- Жалко... Кто ни приедет- все не умеют,- пожаловался он.- Купил вот, теперь стоит. А ребята не скоро приедут... - Какие ребята? - Да те, что обещали летать научить! Сам попробовал зимой - взлетать взлетаю, а сесть не могу. Чуть крыло не сломал, стойку вон погнул слегка. - Сколько же стоит такая игрушка?- спросил Русинов. - А!- отмахнулся тот.- Две с половиной тысячи зелеными, недорого. Машина нынче дороже. Мою машину видел? - Нет! - Внизу там, во дворе, стоит,- пасечник постучал сапогом по полу,"патруль-нисан" называется... - "Патроль-нисан"? - Или так как-то,- отмахнулся он и засмеялся счастливо.- Знаешь сколько отдал? Тридцать пять! И тысячу, чтоб ко мне сюда пригнали. Во как! - Ну?! - Да, рыбачок! Зато теперь красота! - Ты, Петр Григорьевич, миллионер! -похвалил Русинов без всякого умысла.Богато живешь! - Если ограбить собрался, так предупреждаю: ничего не получится,- весело предупредил он.- Пробовали уже... - Бог с тобой, Петр Григорьевич! - смутился Русинов.- Я не грабитель. - А что ты там у забора мараковал? - вдруг с хитринкой спросил пчеловод.Что за хреновину проверял? - У забора? - Ну, у забора. Пока я в бане был. - А! Удочку делал! - будто бы вспомнил Русинов. - Интересная удочка... - Я тебе потом покажу,- пообещал он.- На крупную рыбу. Новейшее изобретение. Запатентовано в семидесяти странах мира. Магнитная. - А наживка какая? - Грецкие орехи. Он пожевал губами, пощурился, ломая мохнатые брови, и рассмеялся: - Да! Чудес на свете много навыдумывали! Вот, например, самолет. Железяка, а летает! - Зачем тебе самолет?- не скрывая удивления, спросил Русинов. - Как зачем? Зимой за хлебом летать! - Он приобнял гостя и повлек к двери избы.- Пошли, ухи похлебаешь. Из хариуса! Час туда, час назад, и я на неделю с хлебом. Свой-то я не пеку, лень. Изба Петра Григорьевича представляла собой музей или выставку декоративного и прикладного творчества. Этот человек, словно истосковавшись смертельной тоской по работе, неутомимо выстругивал, вырезал, вытачивал что-то: помещение было уставлено деревянными скульптурами и столбами самой невероятной конфигурации и формы. На стенах висели какие-то странные маски-коряги анфас и в профиль. Из корней он вырезал кроны деревьев, а из витых, скрученных в спирали колец или вообще клубков он делал причудливых змей. Больше всего притягивали внимание и возбуждали воображение столбы, лес столбов! В каждом умещались все стили от классики до модерна. Петр Григорьевич словно задался целью разрушить всякую школу и форму, лишить их внутренней гармонии, симметрии и смысла, наполнив динамикой и стихией. Он творил во имя творчества, создавал во имя удовлетворения своего порыва. Однако странным образом в этом нагромождении и хаосе возникала какая-то особенная, стихийная сила гармонии, никогда не виданной и будоражащей воображение. Его творчество не укладывалось ни в какие каноны, но оно было каким-то древним, словно из сказки либо сна-откровения. Посредине избы стоял незаконченный столбик, который словно вырастал из двухметрового бревна и кучи щепок. Из всех инструментов у него было полуразбитое долото, топор без топорища и молоток. Петр Григорьевич усадил гостя за стол, где дымилась в миске золотистая уха. На белой скатерти все приборы и причиндалы были деревянные, сделанные с любовью и старанием. Сам же встал к столбу и уже застучал, брызгая щепой. Над деревянной кроватью во всю стену висел настоящий шедевр: ковер из огромной растянутой и выделанной бычьей шкуры. На золотистой коже тончайшими сыромятными ремешками был вышит осенний уральский пейзаж. Русинов специально подошел поближе, чтобы посмотреть, не написан ли он маслом. Нет! Он был выполнен шитьем, с поразительным вкусом и чувством материала. А Петр Григорьевич между тем стучал молотком и балагурил. Он как бы пропускал мимо интерес и удивление Русинова, а может быть, привык к этому. - Ты пока перекуси. Уха - легкая пища. А потом мы с тобой накроем стол и посидим как следует. Я тебя медовушкой угощу. Такой ты сроду не пивал. И мы с тобой поговорим всласть. Я хоть и один живу, а без людей не могу. Вот скоро опять ребята наедут! - Какие ребята? - между делом спросил Русинов, хлебая уху. - А всякие! Их сюда медом тянет! - засмеялся.- Рыбаки, туристы, скалолазы. И тарелочники опять приедут! - Тарелочники? - Ага! Они в горах неопознанные объекты опознают! Тут у нас их много всяких летает,- с удовольствием объяснил пчеловод.- Обещали и меня научить летать, я уж и взлетно-посадочную площадку подготовил. Аэродром! И эти приедут, снеговики. Которые снежного человека караулят. В прошлом году так сфотографировали даже. Здоровый мужик, метра три будет, волосатый, а на лицо - дитя дитем. - И снежный человек у вас есть? - полушутя спросил Русинов. - А! Кого тут только нет! - отмахнулся ваятель.- Всякой твари по паре. Ноев ковчег, да и все! Место такое! Ты вот говоришь, миллионер я... А я ведь копейки не зарабатываю, пчелы кормят. Они же у меня видел какого размера? - Не видел... - Посмотри!.. Они же - во! В полпальца, как шершни,- показал Петр Григорьевич.- Их ни ветер, ни мороз не берет. Кругом пчела квелая, болезненная, а у меня- хоть бы что. Сколько она за раз меда тащит? А-а!.. В пять раз больше, чем простая. Если бы я стал мед сливать в свою речку до Камы бы воду подсластил! Пей - не хочу! Через час пчеловод повел его в баню- крепкую, из толстенных бревен. Берендеевский теремок, а не баня! - Сам рубил? - спросил Русинов. - А то!.. Заходи! В бане стоял огненный зной, огромная каменка исходила жаром. Русинов париться любил и в бане толк знал. Сели на полок потеть, Петр Григорьевич не унимался с рассказами. Видимо, он был выдумщик, фантазер и умопомрачительный романтик; все это чудесным образом уживалось в нем с практичностью, мастеровитостью и рассудительностью. Он и в бане-то без работы сидеть не мог- перевязал потуже распаренный веник, спохватившись, вычистил, выскоблил и отмыл широченную лавку, и так чистую, желтую, словно покрытую воском. - А ты родом-то отсюда? - спросил Русинов. - Родом? Нет! - засмеялся он.- Я из-за хребта родом, из Красноярского края. Здесь только двенадцатый год. Пришел на это место, упал в траву и сразу решил - буду здесь жить. Сколько времени потерял зря! В Казахстане пятнадцать лет ни за что ни про что. Поездил я по земле, да... За двадцать лет актерской жизни сменил двадцать театров! - Ты что же, Петр Григорьевич, актер, что ли? - удивился Русинов. - Был актер,- вздохнул он.- В кино снимался... Не видел меня в кино? "Дубровский", "Железный мост", "На семи ветрах"? - Нет,- смутился Русинов, стараясь припомнить, видел ли такие фильмы, не вспомнил... - И хорошо, что нет,- обрадовался Петр Григорьевич.- А то меня узнают, а мне так стыдно становится. Чем я занимался? Эх!.. Они парились с остервенением, лихостью и заводным азартом. Жар перехватывал дыхание - он говорил; ледяная вода в реке останавливала сердце - он говорил! Из сказочника-простачка он превращался в философа, тонкого знатока психологии, творческой природы человека. А после бани и богатого стола с медовухой Петр Григорьевич вдруг принес гитару и запел песни собственного сочинения. - Хочешь, про твою Москву спою?- вдруг спросил он.- Зимой в Москву ездил и сочинил потом. У Русинова надолго застряла строчка из этой песни- "Ну что с тобой, сударыня-Москва?"... Наутро он проснулся от разговоров за окном: Петр Григорьевич опохмелял шофера лесовоза. За один неполный день этот пчеловод, актер и философ окончательно его покорил, однако на трезвую голову Русинов вспомнил, что не отдыхать сюда приехал, не рассказы слушать и наслаждаться общением. Надо было работать - определить границы площади "перекрестка", отыскать ее центр и таким образом определить очертания древнего арийского города. По предположению Русинова, кольцевой город не мог выходить за обережный круг размагниченного пространства. Возможно, за его пределы изгонялись нарушители закона, изгои, и отсюда произошла традиция выселок, когда из общины убирали пьяниц, дебоширов и бездельников. Лишь после рекогносцировки местности можно было начинать раскопки, чтобы подсечь похороненный под мореной культурный слой. Если выводы не подтвердятся, придется уезжать из этого благодатного места, искать дорогу к истокам Печоры: следующий мощный "перекресток" был в том районе. И так до осени, до встречи Инги Чурбановой и Данилы-мастера.
      *** Когда-то еще в шестидесятых годах Институт отказался от идеи поиска кладов методом "тыка". В какой-то степени этому способствовал Цимлянск, где была проведена теоретическая подготовка. Искать вслепую считалось непрофессиональным делом, хотя в Институте оставался сектор "Опричнина", который занимался поиском библиотеки и сокровищ Ивана Грозного и работал "старым казачьим способом". Прежде всего следовало доказать существование самих сокровищ, просеять всю полулегендарную информацию, найти прямые и косвенные доказательства возможностей и причин, благодаря которым те или иные ценности могли оказаться в земле, под водой, в пещере. Кроме того, выявить, каким способом добывались, за счет чего накапливались и в каких примерно размерах могли быть эти сокровища у конкретного лица, общины, народа. По проекту "Валькирия" лаборатория Русинова занималась геофизическими исследованиями определенных перспективных территорий не на предмет выявления клада, а как раз для того, чтобы доказать существование центров арийской культуры на Северном и Приполярном Урале. Теперь Русинову предстояло по резко сокращенной программе доделать то, что не успел в Институте. Если на склонах и в долинах Уральского хребта существовали города, материальные остатки которых он и искал, то, значит, существовали и "сокровища Вар-Вар". Они могли состоять из священных атрибутов храмов солнца - Ра, где использовались золото и самоцветы. Этот желтый, солнечный металл почитался у ариев как дар Ра и не использовался в качестве денег либо платы в торговле. А украшения из золота были только ритуальными и не могли быть предметом богатства и состояния. Единственным местом, куда можно было перенести храмы солнца, были многочисленные пещеры. В этом слове явственно слышалось сочетание двух слов - "печь пещь", и "Ра" - "солнечная печь" - наталкивало на мысль о подземных храмах, и, возможно, река Печора вытекала из подобных каменных Чертогов. В первый свой маршрут Русинов вышел налегке, с кристаллом и небольшой саперной лопаткой. "Земная" территория "перекрестка" представляла собой старую вырубку уступчатого и некрутого склона, разрезанную почти пополам небольшой горной речкой - притоком реки Березовой. Петру Григорьевичу он сказал, что пошел просто побродить и посмотреть места и потому рыболовных принадлежностей не берет. Пчеловод, как всегда, занимался делом устанавливал возле бани огромный бак, сваренный из нержавейки. - Давай, давай, рыбачок, присматривайся!- весело отозвался он.- Оглядеться - первое дело! "Перекресток" оказался не таким большим, как предполагал Русинов, и имел форму эллипса, вытянутого вдоль хребта, в меридиональном направлении, размерами полтора на два с половиной километра. Однако на такой площади мог вполне разместиться город. Магниторазряженное пространство имело свои внутренние законы: от периферии к центру происходило гравитационное сжатие, отмечаемое гравитационной съемкой. Визуально это можно было определить по растительному покрову - мхи и травы росли кругами, образуя сферические кольца, которые в народе называли "ведьмиными кругами". На спилах же деревьев годовые кольца расширялись не с южной стороны, а с той, которая была обращена к центру "перекрестка", и древесина обычно была на редкость колкой и прямослойной. Кроме того, было замечено, что медведь практически всегда выбирает место для берлоги в немагнитном пространстве, однако никогда не ложится в центре, а ближе к краю. Самый же центр "перекрестка", как и бывает при гравитационном сжатии, выделял тепловую энергию. Здесь обычно очень бурно росла трава- чаще всего крапива выше человеческого роста, а зимой земля не промерзала. Но ни разу Русинов не видел в центре "перекрестка" деревьев либо высоких кустарников. И нельзя было долгое время находиться в центре, тем более ночевать: от легкого, какого-то восторженного состояния начиналось головокружение, шла носом кровь и даже случались обмороки, словно от теплового удара, хотя на ощупь земля была как везде. Оказавшись надолго в таком месте, люди обычно считали, что они перегрелись на солнце, нанюхались какой-то травы или просто переутомились. Отмечая приметы "перекрестка", Русинов прошел его вдоль и поперек, а затем полукругом, стараясь засечь центр. Земля была изорвана гусеницами трелевочных тракторов, завалена сучьями, брошенными деревьями. Множество старых пней торчали вровень с кустами малины - лес рубили зимой. Понять, разобраться в "ведьминых кругах" было невозможно: нормальное развитие растений было нарушено. Лишь к вечеру, среди этих завалов и зарослей, он отыскал крапивный пятачок и неожиданно обнаружил, что это была когда-то глубокая и обрушившаяся яма. Вытащенные со дна ее валуны давно уже вросли в землю и замшели. Стараясь не обжечься, он спустился вниз: морена оплыла, однако яма и до сих пор была в полтора человеческих роста. Кто ее выкопал? Зачем? И именно тут, в самом центре "перекрестка"? Неужели уже кто-то пробовал делать раскопки? Но ведь бессмысленно копать здесь, когда рядом речка, промывшая морену до коренных пород. Легче всего сделать там расчистку обнажения и посмотреть разрез. Раздумывая над этим, Русинов вернулся на пасеку, но решил пока ни о чем не спрашивать Петра Григорьевича, чтобы не возбуждать его интерес. Он заметил, что хозяин пасеки хлопочет у бани и что-то варит в огромном чане из нержавейки, под которым тлеют угли и курится дымок. Русинов спрятал кристалл, бросил лопатку и пошел к Петру Григорьевичу. - А-а! - обрадовался тот.- Рыбак-рыбачок! Вот, наверное, проголодался! - Ты не уху ли варишь?- засмеялся Русинов, кивая на чан. - Уху?- развеселился пчеловод.- Пожалуй, верно, уху! Из него можно такую уху сварить! И солить не надо! Русинов подошел к чану и заглянул через край: на топчане, по горло в каком-то буроватом отваре лежал человек - мужчина лет шестидесяти. Он был острижен наголо, болезненное, изможденное лицо, глаза прикрыты темными очками. Русинов по одному торчащему из воды колену и руке определил, что человек болен какой-то болезнью, поражающей суставы, возможно полиартритом. - Не знал, что ты еще и врачеватель,- проговорил Русинов.- На все руки мастер... Его поразило лицо человека в чане - белое, словно безжизненное. Лишь губы выделялись да слегка алели вздутые от тяжелого дыхания ноздри. Что-то знакомое было в этом лице! Если бы не эти черные очки, Русинов бы, возможно, признал его. - Вот, попользовать привезли,- сказал Петр Григорьевич, пошевеливая угли под чаном.- Совсем пропадает человек, а больницы не принимают. - Пить,- попросил человек и слегка пошевелился. - А, пермяк-солены уши, ожил! - обрадовался пчеловод и налил из двухведерной бутылки воды в кружку и подал. Больной потянулся рукой с узловатыми пальцами, но мимо кружки. Он был слепой! Петр Григорьевич вложил ему кружку в ладонь. - Ну, ты лежи, отмокай... А я пойду рыбака покормлю! "Пермяк" ничего не ответил, осторожно глотая воду. - Не суетесь, Григорьевич,- остановил его Русинов.- Я сам... - Сам так сам! - согласился тот.- Борщ в печи горячий, а медовуха в закутке. Выпей с устатку-то! Вон как нарыбачился! - Да я не устал... - Вижу, не устал. Ноги едва волочишь. Русинов прошел в избу, достал из печи чугунок - от запаха потекли слюнки. Петр Григорьевич обычно готовил на улице, где стояла летняя печь под навесом, а тут, в жару, зачем-то протопил русскую печь в избе, и теперь от нее полыхало жаром. Пришлось открыть окно и двери, завешанные марлей. Русинов сунулся в корзину с крышкой, где пчеловод держал хлеб, и обнаружил свежий, еще теплый каравай, выпеченный на поду. А говорил, лень хлеб печь! Он сел за стол в предвкушении крепкого обеда- аппетит в экспедициях всегда был хороший,- и тут выяснилось, что борщ и хлеб совершенно несоленые. Пчеловод мог оплошать с борщом, но почему же не посолил тесто? Русинов потянулся за солью и в это мгновение вспомнил Авегу. Он ел несоленую пищу! И теперь пчеловод специально варил и пек без соли для незнакомца, отмокающего в чане с отваром. Да ведь он чем-то похож на Авегу! Такое же мужественное и мудрое спокойствие в лице, разве что утомлен болью, болезнью. И слепота... Авега имел очень острое зрение, однако у него было заболевание суставов отложение солей! Русинов мгновенно потерял аппетит. Через силу он похлебал борща, присолив его, выпил холодного чая - некогда самовар греть! - и пошел к бане. Привезти сюда слепого человека мог лишь шофер лесовоза- другой машины за весь день не было на дороге, а сам он прийти сюда не мог. Откуда же его привезли? Петр Григорьевич хлопотал возле пустого чана - смывал остатки отвара чистой водой. Топчан, который устанавливался на дне чана, сушился у стены бани. Самого больного нигде не было видно. - Ну что, ушел несолоно хлебавши?- засмеялся пчеловод.- Забыл предупредить, что нынче у нас обед несоленый, диетический. - Ничего! - отмахнулся Русинов, делая вид сытого человека.- Я и диетический умял... Он поставил кружку на лавочку и взял бутыль с водой. Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.