Алексеев Валерий Алексеевич
      Удача по скрипке
      Возле магазина "Маруся" это с Вавкой случилось. На Суворова, рядом с парком, в самом центре почти. Обожала Вавка по центру шататься - без дела, без денег, просто так. Вот и дошаталась: себя погубила и меня сумела с толку сбить.
      Мы тогда с ней на прокате работали, в Подлипках, где теперь четвертый микрорайон. До центра от нас тридцать пять минут на автобусе, без особой нужды не поедешь, тем более в Подлипках все под рукой. Гастроном, универмаг, кинотеатр "Кувшинка", пруды замечательные и лес в двух шагах. Теперь, правда, тут сплошная застройка, девятиэтажных башен везде понаставили, и от нашего леса одна слава осталась. А бывало, мы с Вавкой сидим у себя на пункте среди холодильников и через раскрытую дверь зябликов слушаем. Вот такая была у нас жизнь.
      И хлопот на прокате поменьше было: два клиента в день, да и то не клиенты, а горе. Зимой еще мальчишки прибегали за коньками, за лыжами, а летом вообще тишина. Прибредет, бывало, Сеня-дурачок, баян попросит, попиликает немножко и уходит ни с чем. Денег мы с него, конечно, не брали, а на раскладушках много не выручишь, и горел наш план ясным огнем. Вот когда застройка пошла, сразу работы прибавилось: каждый день новоселья, по две сотни фужеров за один заказ набирают, пока все перестучишь - руки отвалятся. Удивительное дело, как меняет людей застройка: сразу всем кофемолки понадобились, холодильники, магнитофоны. Откуда только привычки взялись?
      Но не дотерпела Вавка до этих событий, загубила себя и ушла. Девушка она была полная, интересная, и не зябликов ей слушать хотелось, а парней, да помоложе, да с гитарами, да с кудрями до плеч. Но у нас тогда таких не водилось. Вот и тосковала Вавка от подлипкинской нашей жизни, все мечтала в центр перебраться, как будто в центре тротуары медом намазаны.
      Ну, конечно, с ее внешностью сам бог велел на виду у всего города жить да по улице Суворова прогуливаться, самодельные наряды свои выставлять. А мне и в Подлипках удобно было: и собой я не так чтоб уж хороша, и постарше Вавки на три года, а самое главное - с ребенком на руках, мать-одиночка. Подлеца-то моего до сих пор по всему Союзу с исполнительным листом гоняют. Я тогда так рассуждала: поседеет - вернется, от меня ему деваться некуда, потому и насчет кудрявых парней не особенно волновалась, хотя Вавке по-бабьи, конечно, сочувствовала. 2
      И вот три года назад, под конец января, вся эта каша и заварилась. Началось с пустяка: пришла моя Вавка на работу в новой кофточке. Такая, знаете, из черного бархата, рукав короткий, вырез глубокий, все в обтяжечку, и на левой, значит, груди аппликация с бисером. Простенько, но с идеей.
      Посмотрела я на эту кофточку - и обидно мне стало: невезучая я, как росомаха, в какую очередь ни встану - везде товар передо мной кончается.
      - Французская, что ли? - спрашиваю.
      - Нет, - отвечает мне Вавка, - выше поднимай, Зинаида: в Гонконге такие делают. А что?
      - Да ничего, - говорю. - Все к тебе идет, все на тебе смотрится. Только зря ты эту кофту купила. Внешность-то твоя какая? Готическая. Ты строгое лицо свое веселеньким должна обрамлять, недоступности в тебе и так достаточно.
      Я ей по-человечески, как подруга подруге. Но Вавка, смотрю, сразу соскучилась. Села возле прилавка, руки на колени бросила, смотрит так равнодушно и говорит:
      - Права ты, Зинаида, продешевила я впопыхах. Из-за какой-то тряпки дурацкой счастье свое, возможно, прохлопала.
      - А что, - спрашиваю, - там еще что-нибудь давали?
      - Где "там"? - отвечает мне Вавка. - У женщины брала, с рук. Возле магазина "Маруся".
      - А сколько заплатила?
      - Сама не знаю, много или мало. Поглядим.
      Смешно мне тут стало.
      - В кредит, что ли, - спрашиваю, - спекулянтки теперь торгуют?
      Молчит моя Вавка, разговаривать со мной не желает. Ну и я вязаться к человеку не стала. Вижу, и без того в расстройстве она.
      Тут клиент как раз зашел, солдат-пограничник, фотоаппарат ему понадобился. "На побывку, - говорит, - приехал, нарушителя, - говорит, - злостного задержал. Теперь хочу любимых девушек запечатлеть, чтоб оставшуюся часть военной службы воображением скрасить".
      А сам все на Вавку умильно поглядывает: для кого ж ты, мол, лапушка, так хороша? В другой бы раз Вавка случая не упустила: любила она над солдатиками посмеиваться. Но тут ее как будто подменили. Подает она ему аппарат, смотрит сурово и говорит:
      - На кого это ты глаз положил?
      - На тебя, - отвечает ей паренек и в краску весь ударяется.
      - Выше цели берешь. Ты простой карандаш, вот и стой передо мной навытяжку.
      Посмотрел на нее солдат - не шутит она. Расстроился, рукой махнул и ушел.
      - Что ж ты, Вавка, - говорю, - такой мальчик заметный, а кожа какая нежная.
      - Ай, пошли они все, - отвечает мне Вавка с досадой. - И ты отстань, надоела.
      На этом наш разговор и закончился. 3
      Недели две она эту кофту носила. Без радости, без души, я уж каяться начала, что настроение ей испортила. Суровая стала Вавка моя, молчаливая, на вопросы отвечает нехотя и в глаза избегает смотреть. Все о чем-то думает. И надумала - на свою погибель.
      Вдруг является на работу в манто. Думала я, что синтетика, пригляделась и обмерла. Темная норка, натуральная, с платиновым блеском, во сне я подобного меха не видела.
      - Ты что, - говорю, - девушка, с ума сошла? В этакой вещи сюда явиться! Да к нам на крыльцо теперь автоматчика надо ставить. А ну как спросят, где взяла?
      - Скажу, подарили, - отвечает мне Вавка совершенно спокойно. И видно по лицу, что этот мех ей тоже радости не доставляет. Знаете, когда у женщины новая вещь заведется, да еще дорогая - и сама вроде новой становишься. А Вавка будто бы постарела: синяки под глазами, лицо бледное, нездоровое.
      Ох и рассердилась я тогда!
      - Ладно, - говорю, - дело твое. Подкараулит тебя наша слободская шпана без манто, а то и без головы останешься. На плохую дорожку ты встала, подруга. С уголовным миром связалась, если не хуже.
      Усмехнулась Вавка, головой покачала.
      - Сказки все это, Зиночка. Нет никакого уголовного мира. Есть один только мир, в котором мы живем, и надо в этом мире как-то определяться.
      - Вот спасибо, объяснила, - говорю. А на душе у меня нехорошо что-то стало. - Мужика, что ли, завела богатого?
      - Ну, прямо, - отвечает Вавка, - дождешься от них. Не те времена, Зиночка.
      - Купила, значит? - спрашиваю с юмором.
      - Выменяла.
      - На что?
      - А на кофточку гонконгскую, помнишь?
      Здорово я тогда обозлилась.
      - Трепло ты, Вавка, и что за радость перед подругами воображать? Если вещь твоя, вот тебе мой душевный совет: сдай ее поскорее в комиссионку.
      - Это я еще посмотрю, - отвечает мне Вавка. - Может, сдам, а может, и обменяю. Не в деньгах счастье. Ты мне лучше скажи: не заметно ли во мне каких перемен?
      Посмотрела я на нее, подумала.
      - Попалась, что ли? Ребенка ждешь?
      - Эх ты, курица, курица, - засмеялась Вавка невесело. - Все-то об одном, ничего не знаешь, кроме лукошка с яйцами.
      - Ну а так - не видно ничего. Побледнела немного, но тебе это даже идет.
      - Побледнела, говоришь? - переспросила Вавка. - А в глазах моих нет ничего? Приглядись-ка.
      Заглянула я ей в глаза - и страшно мне стало. Глаза как глаза: красивые, подведенные, зрачки большие. И все-таки что-то такое в них было: как в темноте у зеркала, вроде и нет ничего, а мимо пройдешь - сердце вздрогнет.
      - Что ж ты молчишь? - торопит меня Вавка. - Заметно что-то или все по-старому?
      - Заметно, что замуж тебе пора, - сказала я ей наконец и не стала больше на эту тему разговаривать. 4
      Вернулась я в тот день домой, Толика с улицы забрала, накормила его, усадила за уроки, отцу в постель бульон подала (он у меня тогда уже хворать начал), сама сижу у стола, смотрю в тарелку, а перед глазами туман, и на сердце тоскливо.
      - А скажи мне, папаня, - говорю я отцу, - шубка норковая сколько может стоить, по-твоему? Ты человек бывалый, знаешь, наверно?
      Насторожился отец, бульон на табуретку отставил. Очень он бояться стал, что я мужа найду настоящего, и тогда ему жизни не будет.
      - Да смотря какой размер, - говорит осторожно.
      - Ну, примерно на меня, - отвечаю.
      Закашлялся он, захрипел, на подушки откинулся, подбородок свой выставил, глаза закатил.
      - Мама, - говорит мне Толик из-за стола, - умирает наш дед, похоже.
      - Да нет, - отвечаю, - просто волнуется. Ты, папаня, не бойся, я тебя не кину, отвечай, если спрашиваю.
      Отдышался отец, поутих.
      - Да тысяч восемь, не меньше, - сказал наконец и в глаза мне тревожно глядит. - Зина, Зинка, что ты опять надумала?
      Успокоила я его, приласкала, обещала транзистор купить: он у меня, как ребенок второй, очень подаркам радовался. Подарила я Толику стереоскоп, а ему не подарила, так он неделю со мной не разговаривал.
      Ночью спать не сплю, все ворочаюсь, маюсь: не выходит у меня Вавка из головы. Что ж такое, думаю, она над собой сделала? На что ради норки решилась? И рассудила я так: чистым дело не может быть, слишком деньги большие замешаны, и должна я с Вавкой завтра поговорить. Так и так, мол, подружка, выкладывай все напрямик, а не хочешь - не надо: сразу после работы пойду в милицию. Спасать надо девку, иначе совсем завязнет. 5
      И что вы думаете? На другое же утро является Вавка на пункт в своем старом пальтишке перелицованном. Но меня это не успокоило: вот как, думаю, уловила, значит, мое неодобрение, решила поостеречься. Не стала я в лоб ее спрашивать, осторожненько говорю:
      - Здравствуй, Вава. Холодновато сегодня, тебе не кажется?
      Только хитрость моя была грубо пошита. Зыркнула на меня Вавка, усмехнулась - и подает мне открыточку. "
      Вава, милая, - читаю. - С нетерпением жду Вас в Москве, на студии, в любое удобное для Вас время. Съемки в Пицунде, потом в Монреале, так что будьте готовы к длительному путешествию. Ваш Боборыкин".
      - Это кто такой? - спрашиваю. - Фотограф, что ли?
      - Эх, глубинушка, - засмеялась надо мной Вавка. - Кинорежиссер самый лучший в Союзе. Фильм "Весна во льдах" видела?
      - Ну? - спрашиваю. - И зачем же ты ему так срочно понадобилась?
      - Да не для того уж, конечно, чтобы твист танцевать. Фильм снимать будем, я в заглавной роли. Видишь, в Монреаль надо ехать. А Монреаль - это тебе не пансионат на Клязьме. Лазурный берег, сама понимаешь.
      Прислонилась я к холодильнику, голова кругом идет, ничего не соображаю, как пьяная.
      - Вот кого ты, значит, подцепила. Вот кто норками тебя одаривает...
      - С ума ты сошла, - говорит мне Вавка. - Я в глаза его еще не видела.
      - Ну а где же твоя шуба?
      - Обменяла.
      - На что?
      - А вот на эту открыточку.
      Тут в жар меня так и кинуло.
      - Господи! - кричу я ей. - Да объясни ты мне все или пропади с моих глаз, пока я тебе челку не выдрала! Дашь ты мне покой или нет?
      - А я от тебя, - говорит мне Вавка, - ничего скрывать не собираюсь. Как от лучшей и единственной подруги. Всю историю на прощанье выложу.
      - Как на прощанье?
      - А так. Ухожу я из этой конторы и в Москву уезжаю. Вернусь из Монреаля не стану же я чужие сервизы перетирать. Кино - это дело затяжное, один раз уцепишься - а там само повезет. Лет на двадцать хватит хлопот, пока внешность моя не истратится.
      Помолчала я, глазами похлопала.
      - А обмана тут нет?
      - Все проверено, - отвечает мне Вавка. - Вот и адрес мой проставлен, и телефон киностудии. Я вчера уж в Москву звонила: ждут меня, не дождутся, съемки не начинают. До обеденного перерыва с тобой отсижу, а там, извини, поеду. Дело-то важное, понимаешь?
      - Понимаю, конечно, - сказала я и слезами вся облилась. - Паспорт не забудь захватить. Без паспорта тебя не узнают.
      И все плачу, все плачу, никакого удержу нет.
      - Да чего ревешь-то? - рассердилась Вавка.
      - Как-то сразу все, - говорю. - Постепенности нет, вот и страшно мне за тебя. Пропадешь без возврата.
      - Ах, ты странная какая, - отвечает мне Вавка. - Как же нет постепенности? Говорю тебе: с рук взяла кофту плюшевую, кофту выменяла на шубу, а шубу - вот на эту открыточку.
      - И все у одной бабы?
      - Все у одной бабы.
      - Врешь, - говорю. - Ой, Вавка, врешь. И через твое вранье я на слезы вся разойдусь. Очень уж ты девка беспутная.
      - Ладно, Зина, - говорит мне Вавка. - Всем делилась с тобой, поделюсь и сейчас. Может, ты в жизни тоже устроишься.
      Вытерла я быстренько слезы, вывесила на двери табличку "Учет", сели мы с Вавкой на пол за прилавком, чтобы с улицы видно нас не было, смотрит Вавка мне в лицо и спрашивает:
      - Скажи мне, Зинаида, чего ты в жизни больше всего желаешь?
      - Чтобы Гриша мой вернулся, - говорю. - Больше мне от жизни ничего не требуется.
      - Экая ты дура, - отвечает Вавка с досадой. - Ну, вернется, поживет с тобой месяц, а потом загуляет - и опять поминай как звали. Хочешь мужа солидного, терпеливого?
      - Не трави ты мне душу. Конечно, хочу.
      - Ну, так слушай меня. Сразу после работы отправляйся, голубка, в центр. Возле магазина "Маруся" - на Суворова, знаешь? - подворотня есть. Войдешь во двор - там женщины толпятся, кто продает барахлишко импортное, кто покупает. Ты на эту приманку не клюй, проходи в дальний угол, за гаражи, и спрашивай Татьяну Петровну. Она тебе все, что надо, устроит. Подойдешь к ней - режь напрямик: так и так, мол, я от Вавы пришла, хочу замуж выйти, а человека поблизости нет. Да прикинь заранее, кого тебе надо: брюнета или седого, ученого или военного. Татьяна Петровна любит в таких делах определенность.
      Не поверила я ни одному ее слову, однако для виду и для подначки спрашиваю:
      - Как же она мне мужа устроит? Адрес даст, телефон или тоже открыточку?
      - А это уж не твоя забота. Думаю, что и сама не заметишь, как знакомство завяжется. Где-нибудь в автобусе подсядет к тебе человек, глазки твои похвалит, улыбочку. Ну а дальше - как с Татьяной Петровной обговоришь, так и будет. Хочешь - на другое утро в загс, а не хочешь нахрапом - будет по ночам под окнами твоими дежурить, сигареты покуривать...
      - Мне курящего нельзя. Ребенок в доме, и отец человек больной.
      - Ну, конфеты грызть "Театральные". Я с одной там встретилась, с клиенткой. У нее такая же ситуация: одинока и дитя на руках. В договоре это все обозначить придется.
      - В каком таком договоре? - Сердце у меня так и замерло.
      - А что ж ты думаешь, - отвечает мне Вава с усмешкой, - на одном честном слове это предприятие держится? Бланк заполнишь, бумагу подпишешь, в двух экземплярах, все чин по чину.
      - Документы с собой, значит, брать?
      Смеется Вавка.
      - Никаких документов этой тетке не надо. Она человека насквозь видит. А соврешь - сама же и пострадаешь. Ты лицо подлежащее.
      - Так-то так, - говорю. - И во сколько же мне обойдется эта услуга?
      Рассердилась на меня Вавка.
      - Бестолковая ты, Зинаида. Где это видано, чтоб мужей за деньги доставали? Ни копейки ты на этом деле не потеряешь, поверь мне на слово. В деньгах эта тетка не заинтересована.
      - В чем же она заинтересована?
      - А в том, чтобы ты, простофиля, счастье свое нашла.
      Смотрю я на нее в упор и чувствую: хитрит моя подружка, скрывает.
      - Вот что, Вава, - говорю я ей, - давай начистоту. В жизни мне никто ничего бесплатно не делал, кроме государства, а твоя Татьяна лицо, как я понимаю, частное. Говори всю правду, не бойся, я уже ко многому привыкшая. Но вслепую действовать не люблю.
      - Все на месте узнаешь, Зинаида, - отвечает мне Вавка решительно. Поезжай и не думай плохого: сделка вполне законная. Знай одно: все, что ты ни попросишь, она для тебя сделает.
      - Так уж прямо! А если я немыслимое попрошу: красавицей захочу стать писаной?
      - Воля твоя, - говорит Вавка. - Но не очень я тебе это советую. Ну устроит она тебя куда надо, щеки там тебе уберут, нос подправят, а дальше что? Для обыкновенной жизни ты и так хороша, а безумство не в твоем характере.
      - Ну а если я мужа себе закажу, двухэтажный дом да еще в смысле внешности мелкие изменения?
      - Ишь какая ты ловкая, - смеется Вавка. - Так и я бы хотела. Однако норку возвращать пришлось, хоть и жалко было до ужаса.
      - Кто ж она такая, - спрашиваю, - эта Татьяна Петровна? Аферистка, сводня или похуже кто?
      - А я и сама не знаю, - отвечает мне Вавка. - В договоре написано "агент", а от какой организации - не разберешь: буквы на печати смазались. 6
      Тут как раз мой сыночек из школы пришел, в дверь стучится. "Мама, кричит, - мама!" Обрадовалась я без памяти, что дурной разговор наш придется кончать: совсем мне Вавка голову заморочила. Вскочила я, к двери бегу открывать, а Вавка мне из-за стойки:
      - Так смотри не забудь: улица Суворова, магазин "Маруся", дворик с правой стороны, спросить Татьяну Петровну.
      - Ай отстань, - отмахнулась я от нее, - не пойду я никуда, и дела твои темные, неприятные.
      Впустила я своего Толика: пальтишко у него нараспашку, личико румяное, портфель расстегнут.
      - Мама, - кричит, - мама, я по пению пятерку получил!
      И с разбегу головенкой в грудь мне тычется, руками своими мокрыми меня обнимает. Я сняла с него шапку, волосики его потрогала: влажные они, потные.
      - Ах ты ласковый мой, - говорю, - соловеюшко, придется мне в кафе тебя отвести, мороженого покушаешь.
      Тут Вавка моя поднимается, ни кровинки в лице у нее, глаза как стеклянные. Стоит смотрит на нас и губы свои полные покусывает.
      - О себе не хочешь думать, - говорит она мне, - о сыне бы хоть подумала.
      - А что о нем думать? - отвечаю. - Вон какой мужичок: добрый, веселый.
      - Ну а толку что? - говорит мне Вавка. - В тебя пойдет - дурачком помрет, в отца пойдет - сопьется.
      Я так прямо и обомлела - никогда мне Вавка таких слов не говорила: все, бывало, похваливала. "Такую мать, как ты, - говорит, - днем с огнем не отыщешь". Да и то: у меня все разговоры о нем. Как мой Толенька ест, как мой Толенька спит, как учителя на него не нахвалятся. Что ни вечер - я Толеньке своему новое баловство придумываю: то в кафе его отведу, то игрушку куплю, то мы с ним на лодках кататься наладимся. Все хотелось мне, чтоб ни дня у сыночка моего не было без радости. Чтоб из школы домой, как на праздник, шел, чтобы я у него была лучше любой подружки. Марки Толенька стал собирать - так я втайне журнал специальный почитываю. Нет-нет да и удивлю сыночка познанием своим, чтоб он не терял ко мне доверия. Вавка все сердилась сперва ("Личной жизни не ведешь, распустеха!"), но потом прониклась, одобрять стала мое поведение.
      И вот тебе подарочек на прощанье: "...дурачком помрет..." Да еще со злостью, с усмешечкой. Рот я раскрыла, губами шевелю, а сказать ничего не умею. Даже Толик мой - и тот испугался.
      - Мамка, ты чего? - бормочет. - Мамка, я пойду лучше.
      - Да ты что, сынок, - наклонилась я к нему. - Это ж тетя Вава, или обознался?
      Не стал он меня слушать, схватил ушанку свою, портфелишко драный - и бегом со всех ног.
      Пропало у меня настроение. Не то что прощаться с Вавкой - глядеть на нее не хочу. Ну девка она умная, сама поняла: оделась, рукой мне вот так - привет, мол, подружка - и сгинула. 7
      Недели две я очень без нее тосковала: сердце отходчивое у меня, отходчивое и привязчивое. Потом ничего, отвыкла. В напарницы мне дали Олечку, милая такая девчонка, только что школу кончила. Поладили мы с ней быстро. Правда, разговоры говорить нам не о чем оказалось: уж очень она была наивная. Парнишка к ней все заходил, так она в большой строгости его держала: и не прикасайся, и не дыши, и не смотри на меня так приторно. Все-то он был перед ней виноват, безгрешный, как ангел, робкий такой, терпеливый, целыми днями на пункте у нас толкался да прощение Олечкино вымаливал. Слушаю я их разговор - и смех меня берет, и удивление: откуда в пигалице этой столько властности? "Ох, устала я от него, - жалуется мне Ольга. - Прикасается да прикасается, что за нужда?" Надо ж, думаю, мне бы такой характер - я б из Гришки своего бечевок навила. Так нет, не дано: тронет, бывало, за руку, и заходится мое сердечко, и пропала Зинаида, на все Зинаида готовая.
      Через месяц, однако, приходит мне от Вавки письмо. Вернее, не письмо, а пакет с фотографиями. Десять штук фотографий, одна к одной, все богатые, цветные, на толстой бумаге отпечатаны. Вавка в брючках, Вавка в купальнике на лыжах, Вавка с тигром обнимается. Тигру что? Тигр лежит себе, морду воротит да жмурится. Посмотрела я, повздыхала - ладно, думаю, каждому свое. Дождалась, значит, Вавка причудливой жизни, о которой с пеленок мечтала. Но сказать, что счастливая она, - не могу: на всех-то фотографиях лицо у нее одинаковое. Смеется моя Вавка, усмехается, щурится - а лицо все одно, и ракурс один. Счастливые - они об этом не думают.
      И было там фото такое: сидит она на песке, смотрит нахально и пальчиком буквы рисует. "Т.П." Понимай, мол, Зинаида, как знаешь. Поглядела я на эти буквы - и затрясло меня всю. Ах ты, думаю, авантюристка, не хочешь в покое меня оставить? Среди ночи как раз дело было: сижу в ночной рубахе за кухонным, значит, столом, смотрю на это фото, и бьет меня, как в лихорадке. Отец, слышу, в комнате стонет: "Ты что не спишь, Зинаида?" Мальчишка мой во сне разговаривает... а я на эти буквы уставилась и не могу оторваться. И встала-то зачем? Поглядеть еще раз.
      Что ж, думаю, попусту глазами хлопать? Вон как люди устраиваются. Мне этих радостей тропических задаром не надо, я девушка домашняя, тихая, однако печали свои постоянно в уме держу. А не поехать ли к чертовой бабе, к этой, как ее, Татьяне Петровне? Ее, наверно, уж и след простыл: это даже и лучше. Поеду, взгляну для проверочки: нет - и не надо, зато душа успокоится.
      С этим и слать легла. А утром собрала деньжат на случай (тридцать рублей своих наскребла да у Ольги заняла двадцатку) и как раз в среду, день у нас на прокате короткий, отправилась в центр. 8
      Спускаюсь по Суворова, подхожу к магазину "Маруся", сердце замирает, ноги в коленях подгибаются. Боюсь, конечно, а чего боюсь - и сама, дура, не знаю. Гляжу туда-сюда - так и есть, натрепала мне Вавка, никакой там подворотни не имеется. Дома стоят сплошняком, люди густо идут, на меня наталкиваются да поругивают. И так мне обидно стало за свое простодушие, что вот тут, посреди толчеи, взяла бы да и умерла. Жить совсем расхотелось в считанные минуты, вот что значит обнадежиться.
      Только вдруг смотрю, открывается подъезд, и выходит оттуда женщина озабоченная, а под мышкой у нее беленький сверток. Обрадовалась я несказанно. Заглядываю в дверь - не подъезд это, а проход сквозной, и в конце его маленький дворик. Люди там толпятся себе, натуральная барахолка.
      Захожу я в этот дворик - бог ты мой, чем там только не торгуют! Сапоги-чулки всех расцветок, штаны такие кожаные до плеч, замшевые шляпы, свитера сквозной вязки - голова кругом идет. Ну, думаю, есть Татьяна Петровна, нет ее - все равно пустая отсюда не уйду. Но совета Вавкиного не забываю. Подхожу к одной торговке, спрашиваю Татьяну Петровну. Посмотрела торговка на меня неласково.
      - В дальний угол ступай, - говорит, - там она, куда она денется.
      Прохожу за гаражи. Вижу, стоит дородная женщина, пальто на ней с каракулем, оренбургский платок на голове: март в том году был холодный. Смотрит она на меня и приветливо улыбается.
      - А, - говорит, - Зиночка к нам пожаловала!
      Остановилась я и молчу. Обыкновенная такая тетка, лицо кожистое, грубое, глазки мелкие, но смотрят весело. Волос седой на щеках - диабетом, значит, страдает. Тут себе я смекнула, что с клиентами у нее не густо, и похоже на то, что она здесь два месяца меня одну дожидается.
      И еще соображаю: не такая уж ты, тетка, пробивная, раз здоровье свое не умеешь поправить. Лекарство бы достала какое-нибудь или в клинику бы легла. Значит, это тебе недоступно.
      Вижу, глазками она меня так и сверлит, до самого позвоночника проницает. Набираюсь я наглости и говорю напрямик:
      - Шуба мне нужна из соболей, да подороже.
      И в кошелку свою лезу, будто бы за деньгами.
      - Шубку сделать можем, - отвечает Татьяна Петровна. - Только, сами понимаете, Зиночка, вещь не дешевая.
      Все оборвалось у меня внутри. "Эх, Вавка, - думаю, - вот как ты меня подвела, помело ты трепучее". Однако отступать некуда.
      - Были бы деньги, - говорю грубо, - я бы к вам не пришла.
      Совсем разулыбалась Татьяна Петровна, довольна осталась моей прямотой. А что ж? В таких делах жеманиться нечего.
      - Ну а без денег-то как же? - спрашивает с хитрецой в голосе. - Как вы, Зиночка, это про себя понимаете?
      Ну тут я опять напролом: была не была.
      - А так и понимаю, что Вавка не богаче меня. Чем я хуже ее? - опрашиваю.
      Смотрит она на меня пристально и говорит:
      - Вы не хуже ее, не хуже, нет. Интерес вы у меня вызываете. Но и со своей стороны вы понять должны, что не даром такие дела делаются.
      - Это я как раз понимаю, - отвечаю я Татьяне Петровне. - Говорите свои условия, может, и сойдемся.
      Молчит Татьяна Петровна, выжидает. И я жду, глаз с нее не свожу.
      - Значит, шубку желаете, - сказал она наконец. - Хорошо ли вы подумали, Зиночка?
      - Ну а что еще вы можете предложить? - спрашиваю.
      - А мы вам ничего не предлагаем, - строго отвечает мне Татьяна Петровна. Вы ведь сами сюда пришли, добровольно. Что попросите, то и получите, отказа вам ни в чем не будет. Мелочиться только не следует.
      Постояла я, подумала.
      - Замуж выйти еще хочу, - говорю неуверенно.
      - Ох, упрямая какая! - отвечает Татьяна Петровна и вздыхает. - Не умеете вы себя слушать, а потом удивляетесь.
      Рассердилась я.
      - Чего ж мне, по-вашему, надо?
      - Я-то знаю, - говорит Татьяна Петровна, - да подсказывать не могу. От души должно идти, и тогда у нас дело сладится. Ну решайте, да поскорее, тут ко мне еще одна клиентка двигается.
      Оглянулась я - вижу, идет по двору женщина лет сорока, высокая, статная, лицо белое, длинное, и глаза в пол-лица. Красоты такой нечеловеческой, что весь двор притих. Спекулянтки галдеть перестали, про товар свой забыли, смотрят в спину ей, рты разинули. А уж спину она держит, красавица эта, как по струночке идет, по сторонам не глядит, веки приспущены. Что там Вавка, замарашка она коммунальная по сравнению с такой красотой.
      Вижу, что-то Татьяна занервничала.
      - Вот что, Зиночка, - говорит она мне вполголоса, - разговор наш интересный мы на этом пока прекратим. Вот вам бланки, карандаш, и ступайте-ка вы в кафе "Кукурузница". Заполняйте там поаккуратнее да меня ждите. Через полчаса буду.
      Подает мне она две бумаги да шариковый карандаш. Карандаш-то плохой, весь зубами покусан, а бумаги - как новенькие облигации. Завитушки, листы водяные, посредине в рамочке текст. И линейки для заполнения.
      Повернулась я - и носом к носу с той красоткой стою. А она, как нарочно, дороги мне не дает. Смотрит прямо в лицо и тихонечко цедит сквозь зубы:
      - Бриллианты бери, золотишко бери, остальное обман, пожалеешь, раскаешься.
      Нет уж, думаю, милая, и стараюсь ее обойти. Сроду дряни такой я в руках не держала и не знаю, как она выглядит. А сама вся трясусь да зубами стучу: вон какие дела тут ворочают. Не вернуться ли мне подобру-поздорову в Подлипки? 9
      Вышла я со двора, чуть бегом не бегу, от милиции к стенке шарахаюсь. Все мне кажется, что на лице у меня тень какая-то обозначилась. Люди смотрят вдогонку, головами качают, водители по лбу себе постукивают.
      Вдруг смотрю - меня ноги по ступенькам несут. Дверь стеклянная, за ней гардероб. Старичок горбатенький в желтой фуражке глядит на меня вопросительно. Остановилась я в дверях, отдышалась и спрашиваю:
      - А куда это я пришла?
      - Как куда, дорогуша? - отвечает мне старичок. - Совсем одурела от магазинов. Кафе у нас тут, "Кукурузница" называется.
      Гляжу я по сторонам и понять ничего не могу. Я ж домой, на остановку бежала, а это совсем в другую сторону.
      - Ты, молодка, свои облигации спрячь, - говорит мне старик. - Потеряешь от мужа натерпишься.
      Ладно, думаю, значит, такая судьба. На ногах не уйдешь, на автобусе не уедешь.
      - Где присесть тут у вас? - спрашиваю. - Мне письмо написать надо срочное.
      - А за столик иди, - отвечает старик. - Вон, уборщица тебе место показывает.
      Сняла я пальто, сдала в гардероб, прошла к угловому столику. Села, кошелку свою на колени поставила, бланки на стол положила, карандашик на салфетке попробовала. Покосилась направо, налево - никто на меня не глядит. Люди в книги, в газеты уткнулись, им хоть манную кашу подай, хоть цементный раствор не моргнувши, схлебают.
      Осмелела я, локти на стол поудобней поставила, разложила бумаги, читаю. "
      Настоящим гражданка ... (пишу Вологлаева Зинаида Ильинична"), именуемая в дальнейшем "Зиночка" (это надо же, бланк именной - в типографии для меня заготовили), и агент филиала, именуемый в дальнейшем "Тетя Таня", договариваются о нижеследующем.
      1. Тетя Таня обязуется до истечения текущих суток выполнить заявку Зиночки о предоставлении ей ... (дальше пропуск и четыре строчки для заполнения), причем точность и качество выполнения гарантируются всем авторитетом филиала.
      2. За своевременное, точное и качественное выполнение пункта первого настоящего договора Зиночка выносит тете Тане искреннюю благодарность, каковую филиал имеет право истолковывать по собственному усмотрению.
      3. Упомянутая в пункте втором благодарность должна быть скреплена личной подписью Зиночки и подтверждена согласно форме номер четыре словами "благодарю от души".
      4. Настоящий договор заполняется в двух аутентичных экземплярах и вступает в силу в двадцать четыре часа ноль-ноль минут текущих суток, после чего уже не может быть расторгнут.
      5. Дух и буква настоящего договора не подлежат в дальнейшем никакому изменению, за исключением пункта первого, который по взаимному согласию сторон может быть уточнен еще дважды". 10