Истинен тот, возделывает кто
      Свой сад по выражению Вольтера.
      Не всякая, Мир, женщина гетера,
      Хотя на ней и модное пальто.
      И под пальто всё модное… А что?
      Не прятать красоту требует эра
      Денницы! Это, жертва адюльтера,
      Тебе вознаграждение за то,
      Что гордо, как олень, носил рога ты.
      Красивых жён крадут те, кто богаты,
      А ты был нищ и выполнял свой долг
      Как на войне солдат. Те, кто деньгаты,
      Евангельской морали ренегаты.
      "Зачем жить бедно?" – Взять не могут в толк.
 

 
      Истинен тот, кто вежливо признать
      Отказывается, что в мире этом
      Есть музыка, и нужно быть поэтом,
      Её чтоб в звуках ночи обознать.
      Но есть и у евреев своя знать…
      Песчезну обозвать "пескоструэтом!"
      Ну-ка, открой, эвоэ-эвоэ, том
      "Словаря мифов", дабы опознать
      Себя в статьях "Дионис", сиречь, "Бахус".
      Новым вином Диониса пропах ус,
      Который, кстати, рус, хоть уже сед.
      Пить новое вино и утром можно.
      Познанию себя оно вспоможно
      И для с красивой женщиной бесед!
 

 
      Истинен тот, кто с явным удовольствием
      Происхожденье слова открывает
      И радости при этом не скрывает,
      Но хвастаться бежит с лица довольствием.
      Поэт, живя без денег, продовольствием
      Беспечно не запасшись, уповает
      На Бога и без пищи проживает
      Без двух дней месяц, но свободовольствием
      Не жертвует – вот что "литература"
      Таит в себе как аббревиатура,
      И буквой предречённое сбывается,
      И рифмой. Слово – это партитура,
      Но чтоб её прочесть, нужна культура…
      Еврейский князь где со свету сживается?
 

 
      Истинны двое служащих на Юге
      В кафе фигуры двигающих шахмат,
      Но – молча… А на севере в ушах мат
      В трактире, где ты водку пьёшь от вьюги,
      Стоит твой, поколенье кали-юги…
      Слова совсем другие, а не "шах", "мат"!
      Боксёрский весь в засохших чей мышах мат
      И в анус не суёшь ли ты хуюги?
      Истинны двое юношей, в подвале
      Играющих, хотя и стопку через,
      – Мир! Прекрати же пьянствовать, брось херес! -
      Не в карты – тоже в шахматы. Едва ли
      Портвейну водку предпочтёт южанин
      И спирт – мадере, аки катаржанин.
 

 
      Истинен керамист, который форму
      И цвет сосуда предопределяет.
      Тогда власть примеряет униформу,
      Когда суд власти хвостиком виляет.
      В какой ещё стране без хлороформу
      Зуб мудрости садистка удаляет
      Сорок минут? Я тоже за реформу,
      Но ту, что оптимизм в людей вселяет.
      Русский язык – вот соблюли проформу! -
      Перекладают мовой. Забавляет
      Дурак у власти. Архетип преформу,
      Как бы идею вещи представляет:
      Дурак есть идеальный! На платформу
      Себя как монумент он выставляет.
 

 
      Истинен печатник, набирая
      Этот текст то тем, то этим шрифтом:
      Жирности, мол, больше раза в три в том,
      Этот же выходит вон из края.
      Скажет кто, что не ищу добра я
      Украинцам? Лево руля, риф там!
      Библии открыл лев, змей и гриф том,
      Словом "шибболет" правых карая:
      Буквы оборота "в Украине"
      Дают фразу, если переставить
      Литеры, а не как есть оставить,
      "Каркае вийна". Мать-героине
      Юле Тимошенко это слово
      Адресую без ехидства злого!
 

 
      Истинны суть с женщиной мужчина,
      Что прочли финальные терцеты
      Всем известной песни… Как в лице ты
      Изменилась в этот миг! Пращи на
      Дар, лесная горная лощина,
      И вода твоя не как оцет и
      Желчь и не как скальпели-ланцеты
      Ласки твои, крепкая лещина!
      Вот какая снится чертовщина
      Чёрту наяву, а не свинцеты,
      Не зажимы-ножницы-пинцеты,
      Больше не хирургов матерщина,
      Больше не стройбата дедовщина
      И не капутмортные пунцеты.
 

 
      Истинен ласкающий кота
      Спящего-сопящего, мурлыкать
      Любящего – журавлём курлыкать
      Аж от удовольствия, как та,
      Голосом чьим шепчет темнота…
      Полотно писать – не лапоть лыкать,
      Ищущего бивень как поклыкать,
      Графика чья мне известна та.
      Предводитель мелкого скота!
      Если ты в восторге мрачном ликать
      Станешь с ним… Беды бы не накликать.
      Вот тебе коза, обглот куста,
      То бишь, кошка. Спутал неспроста
      Я кота с козлом. Козу как кликать?
 

9

 
      Истинен тот, кто удостоверяет
      Боль, что причинена, или же хочет
      Её удостоверить и хохочет,
      Когда сознанье чуть ли не теряет.
      "Нет боли!" – Про себя он повторяет,
      А через телефон в ухе охочет
      Садист садистку, скрытый глаз их очит…
      Новая власть строптивых так смиряет.
      "У нас свобода слова!" – Заверяет
      Весь мир глава страны. Здесь "охохо" чит.
      Но шёпотом есть на ухо стихочит -
      Смотрите что Чёрт с рифмой вытворяет!
      Сердца поэт опальный покоряет,
      Обласканный же завистью клокочет.
 

 
      Истинен тот, кто Стивенсону быть:
      "Нет-нет, увльте", – на земле откажет,
      Но что его и не было, докажет:
      "Язык английский вон пора избыть
      С их Стивенсоном вместе и забыть
      О всех, на нём писавших!" Тот, кто скажет,
      Что англичан жестоко Мир накажет,
      Фильм не смотрел, легко что раздобыть,
      О том, как поезд должен не прибыть.
      Тайно подсмотрит, а затем закажет
      Гею кино Британия, как кажет
      Рога Бог, чья известно что небыть -
      Научный факт. Товар с клубничкой сбыть
      Легко! Язык ваш проклял на века жид.
 

 
      Истинен всякий, кто предпочитает
      Считать, что правы, может быть, другие.
      Все люди, если их раздеть, нагие.
      От горя Соломон не причитает.
      Сидит целыми днями и читает.
      А ну как вас раздеть, мошны тугие?
      На что любви мгновенья дорогие
      Тому, как Бог кто чёты сочетает?
      О женщине одной Мир не мечтает,
      Но помыслы есть честные, не лгие.
      На что нам годы жизни недолгие
      – Их время всё быстрее вычитает! -
      Не для того ли, чтобы, как считает
      Екклесиаст, слагать стихи благие?
 

 
      Истинны те, кто не подозревает,
      Что ими мир стоит, опять спасённый,
      Как старый дом, покуда не снесённый
      Или как плод, который созревает,
      Рука же его с ветки не срывает,
      Но сам он с неё, ветром сотрясённый.
      Пусть упадёт как в жертву принесённый.
      Бог этот жёлтый карлик не взрывает
      И солнце по сей день не остывает,
      Но ты, язык самопревознесённый,
      Прейди, с гримасою произнесённый.
      Не мстит Бог, не прощает – забывает.
      И с языками злыми то бывает,
      Что и с людьми. Сгинь, в Книгу не внесённый!
 

ГО

 

 
      Сегодня, девятого сентября 1978 года
      На ладонь мою лёг небольшой такой диск
      Астрологической игры в го. Знаешь, что значит "го", да? -
      Игого! На доске фишкам Го вчинит иск.
      Проживёт жеребец этот юность вольго, да
      Зол конец его – петля и в ней горла стиск,
      Потому что он жертвенный конь – вот невзгода! -
      И на репке женился проклятый редиск.
      Не написана им огуречных нег ода
      "Ипполит и Дельфин", зато есть икса иск
      В уравненье словесном, а промежъягода
      Его не исторгает любовный заиск.
      Вот какая стоит во вселенной погода…
      Затопить бы камин да напиться бы вдрызг!
 

 
      Го есть вторые шахматы Востока,
      Древнейшего письма они древнее,
      Чьё поле – целый мир. Скажешь, жестоко
      Душить коня? Ты, видимо, главнее
      Вождей земли, живущих у потока,
      Ревнителей о истине умнее,
      Сидящих в храмах лотосоцветоко!
      Но, негодуя, надо быть честнее.
      Ты видел, жеребца каков цвет ока?
      Оно кучи, что с мухами, темнее.
      Ни пуля, ни разряд электротока,
      Ни яд и ни топор – всего вернее
      Удавка. Нить основы и утока
      Легла так, а ковра что нам роднее?
 

 
      Число чёрных и белых комбинаций
      Вселенной в го исчерпывает время,
      А жеребца древнейшая из наций
      Пасти будет, стопу вперяя в стремя,
      Ради одной из… Нет, не коронаций -
      Мистерий! В руки молнию и гремя
      Приимет… Нет, не царь – центр эманаций
      Могущества, чьё иго – мир, а бремя -
      Война всем нечестивым, что как море
      Бушующее, ила, донной грязи
      Исполненное, волн мятеж в чьём оре:
      "Нельзя слова давать ни в коем разе
      Гонителю гомосексуалистов!
      Станок печатный не для скандалистов!"
 

 
      В го человеку можно потеряться,
      Словно в любви или в любом из дней…
      Они везде с триумфом воцарятся
      И Фрейда институт – Москва, красней! -
      Откроют и во все сферы внедрятся,
      А есть ли власти что-либо вкусней?
      Накажутся, не отблагодарятся,
      Если Бог есть, они всего верней.
      Как личности они не повторятся,
      Скажу вам честно – некуда честней!
      А в том, что наши личности вторятся,
      Не убедился кто теперь? И с ней,
      Истиной этой тяжко им смиряться.
      Неужто Сатаны богач умней?
 

 
      Сегодня, 9 сентября года 1978-го
      Я, не сведущий в стольких вещах – пусть будет
      На одну ещё больше, а что мне, убудет? -
      Отказался от го. На конька кто хромого
      И поставит? Эпоху кино конь немого -
      "Мистер Пипкин в больнице" – застал: и добудет
      Челюсть рвач вместо зуба, кто сцену забудет? -
      На конька ставку сделает разве что мова…
      От открытия вежливо я отказался
      Лабиринта ещё одного на планете
      И, как видите, в нём так и не оказался.
      Легкопрыги! А вы просто канете в нети.
      Вы, как я, вновь и вновь не родитесь под солнцем
      Негром, персом, норвежцем, индусом, японцем…
 

 
      Молчаливая дружба луны
      (Я цитирую плохо Вергилия)
      Будет сопровождать тебя. Зги ли я
      Вновь не вижу, воспев валуны,
      Что лежат в темноте, зелены,
      Караимские как намогилия,
      Соловей, трели чьи не долги, лия
      У реки, на весь мир что слышны?
      В чите первые строки важны.
      Остальное – плод благогугилия.
      Получается иегогилия!
      Вот верлибры зачем мне нужны.
      А с луной молчаливо дружны
      Только те, чей не зол, но благ Или-я.
 

 
      С ночи какой, потерянной сегодня
      Во времени и с вечера какого
      Твой зыбкий взор, святая греховодня,
      На шее чей не крест и не подкова,
      А чёрный ящик, светосень Господня:
      "Да, согрешила. А что тут такого?
      На нас вообще одежда лишь исподня,
      А в том, что мы стыдимся, змея кова" -
      Во дворике каком, в каком садочке
      Луну ты разгадала? И как тьму трость
      Ощупывает, Божья так премудрость
      Ощупала порок людского рода.
      Из мрака вышла Эос, златокудрость
      Воспета чья аэдом из народа,
      Спаслась в котором лишь Жены порода.
 

 
      Навеки разгадала? И однажды
      Я знаю, кто воистину воскликнет:
      "Луны впредь не увидишь светлый лик, нет,
      Апостол лишний десятитринажды!
      Исчерпана тобой поступков сумма,
      Которая твоей стала судьбою.
      Ты сколько от Каиафы принял сумм, а,
      Прекрасный друг с повадкой голубою?
      Нет смысла открывать все окна мира,
      Раз ни одно из них уже не выйдет
      На светлую луну, ибо не выйдет
      Тринадцатым назвать того, кто мира
      Марией трату осудил ехидно,
      Как аспид ядовитый и ехидна.
 

 
      Описывая вновь и забывая
      Обычай ночи – на луну гляденье,
      Не упущу возможность наблюденье
      Сделать опять, пока душа живая.
      Ей посвятил великие слова я.
      Тринадцатого есть некудаденье
      Апостола и здраворассужденье
      Велит Иуду в счёт не брать, но свая
      Не он гнилая, что под весом Кифы
      Обрушилась. Казаки – это скифы…
      Но за Петра Христос Богу молился.
      Так кто лишний апостол, угадатель,
      Кто Иисуса истинный предатель,
      Кто, возгордясь, не самоумалился?
 

 
      Я родился в городе другом,
      Что зовётся тоже Буэнос Айрес…
      Ногти пред монархией кусай, res
      Publica в наряде дорогом.
      Если царь не стал Богу врагом,
      Николай Кровавый как, Венс Сайрос,
      То не евхаристии бросай рис,
      А расстрелян будь, да с матюгом.
      Вспоминаю скрип дверей тюремных…
      Девок у царя было гаремных
      Полон двор, да Пётр Ильич Чайковский
      Прелести так грёз краснотеремных
      В звуки воплотил – о, чай московский! -
      Что царь полюбил грех мальчуковский…
 

 
      Плеск реки и аромат жасмина
      Для меня суть вещи ностальгии.
      Буэнос Айрес! Улицы другие
      Почему в тебе, а след кармина
      На рубашке тот же? Ну, сними, на,
      Как жену я трахаю. Долги и
      Бурны миги радости нагие,
      Не хватает треска лишь камина…
      Буэнос Айрес! Солнце твоё в полдень
      Вспоминаю… Сын! Свой сильный пол день
      Обнимая женщин, в место дальнее.
      Помню две скрещённые рапиры…
      Вот чем отхлестал бы вас, шекспиры,
      Царь царей! Нет выходки скандальнее…
 

 
      Человек с бревном и с печниками,
      Крепкими такими мужиками
      На картине славит труд свободный.
      Мужики глядятся добряками.
      Запад ждал, что грех тылопрободный
      И рогами красный плащ избодный,
      Мерзкий, презираемый веками,
      Нужный между тем как руль ободный
      Ленин, наконец, легализует.
      Только к власти быстро пришёл Сталин.
      Печников вождя парализует
      Сифилис. Исход уже летален.
      Коба же гомосексуалистов
      Ненавидел, я как футболистов.
 

 
      Вспоминаю годы золотые.
      В гости приходил без приглашенья
      Люд друг к другу для еды вкушенья
      И питья вина. Нравы простые
      Телефон испортил… Не святые
      Все мы, но такие согрешенья
      Как сейчас, редки были. Крушенья
      Поезда бутылки ждут литые,
      Полные бутылки и пустые.
      Не привык терпеть одни лишенья
      Аппарат кровавый разрушенья.
      На Руси раздор, как при Батые.
      Виноваты с мясом щи густые
      За поста, выходит, нарушенья?
 

 
      Вспоминаю карандаш и шпагу.
      Гонгоры стих гордый вспоминаю.
      Шпага поломалась. Да, я знаю.
      Карандаш грозит ареопагу!
      Вспоминаю то, что сам увидел
      И что мать с отцом мне рассказали:
      Сталин извращенцев ненавидел.
      Сапоги они ему лизали.
      Вспоминаю друга Маседонио
      Не в кафе, на улице что Онсе,
      Оперев чело своё ладони о,
      В эншпиль погружённого (в прононсе
      Его "эр" французское…) – у стойки
      С ним стоим мы, к алкоголю стойки!
 

 
      Ещё помню я с землёй телеги,
      Что вдоль Онсе не спеша по пыли
      Проезжали… Красные глупы ли?
      Скромно жить при хлебе да ночлеге…
      Почему не во дворце, коллеги?
      Верующими когда б вы были,
      Заповедь Христа бы не забыли…
      Но что делать опосля возлеги?
      Помню Амальсен де ля Фигура,
      Ту, на улице что Токумана…
      Антифразис – речи есть фигура,
      Вид наичестнейшего обмана:
      Юношу богатого Спаситель…
      Полюбил. Как жертву искуситель.
 

 
      Станислав дель Кампо, возвратившись,
      Умер. На том свете очутившись,
      Станислав дель Кампо перед Богом
      Оправдался, мило отшутившись
      На своём испанском неубогом:
      "Мой Господь! – Сказал он – Если б Огом
      Я Васанским был, усовестившись,
      Одр железный в деле прелюбогом
      Не винил бы!" Станислав дель Кампо
      Сказал Богу: "Я всем беднякам по
      Женщине бы дал в юные годы", -
      На что Бог ответил Станиславу:
      "Ну, дель Кампо, шутишь ты на славу.
      Кончились твои, бедняк, невзгоды!"
 

 
      Вспоминаю третий двор. Рабов он
      Патио был, для меня запретным.
      Лучше бы остался мир каретным
      Да лошадным, сердцем облюбован.
      Лучше бы как в Индии он бедным
      Оставался, не разбогатевший,
      И в Китае как велосипедным,
      А то править миром захотевший
      Людоед с техническим прогрессом
      Справиться не может и планету
      Ближнюю за звонкую монету
      Продаёт уже, леча мир стрессом.
      Лучше рабский дворик, чем свобода
      Для заднепроходного пробода.
 

9

 
      Вспоминаю выстрел пистолетный
      Алема в закрытом экипаже.
      Где Пилат, петух наш туалетный?
      Дать ли объявленье о пропаже?
      Он теперь как юнкер эполетный
      При купчихе, а она при паже,
      Гей теперь он, зерноклюв балетный.
      Ну ты, Пугачиха, и глупа же!
      Кто из "Независимой газеты"
      На "Фабрику звёзд" перелетает?
      Но подъедешь не на той козе ты
      К Алле, если Понтий не питает
      Личную симпатию к одежды
      Не снимавшим ради той надежды.
 

 
      В Буэнос Айресе, ныне оставленном,
      Я б себя ощущал посторонним,
      Но теперь я на потустороннем
      Берегу, мной отсюда представленном,
      За собой наблюдаю в наставленном
      Зеркале, на пол вдруг не уроннем:
      Освещаемый со всех сторон нем.
      Быль зрю о есть мышей не заставленном…
      Рай единственный, нами не видимый,
      Есть потерянный рай, что утрачен
      Навсегда… Властью их ненавидимый,
      Перед смертью голодной был мрачен,
      Но и весел я: "Что, ненавистники,
      Своего не добились, завистники?"
 

 
      Некто, мой почти я, идентичный
      Мне настолько, что мы без сомнения
      Одна личность, в глазах лишь темнения
      Нет твоих, мой двойник аутентичный,
      Эти строки прочтёт, артистичный
      Подражатель себе, поумнения
      Сильных мира виновник, чьи мнения
      О добре и о зле – воск пластичный.
      С обелиском привинченным скромную
      Да оплачет плиту из цемента,
      Как свою, улучатель момента,
      Искру высечь чтоб в небе огромную.
      Должен эту прочесть он страницу.
      Верю в утреннего я Денницу.
 

 
      Где роза на руке твоей с дарами
      Интимными? Хотя, слепая, цвета
      Она не видит… Где, Ангел Завета,
      Роса её, где лепестка вес? – В раме.
      В полноформатном параллелограмме.
      Вот как испорчен ты, жертва совета
      Праведников, не авторов навета -
      А искренности сколько в фонограмме!
      Вот зло как поступил вор с фраерами.
      Словно слепой в ночи шёл без просвета,
      Хотя ещё час с лишним до рассвета
      Дорогою, знакома что буграми.
      Азор мой! Ради истины ты в сраме,
      Как в славе! Хорхе Борхес с того света.
 

 
      Потерянные маленькие эха
      Все эти вещи. Истинная роза
      Так далеко, а жизненная проза
      Так близко… Стоит проститутка "эх!", а
      За "ах!" не отдаётся, аоэха.
      Уж по спине бежит волна мороза.
      Ради стихов своих, сыны некроза,
      Я сделал это. Вакха "эвоэ!", ха,
      Глупец, слышь и безумием караю
      Своих врагов я. Заживо сдираю
      С вакханками своими с них я кожу
      И мясо их сырое пожираю.
      Я тебе рожу, весельчак, скукожу!
      Как кот с пойманной мышкою играю.
 

 
      Столпом быть может роза, битвой, сводом
      Небесных Ангелов, неисследимым
      Миром секретным и необходимым,
      Весельем бога – вхож любой в его дом!
      И проститутка в том числе. По водам
      Времён пришедший богом нелюдимым
      Слыл с парусом к тому же невредимым,
      Всё время стихотворным переводом,
      Размер латинский русским придав одам,
      Он занимался, быв непобедимым
      В искусстве этом. Вдруг с ума сводимым
      Пахнуло ароматом… С рук разводом
      И очи долу от стыда отводом
      Застыли судьи перед подсудимым.
 

 
      Серебряной планетою с другого
      Быть может роза неба, архетипом
      Кошмарным, невозможным прототипом
      Разве цветка? Итак, бога нагого
      Всем показали, друга дорогого
      Не сдавшего к нему пришедшим типам
      Из СБУ: "Идите вы… к Антипам!"
      Исполнился вдруг духа бог благого!
      Не сдаст мать ради кошелька тугого
      Тот, изберёт перо кто логотипом,
      В дом инвалидов, и кто с линотипом
      Дела имел – ну что, в глазах кругово?
      Хоть милосерд, но прав ты, Иегова,
      И судит Бог не по стереотипам.
 

 
      Джон Мильтон (1608-74), английский поэт. В поэме "Потерянный рай" героизирует образ Сатаны и "ставит вопрос о праве человека преступать освящённую богословием мораль" (СЭС). Последние годы жизни Мильтона омрачила слепота, та же участь постигла и Борхеса. Конечно, под "розой" подразумевается женщина. Это – стихотворение о последней любви. Я знаю, кому оно посвящено, но не намерен делать интимную тайну поэта всеобщим достоянием, и никому гадать на эту тему (предупреждаю с угрозой) не советую. Мильтон, да Байрон, да Эдгар По – вот и вся слава англоязычной поэзии. В сравнении с французской или с русской это очень, очень скудный перечень. Но, по правде говоря, даже из этих авторов ни один не увлёк настолько, чтобы я захотел кого-то перевести. Мильтона я пытался прочесть в юности в переводе Кронберга (говорят, неплохом), но так и остался холоден к этому поэту. Байрон после Бодлера показался мне третьестепенным стихотворцем, равно как и Эдгар По, томик которого несколько лет простоял в моей библиотеке – Бодлер затмил и его своим сиянием. В сравнении с Борхесом я, конечно, очень плохо знаю англоязычную литературу, но в своё оправдание сошлюсь, опять-таки, на Бодлера, афористично сказавшего: "Господь избавляет своих любимцев от ненужного чтения". В детстве мне наняли репетитора по английскому языку. Я выдержал занятий десять. Из всех тех уроков запомнилось одно слово – "коколду", то есть: кукареку. Затем в четвёртом классе я начал изучать испанский в школе, и без всякого репетитора. Через четыре года я выучил этот язык на уровне студента третьего курса университета. Когда через тридцать лет я открыл том стихотворений Борхеса, то хоть и со словарём, но разобрался в его поэзии. Теперь-то я, конечно, понимаю, что и репетитор "постарался", и учитель испанского языка в школе был отличный, и что это всё козни мадридского двора, соблазнённого Борхесом, но что теперь поправишь? Пишу всё это, чтобы читатель понял, откуда у хлопца испанская грусть.
      "Роза и Мильтон" – первое стихотворение Борхеса, которое я перевёл, хотя, как теперь выясняется, перевод совпал с изводом (такое случается). Катрены сонета насквозь срифмованы, чего нет в испанском со-оригинале, а это верный признак извода. Так что я сразу взял быка за рога и шёл этим курсом почти на ощупь, пока не увидел предречённые Борхесом Архетипы и Сияния. Обращает на себя внимание великолепный неологизм "родозвенья", который я нашёл не сразу (в первых публикациях на его месте стоит гораздо более слабое слово "поколенья", хотя оно есть в испанском варианте). Курс на неологизацию – это не признак индивидуального стиля Вадима Алексеева, а характерная примета литературного направления, которое я уже имел повод назвать "русским Парнасом", именуемым на языке Библии "горой Сион".
 

 
      Английское название сонета (моду на них, между прочим, ввёл Бодлер в своих "Сплинах") является неологизмом, образованным методом антонимизации от знаменитого рефрена стихотворения По "Ворон": "nevermore!" – больше никогда. Поэтому данный неологизм я бы перевёл словосочетанием вечное всегда. Богословствование сонетом – это новация Бодлера (смотри, например, "Бездна", "Враг"). Борхес усваивает и продолжает эту традицию. Затрагивается парадокс: Бог в силу Своего всемогущества обладает тотальной памятью, но Он не был бы воистину всемогущим, если бы не был могущ и на забвение. Немогущество парадоксально входит в атрибут всемогущества Бога. Бог, например, и может в силу Своего всемогущества нарушать физические законы, положенные нашей вселенной в основание, например, летать по воздуху или ходить по воде, и не может нарушать эти законы хотя бы уже потому, что в Его арсенале есть гораздо более убедительные чудеса, не нарушающие законов природы, так что если бы Он захотел продемонстрировать чудо, то не стал бы прибегать к чудесам сказочным (а сказка, как известно, ложь, хотя и не без намёка), но явил бы чудо вероятностное – единственное из чудес, которое наука согласна назвать истинным, ибо оно имеет математическую интерпретацию.
      По аналогии с могуществом-немогуществом должно рассматривать и антиномию память-забвение, очень, кстати, продуманную в католицизме тему для медитации, отсылающую к глубоким рассуждениям Августина, имеющую наиважнейшее значение при решении сотериологической проблемы. Ведь пребыть в памяти Бога – значит спастись, обрести вечную жизнь, сменить это бренное тело из атомов и молекул на вечное информационное нетленное тело, о чём пророчествовал ещё апостол Павел: "Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся; ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему – облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: "поглощена смерть победою" Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?" (1 Коринфянам: 15,51-55). Быть навсегда забытым Богом – это трагедия. Есть такой богословский термин – богооставленность. Ты не заслужил того, чтобы тебя приняли в компанию порядочных людей (чтобы не сказать: сонм святых), которые уже никогда не исчезнут из памяти Бога, даже если бы не стало этой вселенной. Но ещё большей трагедией для неспасшейся души является помятование о ней Бога как об отрицательном герое человеческой комедии. Уж лучше было б, если бы Бог совсем тебя забыл, чем так помнил. Выбор между двумя формами ада – вечным забвением и недобропамятованием – это всё, что заслужила не примирившаяся с Богом душа. "Я не говорю не о мести, не о прощении – забвение, вот единственная месть и единственное прощение", – отчеканил Борхес ("Фрагменты апокрифического Евангелия"). "Господь украсил адом мирозданье", – впрочем, добавляет Хорхе моими устами (сонет "Он"). Если бы в романе не было отрицательных персонажей, читать его было бы неинтересно. Получилась бы "борьба хорошего с лучшим". Вот зачем нужен ад.
 

 
      Латинское название сонета, переводимое как "религия врача", отсылает к словам Иисуса Христа: "Конечно, вы слышали присловие: врач! исцели Самого Себя" (Лука: 4,23). Я этот врач. Я ставлю всему больному человечеству диагноз: вы больны оргазмонаркоманией. Исцелиться от порока (выжечь семена кармы) можно только через публичную (и чем более публичную, тем вернее исцеление!) исповедь. Но есть ещё один источник, к которому отсылает сонет – это монорифмическая поэма, которую я обнаружил в уже не помню каком фрагменте (биографы разберутся), и которая, не исключено, известна была и Борхесу (я её не написал, а лишь заново открыл в языке).