Самое время! - Хроника № 13 (сборник)

– Почему, интересная мысль. А про что ваш сценарий? Как называется?

– «Сценарий».

– Да, я поняла. А как называется?

– «Сценарий».

– Я поняла, что же еще, сценарий. А как называется?

Открывается дверь, входят Савчук, Мелецкий и Лика. Они поочередно пожимают руку сценаристу. Девушка выскальзывает.

Все рассаживаются за столом.

Савчук кладет на стол стопку листов.

– Ну что ж, – говорит он. – Начнем?

КОНЕЦ ФИЛЬМА

Да, но еще ведь титры.

А на титрах Савчук, Мелецкий и Лика что-то говорят, говорят, говорят…

Их не слышно.

Хроника. Январь

Из новостей

* * *

Во всех регионах России начато внедрение универсальной электронной карты, в которой совмещены практически все документы, в том числе паспорт, водительское удостоверение, СНИЛС, медицинский полис, проездной билет, а также банковская карта.

(Да ввинтить чип в голову, и все! Скажешь кому, подумают: шутит. А нет – мне скрывать нечего. Но как я ненавижу получать визы, возиться с документами и пр.! Чип – и нет проблем. Сканировать мысли все равно никогда не получится – я в этом уверен, а остальное меня не волнует.)

* * *

В России вступил в силу закон, запрещающий американским гражданам усыновление российских детей («Закон Димы Яковлева»).

(Главное в законе – послание российским гражданам: там хуже, и они вообще сволочи.)

* * *

27 января – пожар в ночном клубе «Kiss» в бразильском городе Санта-Мария штата Риу-Гранди-ду-Сул, 236 человек погибли.

(Таких новостей много. Но мне почему-то приснилось, что я оказался в этом клубе. Танцую с бразильянкой, одетой, как на карнавале. Бегло и галантно говорю с ней по-испански. Или по-португальски, во сне не понял. Потом удаляемся за красные шторы – и тут пожар, дым, ужас… Загадочная выборочность сновидений…)

Из журнала[1]

* * *

Все, друзья, я забеременел новой книгой. И, как всегда бывает, мне сейчас все равно, что говорят и пишут о предыдущих. Они ушли в прошлое. Новая будет лучше и все оправдает. И к сериальной поденке стал относиться легче – я будто хожу на работу, а потом возвращаюсь домой, в книгу. И бытовые трудности не тяготят. Это как влюбленность: что бы ни происходило, ты участвуешь, но где-то под ложечкой греет и светит твое тайное, счастливое.

* * *

Странные игры

Я был мальчик с фантазиями.

Придя из школы и собираясь пообедать, отрезал кусок хлеба и вдруг придумывал, что он у меня последний. Делил его ножом на кубики и ел по одному, наслаждаясь, слизывая крошки с ладони. Потом разрешал себе сварить кофе. В кружке. Соскребал снег из морозилки, бросал в кофе – для отстоя гущи по науке Джека Лондона.

Или, наливая воды, воображал, что я из пустыни, что это первый мой стакан после трех дней жажды. В горле становилось сухо. Вода была жгуче желанной. Но я терпел. Я знал, что пить не дадут до вечера. Кто не даст, почему, вопроса не возникало. Не дадут, и все. Через полчаса начинал пить. По глоточку. Сдерживая себя. И вода казалось сладкой.

Или того чудней: представлял, что у меня поездом отрезало ноги.

Вместо них – протезы.

Я хожу на прямых ногах, играя в эту страшноватую игру. Товарищи удивляются – что со мной? Я не признаюсь. Мне не надо жалости и сочувствия.

А к вечеру надоедало. Я решал: мне пришили новые ноги. И они приросли. Как родные. Ложась вечером спать, я с особой приятностью ощущал, как ступни нежатся под тканью одеяла, шевелил пальцами, радуясь: надо же, двигаются!

Или представлялось: я немой. Не могу говорить. Ходил так целыми днями, а потом разрешал себе вымолвить слово, другое. Потихоньку речь возвращалась. И каждое слово было – как новенькое. Как подарок самому себе.

Или (уже подрос): выхожу на родной остановке – и кажется мне, что я долго сидел в тюрьме и вернулся домой. Или: воевал, остался жив и вернулся домой. Или: смертельно болел, выздоровел и вернулся домой. И вот иду – и всему радуюсь. Свободе, небу, солнцу, лицам людей. В дом входил чуть ли не со слезами счастья.

Сейчас это реже, хоть не забывается, и иногда мне удается коротко сыграть в эту игру – посмотрев на руки, удивиться: надо же, руки! Или, посмотрев на ноги: надо же, ноги! И вообще, просто посмотрев: надо же – вижу! И восхититься: господи, за что мне такой подарок?

Но играл я в детстве и в другие игры: набивал найденную пустую сигаретную пачку обломками сухих стеблей и изображал, что курю. Шел по улице, держа в зубах стебелек, и шепотом ругался матом, яростно споря с кем-то воображаемым, грозя оторвать ему голову, так его растак. Или воду, о которой уже рассказывал, наливал не в стакан, а в рюмки. Штук пять-шесть. Расставлял на столе, размеренно опрокидывал, а потом валился на стул и начинал нести бессвязную чушь и петь песни. Готовился к взрослой жизни.

* * *

За стеклом

Мне было лет пять, я оказался в больнице, надели арестантского вида пижаму.

Чем болел, с кем лежал, как лечили, не помню. Помню только окно: сижу на широком подоконнике, а внизу папа и мама. Внутрь их не пускали: карантин. Я машу им рукой. Они тоже машут. Потом что-то говорят друг другу. Я завидую: они друг друга слышат, а я их нет. Окно закрыто и заклеено газетными полосами – зима. И я уже хочу, чтобы они ушли: какой толк, если говорить все равно нельзя? Слезы подступают, еле сдерживаюсь. Они уходят, я вытираю глаза. При родителях плакать стыдно, без них – бессмысленно.

Мне снился сон: я вижу женщину, которой уже нет на земле, и что-то говорю ей – горячо, взахлеб. И она видит меня, но молчит и улыбается. Тут я понимаю: она меня, возможно, слышит, а я ее не могу услышать. Она знает это, поэтому и молчит.

Вот что такое смерть других людей для нас, тех, кто остался жить: мы видим их, но не можем поговорить с ними.

Видят ли они нас?

Мы, сами того не осознавая, живем так, будто видят. Это непреложно при всех религиях и помогает нам оставаться людьми. Или я ошибаюсь?

* * *

Снежинки за окном падают все медленнее и медленнее и, кажется, сейчас окончательно зависнут, а потом все погаснет, как бывает с компьютером. И ты не сумеешь включить, потому что не снаружи, а в нем.

Из дневника

* * *

Когда говорят, что выхода нет, он есть, но не там, где хочется.

* * *

На самом деле мы все знаем или догадываемся, в чем смысл жизни, но он нас часто не устаивает. Вот и ищем, нет ли какого другого. Поудобней.

* * *

Пора за работу. 12 серий про страстную любовь. Она же страшная. 4 серии написаны.

* * *

Прервал Стр. Люб. Неделю по скайпу обсуждали с Пускепалисом сценарий «Пересуда»[2]. Нужны уточнения.

* * *

И опять Стр. Люб. Дал герою высокопарную фразу: «Любовь, как радуга, видна лишь с одной стороны. С другой стороны ее не существует. Если видят оба значит, они по одну сторону». Всем очень понравилось. Мне и стыдно, и приятно.

* * *

Прервался: попросили доработать двухсерийный телемувик[3] из прошлого года. Проснулись.

* * *

Вернулся в Стр. Люб. Три дня пишу серию – неделю жду ответа. И все-таки до лета хочу закончить.

Идея

Шли вдоль Тимирязевского пруда.

– А вот здесь студента убили, – сказала Метла, показывая на грот, загороженный металлическими прутьями так часто, что не пролезть даже маленькому ребенку.

– Какого студента, когда? – спросил Жужик.

– Давно, сто лет назад. Или даже больше.

– За что? – спросил Тихон.

– А фиг его знает. Отец рассказывал. Когда еще я маленькая была, мы сюда гулять с ним приходили. Потом про это Достоевский написал. Ну, не про это, но типа того. У него убили не здесь, не в этом парке и вообще не в Москве, а на самом деле было прямо вот здесь.

Лещ подошел к прутьям, подергал.

– Не раздвинешь.

– Хочешь туда? – спросила Метла.

– Нормальное место, особенно если дождь пойдет.

– Дождь не пойдет, давайте на полянку куда-нибудь, – сказал Жужик.

Лещ огляделся. Увидел поваленный металлический столбик. Подошел, хотел поднять, но основание столбика оказалось вкопано в землю.

– Помогайте, – сказал Лещ, раскачивая и дергая столбик.

– Да ну тебя, – отказался Жужик.

А Тихон подошел и начал помогать. Вместе вытащили столбик, Лещ всунул его между прутьями и немного их разогнул. Он попробовал пролезть, не получилось.

– Все равно узко. Метла, попробуй.

Метла втиснулась плечом, дернулась пару раз.

– Нет.

– Грудь мешает, – засмеялся Лещ. – Жужик, давай ты.

Худенький маленький Жужик сумел пролезть.

– И чего дальше? – спросил оттуда.

– А сейчас я обратно сдвину – и ты там останешься. И умрешь голодной смертью.

Жужик вылез.

– Надо соседние прутья раздвинуть, а потом эти, – сказала Метла.

Лещ взялся орудовать, Тихон ему помогал. И вот дыра стала такой, что все сумели пролезть. Устроились на чахлой травке, у ограды, а в глубине была голая земля. На земле пластиковая бутылка с выцветшей этикеткой, обрывок журнального листка и засохшие свидетельства того, что сюда иногда забираются по своим делам собаки.

– Дурью маемся, – сказал Жужик.

Он достал пластиковые стаканчики, разлил пиво.

– Мало взяли, не хватит, – заглянул он в будущее.

– Тебе всегда мало, – сказала Метла.

Выпили. Потом еще выпили, и еще. Стало уютно и хорошо.

– Так за что его убили? – спросил Лещ Метлу.

– Кого? Настоящего студента или у Достоевского?

– Без разницы.

– Не знаю.

– Охота вам, – сказал Жужик.

Он не любил таких разговоров. Ему нравилось говорить о реальных вещах. Если пили пиво, то о том, мало его или достаточно. Если о погоде, то о том, что вчера был дождь, а сегодня все уже сухо. Еще ему было интересно обсуждать достоинства или недостатки места, где они устроились. Это было их развлечение: собираться по воскресеньям, бродить по парку и находить каждый раз новые укромные уголки для того, чтобы отдохнуть, выпить и поговорить.

Но Лещ, поглядывая вокруг, все никак не мог слезть с темы.

– Тут так и хочется кого-нибудь убить, – сказал он. – А зачем решеткой загородили?

– Памятное место, – предположил Тихон.

– А где табличка? И почему обязательно загораживать?

– Чтобы на стенах не рисовали, – сказала Метла.

– А табличка, может, была, но сорвали, – сказал Жужик.

Так они беседовали довольно долго. А потом и о разном другом. Приятно провели день.

Дома Тихону захотелось посмотреть в Интернете, что к чему: кого убили, когда и за что.

И он рассказал про это друзьям в следующее воскресенье.

– Все равно не понял, – сказал Лещ. – Нет, про студента Иванова еще более-менее. Заподозрили, что предатель. А у Достоевского, получается, сам захотел, а потом расхотел, а потом его все-таки убили. Муть какая-то.

– За идею, – сказал Тихон.

– А какая идея? – спросила Метла.

– Ну, вроде того, что если все убьют, то будет типа круговая порука. Чтоб никто в стороне не остался. Они организацию так создавали.

– Козлы, – сказал Лещ. – Ну там за деньги. Или он кому-то навредил. Девушку там оскорбил. Мало ли.

– Нет, – сказала Метла, – ты просто не понял, Лещ. За деньги или кому-то навредил, это все убить могут. А за идею – это за идею. А пойдем опять туда?

– Делать вам нечего, – сказал Жужик.

Но остальным предложение понравилось, и они пошли в грот.

– А убивали так, – продолжил рассказ Тихон. – Привели, будто выкопать какой-то станок печатный. Начали копать, он ничего не подозревает, этот студент, а его бац и застрелили. Но не убили. Тогда камнем добили и в пруд вот этот сбросили, – он кивнул в сторону пруда. – Зимой, в прорубь. И кто-то заметил подо льдом. Начали расследовать и всех нашли.

– Лохи, – сказал Лещ. – Если бы я убил, никто бы не нашел.

– Ну да, конечно! – сказала Метла. – Все равно следы останутся.

– А зачем? – спросил Тихон.

– Что? – не понял Лещ.

– Зачем убил бы?

– Какая разница? Я тебе про что? Что можно убить так, что никто не найдет.

– А как? – заинтересовался практичный Жужик.

– Ну, например, – фантазировал Лещ, – мы идем около пруда. Я толкаю Тихона и бью камнем по башке. А потом мы говорим, что он сам упал и стукнулся об камень, и утонул. И все.

– Получится, что найдут, – возразил Жужик. – А ты сказал, что можно так убить, что не найдут.

– Я имел в виду, не найдут, кто убил.

– Но нас же найдут!

– Ты тупой? Найдут, но примут за несчастный случай. Не докажут.

– А, – сказал Жужик.

– Нет, – сказал Тихон. – Дело не в этом. За что ты меня убил бы?

– Ни за что, не нравишься ты мне.

– Это неинтересно, – сказал Метла.

Тихон улыбнулся ей, а она улыбнулась ему. Им было приятно, что они умнее Леща и Жужика и что понимают друг друга.

Лещ разозлился на эти улыбки.

– Блин, я еще раз говорю, кто не понял: я про то, как можно убить, чтобы не нашли того, кто убил, а вы – за что, за что!

– Потому что это главное, – объяснил Тихон.

– И не утопить, а вот здесь убить, – добавила Метла. – Здесь ты смог бы убить, чтобы не нашли?

– Легко! – разгорячился Лещ. – Вырыть яму, убить Тихона…

– Опять меня?

– А кого? Убить, закопать, залить цементом, чтобы собаки не унюхали.

– Унюхают, – сказал Жужик. – Следов будет полно перед ямой. Наших. И цемент, где ты его возьмешь? На себе притащишь? Опять следы. Нет, ты гонишь.

– Можно так, – сказала Метла. – Допустим, я говорю кому-то, ну, тебе, Лещ: приходи сюда. Вечером. Ты приходишь, ждешь. А я, допустим, иду мимо. И в тебя камнем. Или палкой по голове. Ну, разные способы. И пошла дальше. А тут же тропинка, разные люди мимо ходят. Куча следов. И все, никто никогда не найдет.

– Найдут, – не согласился Жужик. – Будут ведь знакомых допрашивать, друзей. И ты расколешься. Не выдержишь.

– Я? – обиделась Метла. – А на спор?

– А как проверить? – хмыкнул Жужик.

– Тебя вот убью, закопаю и никогда не сознаюсь. Потому что сознаются, когда жалко, а мне тебя не жалко.

– Это почему? – не поверил Жужик.

– Потому. Или вон Леща, – сказала Метла. – Мне его тоже не жалко.

– А мне тебя! – остроумно и быстро ответил Лещ.

– А меня? – спросил Тихон Метлу, надеясь на другой ответ.

– И тебя, – усмехнулась Метла, но Тихон подумал, что это усмешка шуточная, Метла просто не хотела при всех показать свое отношение.

– Мысль хорошая, – сказал Тихон. – Я тоже иногда думаю: вот идет человек по улице ночью, а кто-то навстречу и вдруг в него стреляет. Или ножом. И уходит. И никто не видел. И никто никогда не найдет и не докажет. Но это ладно, допустим, да, убить можно, чтобы не нашли. Но они ведь не просто так, которые студента убили, у них цель была.

– Да пошел ты, – сказал Жужик. Ему стало скучно, потому что пиво кончилось, а дурацкий разговор ему надоел.

В следующее воскресенье опять отправились в парк, к гроту. Жужик, правда, канючил:

– Если вы опять начнете, я уйду!

– Не начнем, – пообещал Тихон.

Жужик сомневался, но его успокаивало то, что пива взяли больше, чем обычно. Он об этом и позаботился, добавив к общим деньгам столько, чтобы хватило на еще одну двухлитровую бутыль. Одно неприятно: нести тяжело, а Жужик не любил, когда тяжело.

Но вот пришли, и стало легко и весело.

Он, Жужик, даже сам первый сказал:

– Ну, валяйте, давайте опять про то, как убить.

– Не про то как, а про то зачем, – поправил Тихон.

– Затем, чтобы испытать себя! – сказал Лещ четко и ясно, как отличник на экзамене.

Значит, тоже думал об этом.

– Да, – согласилась Метла. – И я так считаю. Чтобы испытать свою дружбу. Одного убивают, то есть он погибает, вроде того, тоже для дружбы. А остальные не выдают друг друга. Эти ведь тоже должны были не выдать, но не сумели.

– Он сам всплыл, – напомнил Жужик.

– Надо было без этих хитростей, – сказал Лещ. – В воду бросать или там зарывать, ерунда это все. Метла правильно говорит: будто кто-то мимо шел и камнем кинул. Или приходит какой-нибудь бомж. Психованный. Мы нормально сидим, ничего не делаем…

Он вдруг перекосил лицо и заговорил по-другому, словно обращался к будущему следователю:

– Мы сидим, ничего не делаем, товарищ майор…

– Они господа теперь, а не товарищи, – вставила Метла.

– …а он подошел, а потом как даст Жужику по черепушке! Жужик упал и сразу умер!

Лещ захлюпал и начал вытирать обеими руками воображаемые слезы.

Метла тоже всплакнула.

А Тихон, веселясь от души, погладил Жужика по круглой колючей голове:

– Бедный мальчик, он умер совсем юным! Он так много мог бы сделать на ниве…

Тут смех задушил его, да и не придумывалось, на какой ниве мог бы что-то сделать Жужик, работающий курьером в интернет-магазине.

Жужик отдернул голову, хотя тоже смеялся.

– Я сам сейчас возьму вот камень и грохну кого-нибудь.

– А если серьезно? – спросил Лещ. Он отпил несколько больших глотков прямо из бутыли и прищурил глаза, скроив зверскую физиономию, как бандит в сериале. – Если серьезно, смогли бы мы или нет?

– Кого? Жужика? – спросила Метла.

– Не обязательно. В принципе?

– Ни фига бы не смогли.

– А я бы смог, – сказал Лещ.

И всем показалось, что он сказал это не как бандит из сериала, а сам по себе. От себя. Стало как-то неприятно.

– Не смешно, – сказала Метла.

– И я бы смог, – сказал Тихон. Не потому, что действительно решил для себя, что смог бы, а потому, что ему захотелось так сказать. Для Метлы. Но и для себя тоже.

– Я пошел за камнем, – сказал Лещ.

И встал.

– А я домой, – поднялся Жужик.

И покачнулся от выпитого. И схватился за решетку. И лицо его вдруг стало испуганным. По-настоящему испуганным. Он полез наружу, словно боялся оставаться здесь.

– Камень догонит! – дурашливо закричал Лещ.

– Хватит, – сказала Метла. – Лично мне завтра вставать рано.

– Мне тоже, – сказал Тихон.

В следующее воскресенье, купив пива, пошли в парк «Дубки».

– Давайте тут сегодня посидим, – сказал Жужик. – Надоела мне ваша эта пещера.

– Мне тоже, – сказала Метла.

– Как хотите, – сказал Лещ.

Они устроились возле кустов поодаль от пруда, скрытые плакучей ивой – чтобы не раздражать народ и курсирующую здесь время от времени по дорожкам парка патрульную полицейскую машину.

Но было как-то пресно, как-то скучновато.

– А там, может, кто-то сейчас сидит, – сказал Лещ. – Занял наше место.

– Надо посмотреть, – сказал Тихон.

– Вы опять? – насупился Жужик. – Чего вам, плохо тут?

– Поехали! – решила Метла.

Они пошли к двадцать седьмому трамваю.

Ехали не как обычно – весело переговариваясь, безобидно задирая пассажиров, громко смеясь и ловя на себе настороженные взгляды быдла – так называла Метла мирное население. Молчали, смотрели в окна.

Молча вышли у академии, молча пошли к гроту.

Залезли, выпили и сразу повеселели, будто что-то непонятное, что возникло, ушло и забылось.

– Предупреждаю, – сказал Жужик. – Если кто-то опять будет про студента, я сразу сваливаю!

– Ты чего-то боишься, Жужик?

– Ничего я не боюсь. А только вот, на всякий случай, – и Жужик достал из своего старенького грязного рюкзачка, в котором носил пиво, обломок железобетона. Увесистый и бесформенный. И положил рядом с собой.

– Ого, – сказал Лещ. – Солидно!

И потянулся к камню.

Жужик схватил его и сунул за спину.

– Не трогай!

– Ты что, Жужичек, решил, что мы тебя убить хотим? – спросила Метла так ласково, так нежно и так по-женски, что у Тихона стало горячо в животе.

– Ничего я не решил, а просто вы придурки и неизвестно до чего договориться можете!

– Можем, – кивнул Лещ. – У меня вот отец, когда в Чечне воевал, там было так, что надо было всем уйти, но одного кого-то оставить. И командир им сказал: я не могу приказывать, хотя могу. Давайте так: вы сами решите. И они спички тянули. У кого короткая, тот остается. Отцу длинная досталась. А одному короткая. И он остался. И погиб, между прочим.

– У нас не война, – сказал Жужик.

– Неважно. Мы можем тоже спички тянуть. У кого короткая, того… – он сделал резкое движение кулаком сверху вниз, будто что-то дернул.

– С какой стати? – спросила Метла.

Спросила задумчиво. Потому что хотела, как понял Тихон, действительно узнать, с какой стати можно и нужно кого-то убить. И решил высказаться:

– Мы же все время говорим, что нам всё пофиг. И даже каждый чуть не помер. Лещ таблетки глотал, глотал ведь?

– Ну глотал.

– Жужик в газовой духовке травился.

– Я отца хотел отравить, – угрюмо отозвался Жужик. – Ну и себя заодно. Вернее, взорвать. Чтобы накопилось газа, а потом…

– А ты, Метла, вены резала. – Тихон посмотрел в красивые зеленовато-голубые глаза Метлы и почувствовал опять в животе что-то горячее.

– Дурочкой была малолетней, – махнула рукой Метла.

– А ты ничего не делал, – сказал Лещ.

– Зато я не боюсь смерти, – спокойно, хотя все в нем подрагивало, ответил Тихон. – Я готов хоть сейчас спичку тащить.

– Думаешь, я нет? – завелся Лещ.

– И я готова, – негромко сказала Метла.

И всем показалось, что именно она произнесла самые веские, самые серьезные слова, после которых отступать уже нельзя.

– А я не готов! – крикнул Жужик.

– Не бойся, тебе короткая не достанется, – успокоил Лещ. – Отец говорит: судьба дурачков любит. У кого спички?

У всех были зажигалки.

Жужик, помявшись, сказал:

– Нет, вы точно психи, – и достал из рюкзака спички. У него там часто оказывались неожиданные и необходимые вещи. Штопор, например, – когда купили, кроме пива, бутылку вина с пробкой и не знали, чем ее вытащить. На день рождения Метлы, кажется.

Лещ протянул руку к коробке, но Тихон перехватил ее. Он почувствовал, что как-то очень быстро, за считанные минуты, стал значительнее и важнее Леща, хотя считалось, что именно Лещ у них по умолчанию командир. Ну, или Метла. То Лещ, то Метла. Но если доходит до чего-то важного, всё, оказывается, очень быстро встает на свои места. Главный – Тихон. И сейчас это доказал. А Лещ подтвердил – тем, что не стал скандалить и спорить. Да и Метла смотрела на Тихона так… Так, как никогда не смотрела.

На виду у всех Тихон отломил кончик у одной из четырех спичек, потом спрятал их в ладони, перемешал и протянул в крепко сжатом кулаке.

– Кто первый?

– Я, – сказала Метла.

Она решительная, если заболит зуб, сразу идет к врачу, а не ждет, когда перестанет. Или, было такое, в шестнадцать лет делала аборт у какой-то тетки на дому и чуть не померла от потери крови, но все равно не сомневалась, что поступила правильно.

Тихон держал спички так, что она не сумела вытащить.

– Отпусти немного, – засмеялась Метла.

Тихон слегка ослабил хватку.

Метла вытащила и показала. Длинная.

Она бросила ее на землю.

– Теперь я! – заторопился Жужик, словно боялся, что все длинные сейчас кончатся. – Только учтите, если короткая, я убиваться все равно не согласен!

Медленно, очень медленно вытянул.

Длинная.

– Я так и думал, – сказал Жужик и вернулся к своему камню, и припал к горлышку бутылки, пил долго, как воду от жажды.

Лещ лениво поднялся, подошел к сидящему Тихону, сел рядом, взялся за спички, покачал их.

– Он так догадается! – уличил Жужик.

Тихон убрал кулак, отвернулся, раскрыл ладонь, заново уместил две спички, стараясь не смотреть на короткую. Зажал, выставил кулак. Видны были только головки.

– Тяни сразу, не раскачивай.

– Раскачаешь у тебя.

Лещ подцепил ногтями спичку. Вытянул.

Длинная.

– Значит, меня, – сказал Тихон.

– Надо отметить, – сказал Лещ.

И все выпили, а потом еще и еще.

– Ты прямо такой спокойный, я не могу! – удивился Жужик, глядя на Тихона.

– Он считает, что мы шутим, – кривя губы, процедил Лещ.

– Нет, – сказал Тихон. – Просто ведь кто-то это должен сделать. То есть убить. А кто сумеет? Никто. Так что я в безопасности.

– Да? А щас вот как дам! – Жужик схватил обломок и потряс его в руке. Но тут же положил на землю.

– В самом деле, мы это не обговорили, – сказала Метла.

Тихону показалось, что она этого хочет. Сделать это или увидеть это.

Ему показалось также, что он понял: Метла к нему чувствует интерес.

Возможно даже, она его втайне любит.

Поэтому и хочет его смерти.

Ну, не то чтобы хочет, но ее это заводит. Возбуждает. Это бывает только если думаешь о любимом человеке. Тихон судил по себе: мысль о смерти Жужика оставляла его равнодушным, о смерти Леща – слегка волновала, а о смерти Метлы так пронзала, что он это даже телесно чувствовал.

– Можно тоже спички тянуть, – сказал Лещ.

– Я не буду, – отказался Жужик. – И ну вас вообще.

Он лег на траву и вытянул ноги, заметно опьяневший.

– Ладно, – сказал Лещ. – Тогда я.

Быстрым движением он метнулся к обломку, схватил его и встал над Тихоном.

– Ты на это и рассчитывал, – сказал он голосом грозным, но не очень натуральным, будто опять бандит из сериала. Сам это уловил, продолжил уже без нажима, но серьезнее и страшнее: – А вот возьму и убью тебя. И посмотрим.

Он не сказал: ударю.

Он не сказал: бацну.

Не сказал: прикончу, блызну, двину, шарахну, офигачу.

Он сказал: убью.

И глаза у него были пьяные и сумасшедшие. И зубы сжаты. И рука, держащая камень, подрагивала.

Тихону стало холодно, он подался назад и чуть приподнял руки, словно готовясь защитить голову.

А Метла выпрямила спину, взялась за прут решетки, готовясь то ли встать, то ли рвануться, чтобы помешать Лещу, и сказала ему строго – как матери говорят не в меру расшалившимся малышам:

– Сережа!

Лещ настолько отвык от своего имени, что даже оглянулся, будто не к нему обращались.

А потом сказал с настоящей злостью:

– Вот у нас всегда так! Мы только бла-бла-бла, а если по делу, то сразу типа шуточки. И ты тоже такая! А если не шуточки?

– Перестань, – сказала Метла.

– Надоело! – заорал вдруг Лещ очень громко, с каким-то привизгом. – Вы меня за человека не считаете! Лещ, Лещ! А я не Лещ! И не карась! И вы меня не знаете, ясно вам? Блин, уроды, да вы дети по сравнению меня, ясно вам? Я то могу, чего никто из вас не может, ясно вам? Сидеть! – рявкнул он на Тихона, который, устав от напряжения, пошевелился. – Проси прощения!

– За что? – спросил Тихон.

– За все! Проси прощения, я сказал! Прости меня, Лещ! Нет. Прости меня, дорогой Сережа Лещенко, что я… Что я такое дерьмо!

– Я не дерьмо.

– Ты с ума сошел? – закричала Метла. – Ты видишь, он же пьяный совсем! Он же ударит!

– Я не пьяный, но ударю! А потом тебя, если будешь мешать! – огрызнулся Лещ. – Проси прощения, я сказал!

Но Тихон не мог.

При Метле – не мог.

И вообще не мог.

Он понимал, что Лещ может его взаправду ударить. И даже убить. Но не очень верил в это. То есть верил в то, что Лещ может ударить, но не верил в свою смерть. Хотя понимал, что она может быть. Это его удивило: как это – понимать, что можешь умереть, но не верить в это?

– Считаю до трех! Раз! – Лещ высоко поднял камень.

И тут послышались странные звуки.

Все посмотрели на Жужика.

Его тошнило.

Мутная жидкость лилась изо рта на шею, на грудь, Жужик корячился, чтобы повернуться на бок, но у него не получалось.

Тихон засмеялся.

Потом засмеялась Метла.

А потом нелепо заржал и Лещ. Бросил камень на землю, подошел к Жужику и начал помогать ему ногой перевернуться.

– Такое место испортил! – ругался он.

Жужик перевернулся, но из него уже ничего не шло. Он тюкался носом в землю и икал.

Лещ сел на землю.

Вытащил сигарету, закурил. Пальцы подрагивали.

– Нормально повеселились, – сказал он.

– Ну ты и… – сказала Метла.

– Лучше не начинай, – сказал Лещ. – А то я тоже опять начну.

Они посидели еще некоторое время, допили, что оставалось, и хотели уйти, но тут возникли трое.

Громкие голоса послышались издали, а потом очень быстро приблизились. Голоса чужие, язык чужой.

Это были кавказские юноши. Их водилось довольно много в этих местах – и жили на съемных квартирах в этом районе, и приезжали в тренажерный зал спорткомплекса Тимирязевской академии. И гуляли по окрестностям.

Их главный, который шел в центре, с крепкими плечами, в облегающей красной футболке и черных очках, крикнул:

– Почему трахаемся и пьем в общественных местах? Где ваш порядок, а?

Им никто не ответил.

– Немые, что ли? Почему не говорим? Вы откуда здесь? Мы здесь учимся, а вы тут что делаете? – Парень в красной футболке подошел вплотную к решетке.

– Мы домой идем, – сказала Метла и начала вылезать.

– Постойте, девушка! – Парень в красной футболке выставил руку и положил ее на плечо Метлы.

– А ну, убрал! – взметнулась она и ударила ладонью по руке.

Парень в красной футболке схватился за руку и присел:

– Вау, как больно! – закричал он, жалуясь своим друзьям, а те гоготали, страшно довольные.