Наполеон. Победителей не судят

Во время наступления Наполеон проявил не только полководческий талант, но и личную храбрость. А по-другому тогда было и нельзя. Вести в бой штурмовые колонны – дело рискованное. Сам Наполеон расплатился за победу штыковой раной. Впрочем, тогда это было обычным делом. Ран не считали.

Тулон продемонстрировал еще одно достоинство Наполеона – умение «подбирать команду». Он начинает собирать вокруг себя людей. Таких же, как он – молодых, ярких и талантливых. Так, адъютантом Бонапарта становится Андрош Жюно, ставший на всю жизнь одним из самых близких ему людей. Это был человек, кажется, вообще не знавший, что такое страх. Ближайшим помощником Бонапарта стал Жан-Батист де Мюирон, девятнадцатилетний (!) капитан артиллерии. Впрочем, и самому Бонапарту, который теперь стал генералом, было всего двадцать четыре года.

Впоследствии Наполеон всегда считал Тулон поворотным пунктом своей биографии. Так оно и было. Он сумел, наконец, по-настоящему развернуться, продемонстрировать, на что способен.

Наполеон становится заметным человеком. Ему покровительствует Огюстен Робеспьер, младший брат Максимилиана, который был фактическим диктатором Франции. Вообще, отношения Наполеона с якобинцами, которые пришли тогда к власти – дело темное. Якобинцы были людьми идеи. До слез напоминающими русских большевиков. Наполеон же в особой идейности никогда замечен не был. Нет, он, конечно, высказывал в своих статьях революционные мысли. Но… Как-то всё это без особого запала. Не было в нем фанатической одержимости Робеспьера или неистовости другого знаменитого бунтаря того времени – Сен-Жюста. И то, что он оказался в одной компании с ними – вполне закономерно. Они были готовы идти до конца. Невзирая ни на что. Не жалея ни чужой, ни своей жизни. В этом Наполеону было с ними по пути.

Хотя на тот момент не очень понятно – а что ему, все-таки, нужно в жизни? Некоторые историки, подгоняя решение задачи под результат, описывают всю жизнь Бонапарта как целенаправленное движение к власти. Факты этого не подтверждают. В первой половине 1794 года Наполеон выглядит человеком, вполне довольным своим новым положением. Он не пытается лезть в политику, а ведь мог бы попытаться. В феврале его утверждают в звании бригадного генерала и направляют командовать артиллерией Итальянской армии (штаб – в Ницце), где он настойчиво пропагандирует наступательный поход в Италию против австрийцев (продвижению этой идеи помешал антиякобинский переворот 9 термидора в Париже).

К счастью для Бонапарта, он не лез в варившуюся в Париже кровавую кашу «классовой борьбы». Он жил в свое удовольствие. Именно к тому периоду относится первое серьезное любовное увлечение Наполеона. Дело было в Марселе. В этом городе жила теперь семья Наполеона. Бонапарт, который никогда не забывал о родне, часто туда наведывался. Там-то он познакомился с дочерью местного судовладельца, Дезире Клари. Отношения их были весьма романтичны. Свои письма к возлюбленной Наполеон подписывал так: «Твой на всю жизнь». Впоследствии они даже были официально объявлены женихом и невестой. Правда, дальше дело не пошло. По независящим ни от кого причинам. Но о них – речь впереди.

Здесь же стоит затронуть тему, которая до сих пор была как-то обойдена. Отношения Наполеона с женщинами. Конечно, в своем месте мы расскажем и о Жозефине, и о других знаменитых романах императора. Пока что стоит сказать несколько общих слов. В бескрайнем «агитпропе», накатанном роялистами – особенно после их возвращения во Францию – часто выдвигается следующая мысль. Вся бурная деятельность Наполеона была обусловлена тем, что он был маленький и некрасивый – его, мол, женщины не любили, вот он и самоутверждался за счет войны… К этому приложил руку и великий писатель Лев Толстой. Купающийся Наполеон из «Войны и мира» – тип довольно противный.

Все это – чушь. Да, Бонапарт был небольшого роста. Но кому это когда-то мешало? Маленький, но… – как там говорят в народе? А Наполеон был «парнем фактурным». Тем более в молодости, когда не имел еще знаменитого брюшка. К тому же в обращении с представительницами прекрасного пола он был цинично-остроумен, а это женщинам нравилось во все времена. И, кроме всего прочего, обладал незаурядным актерским талантом. Да и вообще, внешность для мужчины – далеко не самое главное. Взять хотя бы современника Наполеона, его же министра иностранных дел – Талейрана. Тот был маленьким, хромым, страшным как война, и совершенно омерзительным типом во всех отношениях. А до старости пользовался ошеломляющим успехом у красивейших женщин своего времени. Почему? А вот поймите.

Так что с женским полом у Наполеона было всегда и всё в порядке. Даже во времена нищей юности. Уже будучи первым консулом, Наполеон попросил кого-то из своих приближенных передать пятьдесят луидоров молодой хозяйке трактира в Балансе. Как пояснил Бонапарт, в те времена он заплатил не за все ужины. Шутка вполне в наполеоновском духе. Трудно себе представить, чтобы трактирщица кормила молодого офицера исключительно из доброты… Кто когда-нибудь сталкивался с французскими мелкими буржуа, согласится: такого не бывает.

Но это так, шутка. А вообще о мимолетных связях Наполеона известно много. Но он всегда соблюдал чувство меры. Ну, бегал по бабам. А кто не бегал в двадцать лет? Другое дело, что Наполеон никогда, ни в молодости, ни в бытность уже императором, не позволял женщинам вмешиваться в свои дела. А уж тем более – руководить собой хоть в чем-то. Никогда и ни при каких условиях. Вот в этом Бонапарт был кремень. Постель – сколько угодно. А дальше – ни шагу. Его отношение к женщинам отнюдь не было циничным и потребительским. Но старая казарменная острота: «женщина должна, во-первых, лежать и, во-вторых, – лежать тихо» очень к нему подходит. Многих женщин такое отношение просто выводило из себя. Возможно, поэтому впоследствии его мимолетные подружки с удовольствием рассказывали о нем разные гадости. Пересказывать их нет смысла. Откройте любую желтую газетенку и прочтите сплетни о первой попавшейся эстрадной звезде.

2. Последняя соломинка

Все хорошее когда-нибудь кончается. Завершился и беспечальный период в жизни Бонапарта. Для него это было хорошее время. А для страны, вообще-то, – не слишком. Революционный террор дошел уже до точки и до ручки. Машина пошла вразнос и косила всех, кто попадался ей на пути. На гильотину шли уже не «контрреволюционеры» и даже не «подозрительные». С азартом уничтожать друг друга начали вожди.

Лучше всего обстановка того времени описана в романе Анатоля Франса «Боги жаждут». Вчера казнил ты – сегодня приходят за тобой. Дело известное.

В конце концов, кое-кому из вождей это надоело. Потому как жить на пороховой бочке – не слишком приятно.

Якобинской диктатуре пришел конец. Ее лидеры, в том числе и покровитель Наполеона, Робеспьер-младший, в свою очередь отправились на гильотину. «Под раздачу» попали и все их друзья. В том числе и Наполеон. 9 августа его тоже посадили в тюрьму. Это могло для молодого генерала кончиться очень плохо. В те времена не церемонились. Но, в конце концов, Бонапарта отпустили. По некоторым сведениям, за него сильно похлопотала одна из подружек…

Конечно, на свободе лучше, чем на нарах. Но получилось так, что Наполеон снова оказался «вне игры». Дружбы с радикалами новые власти ему не простили. Не доверяли такому человеку.

Так что Бонапарт оказался фактически «не при делах». Вернее, это не совсем точно. Его не то, чтобы оттерли совсем… Так, Бонапарту предлагали возглавить дивизию. Не так уж плохо для двадцати четырех лет… Только он отказался. И остался сидеть на половинном – читай нищенском – жаловании.

Советские историки этот отказ обычно объясняют тем, что артиллерист Наполеон не захотел командовать пехотной частью. Поверить в такую трогательную преданность своему роду оружия трудно. Суть, скорее всего, в другом. В том, ГДЕ ему предстояло воевать. Ему предлагали возглавить дивизию, занимавшуюся подавлением крестьянского восстания в Вандее (нынешняя Бретань).

Об этом я уже мельком упоминал. Крестьяне этой провинции как-то не особо прониклись идеями революции. Дело в том, что, во-первых, у французов революционеры землю не раздавали, а продавали. У местных жителей денег на покупку земли не было. К тому же вандейцы не считали себя французами. Они и вправду – совсем другой народ, с иным языком и обычаями. А тут наехали горожане – чужаки вдвойне 11 стали наводить свои порядки. Да еще закрывать церкви и истреблять священников. Вот крестьяне и восстали.

В истории Великой Французской революции есть немало страшных страниц. Но то, что происходило в этой провинции – превосходит все. Это был кошмар, затмевающий даже ужасы российской гражданской войны. Наш «красный» и «белый» террор по сравнению с тем, что творилось там – детский сад и сплошной гуманизм. Обе стороны проявляли совершенно запредельную жестокость. Революционные войска не зря получили прозвище «адских колонн». Они уничтожали целые области. До единого человека. Всех – и женщин, и детей. И, понятное дело, повстанцы отвечали тем же. Не дай Бог попасть кому-то из республиканцев в руки мятежников…

Так вот, Наполеону предложили командовать именно такой вот «адской колонной». Нет, он не был особым гуманистом. Но согласитесь, что служба солдата и работа карателя – это разные вещи. Наполеон, как мы многократно увидим дальше, никогда не останавливался перед жестокостью. Когда она была необходима. Но добровольно лезть в дерьмо – это как-то чересчур…

Так или иначе, Бонапарт остался сидеть в стороне. А жизнь между тем продолжалась. И катилась она в очень нехорошую сторону. Террор, конечно, поутих. Но радости от этого было немного. После уничтожения якобинцев к власти во Франции пришла так называемая Директория. Эти люди внушают уже откровенное омерзение.

Робеспьер и его подельщики были, конечно, жутковатыми ребятами. Но, по крайней мере, они были по-своему честными. Возможно, всё, что они делали, было страшной ошибкой. Но уж себе выгоды они не искали. Счетов в швейцарских банках и сейфов, набитых бриллиантами, после них не осталось.

А вот после них пришла откровенная сволочь. Крови на этих людях было не меньше. Лидер Директории, Баррас, прославился как раз запредельно зверским подавлением монархических восстаний. Поэт Иосиф Бродский сказал: «лучше уж воры, чем кровопийцы». Эти люди были и тем, и другим.

Ребята из Директории явились как циничные вороватые крысы. При якобинцах воровать было сложно, за это очень легко отправляли на эшафот. Как это случилось с одним из лидеров революции, Дантоном. Обвинили его при этом, кстати, в измене (как при Сталине, когда банально проворовавшихся людей ставили к стенке как изменников и «врагов народа»), И в этом нет особой неправды. Для Робеспьера такое поведение изменой и представлялось.

А вот тут-то «крысы» дорвались! Крали все, кто мог и сколько мог. Никто даже особо не стеснялся и не прятался. Лови момент! Вот все и ловили. Вовсе не стесняясь. Наоборот, Баррас и компания выставляли свои гнусности почти напоказ. Современники утверждают, что не было таких пороков, которыми бы он не обладал. И все это демонстрировалось честному народу с эдаким веселым цинизмом. Для деятелей Директории и им подобных революция и была только лишь средством дорваться до хорошей кормушки и завалиться в нее с ногами. Читая его биографию, постоянно хочется вымыть руки…

Но даже это было бы только половиной беды. Главная проблема заключалась в том, что Директория, кроме как воровать и с довольным хрюканьем валяться в грязи, ничего более не умела. При ней ситуация, и без того тяжелая, начала стремительно ухудшаться. Когда наверху воруют, внизу героически сражаться не станет никто.

Подняли голову и старые враги – роялисты. Казалось, они дождались своего часа. За годы революции, к тому же, эмигранты изрядно поиздержались, им не терпелось вернуть свои поместья и привилегии. И, что даже важнее – отомстить! Всем припомнить всё! А потом забыть годы революции, как страшный сон.

Их шевеление становилось все сильнее. Монархисты даже особо не таились. И в самом деле… Директория успела уже надоесть всем хуже горькой редьки. Небогатые – не то что бедные, а уже и просто небогатые парижане – откровенно голодали. И не было уже никакой «идейной накачки». При якобинцах, как и при большевиках, хотя бы говорили: потерпите, вот побьем всех врагов, тогда заживем… Теперь перспектива все более терялась в тумане. Это очень походило на обстановку, которая сложилась в Советской России в середине двадцатых годов. Тогда многие простые люди, до того горой стоявшие за большевиков, стали во весь голос говорить о том, что вожди «зажрались». Перечитайте стихотворение Маяковского «О дряни». Очень симптоматичная вещь.

Да и вообще – народ устал от революции. Ну, достал весь этот цирк! Хотелось чего-нибудь определенного. Конкретного, а не бесконечной болтовни. Тем более, что теперь представители власти даже и не делали вид, что сами верят в то, о чем говорят. Маятник качнулся в другую сторону И это нам тоже знакомо. Наверное, каждый знает вполне приличных людей, не шпану, которые в 1991 году под триколорами самозабвенно орали: «Да здравствует Ельцин!», а два года спустя, уже под красными знаменами, – «Банду Ельцина – под суд!»

В конце сентября 1795 года роялисты решились наконец на открытое выступление. Сила была теперь на их стороне. На стороне монархистов оказалась и Национальная гвардия – нечто вроде городского ополчения. К ней, разумеется, присоединилась и многочисленная парижская шпана – те самые «революционные массы», которые за несколько лет до этого свергали королевскую власть. Да ведь шпане-то – всё едино.

Роялисты решились на открытое выступление, и план их был прост – двинуться всей массой на Дворец Тюильри, где заседал парламент, и разогнать всех к чертовой матери. Установить «белую» диктатуру. А потом торжественно призвать Его Величество Короля.

По разным оценкам, силы повстанцев насчитывали от двадцати пяти до сорока тысяч человек. А вот Директорию защищать никто особо не рвался. Большинство предпочитало сидеть и ждать, откуда ветер подует. Командир парижского гарнизона, генерал Мену, откровенно играл с мятежниками в поддавки. Директория, увлеченная хапаньем, опасность заметила слишком поздно. Как пел Владимир Высоцкий: «И пока я наслаждался, пал туман и оказался в гиблом месте я». Наступило похмелье. Члены Директории заметались, словно загнанные в угол крысы. Положение у них было невеселое. Рассчитывать на то, что монархисты захотят с ними договориться по-хорошему, не приходилось. К чему? Влияния и авторитета в стране Директория больше не имела, а зачем договариваться с политическими трупами? А вот крови, напомню, на них было много. И многие из «белых» имели к ним – именно к ним – весьма серьезные личные счеты. К примеру, Баррас пачками расстреливал священников. Только за то, что они были таковыми. Уж он-то на сто процентов был даже не военным, а просто уголовным преступником. Бешеной собакой, которая после победы роялистов не прожила бы и двух дней.

Сил, повторюсь, в Париже не было. Дворец Тюильри охраняли около пяти тысяч человек. И те явно не были намерены сражаться, как панфиловцы. Даже возможности бежать не было. Куда? Баррас не сумел бы отъехать от Парижа и двадцати километров – и украсил бы своей особой одно из придорожных деревьев.

Человек этот был, конечно, редкой сволочью, но вот трусом он все-таки не был. И когда его подельщики полностью потеряли голову, он продолжал мучительно искать путь спасения. Обычно в такой момент у смелого человека мысли обостряются до предела. И он нашел его – выход! Откуда-то из глубин памяти всплыло имя: «Наполеон Бонапарт».

3. Против лома нет приема

И вот будущий император предстает перед нынешним главой государства. По воспоминаниям современников, Наполеон в то время имел довольно непрезентабельный вид. Точнее, просто потасканный. Длинные спутанные волосы, донельзя потрепанная одежда. Но выбирать не приходилось. И Бонапарт получает от Барраса предложение подавить мятеж. Наполеон думает две минуты. И – соглашается.

Надо сказать, что сам Бонапарт откровенно презирал Барраса и всю его компанию. Да и шансов на победу, на первый взгляд, было немного. Ничтожно мало. Но Наполеон идет вперед. Почему? Это был ЕГО шанс. После Тулона Наполеон вновь свято поверил в свою «звезду». Судьба давала козырную карту. Так почему бы не сыграть? Впоследствии он признался: «Если бы эти молодцы (мятежники. – А. Щ.) дали бы мне начальство над ними, как у меня полетели бы на воздух члены Конвента!» Но те не догадались. Им не повезло.

Жребий был брошен. Наполеон не мог не понимать, что теперь мосты уже сожжены. Подавления мятежа ему бы уже не простили. Поэтому он заявляет Баррасу: «Я вложу шпагу в ножны только тогда, когда все будет кончено».

Теперь необходимо было действовать. Требовалось победить одним ударом – да так, чтобы надолго отбить желание бунтовать. И вот тут мы впервые видим еще одно качество Наполеона, которое позднее приведет его к славе. ОН НИКОГДА НЕ ОСТАНАВЛИВАЛСЯ В ВЫБОРЕ СРЕДСТВ. Как гласит одно из старых ковбойских правил: «достал оружие – стреляй».

Наполеон оценивает ситуацию не как политик, а как артиллерист. И находит простое и гениальное решение: пушки! Это было сильным ходом. Не только потому, что этот вид оружия обладает более мощной убойной силой, нежели ружья. Даже тогдашним пушкам противостоять в городе и двадцать тысяч человек не сумели бы. Расчет был в другом. В то время это оружие считалось сугубо полевым, или осадным. В уличных боях их почти не использовали. А уж в Париже во время многочисленных гражданских разборок орудия вообще никогда не применяли! И не из гуманизма. Мы уже видим, что война по всей Франции шла свирепая. Но вот просто… Мозги как-то не доходили. Инерция мышления. Ведь война – одно, а полицейские методы – совсем другое. Между прочим, участники московского декабрьского восстания 1905 года тоже совершенно обалдели, когда по ним стали лупить из трехдюймовок. Они этого никак не ожидали.

Так что расчет был не только на боевой, но и на психологический эффект. Тем более что монархисты в большинстве своем были не профессиональные воины, а национальные гвардейцы. То есть горожане, взявшие ружья. Это вам не последующие наполеоновские солдаты, которые, было дело, погибали под огнем до последнего человека, но не отступали. Эти были послабже.

Итак, выход был найден. Осталось воплотить его в жизнь. Что тоже оказалось не простым делом. Пушки где попало не валяются. Ближайшие сорок орудий находились в военном лагере в нескольких километрах от Парижа. Их надо было протащить сквозь город, который фактически контролировали восставшие. Этот приказ согласился выполнить молодой кавалерийский офицер. Согласился. А ведь мог бы и «послать»… Авторитета в армии у Наполеона пока еще не было. Про Тулон все давно забыли. Но офицер тут же поднял своих людей и весело бросился исполнять приказ. С этой минуты он шагнул в бессмертие. Его звали Иоахим Мюрат.

Как многие «птенцы гнезда Наполеонова», Мюрат был человеком «без корней». Сын трактирщика, долго тянувший солдатскую лямку в нижних чинах и только теперь к двадцати восьми годам получивший первый офицерский чин. Он, прямо скажем, не обладал особенным умом. Зато умел добиваться успеха там, где это казалось невозможным. К тому же обладал совершенно уникальной храбростью. Даже в те времена, когда «безбашенность» считалась у кавалеристов нормой, удаль Мюрата была чем-то запредельным. Как полководец он мало что из себя представлял. Но вот как исполнитель…

Что он и доказал во время первой встречи со своим будущим императором. Приказание Мюрат выполнил блестяще и не особо мудрствуя. Он просто пустил упряжки с орудиями вскачь, сшибая все, что попадалось на пути. Патрули мятежников только крестились вслед.

Как потом оказалось, они даже не поняли, что произошло. Или не придали этому значения.

Орудийная позиция была выбрана исходя из принципов, по которым Наполеон будет действовать потом десятки раз. В те времена уже существовали достаточно скорострельные пушки. Только вот большинство командиров не особо понимали, что с этим добром делать. Как правило, орудия расставляли на равном расстоянии по всему фронту. Что особого эффекта не приносило. Но Наполеон был артиллеристом по призванию! Именно он сделал артиллерию «богом войны».

Тут немного отвлечемся. В тогдашней иерархии родов войск артиллеристы были, скажем так, далеко не первыми парнями на деревне. Выше всех стояла кавалерия, особенно легкая (гусары, уланы). Потом следовала пехота. А ниже «работников бронзовых стволов» были уже всякие там саперы. Артиллеристы? Да что это за воины, они даже лицом к лицу с врагом не встречаются! Недаром ведь даже лучший полководец предыдущей эпохи, Александр Суворов, отдавал предпочтение штыковому удару.

Наполеон вполне оценил смертоносную силу пушек. И он сосредоточил артиллерию на самом ответственном участке. Бонапарт выбрал мост через Сену, по которому не могли не пойти повстанцы. Впрочем, они не успели даже начать боевые действия.

Утром 5 октября (13 вандемьера по революционному календарю) восставшие стали скапливаться на другом берегу. Они никуда не торопились, они были уверены в победе.

Наполеон открыл огонь первым. Грянули сорок орудий…

Эффект беглого огня был страшным. Роялистов буквально сметало картечью. Их воинственное настроение мигом улетучилось. Да и что могли они сделать? Мятежникам, еще совсем недавно уверенным в победе, оставалось лишь поспешно отступать. Вернее – бежать. Разбегаться кто куда, прятаться и пытаться выбраться из города. Все было кончено.

Для Наполеона эта победа имела огромное значение. Тулон был для него, скорее, моральной победой. Теперь же он по-настоящему был на коне. Спаситель Республики! Правда, пока что Баррас и компания полагали, что Наполеон – это большой кулак или дубина, которую всегда можно будет использовать когда надо, но не больше. Актерские и политические таланты Бонапарта еще не развернулись в полной мере. Но он – все понимал. И великолепно «косил» под туповатого солдафона, у которого две извилины – и те следы от треуголки.

Думал ли он о захвате власти теперь? Никаких подтверждений этому нет. Хотя… Два пламенных желания у него имелись. Первое – получить поле деятельности, где можно развернуться во всю ширь. Обычно гении – а в том, что Наполеон принадлежал к их числу, сомневаться не приходится – прекрасно осознают меру своих сил и возможностей.

Второе желание у него было – убраться как можно дальше от этой вороватой шпаны. Потому-то и начал он потихоньку «пробивать» идею своего назначения командующим итальянской армии. Это устраивало и Барраса. Убрать опасного союзника, который может стать соперником, подальше от Парижа. Но итальянские походы – об этом уже в следующей главе.

А пока стоит заметить еще одну вещь. Как это ни парадоксально, но в те дни Наполеон спас Францию. Конечно, не тем, что уберег от веревки Барраса, по которому та горько плакала. Могут возразить: он спас революцию, о ценности которой можно поспорить. А что было бы плохого, если бы к власти пришел законный король? Не было бы стольких лет кровавых войн? Так-то оно так…

Да только вот вопрос: ЧТО начали бы творить пришедшие к власти роялисты? Вспомним историю. Когда через двадцать лет эмигранты все-таки вернулись, – выяснилось: даже за эти годы они ничего не поняли и ничему не научились. И начался «белый террор», свистопляска, сделавшая возможными «Сто дней» Наполеона. Хорошо еще, что в 1815 году эти самые роялисты сидели, подпертые штыками союзников. И личный враг Наполеона император Александр I приказывал и умолял их: вас здесь не любят, ради всего святого, не делайте резких движений! Но Бурбоны все равно таких дров наломали, что в 1830 году после Июльской революции их снова вышибли вон. Уже навсегда. А многое из того, что создал Наполеон, осталось до нынешнего дня.

А если бы они вернулись в 1795-м? Когда они еще были полны сил и надежд? Когда они еще не стали, (или не понимали, что стали) откровенными куклами в чужих политических играх? Первым делом стали бы вешать революционеров и всех, кто попал под горячую руку. Потом начали бы увлеченно пороть крестьян и – что главное – отнимать у них обратно «свою законную» землю.

Мужикам всех стран, честно говоря, плевать на то, король сидит в столице или парламент. А вот за землю они готовы глотки рвать. В 1918 году на Украине, с приходом немцев, помещики попробовали отбирать свои вотчины назад. В итоге получилась армия батьки Махно, «красные партизаны», «зеленые» и так далее и тому подобное. Мало никому не показалось.

А ведь, в отличие от российских крестьян, французы землицу-то получали не на халяву. Они ее выкупали! За свои, кровные. Так что с возвращением «законного режима» сказочка быстренько началась бы сначала. И было бы еще несколько лет кровавой каши. А там – опять же в белом фраке – пришел бы все тот же Наполеон. И далее – по тексту.

4. Завязка знаменитого романа

Читатель ждет уж рифмы «розы»?

На вот, возьми ее скорей.

А. Пушкин

Думается, многие из тех, кто решил прочитать эту книгу, перелистывая страницы, думают: «когда же автор дойдет до Жозефины?» Ну, вот – дошел.

Забавно все-таки устроено наше сознание. Об этом романе императора слыхали даже те, кто думает, что Аустерлиц – это название рок-группы. Хотя, на самом-то деле, история любви Наполеона и Жозефины донельзя банальна. Такое случается во все времена и во всех странах. Между тем в беспредельном море литературы о Наполеоне тема его взаимоотношений с первой женой занимает весьма почетное место. Об этом написана бездна слезливой чепухи. Но, в общем, оно и правильно. Жизнь Наполеона уж больно похожа на хорошо написанный приключенческий роман. А какой роман обходится без мелодраматической линии? А может быть, людям просто приятно сознавать, что человек, которого боялась вся Европа, никакой не небожитель? Что его, такого крутого и гениального, на раз окрутила ловкая бабенка…

Кого-то, кто читал художественные произведения, где автор трактует образы наших героев по-другому, такой цинизм возмутит. Что ж, давайте посмотрим на факты. Забыв на некоторое время, что речь идет не о всемирно известном герое, а, скажем, о свадьбе обычного молодого человека, вдруг успешно рванувшего вверх по карьерной лестнице.

Итак, Мари-Жозефина Таше де да Пажери. Ее родиной был солнечный остров Мартиника, который в те времена являлся французской колонией. Белые жители подобных экзотических мест, на которые во время дележа колониального пирога успела наложить лапу Франция, назывались креолами. По нравам и темпераменту они весьма сильно отличались от французов. Понятно, не в сторону большей меланхолии. Это уж закон природы – чем солнце жарче, тем более горячие люди под ним живут. Жозефина отнюдь не была исключением. К моменту встречи с Наполеоном ей было тридцать два года, то есть на шесть лет больше, чем будущему мужу. Один раз Жозефина уже успела побывать замужем. Что чуть не кончилось для нее большими неприятностями. Дело в том, что ее супруг, виконт Александр де Богарне, имел несчастье попасть под революционный террор. В 1794 году ему отрубили голову. Это бы ладно, да только вслед за мужем чуть было не потащили на гильотину и жену. В тюрьму ее уже посадили. Так что если для Бонапарта падение Робеспьера было большим несчастьем, то для нее – совсем наоборот.

Об этом факте своей биографии Жозефина любила при случае мельком упоминать. А как же! Пережитые страдания придают женщинам шарм…

Репутацию Жозефина имела довольно веселую, сплетен о ней ходило много. Особой красотой она тоже не отличалась. Да и, как выяснилось впоследствии, была она достаточно пустой женщиной, которую более всего интересовали роскошь и светская жизнь. Но – было в ней что-то… Обаяние. Шарм. Умение себя подать. Возможно, с женщинами такого сорта Наполеону раньше сталкиваться просто не приходилось. Жизнь его протекала в других измерениях. К тому же Наполеон, в силу своего патриархального воспитания, был, в смысле морали и нравственности, человеком достаточно строгих взглядов. Это неоднократно подтвердится, когда он станет императором[2]. Но, как показывает жизнь, именно люди подобного консервативного воспитания пачками падают к ногам обаятельных «авантюрьерок». И начинают вести себя совсем по-другому.

В общем, Наполеон влюбился. Всерьез и надолго. К своей цели он пер с настойчивостью танка, не обращая внимания ни на что. Напомню, что у него на тот момент имелась невеста – Дезире Клари. Экая мелочь! Наполеон, если говорить прямо, просто послал ее подальше. Все мужчины – подлецы, не правда ли, уважаемые читательницы?

Но еще более свидетельствует о силе чувства Наполеона другое. Как я уже упоминал, Бонапарт был сыном, каких поискать надо. Он всегда заботился о матери, неизменно был с ней почтительным. В личных делах он, как правило, весьма ценил ее мнение. До открытых конфликтов между матерью и сыном за всю «наполеоновскую историю» дело доходило лишь раза два или три. Это при том, что мадам – Петиция была не из смирных. Она никогда не считалась с тем, какое положение занимает ее Наполеон. Всегда прямо, не стесняясь в выражениях, не смущаясь свидетелями, она говорила сыну все, что о нем думает.

Так вот, случай с Жозефиной как раз и был первым таким конфликтом. Что могла думать женщина с Корсики (а это почти «восточная женщина») о такой вот «авантюрьерке»? К тому же, будучи женщиной чрезвычайно умной и умудренной опытом, Летиция прекрасно видела, во что все это выльется. Так что можете представить себе – на основе собственного опыта или латиноамериканских сериалов – что говорила мать сыну.

Рискну в качестве художественного отступления предложить свой вариант:

– У тебя есть голова на плечах? На ком ты собрался жениться? Она на шесть лет старше тебя! Да про нее весь Париж языками чешет! Ладно, если над тобой все будут хихикать, так ты еще опозоришь весь наш род! Была у тебя невеста – хорошая, чистая девушка. А ты связался невесть с кем…