Тюрины молчали.
      - И еще одно. У Аникановых в гостях вы, конечно, напьетесь. Прошу дать мне возможность закончить мою мысль. Так вот, пожалуйста, без звонких песен по возвращении, без плясок в коридоре, иначе я буду вынужден написать докладную.
      - А как добиваться гостиницы? - спросил Иван Петрович.
      - Язык учили? - вопросом на вопрос ответил Матвеев. - Вот на языке и добивайтесь.
      7
      Офис помещался в веселеньком трехэтажном особнячке, окруженном пышно цветущим садом. У ограды в тени акаций стояли рядком сверкающие иностранные автомашины, среди них наша "Волга" вишневого цвета выглядела какой-то заспанной. Если бы не эта "Волга" и не бронзовая табличка с гербом на воротах, можно было бы пройти мимо: таких особнячков с черепичными крышами в боковых переулках было множество.
      - Екипажи возблистали златом, - дребезжащим старческим голосом проговорил Иван Петрович. - Токмо русскаго дела карета в презрении стоит меж французских с точеными стеклами.
      Князя Щербатова Иван Петрович цитировал вслух лишь тогда, когда пребывал в приподнятом настроении. И, слыша этот особенный, _княжий_ голос, дети радовались за отца, ибо благодушествовал он не часто. В данном случае его, похоже, умилил пряничный вид офиса: в таком уютном, ласковом домике могли твориться только добрые дела.
      Вдоль ограды неторопливо прохаживались двое темнокожих солдат в лихо примятых кепках с автоматами за спиной. Рядом с гербовой табличкой в бетонную стойку ворот было тоже вмонтировано переговорное устройство. Поколебавшись, Иван Петрович нажал черную кнопку. В репродукторе громко хрустнуло и послышался женский голос, холодный и как будто пахнущий одеколоном, как у продавщицы галантерейного магазина.
      - К кому таким табором?
      Должно быть, из окна, едва видневшегося среди водопада цветов, за ними давно наблюдали.
      - Свои, - ответил Иван Петрович. - Из группы Звягина.
      - К кому идете? - повторило вопрос устройство. - Русского языка не понимаете?
      - К этому, как его, к товарищу Букрееву, - сказал Иван Петрович, несколько смешавшись.
      - "Как его", - передразнило устройство, - Виктор Маркович вам всем назначил?
      - Мы прямо от Звягина. Прилетевшие мы, новоприбывшие. После паузы калитка, неохотно лязгнув, открылась.
      Тюрины с трепетом ступили на посыпанную красными камешками дорожку с желтой окантовкой, более похожую на торжественный ковер. Даже границы между красным и желтым были обозначены полосками темно-серого гравия. По обе стороны дорожки были разбиты круглые клумбы оранжевых цветов, часто утыканные жесткими остроконечными вроде бы проржавелыми листьями и оттого похожие на средневековые оружейные склады. Справа от входа стоял решетчатый павильон, на фронтоне которого красивой славянской вязью было написано: "Письма, газеты, журналы". В глубине участка покрытый толстой шубой зелени высился белый особняк, он со всех сторон был обсажен высокими кустами, которые пышно цвели марганцево-красными и лиловыми колокольчиками. Эти крупные цветы при всей своей яркости плохо сочетались друг с другом, были какие-то раздражающе ненастоящие, похожие на бумажные, которые носят у нас на майские праздники, и окраска их казалась химической, анилиновой. Слева от особняка под желтым пластиковым на весом стояло несколько "рафиков", "газиков" и большой львовский автобус. Справа же, за флигелем, открывалась бетонированная площадка, уставленная рядами садовых скамеек.
      Дежурная по офису, молодая женщина с высокой манерной прической и длинным лицом, вышла на крыльцо. Тут она увидела Настю и всплеснула руками.
      - Господи, такую кроху притащили! Она же еле ноги волочит.
      - Не с кем оставить, - привычно жалобным голоском сказала мила.
      - Сама контрактная, что ли?
      Смысл вопроса, прозвучавшего очень пытливо, был Андрею неясен, но мама Люда отреагировала так, как будто всю жизнь на эту тем; и разговаривала.
      - Нет, только муж, - ответила она.
      Смиренный тон ее, видимо, смягчил сердце дежурной.
      - Ну, так вот, мам-ма-ша, здесь офис, здесь резиденция советника, а не площадка молодняка. Я вас впустила - и мне же будет втык. Прогуливать детей будете в городе.
      - Извините, мы не знали, - сказал Иван Петрович. От его приподнятого настроения не осталось и следа.
      - Да ладно, не знали они. Проходите на киноплощадку, не мельтешите перед окнами. И не шуметь! Надежда Федоровна отдыхает с дороги.
      "Ага, - подумал Андрей. - Наверно, советник живет на верхних этажах. Значит, там сейчас и Кареглазка".
      И от мысли, что Женечка Букреева глядит на него сейчас из окна, ему стало прохладнее, по спине пробежали мурашки.
      Тюрины обогнули угол дома и сели на скамеечку под навесом.
      - Неприветливые все какие-то, - проговорила мама Люда.
      Это офис, - укоризненно сказал ей Андрей. - Знаешь, что такое офис? Официальное учреждение, а мы путаемся под ногами.
      - Ну хорошо, тут советник. А этот, хозяин наш? - Мама Люда сердито мотнула головой, имея в виду Матвеева.
      - Хозяин плохого тебе ничего не сделал, - ответил Андрей. - Выделил комнату, дал указания.
      Мама Люда промолчала, терпеливо вздохнув.
      Андрей огляделся. Киноплощадка под открытом небом, как в Летнем саду, рассчитана была человек на пятьсот, скамейки выкрашены в приятный сиреневый цвет, а экран, широкий и слегка вогнутый, вмурован в бетонный забор. С обеих сторон площадка ограждена была добротными фотостендами: "Будни нашей Родины", "Страна пребывания хорошеет и строится", "Визит высоких гостей", "Лучшие среди нас". За стендами здесь заботливо следили, фотографии были свеженькие, качественные, не выцветшие на солнце. Он обернулся: к стене флигеля, чуть ниже глазка кинобудки, приделана была табличка "Места для работников аппарата". Эта надпись, несомненно, относилась к трем рядам скамеек, которые уместились под пластиковым навесом.
      - Ну, дорогие родители! - возмущенно сказал Андрей и вскочил. - За вами глаз да глаз! Где вы сели? Посмотреть, что ли, трудно?
      Семейство перебралось на солнышко. Впрочем, дело шло к вечеру, и становилось свежее, воздух перестал струиться от жары, тени под кустами стали красными.
      - Мама, я пить хочу, - сказала Настя.
      - Потерпи. Нас сейчас вызовут.
      - Ну, мамочка, ну сил больше нету!
      - О, господи, нетерпляйка!
      Мать взяла дочку за руку и повела ее к дальним стендам. Там за кустами видны были какие-то подсобные помещения, оттуда доносились голоса наших женщин.
      - Сырую воду не пейте! - крикнул им вдогонку Иван Петрович. Манеру говорить вслед он усвоил от мамы Люды. Вообще, если присмотреться, он с годами все больше походил на старую долговязую женщину, а мама Люда - на мелкорослого мужичка.
      И в это время из динамика под навесом, как на вокзале, послышался протяжный голос дежурной:
      - Тюрины Иван Петрович и Людмила Павловна, вас вызывает товарищ Букреев.
      - Ох, Настасья! - пробормотал Андрей. - Вечно она, животина проклятая!
      - Ну что ж, - странным, меняющимся, как бы плывущим голосом сказал отец, - как говорил мой друг Михаила Михайлович, пойдем в крестовую, сиречь в аудиенц-камеру.
      Он поднялся, застегнул пуговицы пиджака, подтянул галстук.
      Видно было, что отец наливается волнением, полно, выпукло, до самых краев. Руки его затряслись, глаза заслезились, лицо подернулось серой рябью.
      Пойдем ты со мной, - глухим голосом сказал он Андрею.
      - Нет, папа, нельзя, - ответил Андрей, глядя на него с состраданием. - Меня не вызывали. Иди уж один.
      Иван Петрович потоптался на месте, пощупал карман с документам повернулся и, нетвердо шагая, пошел...
      Когда отец завернул за угол, Андрей направился к решетчатому павильону "Письма, газеты и журналы". Идя по хрустящей дорожке среди ощетинившихся клумб, он все время чувствовал на своей спине точно на хребтине, костлявый взгляд дежурной из широкого зеркального окна.
      В павильоне было сумрачно и прохладно. Сквозь решетчатые стены дул сквознячок, задняя же стенка была, как в улье, от пола до потолка разделена на ячейки. Правда, Андрей ни разу не заглядывал в улей но предполагал, что внутри улей должен выглядеть именно так. Над каждой ячейкой была наклеена бумажка с фамилией. Андрей отыскал ячей Сивцова, пошарил рукой - в ней было, естественно, пусто.
      "Надо будет фамилию заклеить, - деловито подумал он. - Какой еще Сивцов? Нет больше никакого Сивцова".
      Как и Настасье с мамой Людой, ему тоже казалось, что их встреча не так. Но, в отличие от женщин, он знал, чем это вызвано, и старался все увязать в систему. Звягин? Да, Звягин строг, но справедлив. Одерну, чтобы не заносились с первого дня, но ведь пристроил же, причем не к кому попало, а к своему начальнику штаба. А то явились блатники, сразу жилплощадь им подавай. Матвеев тоже строг и тоже справедлив. Местная сторона доверила ему жилье - и он старается содержать его в порядке. Может быть, Звягин и рассчитывает на его пристальное наблюдение, чтобы глаз не спускал с новоприбывших и неопытных людей. Да, суров, неприветлив, но ведь за рубежом расслабляться нельзя.
      - Ну, что такое, на самом деле! - с досадой произнес женским голосом динамик, висящий в углу. - Ходят и ходят, как дикие!
      В павильон, волоча за руку Настю, вбежала мама Люда.
      - Господи, прямо запретная зона! - зашептала она. - Мы уж и так чуть ли не ползком... Папа там?
      Она показала глазами наверх, куда-то на крышу особняка, где серебрился цилиндрический бак.
      - Там, - ответил Андрей. - Ну, попили?
      - Ай, - махнула рукой мама Люда, - попили водички простой, много ли нам нужно?
      Она присела возле журнального столика, взяла на колени Настасью.
      - Андрюшенька, какие ж там склады! - со светлой печалью в голосе проговорила она. - Какие ж там склады, чего только нет! Икра, ветчина баночная, печень трески, колбасный фарш, напитки различные...
      - Ну вот, - с упреком сказал Андрей, - а ты с собой волокла.
      - Да это ж все не для нас! - смеясь и всхлипывая, возразила мама Люда. - Представительские склады, для аппарата. И тащат оттуда ящиками, и тащат... При мне переводчики два раза приходили.
      - И нечего было там топтаться, - сказал Андрей. - Представительские значит, для представителей, а мы специалисты.
      Но мама Люда его не слушала.
      - Тащат коробки в обхватку и морды в сторону воротят, - говорила она. - И замечать не хотят.
      Она приумолкла и вдруг оживилась.
      - А работает там кто? Жены специалистов. Ящики ворочают, бумажки заполняют... Одна врач по образованию, другая даже кандидат. А что? Я бы тоже могла.
      - Мало тебе? - спросил Андрей. - Все мало?! Не наворочалась? Никак остановиться не можешь? Во, ненасытная, правильно говорит тетя Клава.
      На этот раз мама Люда рассердилась.
      - Ты про тетю Клаву молчи! - громко сказала она. - Понял? Я тебе про нее такое могу рассказать...
      - Не надо.
      - Вот и я говорю: не надо. А на склад я еще устроюсь, погодите. Все они у меня вот здесь будут...
      И мама Люда крепко сжала, поднявши кверху, свои маленький кулачок.
      Отца ждали долго: небо густо покраснело, в павильоне стало темно и совсем прохладно. Наконец отец вышел на крыльцо, взглянул по сторонам, посмотрел за угол, на киноплощадку и решительно направился к павильону.
      - Вот вы где прячетесь! - сказал он входя.
      Лицо у него было хоть и измученное, но приветливое, как у человека, которому удалили больной зуб. И, глядя на отца, Андрей тоже почувствовал облегчение и благодарность - неизвестно к кому и за что. Скорее всего к советнику - за то, что он не обидел отца.
      - Где ж ты был так долго? - жалобно спросила мама Люда.
      - Что значит "где"? - удивился отец. - У советника, потом в бухгалтерии...
      Отец молча вытащил из-за пазухи пухлую пачку денег и, улыбаясь, протянул маме Люде.
      - Во! Чертова уйма! Полторы тысячи!
      - Чего? Рублей? - Мама Люда ахнула и даже отступила на шаг.
      - Ох, мама, - сказал Андрей. - Мозги зачерствели?
      - Понимаю, все понимаю, - поспешно проговорила мама Люда. - А куда теперь?
      - К доктору Славе, - ответил Иван Петрович. - Доктор Слава через полчаса закрывается. Ну, и выйти надо поскорее из этой конторы. А то начнете деньгами интересоваться: "Дай посмотреть" да "Дай посмотреть". И будет некрасиво.
      - Дай посмотреть! - машинально сказал Андрей, и родители рассмеялись.
      Они вышли из павильона и под прицелом дежурной гуськом направились к калитке. Кнопку нажимать не пришлось: щеколда перед ними сама брякнула, и они, не оглядываясь, вышли в темный переулок.
      Отец шагал быстро, большими шагами, он нес Настасью на руках, мама Люда еле за ним поспевала.
      - Ну, Ванюшка, рассказывай! - задыхаясь, проговорила она. Как тебе советник, что он за человек? О чем говорили? И, не дожидаясь ответа, ревниво прибавила:
      - Или, может быть, это служебная тайна?
      Андрей отметил, что у мамы Люды проклевывается пунктик: ну как же она, как лягушка-путешественница, сама все придумала, а высочайшие милости достаются отцу, жена-иждивенка как будто бы тут ни при чем.
      - Сие великая тайна есть, - княжим голосом ответил отец. - Господин советник, именующийся здесь яги-яг, протянул ко мне длань с пук зелени и зачал беседовать на санскритском языке.
      - В печенку ты мне влез, - сердито сказала Людмила, - со свои Михайлой Михайловичем. Вот вернемся - все в печке сожгу. Надоело! Дельное он что-нибудь сказал? Что ты так со мной, как будто я тебе место пустое? И куда ты так несешься, как чумовой?
      - Опоздаем, Милочка, времени нету. Ты уж извини меня, пробежечкой придется бежать. О работе, об университете он ни слова не сказал: "Это все со Звягиным: с Григорием Николаевичем". Ну и правильно, наверное: вмешиваться в наши академические дела не хочет. А в остальном - очень был любезен, предупредителен. Про Андрюшины школьные успехи спросил, твоей персоной поинтересовался.
      - Ну да! - У Людмилы от счастья перехватило дыхание. - И что ж ты ему ответил?
      - Милочка, странный вопрос. Что нужно - то и ответил. A еще про тебя советник вот что сказал: "Вон, говорит, я в окошко вижу женщина с ребенком возле складов вертится, это не ваша жена? Мне известно, говорит, что вы с собой продуктов много привезли и не помышляйте ничего просить на складе".
      - Это советница ему доложила, - пробормотала Людмила. - У жаба. Верно Ростислав говорил. Ну, ну, дальше!
      - А дальше, говорит, появляются на местном черном рынке наш. консервы. Замечу, говорит, - вышлю в двадцать четыре часа.
      - Вот, мамочка, - гневно сказал, забегая вперед, Андрей, - а ты Филиппу банки совала, я видел.
      - То - совсем другое дело, - возразила мама Люда, но мысль свою досказать не успела, потому что отец сказал:
      - Все, пришли.
      Доктор Слава жил в небольшой одноэтажной вилле, тоже окруженной просторным садом, только не декоративным, а фруктово-овощным, с самыми настоящими грядками. Доктор Слава был низенький пухленький толстячок с обширной плешью, длинными светлыми волосенками на затылке и мокрым улыбчивым ртом. Он принял Тюриных в своем кабинете, словно перенесенном сюда, за тридевять земель, из щербатовской поликлиники. Все было тут как в Союзе: и застекленные шкафчики с медицинской утварью, и штативы с пробирками, и спиртовка, и таблицы для проверки зрения. Из раздвижной ширмы высовывалось кресло, которое Андрей принял за зубоврачебное, Настасья - тоже, потому что она, все еще сидя у отца на руках, вдруг стукнула его кулачком по голове и с яростью зашептала:
      - Зубы мне лечить будете? Привезли, да? Я знала, я знала!
      - Дурочка, - засмеялась мама Люда, - это совсем другое кресло
      - Ну да, другое! - не поверила Настя! - А какое, а для чего?
      - Вырастешь - узнаешь.
      Доктор Слава остался почему-то недоволен вниманием к этому инвентарю.
      - Зубки-то надо было в Союзе лечить, - сурово сказал он Насте. Но тут же сменил гнев на милость.
      - А вообще протезисты здесь неплохие... и неплохо на нас зарабатывают Только пластмасса у них скверная, отчего-то темнеет.
      "А так вот оно что", - сказал себе Андрей. У самого доктора Славы с обеих сторон рта зубы тоже отливали синевой, а передние были белые, как у зайца.
      - Ну-с, - заученно произнес доктор Слава, отложив медицинские сертификаты Тюриных в сторону, - поздравляю вас, дорогие друзья! Это было первое поздравление, которое Тюрины здесь, в Офире, услышали. Много ли нужно людям? Все семейство облегченно заулыбалось и дружно, включая Настасью, забормотало:
      - Спасибо, спасибо...
      Доктор Слава благосклонно выслушал это и продолжал:
      - Вы по доброй воле прибыли в страну, представляющую из себя повышенную опасность для жизни. Так вам сердце велело, подсказали друзья. Они желали вам благо, но не предупредили вас, что внешний климатический комфорт здесь обманчив. Затяжная засуха сменилась периодом обильных дождей, реки вышли из берегов и образовали обширные болотистые зоны...
      Чем-то это стало похоже на сводку погоды. Доктор Слава прибавил скорости, теперь он говорил так бодро, как будто его речь записана на магнитофон, а он только разевает рот под фонограмму.
      - ...вследствие чего произошел резкий всплеск заболеваемости малярией. Обострилась опасность поражения в результате воздействия змеиного укуса. Поэтому необходима осторожность и еще раз осторожность. Вы не на Крымском побережье, как некоторым кажется, а потом удивляемся, начинаем охи да ахи, и в результате - доктор Слава виноват. А доктор Слава предупреждает. Спать при открытых дверях и окнах возбраняется, все прорехи в оконных сетках нужно немедленно заклеивать лейкопластырем, здесь он хорошо держит. Если сеток нет, нужно пользоваться противомоскитным пологом. А лучше и то, и другое одновременно. Регулярно пить ризохин, вам в Союзе объясняли. По высокой траве не ходить, вообще при прогулках, особенно вечерних, стараться держаться освещенной середины тротуара. Далее. Босоножки и сандали на босу ногу, тем более ходьба босиком здесь решительно недопустимы. Это уже не из-за змей, а из-за дорожного клеща, он впивается между пальцами и вызывает тяжелые поражения ног. Многие тут, у которых отдельная вилла... вы преподаватели? Ну, тогда это вам не грозит, но все равно скажу. Живут, понимаете, на виллах, как на даче, занимаются огородничеством, копаются в земле, разводят папайю... Знаете, что такое папайя? Я самолично вырастил несколько штук.
      Доктор Слава с гордостью показал на окно, за которым на фоне огненно-красного неба чернели стройные деревца, высоко под кудрявыми кронами увешанные грудастыми плодами... Андрей вспомнил о незаконно ввезенной им в Офир Кареглазке и смутился.
      - Но я-то соблюдал меры гигиены, - язвительно продолжал доктор Слава, - а некоторые полагают, что работают в подмосковном садовом товариществе.... а потом мы их отправляем в Союз вырезать подкожных червей. Я понимаю, вы только что приехали. Родиной вас не запугаешь. Доктор привычно посмеялся, ожидая хотя бы ответных улыбок, но Тюрины смотрели на него очень серьезно, и он огорчился. - Однако за здоровьем придется следить. Меня не минуете. Будут у вас заболевания ординарные так сказать, текущие, вроде насморка и поноса, будут и привезенные из Союза, возможны и экзотические, например лихорадка "дэнди", свое название она получила из-за неправильной походки. - Доктор Слава встал и, вихляя бедрами, прошелся по кабинету. - Такой, знаете ли, судорожной, стиляжьей, которую приобретает пораженный ею больной.
      - Лихорадка Дэнге, - пробормотал Андрей.
      - Что такое? - спросил доктор Слава, строго поглядев на мальчика, и вдруг ласково улыбнулся, выказывая синюшные зубы. - Так, так, так... Мягкую паранойку с собой привезли, вяленькую такую, кверулянтную. И куда только смотрит Москва.
      Какое-то время продолжая улыбаться, он молча рассматривал Андрея, потом просто спросил:
      - Поллюции были? А? Нет? Не знаешь?
      Андрей оторопело молчал: он не понял вопроса, терминология эта, до которой столь охочи современные родители, ему была неизвестна.
      - Ладно, об этом потом, - моргнув, проговорил доктор Слава. Устроитесь - заеду, поговорим. Вообще-то, товарищ родитель, - он вернулся к Ивану Петровичу, - таких больших с собой не возят, это вам поблажку огромную сделали, ведь возможны мутации... Вы меня понимаете?
      - Д-да, понимаю, - шевельнув кадыком, ответил отец.
      - Ну ладно. - Доктор Слава вновь обратился к Андрею: - Плавки-ласты с собой привез? А? Нет? Не слышу.
      Этот мокрогубый человек смотрел так неприятно, так откровенно и бессовестно, что Андрей вдруг все понял насчет поллюций - и кровь, шипя и бурля, кинулась ему в голову. Это было хуже кессонной болезни. Уши, нос, щеки, даже лоб - все лицо его побагровело и безобразно распухло... так по крайней мере казалось ему, а что было на самом деле - он видеть не мог. В голове все смешалось, и, как языки пламени в ней заплясали слова: "Паранойя! Папайя! Паранойя! Папайя!.."
      А доктор Слава, подавшись в своем кресле к нему и слегка скосоротясь, ждал ответа.
      - Привез... - еле слышно проговорил Андрей.
      - Позабудь. - Доктор Слава откинулся к спинке кресла и, смилостивившись, уже благодушно повторил: - Позабудь. Купание в черте города ка-те-го-рически запрещено, замеченных высылаем. Причина сточные воды. А пляж далеко, вас туда время от времени будут вывозить в централизованном порядке, всей группой, но это уж вы с товарищем Звягиным. Однако имейте в виду, что там акулы, даже в школьных атласах это помечено.
      Людмила - в чисто воспитательных целях - взглянула на сына.
      - Да, был такой случай. - Доктор Слава оживился: - Тогда еще платили не чеками, а сертификатами, может, слышали. И сертификаты эти, по данной стране желтополосые, выдавали на руки, можете себе представить, а не перечисляли в Москву. Каждый месяц получай, сколько заказал, и храни, как хочешь, до конца контрактного срока. Так вот, один деятель надумал: запаял их в полиэтилен, вшил в плавки и носил эти плавки, не снимая. Ну, стирал, конечно, время от времени, но стирка сертификатам не вредила, желтой полосы она с них во всяком случае не смывала. - Доктор снова посмеялся неизвестно чему, потом продолжал: - Ну, и ровно за неделю до отъезда отправился товарищ на Санди-Бич искупаться напоследок. Тут акулы его и сожрали - на глазах у семьи, вместе с сертификатами, собранными за три года. Вот такая история.
      - А зачем же он их... в плавки? - спросила Людмила, потрясенная трагической мощью этой притчи.
      - Как зачем? - искренне удивился доктор Слава. - Чтобы не украли. Я к чему вам все это говорю? К тому, чтобы поосторожнее были с купанием. Вон оно к чему приводит. Так, теперь насчет питания. Фрукты на базаре будете покупать - мойте карболовым мылом. Карболовое мыло есть? Нет? У меня тоже нет. Но и фруктов нигде нет, так что проблема ложная.
      Людмила посмотрела на Ивана Петровича со значением. "Пой, птичка, пой! Экономят на здоровье, поэтому и нет для них ничего. У наших детей будет". Таков был фирменный знак семейства Тюриных: сама решимость пожертвовать заработками во имя здоровья детей являлась предметом их родительской гордости. - А лекарства где брать? - спросила мама Люда.
      - Как, вы с собой не привезли? - возмутился доктор Слава. - У каждого здесь должна быть своя домашняя аптечка. Я на всех напастись не могу. А вообще лекарства лекарствами, но пусть глава семьи на всякий случай оформит у консула завещание. Все так делают. Доктор помолчал, побарабанил по столу пальцами.
      - Да, еще! - оживился он. - К романее не привыкайте.
      Тюрины молча смотрели.
      - Как, не знаете еще? - изумленно спросил доктор Слава. - Медицинский спирт, протирочное средство, стоит гроши. Тюбик марганцовки для очистки совести в него засыпают, сперва краснеет, йотом белеет - и вся дрянь уходит на дно. Хлопьями, сами понимаете. Народные умельцы, хо-хо. Соком разбавил - и понеслось. Не знаете? Ну и славно.
      Доктор поднялся.
      У меня пока все. Желаю доброго здоровья и делового поведения. А также многократных продлений контрактного срока.
      8
      Когда Тюрины вышли от доктора, уже стемнело. Стало холодновато, на главной улице засияли витрины, вспыхнули бегающие и мигающие огни реклам. Впрочем, приглядевшись, можно было заметить, что многие буквы рекламы не горят, другие заменены не по цвету. Однако, на щербатовский взгляд, вечернее оформление города было великолепным.
      - Заграница! - с чувством воскликнула Людмила.
      Шли параллельно главной улице по длинному переулку, замусоренному опавшими цветами и крупными фикусовыми листьями, в сопровождении летучих мышей, которые, выныривая из темных садов к лампионам, вершили свои ломаные полеты, то становясь ярко-белыми на свету, то пропадая во тьме.
      - А неплохой дядька, этот доктор, добрый, веселый, - сказал Андрей единственно для того, чтобы проверить, помнят ли родители те загадочные слова о кверулянтной паранойе.
      - Жулик он веселый, - ответила мама Люда и простодушием своим убедила мальчика в том, что ничего такого угрожающего доктор Слава не сказал. Как это лекарств у него нет? Куда он их девает?
      - Все у тебя жулики, - миролюбиво проворчал Андрей.
      - А у тебя все хорошие, - возразила мама Люда, - кроме матери с отцом.
      Но спорить никому не хотелось, и Людмила, помолчав, прижалась к локтю мужа и проговорила:
      - Ой, Ванюшка! Хорошо, что ты нас сюда вывез.
      И поскольку Иван Петрович расслабленно молчал, она повторила шепотом:
      - Хорошо.
      Однако инстинкт, наверно, подсказывал ей, что долго предаваться радости опасно, что именно в такие моменты блаженства и подстерегает человека настоящая беда, поэтому нужно все время держать ухо востро и при каждом удобном случае высчитывать варианты, откуда беда может прийти.
      - Интриг тут, конечно, много, - задумчиво проговорила она. - Как бы нас с тобой не втянули... Плохо, если с самых первых дней окажешься игрушкой в чужих руках. Вот зачем нас послали к этим самым Аникановым? Свергнутое начальство, со Звягиным наверняка на ножах. Может, провокация, а, Ванюша? Как ты думаешь? Может, Звягин нас проверяет?
      - Думаю, тягло это, повинность, - непонятно отозвался Иван Петрович. - Смысла нет ему нас пока провоцировать.
      - Может быть, ты и прав, - сказала Людмила. - Но осторожность никогда не помешает.
      Пансион "Диди", могучий, десятиэтажный, высился среди мелких особняков точно на указанном Матвеевым месте, в трех кварталах от офиса. Единственный подъезд со стеклянной дверью оформлен был, как титульный лист книги прошлого века, с рамочкой и виньетками по углам, даже с названием "Диди", начертанным прописными позолоченными буквами. Лифт в "Диди" не работал, кнопка вырвана с корнем, ручки двери замотаны медной проволокой. Впрочем, подниматься было невысоко, на второй, а точнее, с учетом цоколя, на третий этаж.
      Дверь аникановской квартиры была гостеприимно открыта, на пороге стояла круглолицая белокурая женщина, одетая в длинное платье-балахон, ярко-лиловое, с желтыми бабочками на животе и груди, и тщательно, как-то по-немецки завитая. В одном щербатовском доме Андрей видел шикарную картину, которую с почтением называли трофейной, на ней фиалковыми красками была изображена точно такая же блондинка, с неотвязной нежностью глядящая на своего старообразного малыша. От этой, как и от той, исходило сияние. Мама Люда в своем голубом крепдешиновом платье, изрядно помявшемся и пропотевшем насквозь, с лоснящимся, взмыленным лицом на последних ступеньках замедлила шаг и стала торопливо обираться. Андрей, неравнодушный к красивым взрослым женщинам, стал зачем-то раскатывать рукава своей рубахи. Иван Петрович, если судить по выражению его лица, испытывал желание подтянуть галстук, но руки его были заняты дочкой, и он лишь подвигал подбородком и повертел головой.
      - Здра-авствуйте, гости дорогие! - пропела блондинка. - Мы вас с балкона высмотрели. Видим, идут! С прибытием вас, проходите в наши _апартаменты_!
      Аниканова была в меру фальшива и в меру возбуждена, только глаза у нее, большие, остановившиеся, с расширенными зрачками, неестественно блестели. У нее был странный круглый нос с круглыми ноздрями, очень глупый нос, в девичестве он многим, наверно, казался очаровательным.
      Апартаментами щербатовцев уже нельзя было удивить, но приглашение, сделанное столь торжественно, обязывало к соответствующей реакции, и Людмила, остановившись в центре прихожей, прикинулась, что потрясена.
      - Дворец! - замирающим голосом проговорила она. - Ну просто дворец!
      Холл в этой квартире обставлен был деревянной дачной мебелью с плетеными сиденьями и спинками, на стенах висели резные зубастые маски, у одной за клык зацепился обрывок выцветшего новогоднего серпантина. Какою-то скорбью повеяло от этой блекло-розовой бумажной полоски...
      Лицедейство мамы Люды, которое не обмануло бы даже корову, совершенно удовлетворило хозяйку: именно такой реакции Аниканова и ждала.
      - Да, вот так! - с бездумной гордостью сказала она. - В Союзе такой квартиры у нас с вами нет и не будет.
      Тут из внутренних комнат шало, как собачонка, мотая головой, выбежала кудлатая девочка Настиных лет, такая же круглолицая и беленькая, как мать, и принялась скакать вокруг гостей:
      - А мне что принесли, а мне?
      Мама Люда вручила ей коробку конфет, девчонка села на пол, тут же распотрошила коробку и набила рот шоколадом.
      - Василий Семеныч! - крикнула в глубь квартиры хозяйка. - Убери свою наглую дочь!
      - Иди ты в баню, - жуя, сказала малышка. Аниканова взглянула на гостей и звонко засмеялась.
      - Ребенок, - сказала она, как будто это что-нибудь объясняло. Иришка ее зовут. А меня зовите просто Валентина.
      Из бокового коридорчика вышел долговязый и странно пузатый человек с лысой яйцевидной головой и длинным мокрым носом, он был в женском переднике с оборками и на ходу вытирал об этот передник руки.
      - Я ж при исполнении, коша, - пробасил он. - У меня масло горит!
      Тюрины церемонно представились.
      - Это я ужинаю, - повернув к Насте перепачканное шоколадом лицо, деловито объяснила Иришка. - Сейчас сядут пьянствовать, а мы с тобой будем играть. Все люди - предатели.