Крахоборов жил не в самом центре, где слишком тесно от автомобилей, зданий и людей, он жил неподалеку от Тимирязевского парка, в районе зеленом и тихом, на улице с простодушным именем Ивановская, в высоком кирпичном доме, где квартиры были просторны и удобны. На десятом этаже.

Он жил один.

Правда, приходила по утрам пожилая женщина с сумкой, загружала продуктами холодильник, молча убирала в комнатах, молча готовила пищу и уходила. Юрий вежливо здоровался с ней, она не отвечала.

– Не старайся, она глухонемая, – сказал ему Крахоборов.

– А-а-а… – сказал Юрий с очень понимающим видом. Он как-то сразу догадался, что в его положении самое лучшее – почаще делать понимающий вид и не углубляться в вопросы.

Впрочем, вопросы и некому было задавать: Крахоборов вставал рано, довольно долго занимался личной гигиеной, завтракал и уходил, а возвращался вечером усталый, принимал душ, выпивал на ночь стакан-другой пива, глядя в телевизор и вороша газеты, и ложился спать. На Юрия почти не обращал внимания. Похоже было, что он, привезя к себе домой выдуманного братца, потерял к нему интерес и не знал, что с ним дальше делать. Но отпускать не собирался. Пока, по крайней мере. Вручая ему связку ключей от двери, сказал:

– Можешь гулять, где хочешь, когда хочешь. На улице не напивайся, дома все есть. Впрочем, и дома не напивайся. В контакты с местными алкашами не вступай.

– Нужны они мне! – искренне сказал Юрий.

– В общем, отдыхай, домой ехать тебе пока не надо. А то стукнет тебе в голову, удерешь от своего счастья – морока: посылай за тобой в Саратов, возвращай тебя в лоно семьи… Через месяц, если захочешь, пожалуйста.

– Никуда я не собирался удирать, – сказал Юрий.

– Собирался. Так вот: не надо.

Юрий понял.

Он спал в свое удовольствие на чистой широкой постели, утром долго потягивался, прислушиваясь к одинокой тишине квартиры, шел принимать водные процедуры – не подражая Крахоборову, а научившись получать от этого собственное удовольствие, потом выпивал винца, потом гулял по зеленым окрестностям, с любопытством глядя на деревья, кусты и водоемы, потом шел обратно домой, опять выпивал, обедал, спал, потом смотрел телевизор с огромным экраном. Когда наскучивало, выходил на балкон, глазел, курил, поплевывая.

Ну, кажется, чем не жизнь? Но нет-нет что-то сосущее подкрадывается к сердцу. Когда был нищим, он о своем завтрашнем дне знал все. Впрочем, что там было знать: будет то же, что вчера. Тут дни тоже одинаковые, но он чует – до поры до времени.

И это время пришло.

Однажды Крахоборов вернулся раньше, чем обычно, и скучный.

Подсел к Юрию, вместе смотрели какой-то боевик, оба без увлечения.

– Все одно и то же, – сказал Крахоборов.

И ушел спозаранку спать.

Два дня он не выходил из дома, слонялся по комнатам или просто лежал, читал, спал. Что-то говорил сам себе сквозь зубы. Юрий, будто обязан был, тоже похерил обычные свои прогулки.

Вечером второго дня слоняющийся Крахоборов остановился, внимательно оглядел Юрия и как-то встряхнулся, подтянулся, стал похож сам на себя. Он выключил телевизор, который смотрел Юрий, налил по рюмочке коньяку, сел напротив в мягкое кресло.

«Начинается!» – с тоской подумал Юрий.

И не ошибся.

– Пора! – сказал Крахоборов. – Пора мне отдавать тебе свой братский долг. Но ты ведь ничего не рассказал о себе. Какая у тебя была профессия, какое образование, как ты вообще жил?

– Профессий у меня было много, – солидно сказал Юрий. – А учеба… Какая там учеба, с малолетства сиротой остался.

– Но читать-писать умеешь?

– Естественно, – с некоторой даже обидой сказал Юрий.

– Хорошо. А профессии какие?

– Мало ли… На макаронной фабрике работал. Оператором. Потом это… – Он умолк.

– Оператором, значит? И чем оперировал?

– Мало ли…

– Ясно, – сказал Крахоборов, широко и глубоко знающий жизнь. – Официально это называется: оператор погрузочно-разгрузочных работ. Грузчик. Мешки с мукой, ящики с макаронами.

– Это неважно, – парировал Юрий. – Конечно, трехкомнатную квартиру в Москве честным трудом грузчика не заработаешь. Надорвешься только. Вот я и надорвался. Получил инвалидность. Пришлось нищим стать.

– Положим, инвалидности никакой у тебя нет.

Юрий не стал спорить.

Крахоборов словно недоволен был, что биография Юрия оказалась так скудна. Он, недавно озарившийся, опять поскучнел, стучал пальцами по фужеру с коньяком, рассматривал коньяк на свет.

Но вдруг опять оживился.

– Что ж, – сказал он, – начнем, значит, на пустом месте. Оно интересней.

Куплет пятый

Впервые на чистой постели

Спал нищий младенческим сном,

Как будто ребенок в купели,

И плакал сквозь сон о былом.

Начались для Юрия довольно тяжелые дни.

Крахоборов отвез его к дантисту. Дантист, сволочь, расковырял все зубы, приговаривая:

– Тяжелый случай…

– Это неважно, – сказал Крахоборов. – Сделайте ему голливудскую улыбку.

– Я, конечно, не самый плохой мастер, – сказал дантист. – Но я не бог.

– Не набивайте цену, – сказал Крахоборов.

После этого под общим наркозом Юрию выдрали чуть ли не все зубы.

Несколько дней он валялся, глотая таблетки, которые ему заботливо давал Крахоборов: болеутоляющие и, наверное, снотворные, потому что Юрий или спал, или дремал, или был в сонном отупении, ни на минуту не забывая о нудной боли. Терпимой, в общем-то, но он ведь не просил!

Потом опять Крахоборов повез его к фашисту-зубодрателю, опять Юрия отправили в наркотическое забытье.

Очнулся он все с той же нудящей болью в деснах, но еще и с добавочным ощущением, будто рот чем-то набили. Ему дали зеркало, он с трудом открыл рот и увидел белые ровные зубы.

– Щелюсти вставили, щто ли? – спросил он, едва шевеля языком и вдруг ошепелявев.

– Намертво вживили, брат мой, – сказал Крахоборов. – Уникальное мастерство! Главное теперь – не открывать пивные бутылки зубами. Впрочем, насчет пива и прочего у нас свои планы.

Планы эти оказались ошеломительны.

Во время зуболечебных мучений Юрий даже как-то забыл о питье, меж тем каждый день приходила какая-то женщина, делала уколы в вену, в другие части тела. Юрий думал – это тоже от зубов.

Но это было другое.

– Тебе очистили кровь, брат мой, – сказал Крахоборов. – А послезавтра…

– Ни за что! – догадался Юрий.

– Всего на год. Неужели тебе не хочется попробовать? Год трезвой жизни!

– Обойдусь, – сказал Юрий.

– Это не разговор! – весело и энергично воскликнул Крахоборов и вышел зачем-то на кухню, а Юрий на цыпочках метнулся к бару, схватил первую попавшуюся бутылку, сорвал пробку, поднес ко рту…

Бутылка была вышиблена молниеносным ударом.

– Эх, брат… – сказал Крахоборов.

– Не хочу! – заплакал и запричитал Юрий. – Оставьте меня в покое! И зубы свои обратно возьмите! Не имеете права! Я вам не кролик подопытный!

– Я желаю тебе только добра, чудак. Задумайся, вспомни: как ты жил и как можешь жить теперь!

Юрий задумался и вспомнил. Он вспомнил ту женщину, что стригла его, а потом пришла к нему. Он и раньше вспоминал о ней: она, пожалуй, первая была, кто понравился за последние десять – пятнадцать лет. С беззубым и пьющим она не захочет иметь дело – только за деньги (он прощал ей это ввиду тяжести современной жизни, толкающей людей на подвиги против себя и морали), с зубастым же, непьющим, помолодевшим – совсем другой разговор. Правда, муж у нее имеется, но это еще надо выяснить, кто муж. Может, он бездельник и пьяница. Может, он даже бьет ее. Может, он заставляет ее заниматься развратом…

В общем, Юрий согласился на лечение.

И лечение состоялось. Подробности известны, но для данного повествования несущественны. Главное: он не пил, а еще главнее: не хотел пить!

Он ждал: что дальше?

Юрия обследовали на предмет общего здоровья, и выяснилось, что он не успел погубить печень, почки и сердце. Отклонения, конечно, были, но в пределах нормы для его возраста. Крахоборова это удивило и вдохновило. Отныне ежедневно Юрий ходил в тренажерный зал – не накачивать огромные мускулы, а просто, как выразился Крахоборов, придать телу скульптурную рельефность (он и сам этим занимался). Народ в зале был молчаливый. Только звякало и грохало железо да пахло потом. Все серьезные, словно важным делом занимаются. После тренажерного зала пробежка по стадиону, потом массаж и сауна. Обильный обед, отдых и снова массаж, на дому, но массаж особый – лица. Неразговорчивый старик-специалист делал его аж два часа – накладывая маски, что-то потом втирая, растирая. После этого бассейн, воздушные ванны. Июнь выдался жарким, и Юрий довольно быстро загорел, даже Крахоборов завидовал его загару. Впрочем, Юрий от природы был несколько смугловат кожей.

И вот прошел не месяц, а уже почти три, уже и август на дворе. Крахоборов давно вернулся к своим делам, предоставив Юрию самому развиваться и улучшаться. И тот развился и улучшился настолько, что сам себя не узнавал. Он вертелся и так и сяк перед большим зеркалом в ванной и не мог налюбоваться: стройный, моложавый, мускулистый мужчина с четким лицом.

– Не познакомить ли тебя с приличной женщиной? – спросил Крахоборов. – Только просьба: сюда не водить. Я, как видишь, не вожу никого. Не люблю, когда женщины остаются здесь на ночь. И вообще не люблю их в своем доме, если не по делу.

– Сам познакомлюсь, – сказал Юрий.

– Ну-ну, – сказал Крахоборов.

У Крахоборова было две машины: одна импортная, ужасно красивая и дорогая, другая – «Жигули», обычная «шестерка», на которой он ездил редко и при этом одевался особенно – не то чтобы бедно, а экономно, как человек, берегущий каждую копейку и не желающий тратить деньги на барахло.

Пройдя водительские курсы, Юрий получил «шестерку» в свое распоряжение.

Распоряжался он ею бесцельно: просто катался по городу. Допоздна Крахоборов велел не задерживаться.

Но однажды Юрий все-таки припозднился. Ехал и увидел на тротуаре неспешно идущую тонкую девушку в белом платье.

Он подрулил к тротуару, открыл дверцу, спросил (совершенно не надеясь на отзывчивость и не веря, что с первого раза может повезти):

– Девушка, вас подбросить?

Она обернулась и оказалась лет не более шестнадцати. Юрий смутился, испугался и хотел уже закрыть дверцу: он в жизни не обижал детей, а шестнадцать лет ему казались еще детскими годами.

Но девушка улыбнулась, хотя и сказала:

– Раньше надо было приглашать, я пришла уже.

И показала на дом-башню неподалеку.

– У-у, еще идти да идти! – воскликнул Юрий. – Вы все силы потеряете, упадете, это опасно!

– Ну, ладно, – сказала девушка и села в машину.

Юрий ехал очень медленно, мучился и никак не мог затеять разговора.

Девушка затеяла сама.

– Ну и скорость у вас. Просто бешеная. У меня голова кружится.

– Да… – сказал Юрий.

– Между прочим, к моему дому и с другой стороны подъехать можно. Если по проспекту, а потом круг дать.

Юрий молча надавил ногой на педаль газа, включил магнитофон почти на полную громкость.

Он дал себе слово обогнать все машины, а себя не дать обогнать никому. Он мчался. Но вот какая-то спортивная машина не вытерпела хамства, погналась. Юрий добавил газа. Машина легко достала его, Юрий сжал зубы, впереди светофор, замигал зеленый, появился желтый и вот уже красный, не успеть, поперечные машины тронулись, и он с ревом промчался перед самым их носом, оглянулся: спортивная машина застыла перед светофором.

– Лихо, – сказала девушка. – Ты каскадер, что ли? Меня Света зовут. А тебя?

Он угощал ее вином в прохладном подвальчике, любопытствовал о ее жизни, врал про свою. Она жила с родителями и братом, домой же к себе Юрий не мог ее привезти, поэтому предложил прокатиться за город.

Она ответила не сразу. Отпив деликатный глоточек вина, подняв свои юные чистые синие глаза, задумчиво спросила, облизнув алые губы, свежие, не нуждающиеся в помаде:

– Ты веришь в любовь с первого взгляда? Ну, или в сильную симпатию? Но с первого взгляда?

Юрий даже задохнулся.

– Верю, – сказал он. – Еще как верю.

– Я тоже, – сказала девушка.

Они поехали не за город, а к ее подруге.

Света знала уже, что он не коренной москвич, поэтому указывала дорогу. Это было совсем в незнакомом районе, но Юрий не заботился о том, как будет выбираться отсюда: ведь он должен потом Свету доставить домой, значит, она и обратный путь ему укажет. Правда, следовало бы Крахоборову позвонить…

Обойдется!

…Пятиэтажный панельный дом.

Довольно захламленная квартира. Подруга Светы выпивает с приятелем. Гостей встретила радушно. Света распорядилась: Юрию принять душ, потом идти в комнату, где дверь запиралась на английский замок, и ждать ее.

Он все сделал быстро и ждал ее.

Она появилась в простынке, с двумя стаканами сока (он сказал ей, что не пьет спиртного, не может пить).

Юрий выпил сок и с крайней осторожностью коснулся своими губами обнаженного плеча Светы.

Куплет шестой

Так жили они всем на зависть.

И каждый их вместе встречал.

Любил младший старшего брата,

Всегда из беды выручал.

Он очнулся утром у бетонного забора возле железной дороги. Не убили, не раздели, взяли только деньги и машину. Какая-то все-таки совесть, значит, есть у людей.

Дома Крахоборов устроил скандал. Впервые он так кричал на Юрия.

– Идиот! – кричал он. – Кретин! Дебил! Алкаш вонючий!

– Ладно, хватит, – тихо сказал Юрий. – За машину отработаю, не бойся.

– Да плевал я на машину! – искренне заорал Крахоборов. – Я ночь не спал, дубина, это ты можешь понять?! – искренне кричал он, упиваясь своими настоящими переживаниями. – Ты мне все-таки не чужой, дерьмо ты такое! Позвонить ты мог или нет? Позволил какой-то сопливой девчонке себя обвести! Я думал, таких дураков и в свете давно уже нет! Ты помнишь, где это было?

– Нет. Я плохо Москву знаю.

– Приметы какие-нибудь? Вспоминай!

– Не помню!

– Вспомнишь!

Крахоборов до того рассердился на негодяев, что бросил все дела, отменил по телефону какие-то встречи и весь день возил Юрия, заставляя его вспомнить. Наконец, попали на то место, где Юрий подобрал девушку. Колесили после этого еще несколько часов.

– Нет, – сказал Юрий. – Не вспомню.

И тут увидел рекламный щит, на котором оторвался кусок наклеенного плаката. Оторвался так, что рекламное слово выглядело неприлично. Юрий, помнится, хотел обратить внимание Светы, но постеснялся, да и отвлекся тут же мыслями и взглядом на другое.

– Теперь вон к тем домам, – уверенно сказал он.

И дальше все вспоминалось само – и дом, и подъезд, и этаж, и дверь квартиры.

– Стой сзади, – приказал Крахоборов.

Из-за двери спросили:

– Кто?

– Он спрашивает еще! – скандально-бытовым, трусливо-наглым голосом закричал Крахоборов. – Соседей снизу залили, паразиты, хулиганье! Щас милицию вызовем!

Дверь открылась, вчерашний полупьяный парень смело вышел.

– Не надо орать! – с улыбкой сказал он.

– Дай ему в рыло, – посоветовал другой парень, без интереса выглянув и опять скрывшись.

Но в рыло дал Крахоборов – и вчерашнему парню, и его советчику, ворвавшись в квартиру. Там и третий оказался, он угостил и третьего, они валились, вяло поднимались, получали опять, девушки (три штуки, среди них и Света, все хмельные) визжали и что-то кричали Крахоборову, он их не трогал руками, давая только пинки ногой, отпихивая от себя.

– Суки! – истерично закричал Крахоборов. – Вы моего брата!.. Я вас убью всех за это! Брата моего единственного! – и слезы неподдельной обиды были в его голосе, к которому Юрий прислушивался с изумлением. Он тоже вошел в квартиру и говорил Крахоборову:

– Хватит. Не надо. Перестань.

– Мужик?! – увидела его Света. – Гад, как ты нас нашел? Говорила я, долбануть его надо было кирпичом по башке!

– Брата моего по башке кирпичом? – Крахоборов отвесил ей оплеуху, он взвизгнула, отскочила и стала крыть Крахоборова бесстрашным и бесстыдным бабьим матом.

– Ничего с вашей машиной не сделалось, – хрипел меж тем, лежа на полу, один из парней. – У меня в гараже стоит, тут близко.

– Брата! Брата моего чуть не убили! – не мог успокоиться Крахоборов и пинал лежащих парней ногами. Впрочем, не так уж и сильно. Но одну руку держал в кармане, и парни не сводили с этой руки глаз.

Подъезжая к дому на возвращенной машине, Крахоборов вдруг резко затормозил. Остановился. Взял Юрия странно, руками за уши, повернул к себе его голову, покрутил ее и сказал:

– Понимаешь или нет, что тебя убить могли, брат? Понимаешь или нет?

– Понимаю, брат, – сказал Юрий.

И вдруг действительно понял – но не то, что его убить могли, а то, что этот странный человек, неизвестно зачем подобравший его и подаривший ему новую жизнь, его, Юрия, любит почему-то – и, может, действительно, как брата.

Куплет седьмой

Но встретил тут старший красотку

И голову он потерял.

А был он красив сам собою

И запросто всех покорял.

Через пару дней Крахоборов сказал Юрию:

– Ты собирался отработать, если б мы машину не нашли. Интересно, каким образом?

– Специальность у меня есть, – с юмором ответил Юрий. – Нищий я. Я смотрю, в Москве нищим очень даже неплохо подают.

– Нет, это не годится. Работу я тебе нашел.

– Отлично, – уныло сказал Юрий.

– Работа такая. Учить английский язык и читать книжки. Мне нужен образованный референт со знанием английского языка.

– Плохие шутки, – сказал Юрий. – Я русский-то толком не знаю.

– Значит, заодно и русский выучишь.

И Крахоборов принес книги, принес кассеты с уроками английского языка, давал ежедневные задания.

Юрию очень хотелось сделать ему приятное, и он старался.

Но дело никак не шло. Оказывается, чудом сохранив себе сердце, печень, почки и прочие органы, он все-таки разрушил алкоголизмом одну очень ценную вещь: память.

Слушает запись с английскими словами, старательно повторяет, выключает магнитофон, пытается вспомнить, но на втором слове спотыкается, дальше – хоть убей. По десять, по двадцать раз прослушивает или вычитывает в книге, кое-как осилив сумасшедшее английское правописание, слова и выражения, пытается повторить наизусть: пустота, ничего в памяти не осталось!

Юрий чуть не плакал.

Но однажды, раздраженно листая учебник, наткнулся на стишок, он показался знакомым, потому что и на кассете был.

If I can stop one heart from breaking,

I shall not live in vain;

If I can ease one life the aching;

Or cool one pain,

Or help one fainting robin

Onto his nest again,

I shall not live in vain.

Стишок запомнился неожиданно легко, он прочел его Крахоборову – и даже с выражением. Крахоборов смеялся, бил его по плечу и благословил на дальнейшие подвиги.

Юрий выучил еще один, гораздо длиннее, начинающийся словами:

I want to live, I want to live…

И дело пошло, проснулась память и стала жадной, Юрий не только английские слова и фразы, он и содержание прочитанных книжек запоминал и пересказывал Крахоборову. Он делал это без фокусов, просто, но Крахоборов почему-то то и дело хохотал, ударяя себя по коленкам.

– Ты, брат, так излагаешь, что узнать нельзя: совсем другая история, – сказал он как-то и тут же задумался, привыкший моментально чуять пользу и в чужих, и в собственных словах.

– Вот что, – сказал он. – Изложи-ка ты мне эту историю на бумаге. Как рассказывал, так и изложи. В книгу не заглядывай.

– Зачем?

– Это не для баловства. Это дело, – веско сказал Крахоборов.

Что ж, Юрий мучился целую неделю – изложил, на ходу многое додумывая и придумывая, потому что просто пересказывать было неинтересно.

Крахоборов, читая, смеялся беспрерывно. Юрий этого не мог понять, поскольку и книжка, и история, по ней написанная, были трагическими. Он даже обиделся слегка.

– Ты художник! – сказал ему, извиняясь за смех, Крахоборов. – Художник-примитивист. Знаешь, что это такое?

Юрий промолчал.

– Не знаешь. И хорошо. И не должен знать. Потому что если художник-примитивист знает, что такое примитивизм, то он уже не художник-примитивист. Мы вот что из этого сделаем. Мы сделаем из этого кино!

Юрий пожал плечами.

А Крахоборов засел за компьютер (за которым и Юрия заставлял работать, но он всячески отнекивался), перевел каракули Юрия в красивый текст, прямо как в книге, Юрий слов своих не узнавал, и отнес куда-то, и довольно скоро сообщил, что по сценарию Юрия совместная российско-шведская частная студия будет снимать фильм в духе русского примитивизма.

Юрия возили знакомиться с режиссером, с продюсером. Он понравился сдержанностью, молчаливостью, он сумел даже сказать несколько фраз по-английски – и ему ответили, и он понял, понял!

Там была и актриса, которой отвели роль главной героини. Женщина молодая, красивая, но словно опечаленная чем-то.

– Вы будто и не рады, – сказал ей Юрий, когда они оказались поблизости.

– А чего радоваться? Кино этого никто и не увидит. Никому не нужно это сейчас.

– Это точно. Но главное – для себя работать. Для удовольствия, – сказал Юрий.

Актриса усмехнулась, глянула на него, сказала:

– Мудёр!

– Да нет… – засмущался Юрий.

Она рассмеялась, стала еще глядеть на Юрия, уже с любопытством, спросила, кто он, откуда.

Юрий взял да и выложил ей чистую правду, хотя приготовился врать. Чистую правду, всю до нитки. Она слушала внимательно. А выслушав, сказала:

– Все-таки не понимаю, зачем ты нужен Крахоборову. Ты берегись его.

– Да что ты! – удивился Юрий. – Он для меня столько сделал! Совершенно бескорыстно!

– А сценарий?

– Да это случайно! Он не заставлял же меня, само получилось!

– А английский зачем и все прочее?

– Не знаю. Ну, хочется ему, чтобы я образованный был. Мне теперь самому хочется.

– Неспроста это, – сказала актриса по имени Ирина. – Тоже мне, Пигмалион.

– Это как?

– Хороший ты парень, Юрий Самощенко. Смотри, не влопайся во что-нибудь.

– Приличные люди кругом, что ты! – успокоил ее Юрий.

– Скоты, – спокойно возразила Ирина, глядя на лысого и бородатого шведского продюсера. – Звони мне, если что.

– А что?

– А ничего.

И она дала ему свою визитную карточку.

Куплет восьмой

Красотка встречалась с ним тайно,

И старший счастливым с ней был.

Но вот он узнал вдруг случайно,

Что младший ее полюбил.

А на Крахоборова опять напало уныние.

Опять он целыми днями валялся на постели, был вял и неулыбчив.

Юрий хотел его порадовать своими успехами в английском и чтении книг – он велел ему заткнуться и умолкнуть.

Как-то вечером сказал:

– Я напиться собираюсь. Тебя это не смутит?

– Нисколько, – ответил Юрий. – У меня и мыслей об этом нет, будто и не пил никогда. Кто б сказал, не поверил бы, что так бывает.

И Крахоборов стал напиваться.

Сперва он напивался молча, слушая музыку – классическую, тяжелую. Она на Юрия действовала подавляюще, он с удовольствием пошел бы гулять, но совестился оставлять одного Крахоборова в таком состоянии. Вдруг он поговорить захочет?

И Крахоборов захотел.

Он показал Юрию цветную фотокарточку, на которой была красивая женщина в красивых одеждах, и стал рассказывать о своей любви.

Юрий мало что понял из пьяного рассказа Крахоборова. Понял лишь, что любовь была высшей пробы, с взаимным огнем вначале, со столкновением характеров и борьбой самолюбий в средине, с мольбами и клятвами в финале. Все, что делал Крахоборов, он делал для нее – и квартиру вот эту создал, и коммерческие поступки свои совершал. Квартира ведь для семьи, одному ему не нужна такая. Но…

– Никогда она не вернется ко мне, – сказал Крахоборов. – Никогда, понимаешь ты это слово? Я не хочу жить, понимаешь ты, брат?

– Жить надо, – не соглашался Юрий. – Надо жить, что ты…

– Зачем?

– Ну, мало ли… Ну, ради жизни, скажем.

– Примитивист ты мой! А если мне жизнь опостылела? Если она мне без нее не нужна?

– Встретишь еще кого-нибудь.

– Никогда! Другой такой нет!

Юрий промолчал, хотя был не согласен. Он вот тоже думал, что другой такой, какой была парикмахерша в гостинице «Словакия», нет на свете, а встретил актрису Ирину и понял – есть. Именно другая, правда, не такая, но еще лучше. Он вспомнил о ее визитной карточке, о прямоугольничке картона, похожем на нее – белизна и гладкость бумаги, четкость букв. В ней тоже есть это, белизна и четкость. Он все собирается позвонить ей, да никак не решится.

Крахоборов, начувствовавшись, уронил фотографию и уснул в кресле.

Юрий заботливо перетащил его на постель, уложил, раздел, укрыл, подушку поправил.

Утром Крахоборов встал будто после болезни. Похмелье, конечно, само по себе болезнь, но тут было и что-то другое. Он долго стоял перед окном, глядя в окно, опустив плечи, и вдруг повернулся, глянул сердито на Юрия, пошел в ванную комнату – и через полтора часа был прежним Крахоборовым: упругим, стремительным. Сделал десяток телефонных звонков, говорил бодро, весело, сердито, резко, ласково, и Юрий словно въявь увидел, как в разных местах города задвигались, забегали люди, начали звучать спорые слова, перемещаться большие и маленькие предметы.

Запустив все это, Крахоборов уехал.

А Юрию позвонила Ирина.

– Очень рад, – сказал Юрий. – Я сам хотел…

– Да ладно. К тебе можно приехать?

– Вообще-то… Можно, конечно, почему нельзя. Адрес запишешь?

– Если я телефон твой знаю, то адрес тем более. Ты ведь у Крахоборова живешь.

– Да, конечно…

– И то, что он не любит, когда женщины приходят, тоже знаю. Но я ненадолго. Ему об этом не говори.

Через полчаса она приехала.

Был незначительный разговор о пустяках. Она садилась, вставала, ходила по комнате. Увидела на столе фотографию любимой женщины Крахоборова, подняла, удивленно посмотрела, бросила опять на стол.

– Ты ее знаешь? – не удержался Юрий.

– На одном фестивале познакомились. Фотографиями обменялись. А он увидел у меня ее, оригинальное лицо, говорит. Выпросил зачем-то. Фетишист.

– То есть? Они незнакомы?

– Говорю тебе, я сама с ней незнакома. Ни адреса, ничего. Из Штатов вроде. Или из Англии. В кино я ее не видела, значит, не звезда. Снялась в одном фильме и сгорела. У них часто бывает. У нас тоже.

Юрий задумался.

Странно.

Зачем же Крахоборов придумал про любовь и прочее? Спьяну? Что-то тут загадочное. В психологическом смысле, добавил сам себе Юрий, научившийся не только многим новым словам, но и пониманию этих слов.

– В общем, так, – сказала Ирина. – Мне нужно десять тысяч долларов. Спать я с тобой не буду, хоть ты и нравишься мне. Объяснять, зачем деньги, тоже не буду. Хотя… В общем, требуется отделаться от одного человека, а для этого нужны десять тысяч. Повторяю: спать с тобой за эти деньги не буду. Обещать даже не буду. Отдам примерно через год. Максимум – через полтора. Если хочешь, напишу расписку.

– Расписка не нужна, – сказал Юрий. – Но денег у меня нет. Совсем.

– Ясно.

– Честное слово, нет денег. Мелочь какая-то.

– А аванс за сценарий?

– Ничего я не получал.

– Очень может быть. Они раскошеливаться не спешат. В самом деле, с чего я решила, что у тебя должны быть деньги?

– Не знаю, – вместе с нею удивился Юрий.

– Дура я. Просто ты единственный, кто может дать просто так.

– Я бы дал, если б было. Честное слово.

– Я верю. Ты бы дал. Но у тебя нет. А у кого есть, те просто так не дадут. А я не хочу. Понимаешь?

– Я все понимаю! – от сердца сказал Юрий. – Послушай. Давай я достать попробую. Узнаю про аванс, в самом деле. Или… Ну, у Крахоборова попрошу. Он даст. Мы же как братья с ним. Я, естественно, не скажу, для чего.

– Не даст.

– А если поспорим?

– На что?

– На шоколадку, – засмеялся Юрий.

– Господи! – сказала Ирина. – Чудак ты! Ну, на шоколадку.

Подошла, поцеловала Юрия в лоб – и исчезла.

Куплет девятый

Заплакал он тут от страданья.

Но сам он себя превозмог.

Он бросил красотку, ведь боли

Он брату доставить не мог.

– Послушай, – обратился Юрий к Крахоборову в тот же вечер. – Что бы ты сказал, если бы я попросил у тебя взаймы? Довольно много. На год или на полтора.

– Откуда я знаю, что бы я сказал! – весело ответил Крахоборов. Он был в настроении. – Вопрос поставлен теоретически. Ты практически попроси, вот тогда я скажу.

– Хорошо, – сказал Юрий. – Я прошу у тебя десять тысяч долларов на полтора года. Взаймы.

– Так! – воскликнул Крахоборов. – Это уже конкретно! Это, я полагаю, называется: седина в бороду – бес в ребро? Женщина! Женщина замешана, как пить дать! Юра, брат! Поверь мне, самое лучшее – это бескорыстная студенческая любовь! Ты знаешь, что такое бескорыстная студенческая любовь?

– Я студентом не был.

– А я был. Ну, пусть не студенческая. Но, главное, чистота и бескорыстность. У тебя было это?

– Дополна.

– Расскажи!

– Чего рассказывать… Ты дашь или нет?

Крахоборов рассмеялся.

– Как тебя разбирает! Мне, конечно, приятно, что ты думаешь, будто для меня десять тысяч долларов – пустяк. Но нет, брат, не пустяк. Это для меня очень даже серьезная сумма. Хорошо, я дам. Но как ты будешь отдавать?

– Заработаю.

– В каком качестве ты собираешься работать? Где? Мы ведь уже эту тему обсуждали. Что ли, в самом деле, нищенствовать будешь? Но у нас валютой не подают. Отправить тебя в Америку? Но там бездельных нищих не любят, бывал, знаю. Надо хотя бы на улице портреты прохожих рисовать или играть – на гитаре, на свирели. Ты умеешь рисовать? Умеешь играть на свирели?

– А ты не поможешь найти работу?

– Работу, где получают тысячу долларов в месяц? – это, брат, даже и в Америке человеку без профессии и навыков сразу не найти. А тебе ведь надо никак не меньше тысячи в месяц?

Юрий молчал. Он начинал понимать, что просьба его, пожалуй, действительно несуразна. Насчет аванса за сценарий он решил не спрашивать. Какая там может быть плата? – он сидел-то всего пару дней, Крахоборов потом дольше все переделывал и приводил в божеский вид, ошибки исправлял…

– Ты знаешь, – говорил меж тем Крахоборов. – В детстве на меня сильное впечатление произвела одна история. Ты ее, может, тоже помнишь, нам ее рассказывали в первом или втором классе, а ты ведь класса два-три закончил-таки.

– Между прочим, десять!

– Ну, неважно. История про японскую девочку. Она болела лучевой болезнью. После бомбы, сброшенной на Хиросиму. И ей сказали, что если она сделает сто тысяч или миллион, не помню, бумажных журавликов, то она выздоровеет. Я думаю, журавлики – это как наши самолетики. Делал самолетики?

– Делал.

– Ну вот. Она стала их делать. Об этом узнали дети всего мира и стали помогать ей, присылали журавликов. Но она должна была сама. Она делала, делала, делала журавлики. И, допустим, восьмисоттысячный выпал из ее рук. Она умерла. Я был маленький, но уже тогда умный. Учительница говорила, что она умерла с надеждой или что-то в этом духе, я не помню, я предполагаю. Но о чем я думал тогда, помню. Я думал: а если б бедная девочка сделала миллион? Ты представляешь? Она сделала миллион, она радуется, она счастлива. Но проходит день, два – и ей не лучше, а хуже. Вряд ли тот, кто посоветовал ей делать журавлики, был сволочью. Он просто слишком уверен был, что она не успеет. Но если бы все-таки успела? Представляешь ее состояние, брат Юрий? Она поняла бы, что ее обманули. Она прокляла бы весь этот мир. И правильно, он этого стоит… Она не понимала, что делает журавлики не для себя, а для истории, причем не для истории с большой буквы, а для красивой сладкой истории, чтобы люди слезливо умилились. К чему я это? Вот к чему. Мне идея в голову пришла. Просто так я тебе дать денег не могу. Когда просто так, это развращает. Но я хочу тебе дать денег. Ты мой брат. Я тебе последнюю рубаху готов отдать. Я даже не буду спрашивать, зачем они тебе, хотя уверен – на глупость. Но ты их получишь не просто так, а заработаешь. Причем довольно легко. Миллион журавликов, то есть самолетиков, это слишком круто. А вот, допустим, десять тысяч. Ну-ка!

Он схватил лист, глянул на часы и начал делать самолетик.

Сделал.

– Пятнадцать секунд! В минуту, значит, четыре штуки, а наловчишься – пять. В час, значит, – оживленно считал Крахоборов, – триста, за восьмичасовой рабочий день две тысячи четыреста. Пустяки получаются, чуть больше четырех дней.

– Я не понял, – сказал Юрий, не понимая.

– Чего тут понимать? Сделаешь десять тысяч голубков, то есть самолетиков, получишь десять тысяч долларов. По доллару за штуку, плохо ли? Я бы сам согласился.

– Ты это серьезно?

Крахоборов встал перед Юрием, мгновенно изменившийся – строгий, суровый, с прямым взглядом.

Юрий смутился.

– Когда я буду шутить, я предупрежу тебя особо. Понял? Я спрашиваю, ты понял?

– Понял, – сказал Юрий, пребывая в полном и совершенном недоумении.

Куплет десятый

Однако и брат его тоже,

Хотя он красотку любил,

Не мог он принять его жертву,

И тоже ее разлюбил.

Крахоборов не шутил. Утром следующего дня он привез двадцать пачек серой канцелярской бумаги по пятьсот листов.

– Действуй!

Юрий начал действовать и вошел в азарт.

Ему хотелось уложиться в четыре дня, поэтому он просиживал за работой не по восемь, а по десять и более часов; больше не мог, затекала спина, руки переставали слушаться, пальцы сводило судорогой.

Бумажные самолетики грудились все выше и выше, заполонили всю комнату, Юрий сгребал их к углам, они высились уже до потолка.

И к вечеру четвертого дня он закончил.

Со стоном поднялся, разогнул спину, побрел сквозь бумажные холмы в ванную, долго лежал в горячей воде, отдыхая, отмякая.

Крахоборов на эти дни уехал в другой город по делам.

– Полный результат всегда приятней видеть, чем все этапы, – сказал он перед отъездом.

Он появился.

Веселый, даже восторженный. Увидел содеянное, поцеловал Юрия, кричал о величии человеческого духа, кричал о празднике труда и достижения цели, потом выбежал на балкон с самолетиками, стал запускать их сперва по одному, а потом охапками. Покрикивал на Юрия: скорей, скорей! – тот подносил новые груды, а он брал их и швырял с балкона; день был ветреный, самолетики разносило, кружило, словно крупный небывалый снег сыпался на землю. Крахоборов не успокоился, пока не запустил последнего голубя.

– Какая красота, – говорил он. – Какая красота!

Конечно, лица, отвечающие за благоустройство двора, да и просто жильцы дома с этим не были согласны. Скоро в дверь позвонили, Крахоборов пошел разбираться и довольно скоро разобрался и все уладил: через несколько минут можно было видеть, как множество пенсионеров и детей ходят по окрестностям, собирая голубей и относя их в мусорные баки.

– А теперь приготовься, – сказал Крахоборов, усадив перед собой Юрия и сев сам. – Приготовься и мужайся. Ты, надеюсь, еще не пообещал завтра же принести деньги – кому ты их обещал?

– Нет, – сказал Юрий. Он, действительно, собирался было позвонить Ирине и порадовать ее, но решил все-таки сначала получить деньги в руки. Мало ли что.

– Это дальновидно, – одобрил Крахоборов. – Денег я тебе не дам.

– То есть как? Ты же обещал!

– Я тебя обманул. Такова жизнь. Брат обманывает брата.

– Погоди…

– Это ты погоди. Я наблюдаю за тобой – и что я вижу? Я создал тебе условия для возрождения, для новой жизни. Но ты возрождаться не собираешься, новой жизнью жить не хочешь. Ты вообще не хочешь жить! Ты, как и раньше, нищенствуешь. Нищенствуешь духом! Я поясню. Жизнь широка и многогранна. Ее прелесть не в одних лишь удовольствиях, не в одних лишь победах, брат мой. Бывает: годами идешь к цели, и вот уже чуть-чуть осталось, совсем немного – и тут тебе ставят подножку, предают, обманывают. Слабый впадает в отчаяние, сильный начинает все сначала. Но вопрос, начать с проклятьями – или с благодарностью за испытания? Я начинаю с благодарностью, брат мой, уверяю тебя, я чуть ли не спасибо говорю обидчикам, я благодарю бога, что он послал мне это испытание, потому что чем труднее путь, тем интересней жизнь, понимаешь меня? Благословите врагов ваших! – недаром сказано, ибо, во-первых, предательство и зло падет на того, кто совершает предательство и зло, а во-вторых, враги закаляют, воспитывают в тебе мужество, мудрость, осторожность. Ты хочешь научиться мужеству, мудрости и осторожности?

Юрий сидел обалдевший, смысл слов Крахоборова до него не доходил. В нем поднималось нечто неведомое доселе или крепко забытое, в нем поднимался гнев.

– Постой, – сказал он. – Значит, я эти самолетики… Десять тысяч… Значит, ты издевался надо мной? Зачем?

– Я над тобой не издевался. Но, согласись, это слишком мало, эта работа не стоит десяти тысяч долларов. Я проверял твою способность к труду вообще. Твою способность достигать цели.

– Понятно. Что еще делать? Но учти, если и после этого… Тогда – прощай. Навсегда. Ясно?

– Ясно, – откликнулся Крахоборов.

– И учти еще: убивать никого не буду. Ни за какие деньги.

Юрий не раз уже видел, как может меняться подвижное лицо Крахоборова, но то, что на этот раз произошло, его даже напугало. Рот Крахоборова перекосился и задергался, зрачки глаз превратились в точки, он схватил Юрия мускулистой рукой за грудь, за рубашку, приподнял, пододвинул к себе (Юрию показалось – поднес), заговорил, не разжимая зубов:

– С чего ты взял, сволочь, что я имею касательство к таким делам? Кто тебе, мокрица, позволил так думать обо мне? Кто тебе говорил что-то подобное, а?

– Никто… Я…

– Никто? Значит, я сам, сам по себе могу внушить такие мысли, да? Да? Да, братец? Скажи! Что во мне такого, если ты так решил? А?

– Да сдуру я! – закричал Юрий. – Ляпнул просто так! Газет начитался, сейчас в газетах только про это!

– Про что? – удивился Крахоборов и отпустил Юрия.

– Ну… Про убийства, про секс и про политику. Только про это и пишут.

Крахоборов рассмеялся.

– Довольно точно, – одобрил он. – Убийства, секс и политика. Ну, добавим еще скандалы и спорт. Больше публике ничего не надобно.

– Я давно не нищий, – думал и говорил о своем Юрий. – Я хочу заработать и могу. Ты только помоги мне. Дай взаймы и помоги найти работу. Буду сутками вкалывать.

– Подумаем. Ты только скажи, для женщины?

– Ну. Но не то, что тебе кажется.

– А мне ничего и не кажется.

– Я просто хочу ее выручить. Она даже за это ничего такого не обещала.

– Что?! – Крахоборов вдруг засмеялся и тут же стал серьезным. Взял телефон, набрал номер. Не здороваясь, сказал:

– Ты бы хоть методы сменила, мать моя… Ну-ну… Приличная женщина и так матерится. Нехорошо!

Положил трубку.

– Феноменальная баба.

– Кто?

– Ирина. Ты ведь ей пообещал десять тысяч достать. Понимаешь, у нее совершенно несусветные способы добывания денег. А деньги ей нужны, как правило, сумасшедшие, у нее вечно то развод, то размен квартиры или покупка новой, то зарубежная поездка, от которой жизнь зависит… Что она делает? Она приходит к богатому человеку и говорит: дай взаймы, но расплачиваться собой, как другие, не буду. Дай просто так. И что удивительно, многие давали. Потому что все-таки надеялись. Тут психология! Скажи она: продаюсь за столько-то, не получила бы ни шиша. А когда так, мужчина воспаляется, он раздразнен, он не верит! Он влюбляется в нее сразу же: в красивую, гордую, недоступную. Недоступность ведь манит. И дает деньги, а обратно попросить стесняется. А она делает вид, что вот-вот или отдаст, или возместит натурой. Бывает, начинают строго требовать, тогда она еще кого-то срочно берет за нос. Понял?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.