— Когда бы не ты, — продолжает полковник Гебель, — из караула никто не посмел бы команды моей ослушаться. (Полковник Гебель призывал тогда солдат сохранить верность царю.)
      Не отпирался Шутов в своей вине.
      — Ваша правда, ваше высокородие, ваша правда. Так ведь попутал бес.
      — Ты чуть не убил меня, — наседает полковник Гебель.
      И это правда. Бросились тогда солдаты с ружьями на полковника Гебеля. Еле полковник спасся.
      Не отрицает Шутов и здесь вины.
      — Ваша правда, ваше высокородие, ваша правда. Не убил. В живых вы остались. Так ведь попутал бес.
      — Дурак! — закричал полковник.
      — Так точно — дурак, — согласился Шутов. — Оно же, конечно, раз поднял ружьё, так что же тут думать — коли без промаха.
      Взвизгнул полковник Гебель, хватанул по щекам гренадера.
      Михея Шутова двенадцать раз провели сквозь тысячный строй солдат, а затем погнали в Сибирь на вечную каторгу.

НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ

      Когда войска стояли на Сенатской площади, Николай I подсылал к восставшим разных лазутчиков. Интересно было ему узнать, какие речи ведут декабристы, кого ожидают к себе на помощь, кто старший у них над войсками, много ль вообще солдат, что говорят в народе, забившем Сенатскую площадь.
      Подходили лазутчики то тихо, осторожно, через соседние улицы, крадучись, то словно свои — в открытую, заводили беседы разные. Затем возвращались опять к царю, доносили о том, что видели.
      Были посланцы в чинах и званиях, просто жандармы были, появлялись люди в партикулярном — гражданском — платье. А тут подошёл подпоручик гвардейский, совсем молодой, кудрявый.
      Покрутился подпоручик возле народа, потом поравнялся с солдатской цепью, завёл разговор с солдатами. Вначале осторожно, издалека: мол, погода сегодня неважная, мол, пробирает насквозь мороз. Гренадеры стояли в одних мундирах.
      Какой-то усач поддакнул:
      — Ваше благородие, как есть, всё равно. Аж холодит внутри. Оно, конечно, в казармах лучше.
      — Да и дело как раз к обеду, — обронил невзначай подпоручик.
      Забурчало в гренадерских желудках от этих слов. Представились каша и щи солдатские. Кто-то слюну глотнул. Сожалеючи кто-то вздохнул:
      — Как раз в эту пору к еде команда.
      Смотрит подпоручик — народ податливый. Решает, пора о главном. Глянул быстро по сторонам, нет ли из восставших офицеров кого поблизости. Голос до тихого сбавил:
      — Покайтесь. Простит государь. Покайтесь!
      Не ожидали солдаты таких речей. Ясно теперь гренадерам кто перед ними такой и зачем он сюда пожаловал.
      — Покайтесь. Простит государь. Покайтесь!
      Всколыхнулся солдатский ряд:
      — Да что тут слушать. Бей ты его, кудрявого!
      — Прикладом его, прикладом!
      — А ну придави штыком!
      Избили солдаты лазутчика. На четвереньках едва отполз.
      Потом на допросах, когда задавали вопрос — кто же избил подпоручика, все отпирались: не знаем, не ведаем, и в глаза-то не видели, и слыхом не слыхивали. И вдруг:
      — Я!
      — Я!
      — Я!
      Десять, двадцать уже назвалось. Признаются всё новые, новые. Оказалось, что солдатами был избит подпоручик Яков Ростовцев. Тот самый предатель, выдавший план декабристов царю Николаю I.
      Узнали солдаты, кого они били. Проснулась солдатская гордость. Каждому хочется, чтобы знали теперь другие, что и он колотил предателя. Вот и стали они признаваться. Даже нашлись такие, которые и близко к месту тому не стояли да и вообще о том, что кого-то когда-то побили, впервые сейчас услышали, однако и эти теперь кричали:
      — Я тоже его хватил!
      — Я тоже по роже смазал!
      Вот ведь поворот неожиданный.
      Хоть и пришибли тогда на Сенатской солдаты изрядно Ростовцева, но нужно сказать, что ему повезло, конечно. Не знали солдаты в лицо предателя. Если бы знали, вовсе не встал бы с земли Ростовцев.

ПРОСТИ

      Лежал он побитым. Без стонов и вздохов. Сил не хватало на стоны. Лежал в казарме, на полу, на соломе. Спина превратилась в кровавое месиво.
      Два солдата пришли к несчастному. Ступали тихо, не по-солдатски, словно по пуху шли.
      — Дядька Андрей!
      Поднял тот веки, повёл глазами.
      — Дядька Андрей, прости!
      Опустились они на колени, пригнули солдатские головы.
      Олимпий Лазыкин и Аким Петухов были из тех, кто не примкнул к восставшим. Служили они в лейб-гренадерском полку с дядькой Андреем в одном полувзводе. Дядька Андрей из бывалых солдат бывалый. Двадцатый год на солдатской службе. Петухов и Лазыкин почти новички — первых мундиров ещё не сносили. 14-го декабря вместе со всеми восстал полувзвод. Дядька Андрей, как и все, ушёл на Сенатскую площадь. Петухов и Лазыкин в казармах остались. Разошлись их солдатские судьбы. Бывалый пошёл под палки. За верность царю молодые добились чести. Только честь вот им какая выпала палками бить своих.
      Началась в лейб-гренадерском полку экзекуция. В два длинных ряда стоят солдаты. Это те, кто будет виновных бить. Среди них Петухов и Лазыкин. Друг против друга. Держат в руках шомпола.
      Вот идёт Пантелей Долговязов. Жах! Вот Семён Рытов, Даниил Соловьёв. Жах! Жах! Трофим Фёдоров, Фёдор Трофимов. Жах! Жах!
      А вот и дядька Андрей ступает.
      Ещё издали видят его Петухов и Лазыкин. «Пропущу», — решает Лазыкин. «Пропущу», — Петухов решает. Поравнялся сними дядька Андрей. Пропустили солдаты его без удара. Только прошёл гренадер, как тут:
      — Стой! Назад!
      Хитрость солдат офицер заметил. Заставил он дядьку Андрея вернуться назад.
      — Бей! — закричал на Лазыкина.
      Вскинул тот шомпол. Ударил.
      Жах!
      — Бей! — на Петрова кричит офицер.
      Вскинул тот шомпол. Ударил.
      Жах!
      Двенадцать тысяч ударов назначили дядьке Андрею. Двенадцать раз он прошёл сквозь тысячный строй солдат. По двенадцать раз опустили Лазыкин и Петухов свои шомпола на его оголённую спину.
      И вот теперь оба стоят на коленях.
      — Дядька Андрей, прости!
      Шевельнулся солдат. Повёл утухающим взглядом:
      — За что вас простить, родимые?
      — За палки, за палки, — частит Петухов. А про себя: «Помрёт, помрёт не простивши. Грех на душе оставит».
      — Так то офицер, — добавляет Лазыкин. — Кабы да по нашей воле…
      Привстал на руках страдалец.
      — Дурни, за палки давно простил. Но мне — с кем не пошли на площадь, тем упадите в ноги.
      Сказал и рухнул опять на пол. Подхватили душу его архангелы.

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ ФАМИЛЯТ

      На юге, во время летних лагерей, в палатке у Сергея Муравьёва-Апостола собирались офицеры-декабристы. Мечтали они о будущем, говорили о планах и целях восстания. Иногда приходили сюда и солдаты. Однако мало свободного времени у солдат. То наряды, то караулы. То строевым, то церемониальным шагом под солнцем палящим ходят: «Выше ногу! Ровнее шаг!» То ружья и сабли чистят.
      Вот в Саратовском пехотном полку кто-то из солдат и придумал. Пожаловался он фельдфебелю:
      — Господин фельдфебель, господу богу некогда помолиться.
      Фамилия у фельдфебеля была Фамилят.
      Доложил Фамилят ротному командиру: мол, приходил такой-то солдат, мол, была у солдата жалоба: господу богу некогда помолиться.
      — Набожный солдат. Похвально, — сказал Фамиляту ротный. Посмотрел на фельдфебеля, распорядился: — Найти для солдата свободное время.
      Через несколько дней другой солдат подошёл к фельдфебелю:
      — Господин фельдфебель, господу богу некогда помолиться.
      Доложил Фамилят ротному командиру: мол, приходил такой-то солдат, мол, была у солдата жалоба: господу богу некогда помолиться.
      — Похвально. Похвально.
      Разрешил ротный молиться и этому.
      За этими двумя приходили к фельдфебелю третий, четвёртый, пятый. Отпускал своей волей фельдфебель теперь солдат.
      Во время следствия оказалось, что посещали палатку Сергея Муравьёва-Апостола именно те солдаты, которых отпускал Фамилят из роты.
      Взялись за Фамилята.
      — Отпускал?
      — Отпускал.
      — Зачем отпускал?
      — Господу богу некогда помолиться. Народ у нас набожный, — начинает Фамилят, — богобоязненный. Посты соблюдает каждый.
      — «Посты»! — ругнулись на Фамилята. — Сколько отпускал?
      — Пятерых.
      — Ясно.
      Допросили ротного:
      — Отпускал?
      — Отпускал.
      — Скольких отпускал?
      — Двоих.
      Ясно. Обвинили Фамилята в содействии декабристам. Сняли с него нашивки за безупречную службу, разжаловали в рядовые.
      Жалели тогда фельдфебеля:
      — Ни за что пострадал Фамилят!
      И лишь немногие знали, что совсем не в последних здесь был Фамилят. Что не только фельдфебель знал, куда и зачем ходили его солдаты. Но и про бога не кто иной, как сам Фамилят, и выдумал.

ПОВЕЗЛО

      Были они друзьями — Трофим Федотов и Фёдор Трофимов. Вместе в лейб-гренадерском полку служили. Вместе французов били, гнали с родной земли.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.