Народ, возбуждаемый протестантскими пасторами, не хотел и слушать о капитуляции. Проходили месяцы, и Тилли, опасаясь, что шведы могут явиться в любой момент, хотел уже прекратить осаду, но Паппенгейм уговорил его попробовать напоследок штурмовать. Его нетерпение разделяло большинство солдат и офицеров. Они сильно изголодались и оборвались за время осады, разграбление богатого города должно было вознаградить за все лишения.
      17 мая пушки, установленные на валах Нейштадта, начали бомбардировку Магдебурга. К вечеру 19 мая обстрел стих. На рассвете, когда магдебургские ополченцы, обманутые мнимой пассивностью врага и утомленные ночным бдением, стали покидать свои посты на стенах и расходиться по домам, Паппенгейм, выступив на, час раньше срока, намеченного Тилли для общего штурма, ворвался со своими людьми в город. Как раз в эту минуту городской совет, еще не зная о штурме, принял решение сдать город. Едва распространилась весть, что враг в городе, комендант Фалькенберг бросился ему навстречу и был убит в самом начале боя.
      Прорвавшись через весь город, Паппенгейм ударил в спину защитникам южной стороны. К часу дня весь Магдебург был в руках имперцев. Озверевшие солдаты не щадили никого. В разгар боя город вспыхнул сразу в нескольких местах. Тилли тщетно пытался организовать тушение, пожары разрастались в сплошное море огня.
      Магдебург сгорел дотла, сохранилось лишь здание собора в центре города, куда сбежалось несколько сотен уцелевших жителей.
      Уничтожение крупного культурного и хозяйственного центра потрясло всю Германию. Рухнули расчеты Тилли сделать из Магдебурга опорную базу, и все же общее мнение, что императорские войска намеренно сожгли непокорный город, было опровергнуто лишь позже, когда установили, что виновником пожаров был сам комендант Фалькенберг. Протестанты обвиняли Густава Адольфа в преступной медлительности; высказывалось мнение, что он намеренно допустил гибель Магдебурга, чтобы возбудить в Германии возмущение против императора. Возмущение, действительно, поднялось, но вместе с тем выросли страх и недоверие к шведской помощи. Тилли начал репрессировать немецких князей, уже совсем было перешедших на сторону шведов и после падения Магдебурга с ужасом ожидавших расправы.
      Густав Адольф не мог допустить окончательного падения своего авторитета. В специальном манифесте он обвинил Саксонского и Бранденбургского курфюрстов в том, что только их двусмысленная позиция не позволила выручить осажденный Магдебург. В ультимативном тоне шведский король потребовал от Бранденбургского курфюрста предоставить шведам ряд крепостей, и 11 июня под дулами шведских пушек, направленных на курфюршеский дворец, был подписан продиктованный королем договор. Тилли решил аналогичным образом поступить с Саксонским курфюрстом и вторгся в его владения, направляясь на Лейпциг. Этим шагом, однако, Тилли достиг противоположного результата: Саксонский курфюрст бросился за помощью к шведам, пре4 доставив в распоряжение Густава Адольфа свое войско, и настаивал на немедленной битве, пока враг еще не разорил вконец его владения.
      Густав Адольф с некоторыми колебаниями уступил настояниям рвавшегося в бой курфюрста, очевидно, не полагаясь на боевые качества своих новых союзников. В то же время он, как опытный полководец, не мог не осознавать, что оттяжка сражения была на руку только противнику, ожидавшему подкреплений с юга и востока. На тот случай, если бы король уклонился от боя, Тилли намеревался занять переправы на Эльбе и послать отдельный корпус кружным путем в Мекленбург и Померанию, в глубокий тыл шведам. Злополучный пожар Магдебурга лишил, правда, имперцев превосходной базы для операций на Эльбе, и к тому же Тилли был далеко не уверен в исходе возможного сражения. Его привыкшие к победам генералы, и особенно Паппенгейм, произведенный в фельдмаршалы, впрочем, рвались в бой.
      7 сентября 1631 г. Тилли выстроил свои войска, как обычно, в больших батальонах и эскадронах на возвышенности правее деревни Брейтенфельд близ Лейпцига, которым имперские войска овладели накануне.
      Шведы, в отличие от своих противников, применяли новую, передовую тактику, основанную на дальнейшем развитии голландской системы. Они строились в две линии небольшими подвижными батальонами и эскадронами, располагая в промежутках между последними мушкетеров. Батальоны, в свою очередь, становились в шесть, а некоторые в три шеренги, так что в бою участвовало одновременно гораздо больше мушкетов, чем при старомодном построении квадратными колоннами. Частая и густая стрельба позволяла шведским мушкетерам отражать кавалерийские атаки без помощи пикинеров или обходиться значительно меньшим их числом.
      Чтобы обойти левый фланг имперцев, шведы передвинулись вправо и оторвались от саксонцев. Паппенгейм, командовавший на левом фланге католических войск, предпринял со своими превосходящими конными силами, в свою очередь, обход шведского правого фланга, а Тилли бросил тогда главные силы - 25 000 пехотинцев в четырех больших квадратных колоннах пикинеров с мушкетерами впереди и 4000 конницы - на саксонцев, которых насчитывалось всего 16 000. Таким образом, Густаву Адольфу, стремившемуся в начале боя к охвату вражеского фланга, теперь самому угрожал двойной охват.
      Семь раз семитысячная конница Паппенгейма атаковала правое крыло шведов, которым руководил генерал Банер, прозванный после этой битвы "шведским львом". Здесь же находился и сам Густав Адольф. Всадники наступали, как было принято тогда, шагом или легкой рысью, капитаны подбадривали солдат, окликая их по именам, вахмистры подгоняли отстающих. На подходе к противнику рейтары переходили на крупную рысь или короткий галоп, затем передняя шеренга поворачивала коней и, выстрелив из пистолетов, уходила влево, чтобы пристроиться в затылок последней шеренге, перезаряжая на ходу пистолеты или доставая из-за голенища запасные. Следующая шеренга повторяла тот же маневр, носивший название "караколе" (улитка).
      Шведские мушкетеры подпускали атакующих на близкое расстояние, и первая шеренга, стоя на колене, вместе со второй и третьей шеренгами давала одновременный залп. После этого шведская кавалерия устремлялась на врага во весь опор и прежде, чем он успевал прийти в себя, опрокидывала его, действуя холодным оружием.
      Между тем саксонцы, преимущественно молодые, еще не побывавшие в бою рекруты, не выдержали напора ветеранов Тилли и в панике разбежались. Перед имперским главнокомандующим оказался обнаженный левый фланг шведов при большом численном превосходстве католиков. Один полк конницы Тилли послал в обход всей шведской позиции, чтобы атаковать вражеские линии сзади. Шведов выручила подвижность их боевых порядков, немыслимая в то время для других армий. Еще до того, как имперцы успели полностью очистить поле боя от остатков саксонских войск, Густав Адольф отбросил окончательно Паппенгейма и смог отправить освободившиеся силы на левый фланг. Атака с тыла была отражена батальонами второй линии, вовремя повернувшимися кругом. Все это было сделано прежде, чем Тилли успел подготовить свои неповоротливые ударные колонны к новому наступлению. Одна из них ушла в поднявшейся густой пыли настолько далеко, что совсем не приняла более участия в бою, остановившись в нерешительности и не понимая, что происходит.
      Имперской коннице пришлось атаковать, не дожидаясь своей пехоты. Кирасиры подъезжали к выстроенным в три или шесть шеренг шведам и обстреливали их из пистолетов, целясь в знаменосцев. Много знамен упало на землю. В каждой шведской роте взвод пикинеров, находившийся в центре, встречал вражескую конницу пиками, а два взвода мушкетеров по бокам вели огонь, отступив несколько назад. Контратакующая шведская кавалерия окончательно рассеяла имперских всадников. Затем шведские рейтары со всех сторон ударили по католической пехоте, все еще не закончившей построение. Массы пикинеров, представляющие неудержимую силу при движении, в данный момент являлись беспомощной толпой людей, хаотически топчущихся на месте и совершенно неопасных для неприятеля. Для того, чтобы снова стать грозной боевой силой, им надо было перейти в наступление, предварительно построившись в боевом порядке. Однако непрерывные атаки шведской кавалерии заставили имперских пехотинцев оставаться на месте. Когда подошли, наконец, шведские мушкетеры и артиллерия, началось избиение сгрудившейся многотысячной толпы. Шведы, как обычно, наступали молча. (Они презирали имперцев за то, что те, идя в атаку, подбадривают себя криком.) Шведская легкая артиллерия, втрое более многочисленная, чем у Тилли, оказывала пехоте неоценимые услуги. Выставив вперед легкие пушки, поражавшие врага картечью, шведские мушкетеры (некоторые полки целиком состояли из них) подбегали к врагу. Первые три шеренги давали одновременный залп, затем следовал залп следующих трех шеренг, и мушкетеры врывались в ряды противника, нанося удары саблями и мушкетами.
      Вскоре армия Тилли перестала существовать. Половина солдат погибла или попала в плен, остальные разбежались. Голштинский полк, ощетинившись пиками, долгое время отражал все атаки шведской пехоты и конницы, но когда подтащили пушки, было покончено и с ним. Тилли, получивший несколько ран, отказался сдаться и едва не был добит шведским ротмистром, которого в последний момент успел застрелить имперский офицер.
      Сражение наглядно продемонстрировало преимущество шведской тактики. Именно благодаря высокой, по тем временам, маневренности, шведы сумели выиграть время, выйти из угрожающего положения, в которое их поставило поражение саксонцев, и снова атаковать имперцев, прежде чем те успели перестроиться.
      Весть о великой победе прокатилась по всей Европе. В далекой Москве правительство, радуясь неудачам папистов, организовало по поводу Брейтенфельдской битвы народное гуляние и салют из 100 пушек.
      Кое-как залечив раны, Тилли поспешил на Северо-Запад собирать из разбросанных гарнизонов новую армию. Густав Адольф должен был решить, что делать дальше в этой новой ситуации, так непохожей на то, что было до Брейтенфельдского сражения. Преследовать Тилли означало истощить свою армию маршами по разоренной кампаниями 20-х годов местности, сражаться с противником, который может наращивать свои силы за счет многочисленных гарнизонов, в то время как в не затронутых военными действиями владениях Лиги и Габсбургов будут формироваться новые вражеские армии.
      Не последовал Густав Адольф и советам своих французских союзников идти прямо на Вену через чешские земли. Тогда против Тилли в Средней Германии пришлось бы действовать саксонцам, на боеспособность которых нельзя было ни в коем случае положиться. Густав Адольф опасался, что они за его спиной начнут интриги с католическими и протестантскими князьями и императором. В случае же их более чем вероятного поражения Тилли подверг бы новым жестоким репрессиям союзных шведам германских князей, воспрепятствовал бы дальнейшим отпадениям от императора, короче говоря, поставил бы все завоевания шведов под вопрос.
      Валленштейн секретно уведомил короля из своего Фридландского герцогства, что готов примкнуть к нему, если получит в свое распоряжение 12-14 тысяч шведских солдат. До Брейтенфельдской битвы Густав Адольф сам предлагал опальному герцогу свою помощь и обещал ему титул вице-короля Чехии. После победоносного сражения король уклонился от этого сотрудничества. Едва ли Густаву Адольфу улыбалось разделить лавры, казалось, близкой победы с таким честолюбцем, как Валленштейн. Впрочем, и этот последний навряд ли сумел бы примирить интересы своих приверженцев из католического лагеря с претензиями возвращающихся эмигрантов.
      Густав Адольф не вполне ясно сознавал, чего же он в конце концов добивается: владычества на Балтике или господства в Германии. Военные успехи увлекали шведского короля словно бурным потоком в туманную, но заманчивую даль. Он уже мечтал об императорской короне. Предлагать Фердинанду II мир, хотя бы на условиях отмены эдикта о реституции и уступки шведам Северной Германии, Густав Адольф не желал. Не собирался он и придерживаться Бервальдского соглашения с Францией насчет католических князей. Его оправдывало то, что войска Лиги уже приняли участие в боях против шведов.
      Насколько победа вскружила голову королю, видно из того, что он стал составлять проект совместной с Россией войны против Польши, рассчитывая в короткий срок добиться победы и над императором, и над польским королем, стать господином Германии и воссесть на польский трон. Трезвому Оксеншерне удавалось несколько сдерживать необузданное воображение Густава Адольфа. Канцлер настаивал на том, чтобы извлечь максимум выгоды из польско-русской борьбы, но ни в коем случае не вмешиваться в нее активно. Впрочем, даже Оксеншерна в какой-то мере поддавался Головокружению от успехов. Понимая нелепость замысла захватить Польшу, он считал вполне возможным завоевание Германии.
      Густав Адольф решил предоставить наступление через Чехию саксонцам, сам же двинулся на запад, в земли Лиги. Это наилучшим образом отвечало не только его военным, но, в первую очередь, и политическим планам: подчинить своему руководству Германию, привлекать дружественных и запугать враждебных князей.
      Саксонские войска вступили в Чехию, охваченную восстаниями крестьян и городской бедноты против усердно проводившейся в последние годы контрреформации. Без больших усилий они овладели Прагой. Чешские дворяне-эмигранты возвращались в свои поместья, восстанавливали уничтоженные Фердинандом учреждения. Вскоре саксонское наступление захлебнулось в первую очередь потому, что курфюрст Иоганн Георг выжидал, как сложатся дела у Густава Адольфа.
      Поход шведов к Рейну поразил современников стремительностью. Густав Адольф выслал вперед специальных агентов для связи с недовольными католическим господством, и многие города, тяжело страдавшие от контрреформации, открывали ворота шведам при первом их приближении. Густав Адольф вел себя как признанный государь Германии, принимал присягу от городов, заключал с князьями союзы "на вечные времена", жаловал немецкие земли в лен. С сопротивляющимися князьями обходились без всякого сожаления. Король проходил по их владениям "огнем и мечом", "с поджогом, грабежом и убийством",- как он сам говорил.
      Князья съезжались в ставку шведского короля; даже те, к кому благоволил император, считали нужным засвидетельствовать свое почтение победителю. Некоторые из них, впрочем, одновременно договаривались с Тилли о том, как удобнее нанести шведам внезапный удар в спину. Другие, не ожидая для себя ничего хорошего от новых хозяев Германии, бежали из своих владений. Курфюрст Майнцский попытался с помощью испанцев дать отпор шведскому королю. Все было бесполезно: и перегораживание устья Майна затопленными кораблями, и яростные контратаки прославленных испанских войск: шведы переправились через Рейн и очистили от неприятеля его берега в среднем течении.
      Католическая лига сделала попытку с помощью Франции столковаться в Густавом Адольфом, но возросшие аппетиты шведского завоевателя сделали соглашение невозможным. Король, чувствуя свою силу, открыто издевался над теми немецкими князьями, которые приходили к нему с планами мирного посредничества.
      Зимой 1631-1632 гг. Густав Адольф снова не сделал традиционного перерыва в военных действиях. Получив известия, что собравшийся с силами Тилли начал теснить шведские гарнизоны в Средней Германии, король повернул на восток и вскоре начал угрожать Баварии. Тилли поспешил преградить шведам путь и, соединившись с войсками Максимилиана Баварского, занял позицию на притоке Дуная р. Лех. Один фланг католических войск упирался в укрепленный городок Раин, почти у самого места впадения Леха в Дунай, другой фланг, прикрытый болотами, Тилли приказал дополнительно укрепить засеками. Шведам ничего не оставалось, кроме как форсировать перед лицом неприятеля вздувшуюся от весеннего таяния снегов реку, на всем протяжении которой католические войска заблаговременно разрушили все мосты и увезли все средства для переправы.
      Осмотрев местность, Густав Адольф обратил внимание на то, что левый, шведский берег Леха значительно выше правого, неприятельского. Это могло дать важное преимущество для обстрела вражеских позиций.
      Выбрав место, где река делала изгиб, король наметил позиции для трех артиллерийских батарей так, что они могли вести перекрестный огонь.
      Под прикрытием- массированного артиллерийского огня, продолжавшегося два дня, шведы стали наводить переправу. Католические войска, придвинувшись к берегу, энергично отвечали, хотя и не могли справиться с более многочисленной и находившейся на более выгодных позициях артиллерией шведов. Чтобы предохранить свои войска и, особенно, тех, кто работал над сооружением моста, от излишних потерь, Густав Адольф велел разжечь на берегу и на прибрежных островах костры. Густой дым от подкладываемых веток и сырой соломы закрывал работающих от глаз неприятельских стрелков и артиллеристов.
      15 апреля мост был закончен, и 300 финляндских пехотинцев-добровольцев, быстро перебежав по нему, создали небольшой плацдарм на вражеском берегу. Сюда же перетащили несколько легких пушек. Только после этого началась переправа основных сил, прикрываемая ожесточенной пальбой из пушек и мушкетов. Когда битва на католическом берегу Леха уже была в полном разгаре, шведским кавалеристам удалось обнаружить брод и форсировать реку еще в одном месте. Тилли поспешил на место боя и, приведя в порядок уже пришедшие в расстройство войска, лично повел их в контратаку. В последовавшем шестичасовом сражении шведский командир Врангель отразил все попытки сбросить его в воду. Тилли, как всегда находившийся на самых опасных участках, был тяжело ранен ядром в ногу. Был контужен в голову и его помощник Альдрингер.
      Наступившая темнота заставила обе стороны, измученные многочасовым сражением, прервать бой, чтобы привести себя в порядок. Шведы, оправившиеся за ночь и приготовившиеся с утра возобновить схватку, обнаружили, что Максимилиан Баварский в темноте отвел католические войска в укрепленный лагерь, откуда в ту же ночь перешел в крепость Ингольштадт. Сюда перенесли и умирающего Тилли.
      Густав Адольф, как уверяют, заявил, что будь он на месте баварцев, он ни в коем случае не покинул бы такую великолепную позицию, как река Лех. По-видимому, знаменитый полководец хитрил: все преимущества позиции на Лехе были утрачены католиками еще до начала отступления: шведы форсировали водный рубеж, надежда опрокинуть их контратакой не оправдалась, и продолжение боя могло принести имперцам и баварцам лишь полный разгром. Понятно поэтому разочарование шведского короля, прикрытое маской презрения, когда он увидел, что враг ушел недобитым, сохранив достаточно сил, чтобы поместить сильные гарнизоны в мощные южногерманские крепости: Ингольштадт (о которую вскоре разбились все атаки шведов) и Регенсбург, занятый баварцами по совету Тилли. Говорят, что предсмертными словами Тилли были: "Регенсбург! Регенсбург!"
      Война не закончилась, однако, путь в Баварию для шведов был открыт. 17 мая Густав Адольф вступил в ее столицу Мюнхен, и местные иезуиты постарались превзойти всех в раболепии перед победителем.
      Глава VI
      ВАЛЛЕНШТЕЙН И ГУСТАВ АДОЛЬФ
      Успехи шведского оружия спутали все расчеты Ришелье. Пока неприятным соседом Франции были Габсбурги, кардинал всячески помогал их противнику Швеции. Водворение на месте Габсбургов Густава Адольфа также мало устраивало руководителя французской политики. Направить шведов после Брейтенфельда на юго-восток не удалось. Когда французский посол потребовал от Густава Адольфа оставить Баварию в покое, король, вспылив, ответил, что может прийти со своими 50 000 человек и в Париж.
      Ришелье предложил Максимилиану Баварскому защиту от шведов при условии, что тот откажется от союза с императором. Этот маневр также не удался, так как баварский герцог отклонил французские предложения.
      Итак, стать верховным арбитром в спорах между немецкими католиками и протестантами, изолировать Габсбургов и держать в руках шведов Ришелье не сумел. Напротив, изоляция угрожала самой Франции. В сложившейся обстановке Ришелье решил занять французскими войсками пограничные немецкие крепости, подчас перед носом у наступающих шведов, не прекращая предлагать помощь и дружбу католическим князьям. Одним из первых отдался под покровительство Франции архиепископ-курфюрст Трирский. Как только подошедшие шведы потребовали от него капитуляции, он, не теряя времени, передал свои крепости французам. Несравненно большим, чем в Париже, было беспокойство в Вене. Сразу же после Брейтенфельдского разгрома двор охватило смятение. Непобедимый Тилли не смог остановить шведов, Германия была открыта для врага, и даже австрийские рубежи не были защищены. Положение было едва ли менее грозным, чем в 1619 г., когда повстанцы угрожали Вене. На этот раз даже из Польши нельзя было ждать помощи. На ее восточной границе назревала война, и уже в июле 1632 г. русские войска воеводы Шеина вступили на территорию Польского государства, осадив Смоленск.
      Старый друг австрийских Габсбургов - Испания была связана контрнаступлением голландцев, которое развернул брат умершего в 1525 г. Морица Оранского принц Фридрих Генрих. Продвижением в долину Мааса он хотел выйти в тыл испанским владениям в Нидерландах и отрезать их одновременно от Германии. Чтобы остановить его, испанцам пришлось поспешно отозвать с Рейна свои войска, не заботясь более о судьбе немецких католических прелатов.
      В распоряжении императора и Католической лиги имелся, правда, прославленный полководец, кумир солдат - Паппенгейм. Однако Паппенгейм, превосходный рубака, ни в малейшей степени не обладал способностями стратега. Зимой и весной 1632 г., причинив смелыми атаками много хлопот в Северо-Западной Германии шведам и их союзникам, он не сумел, тем не менее, сковать их силы и не допустить переброски подкреплений Густаву Адольфу.
      Паппенгейм был совершенно неспособен реально оценить силы противника. Может быть, этим отчасти объясняется и его необыкновенная отвага в бою. Достаточно сказать, что еще в 20-х годах он намеревался одолеть во главе отряда испанцев Францию, брался овладеть датскими островами, а немного позже предложил испанскому королю завоевать для него одним ударом Голландскую республику, ту самую, которую более 60 лет тщетно пытались победить лучшие полководцы и лучшие солдаты того времени. В мае 1632 г. Паппенгейм даже попытался показать испанским генералам образец военного искусства. Он подошел к крепости Маастрихт, осажденной тогда войсками принца Оранского, и с хода атаковал их. Испанцы, не на шутку возненавидевшие Паппенгейма за его хвастовство, бросавшее тень на их собственные отчаянные, но бесплодные усилия в борьбе с голландцами, с большим удовлетворением смотрели на то, как имперский фельдмаршал, положив полторы тысячи своих солдат при штурме укрепленного по всем правилам военной науки лагеря принца Оранского, ушел не солоно хлебавши.
      Когда Густав Адольф еще был на Рейне, при дворе императора вспомнили о Валленштейне, который после отставки, казалось, целиком ушел в личную жизнь, занялся хозяйственными делами своего Фридландского герцогства, изображал из себя маленького государя, стараясь превзойти пышностью и блеском своего герцогского двора подлинных монархов.
      Только Валленштейн мог, как и в 1625 г., создать на пустом месте новую армию и повести ее в бой против такого противника, как Густав Адольф.
      Фридландец давно ждал этого. Он предвидел такую ситуацию еще осенью 1630 г., когда ему вручили указ об отставке. Только предвкушение момента, когда унизивший его император будет вынужден унизиться сам перед ним, Валленштейном, дало герцогу силу подавить в себе возмущение. Великолепно понимая безвыходность положения, в котором оказался Фердинанд II, Фридландец заставил себя долго упрашивать. Несколько раз император посылал к нему своих приближенных, предлагавших все более и более лестные условия. Валленштейн отвечал, что полюбил тихую мирную жизнь и не прельщается военной славой и почестями. В устах человека, честолюбие которого было общеизвестно, эти слова звучали более чем высокомерно. Император чувствовал в них крайнюю степень злорадства со стороны некогда обиженного полководца. Подавляя накапливающееся раздражение, Фердинанд II продолжал настаивать, и Валленштейн, наконец, как бы нехотя, согласился создать армию, но ни в коем случае не командовать ею. Он понимал, что никто другой не сможет возглавить эту еще рыхлую, готовую в любой момент рассыпаться громаду и что императору придется снова и снова унизительно просить у Фридландца согласиться принять командование.
      Получилось так, как ожидал Валленштейн. Едва лишь стало известно, что он набирает войско, со всех сторон хлынули люди. Тут были и старые воины, служившие некогда под знаменами Фридландца, и новички, привлеченные его славой. Всем было известно о прошлых успехах герцога, о высоком жалованье, которое он платил, о привольной жизни солдат за счет мирного населения. Только Валленштейну, его военной славе могли так легко довериться солдаты в тот момент, когда неприятель, ломая всякое сопротивление, растекался по Империи.
      Обращаясь снова к полководцу с просьбой возглавить созданную им армию, венский двор заранее готовился услышать самые непомерные требования, однако условия, поставленные Валленштейном, превзошли все предположения. Он желал полной власти над всеми вооруженными силами Империи с правом награждать и наказывать солдат и офицеров, права самостоятельно вести переговоры с противником, взимать контрибуции, конфисковывать имущество на отвоеванной территории. Чтобы избежать вмешательства в руководство войсками со стороны жаждущего военных лавров энергичного эрцгерцога Фердинанда, сына императора, Валленштейн настоял на запрещении кому-либо из родни монарха появляться при войсках. В армии распоряжался только Валленштейн, и даже император не мог отдавать приказы генералам.
      В мае 1632 г. новая армия начала военные действия. Саксонцы не осмелились противостоять ей и без сражения оставили Чехию. Однако Максимилиан Баварский, укрывавшийся от шведов в крепостях, напрасно ожидал, что теперь имперские войска придут к нему в Баварию. Валленштейн не торопился и, несмотря на то, что император слал ему одно за другим распоряжения отправиться в Баварию, собрался в поход лишь в июне 1632 г.
      Густав Адольф, между тем, прекратил безуспешные попытки овладеть Ингольштадтом, где под ним убило 24-фунтовым ядром лошадь, и принялся опустошать баварскую территорию. Крестьяне, озлобленные разбоем шведов и подстрекаемые католическим духовенством, поднялись на партизанскую борьбу и причинили королю немало хлопот.
      Генералиссимус считал, что лучшим средством заставить шведов уйти из Баварии является нажим на Саксонию: Густав Адольф ни в коем случае не мог допустить разгрома саксонцев. Поэтому Максимилиану самому пришлось выбираться из Баварии на границу Чехии и Саксонии. Здесь в г. Хеб (Эгер) состоялась встреча обоих полководцев. Вдоволь насладившись унижением своего злейшего врага - Баварского герцога, Валленштейн милостиво согласился принять верховное командование над объединенными имперско-баварскими силами.
      Густава Адольфа соединение неприятельских войск застало врасплох. Он попытался было предотвратить его, пустившись с 18 000 человек в погоню за баварцами, но опоздал. Валленштейн перешел в наступление во главе сорокапятитысячной армии, и шведы предпочли отступить к Нюрнбергу. Сдача этого города нанесла бы серьезный ущерб политическому влиянию Густава Адольфа, поэтому он приготовился к упорной борьбе и разослал приказ своим генералам, действующим в разных частях Германии, спешить на помощь.
      Валленштейн, обнаружив, что шведские позиции хорошо укреплены, не захотел подвергать свою еще не окрепшую армию риску большого сражения и предпочел взять шведов измором, отрезая их от источников снабжения. Вскоре, впрочем, его собственные войска стали терпеть чувствительный недостаток в провианте, так как окружающие районы были обобраны, осенние дороги раскисли, а шведы в частых ночных вылазках захватывали обозы и скот, предназначавшийся для снабжения католической армии. Не меньше страдали и шведские войска, голодные солдаты набрасывались на зеленые фрукты, и распространившаяся вскоре дизентерия косила ряды обеих враждующих армий.
      В августе Бернгард Веймарский, Густав Горн и другие генералы привели шведскому королю большие подкрепления.
      Густав Адольф получил большое численное превосходство и 24 августа перешел в наступление. 10 часов подряд бросал он свои полки - сперва немецкие (чтобы сберечь кровь соотечественников), затем отборные финляндские, лифляндские и шведские - по склонам холмов, опоясанным рвами, палисадами и окопами, ощетинившимся стволами десятков пушек и тысяч мушкетов. Стойкость обороны не уступала ярости атаки, командиры и солдаты соревновались друг с другом в отваге. Под Валленштейном убило лошадь, Густаву Адольфу ядром оторвало подошву сапога. Мушкетной пулей был ранен в руку Банер, в плен к имперцам попал Торстенсон. Бернгарду Веймарскому (под которым тоже застрелили коня) удалось овладеть высотой, господствующей над всеми позициями Валленштейна. Однако склоны были так скользки из-за прошедшего ночью ливня, что втащить пушки сюда не удалось. К ночи шведские войска были настолько измотаны, что король прекратил бой и вернулся в нюрнбергский лагерь, оставив на поле боя тысячи убитых.
      Друзья и почитатели Валленштейна могли по праву сказать, что их кумир оправдал возлагавшиеся на него надежды: шведскому завоевателю наконец-то была поставлена прочная преграда. Шведская армия не была разгромлена, она еще долгое время останется непревзойденной среди армий других участников войны по боевым качествам своих солдат и командиров, но бои под Нюрнбергом показали, что пришел конец громким победам Густава Адольфа. Пока еще мало кто понимал, что задача, поставленная талантливым полководцем и ловким политиком перед Швецией и ее армией - завоевание Германии,- была непосильной. Затяжные бои под Нюрнбергом были для шведов лишь первыми в долгом ряду тяжелых кампаний, поражений и бесплодных побед.
      От Нюрнберга Густав Адольф повернул в глубь Баварии, совершая крупную стратегическую ошибку. Валленштейн снова начал опустошать Саксонию, чтобы заставить Саксонского курфюрста порвать со шведами. В этом случае армия шведского короля оказалась бы отрезанной от Швеции, а ее базы на балтийском берегу попали бы под удар. Несмотря на позднюю осень, Густав Адольф был вынужден поспешить на помощь Иоганну Георгу.