Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Крамола. Книга 1

ModernLib.Net / Современная проза / Алексеев Сергей Трофимович / Крамола. Книга 1 - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Алексеев Сергей Трофимович
Жанр: Современная проза

 

 


Когда-то в пятнадцатом, приняв под командование первую свою полуроту, Андрей знал почти всех солдат по имени и отчеству и мог до сих пор, прикрыв глаза, мысленно представить лицо каждого. Мог вспомнить, кто как смеялся, тосковал или спал, кто как ел, кричал «ура!», когда ходили в атаки на позиции немцев, и кто как потом выглядел мертвым. Первые его солдаты почему-то запомнились накрепко, как запоминается юношеская любовь. А когда под Перемышлем от полуроты осталось в строю всего четверо вместе с ним и прибыло пополнение, новые эти солдаты все время казались вроде бы как временными, случайными и чужими. Он словно бы ждал тех, первых, и воевал вместе с этими, настоящими, по необходимости. И больше уже не старался запомнить их имена, улыбки и привычки. Знал, что после нескольких боев и ожесточенных атак вновь придут другие…

И лишь провоевав год, он втянулся и принял бесчеловечную суть любой войны: нельзя любить своих солдат, как любят братьев. Иначе от горя лопнет сердце. Хуже того, их надо даже чуть ненавидеть при жизни, чтобы потом, мертвые, они не вставали перед глазами, не мучили память, не душили жалостью и слезами. Так его учили старые, прошедшие не одну войну офицеры. А они-то знали, чего стоит любовь к солдату…

Весь месяц, пока только что сформированный полк Андрея оборонял подступы к Уфе, а потом мотался по степи в поисках штаба армии, затем в поисках самого фронта, ибо непонятно было, где он находится, в какую сторону наступать и что теперь защищать, – одним словом, пока кругом был хаос, Андрей никак не мог привыкнуть к своему полку, вернее – к людям. Они казались все на одно лицо: либо усталые и злые от бестолковых бросков и маршей по горячей степи, либо одуревшие от страсти и отчаянного азарта боев и атак. И мертвые тоже казались похожими, как близнецы. Даже ротных командиров Андрей не мог запомнить в лицо, поскольку их приходилось назначать чуть ли не ежедневно взамен убитых и раненых.

Андрей шел рядом с красноармейцами и, не стесняясь, рассматривал их, вспоминая каждого и ощущая необъяснимую радость, что все помнит, что знает о всяком столько, сколько и знать бы не должен. Разве что тот, белоглазый, в растерзанной гимнастерке, будто бы незнаком. И запомнился лишь сегодня, когда орал перед строем. Впрочем, а не он ли три дня назад привел из разведки «языка» – офицера чехословацкого корпуса? Помнится, у того были голубые глаза и опущенные книзу уголки век… Он или нет?.. Он! После допроса, помнится, отвел чеха в степь и прикончил выстрелом в спину. Шиловский доложил…

Неожиданно в первых шеренгах головной колонны тихо и глуховато запели. Несколько хриплых, но сильных голосов доносились будто из-под земли:

Во кузнице молодые кузнецы,

Во кузнице молодые кузнецы…

Казалось, что сейчас рота рванет сотней глоток с удалью и присвистом и кто-нибудь пойдет вприсядку, как это было, когда уходили из Уфы занимать позиции. Но к поющим никто не примкнул, хотя люди прибавили шагу и потянулись вперед, словно под струю воды.

– А ведь проскочим чугунку! А?! – Послышался восторженный голос.

– Перескочим!

– Полежим в степи до ночи, а там – где наша не пропадала?! – заговорили густо в ответ.

– Кабы так, – вдруг проворчал пожилой ополченец и покосился на Андрея. – А то ляжешь. И полежишь.

И замолчал, пристально глядя на Андрея и на его коня. Даже замедлил шаг, и идущий за ним рябой парень наткнулся на бурдюк с водой.

– Что? – не выдержал Андрей. – Что так смотришь?

– Ты глянь, трава за тобой подымается, – с испугом проговорил пожилой. – Примета больно плохая…

Андрей оглянулся: действительно, трава поднималась сразу же, следом.

– На твою примету другая есть, – подал голос рябой. – Говорят, ежели молнией сразу не убило – жить тому до ста лет. А командира эвон как шарахнуло!

– Чего несете-то? Чего? – взъерепенился ротный Шершнев. – Я слыхал, если человек траву не мнет – святой он…

– Святой, ежели по воде ходит, – возразили ему.

– Мужики! – заблажил тут рябой, хватая бурдюк. – Полная кожинка воды! Холодная, мужики!

– Для тебя припасено! – огрызнулся ополченец и толкнул рябого. Но тот со смехом уже рвал сыромятный узел. К нему потянулись взбалмошные и веселые красноармейцы, на миг не слышно стало песни. И вдруг этот гвалт прорезал долгий, на высокой ноте, крик в степи. Он был понятнее тревоги, сыгранной на трубе, и роты, словно напуганные овцы, сшиблись в кучу, соединив-таки три пути в один.

Андрей вскочил на коня и, крутясь на месте, выхватил шашку. Впереди навстречу полку галопом мчался дозор.

– В цепь! – крикнул Андрей, вращая шашку над головой.

Полк, повинуясь команде и сигналу, стал разворачиваться в цепь. Подскакали дозорные на взмыленных конях.

– Белые! – выпалил красноармеец. – Версты три!

Подъехал возбужденный комиссар, спешился и полез рукой под кожу потника – что-то прятал или, наоборот, доставал.

– Эскадрон и сотни полторы пехоты, – докладывал дозорный. – Идут прямо на нас Впереди разъезды! Вот-вот наткнутся!

Он отвязал фляжку от седла и стал пить.

Красноармейцы, растянувшись цепью, падали в траву и все почему-то жались друг к другу, переползали ближе к середине. Андреи разослал конных по флангам с приказом разомкнуть цепь и остался вдвоем с комиссаром.

– Может, не ввязываться? – спросил Шиловский. – Обойти справа…

– А нам во фланг ударят?! – оборвал Андрей. – Да и не успеем. Казаки на хвосте висят. Попадем между двух огней… Надо прорываться к чугунке. – И неожиданно добавил с тоской и сожалением: – Эх, комиссар, были бы у нас погоны… А взять негде. Негде!

– Не носить вам погон, Андрей Николаевич, – старательно выговорил Шиловский. – Теперь уж нет. Забудьте и не вспоминайте.

– Жаль, – серьезно сказал Андрей. – Надели бы мы сейчас эполеты и спокойно, в строю, прошагали бы не только через насыпь, а и через Уфу… Правда, вам они не к лицу были бы, комиссар…

Он проскакал по фронту полка, подымая людей. Красноармейцы вставали, выставляя винтовки, хотя степь впереди была еще свободной. Изломанная цепь пошла, скрываясь по пояс в белесой траве. Андрей проехал вперед и уже поднял бинокль, чтобы осмотреть зыбкое пространство, но вдруг спиной ощутил опасность. Представилось, как тот, белоглазый, вскинул сейчас винтовку и с колена выцеливает его, ждет момента, когда можно надавить на спуск. Андрей почувствовал озноб и, пришпорив коня, помчался на левый фланг, к комиссару. Но холодящая спину опасность не отставала, неотвязно дыша в затылок. Она чем-то напоминала оставшийся в зрительной памяти размашистый зигзаг молнии – не сморгнуть сразу и не привыкнуть.

Тогда он вернулся назад и, поджидая цепь, прилег, обнял шею коня, прижался к ней лицом. Под тонкой кожей дончака билась в жилах горячая кровь и трепетала под щекой влажная короткая шерсть. И Андрей сразу успокоился. Он словно обогрелся возле коня, как от печи в знобкое осеннее ненастье. Потом он поднял бинокль и несколько минут осматривал степное пространство. Сквозь марево он различил мутные и темные контуры лошадей, похоже, удерживаемых коноводами, группы спешившихся людей и редкие одинокие фигурки в высокой траве. В какой-то момент Андрей даже почувствовал разочарование, что белых было не так густо. Однако этот участок степи имел едва уловимый, но ощутимый зловещий оттенок. Вот стремительно промчался разъезд, возвращаясь к своим, и поднятая копытами пыль надолго повисла в воздухе, замутив светлое марево. Потом он рассмотрел несколько повозок, запряженных парами, походную кухню – все это за связками коней, в тылу. Он перевел взгляд еще дальше, вглубь, надеясь там отыскать какие-то признаки войска большой силы, но и там лежала нетронутая, зыбкая, как песок, степь без единого торного следа.

Андрей выехал на полверсты вперед полка и теперь уже хорошо различал группы всадников (каждая по численности равнялась взводу) и редкую строчку цепи между ними. Противник стоял, похоже, поджидая наступавших, и, судя по видимым его силам, по поведению, происходило что-то необычное. Возможно, там думали, вступать в бой или отойти пока не поздно к железной дороге, поближе к эшелонам.

А что, если противнику неизвестно, сколько штыков идет навстречу ему? И, пользуясь замешательством, взять да и ударить сейчас с ходу и открыть дорогу не только к полотну, но и за него: в этом месте чехи вряд ли держат большие силы…

С правого фланга на взмыленной, запаленной лошади прискакал дозорный.

– Их сотен до четырех! – крикнул он. – В траве лежат!

– На место! – приказал Андрей и скомандовал подбегающим красноармейцам: – В цепь! Всем в цепь!

– Что происходит? – тревожно спросил комиссар. – Почему они не стреляют?

– Не знаю! – зло бросил Андрей. – Спросите у них!

А цепь сама собой выровнялась, зашагала шире, увереннее; натянулась кожа на обожженных солнцем скулах и лбах. До противника оставалось сажен четыреста, когда Андрей увидел тройку конных, отделившихся от противника. Похоже, лошади были свежими, всадники приближались стремительно, и Андрей передал по цепи – залечь! Красноармейцы попадали в траву, лишь один кто-то привстал на колено, держа винтовку у плеча.

– Не стреляйте! – закричали конный, переводя лошадей на шаг. – Не стреляйте!

Конь под Андреем заплясал, вскидывая голову, раздутые ноздри тянули воздух. Шиловский немедленно оказался рядом, его лошадь дышала у левого бока.

– Что? Переговоры? – коротко спросил комиссар. – С какой целью?

– Поедем – узнаем, – ответил Андрей.

Парламентеры остановились, поджидая. Бинокли их шарили по траве, кони хапали траву.

– Езжайте один! – вдруг начальственно распорядился Шиловский. – Только без глупостей, Андрей Николаевич. Не забывайте о сестре.

Андрей молча замахнулся на комиссарскую лошадь, та нервно шарахнулась, чуть не уронила седока. Шиловский едва удержал равновесие. Андрей же, пришпорив своего дончака, поскакал навстречу парламентерам.

– Помните сестру! – крикнул вслед Шиловский.

К всадникам противника Андрей подъехал шагом и остановился в пяти саженях. Те сидели, развалясь в седлах, пили воду из фляжек.

– Я от полковника Махина! – представился поручик в белой от солнца гимнастерке и, тронув коня, выехал чуть вперед.

Андрей сразу узнал его, и фамилию вспомнил – Караулов. Он был при штабе Махина, когда тот служил красным, и именно он, Караулов, привез Андрею последний и бессмысленный приказ отойти в степь. Погоны на поручике сидели ладно и к месту, будто он и не снимал их никогда…

– Не признал вас, капитан!.. Говорят, к богатству… Значит, живы? И слава богу!

– Чем обязан? – сухо спросил Андрей, удерживая лошадь.

– Приказ Махина: завтра к утру быть вам с полком в Уфе, – сообщил серьезно Караулов. – С вооружением и полной амуницией, пешим строем поротно.

– Передайте ему: его приказам больше не подчиняюсь, – отрезал Андрей.

– Ну, хватит, Березин! – прикрикнул поручик. – Хватит мотаться! Сам притомился и полк притомил! – Он перекинул ногу через холку коня и достал папиросы, закурил. – Все, капитан, спектакль закончился, – он совсем уж по-домашнему устроился в седле, попыхивая дымком. – Финита ля комедия!

Двое других откровенно скучали и маялись от жары.

– Я дал слово офицера, – сказал Андрей. – И подписал обязательство.

– У вас взяли! Взяли слово офицера! – звонко проговорил поручик.

– Вы все сказали? – спросил Андрей.

Караулов сбил фуражку на затылок и похлопал коня по шее:

– За исключением одной детали… Если не построите полк, капитан, и не приведете в Уфу, из степи вас не выпустим… А здесь нынче жарковато будет.

Он вдруг напрягся, выплюнул папиросу и, перебросив ногу через холку, поймал мыском стремя.

Андрей обернулся к своим. Полк стоял сгрудившись, и Шиловский, гарцуя на коне перед красноармейцами, что-то говорил им, показывая рукой в сторону противника.

– Агитирует! – восхищенно сказал поручик и расслабился. – Это есть наш последний и решительный бой!.. Кто это? Не Шиловский?

– Не ваша забота, поручик, – буркнул Андрей.

– Да-а, – почему-то озабоченно протянул Караулов. – Я вам, Березин, по секрету скажу. Там, у наших в тылу, тоже агитаторы. Чехи с пулеметами, заградотряд. Толковые с-суки, доложу вам… Всем худо будет, капитан. Если вы беспокоитесь за судьбу сестры…

Он помедлил, и Андрей насторожился, натянул повод:

– Что с ней?

– А так и так расстреляют. Не валяйте дурака, Березин! Выполняйте приказ!

– За что расстреляют?! Я же не предал красных!

– А командарм Махин? – с вызовом спросил Караулов. – Значит, и вы заодно! Разбираться не станут, времени нет. Поверьте, капитан, я знаю большевиков. Не тешьтесь надеждами.

– Я вам не верю.

– Почему? – обескуражился поручик, замерев в ожидании.

Андрей не ответил. Он и сам точно не знал, почему нельзя верить Караулову. Просто перед его глазами явственно стоял тот, красный Караулов, порученец красного Махина. Выглядел он тогда бравым командиром: скрипучий кожан, фуражечка со звездой, новенькая гимнастерка. Быстро двигался, все про всех знал, весело покрикивал и даже агитировал за Красную Армию, за Советскую власть.

– Не верю, – повторил после паузы Андрей и козырнул: – Честь имею, прощайте.

Он развернул коня. Шиловский все еще говорил перед бойцами. Караулов подъехал почти вплотную.

– Слушайте, Березин, – заговорил он отрывисто. – Черт с вами, если не верите, если вы такой чистоплюй! Выдайте мне Шиловского – и катитесь! Складывайте оружие – и на все четыре стороны. Никто не тронет. Слышите?

Андрей не ответил, поехал шагом к своим.

– Что вам красные?! – закричал вслед поручик. – С комиссаром детей крестить?! Они вашу сестру взяли! А что с ней – знаете?

Кажется, конь сам встал, словно натолкнувшись на незримую стену. Андрей сгорбился и неловко вывернул голову.

– Даю вам час срока! – крикнул поручик. – И возможность смыть позор!

Андрей выпустил эфес, жестко рванул поводья, поставив жеребца на дыбы, и с места пустил его в галоп. И тут же услышал строенный стук копыт по твердой земле: поручик со своими мчался в другую сторону.

Достигнув цепи своего полка, Андрей бросил лошадь, отбежал в густую траву и упал на землю лицом вниз. На зубах захрустел песок…

Уже через минуту рядом был Шиловский. Он радовался и не скрывал этого.

– А вы молодец, Андрей Николаевич! Вам можно доверять!

Андрей порывисто сел, крикнул:

– Плевать я хотел на ваше доверие! Понятно?!

– Что с вами, Андрей Николаевич? – миролюбиво и участливо спросил комиссар.

– Ложь! Кругом одна ложь! – крикнул Андрей, но тут же попытался взять себя в руки. – Спектакли играют… А я не игрок и не актер! Кому верить? Где моя сестра?

– Верить можно только в идею, – мгновенно ответил Шиловский.

Андрей зло усмехнулся, но промолчал, согнул шею, доставая грудь подбородком.

Комиссар выждал, когда успокоится дыхание Андрея и расслабятся мышцы, сковывающие руки; затем спросил осторожно:

– Что им нужно?

– Чтобы мы сложили оружие, – помедлив, сказал Андрей и поднял голову. Он хотел добавить, что Караулов предлагал выдать его, Шиловского. Однако смолчал, прикусив губу. Шиловский перехватил его взгляд и словно бы прочитал затаенную мысль.

– Предлагали выдать комиссара? – спросил он, щуря острые глаза сквозь стекла пенсне.

– Да, – отозвался Андрей. – И дали час времени на раздумья.

– Что ж, сдавайте меня, – улыбнулся Шиловский, но тут же заторопился: – Шучу, шучу, Андрей Николаевич, не обижайтесь.

– Кстати, у вас есть часы? – вдруг спохватился Андрей. – Мои остановились…

– Есть, – не сразу проговорил комиссар и поглядел на своего коня. – Зачем они вам?

– Часы нужны, чтобы знать время, – язвительно отчеканил Андрей. – Казаки на подходе! Через два-три часа могут ударить в тыл! А эти – в лоб! Всё! Давайте часы. И оставьте меня…

Шиловский встал, нырнул рукой под кожу потника, пошарил там, вытащил часы на цепочке, протянул Андрею.

– За железной дорогой верну, – пообещал Андрей и прочитал надпись на крышке: «Шиловскому М. С. за агитационную работу в „дикой дивизии“. Он спрятал часы в карман и добавил: – Непременно верну, не беспокойтесь.

– Да уж верните, – улыбнулся комиссар. – Наградные.

– Верну, – еще раз пообещал тот. – А сейчас поезжайте.

– Куда?

– Один хочу побыть! – закричал Андрей. – Один! Понимаете?!

Шиловский пожал плечами и неторопливо пошел прочь, уводя коня в поводу. Андрей снова лег на землю. Прикрыл глаза, прислушался. Вдруг показалось, что он остался совсем один в этой бескрайней чужой степи. Было тихо: умолкли кузнечики в траве, унялся ветер, истаял мягкий шорох ковыльных метелок… В ушах тихо позванивало, будто от банного угара, и дышалось с трудом, словно ему опять сыпали на грудь землю. И еще он почувствовал жгучий жар солнца на щеках и пылающие, натруженные ноги в раскаленной коже сапог.

Он сел, огляделся. Конь стоял рядом и выщипывал траву, растущую у самой земли и потому хранившую больше влаги. Серые бархатистые губы лошади, чудилось Андрею, становились вдруг твердыми и жесткими, как каблук, когда с треском срывали крепкую степную траву.

Лошадь вскинула голову, раздув ноздри, настороженно повела ушами. Андрей встал на ноги, взял коня под уздцы и медленно пошел вдоль цепи красноармейцев, отыскивая взглядом комиссара. Шиловский оказался в тылу полка. Он сидел на земле, подложив под себя седло, а рядом, откинув хвост и вытянув шею, лежала загнанная насмерть лошадь; голубоватый, без зеницы, глаз был еще прозрачен и светел.

– Что случилось? – спросил Андрей, кивнув на коня.

– То и случилось, что видите, – уклончиво и недружелюбно бросил комиссар.

Конечно, лошадь под Шиловским была не ахти какая, но чтобы и ее загнать – это надо постараться. Интересно, куда он ездил?

Однако Андрей не стал вдаваться в подробности насчет коня, а предложил Шиловскому продолжить переговоры с противником и попробовать склонить белых к братанию.

Комиссар вскочил и мгновенно забыл о павшей лошади.

– Братание? – ухватился он за слово. – Вы что, сумасшедший? Брататься с предателями?!

– Мы же с немцами братались! – отпарировал Андрей. – А перед нами сейчас даже не чехи – русские! Они же вчера еще у красных были! Вы же умеете разговаривать с народом!

– С народом – умею! – звеняще проговорил Шиловский. – С предателями – не умею и не хочу!.. Не знаю, какой вы полководец, – он сорвал пенсне, – но политически вы человек беспомощный! Перед нами – враг! И тем опаснее, что предал идеалы революции!

– Но они же – наши, русские! – не сдавался Андрей. – Можно же как-то договориться!

– Попробуйте, – вдруг предложил комиссар. – Езжайте и попробуйте… Только хорошо ли это… Рассудите сами: красноармейцы рвутся в бой, а вы пойдете на сговор с врагом?!

– Они? – не поверил Андрей и показал рукой на невидимую в траве цепь. – В бой?

– А вы спросите у них, спросите! Хотят ли они брататься с предателями?!

Андрей помолчал, глядя в сторону противника. Тихо было там, будто и нет никого…

– Все это похоже на самоубийство, – пробормотал он. – Если и прорвемся – в крови потонем…

Комиссар глянул Андрею в глаза, покачал головой:

– Многого вы еще не понимаете… Даже что такое – революция. И вряд ли скоро поймете. Нужно немедленно атаковать, не раздумывая.

Андрей отошел в сторону, постоял в какой-то словно бы забывчивой нерешительности, затем, словно враз опомнившись, вскочил в седло и поскакал.

– Пора! – подстегнул сам себя, ощущая привычные для такого момента щекотный озноб спины и светлую льдистость набегающих слез. – Атака! Атака!

Лошадь послушно вынесла его перед полком, закружила на месте. Андрей рванул шашку из ножен и вместе с нею будто рвал из себя остатки всех сомнений.

– Слева и справа! Перебежками!.. Вперед! Впе-ре-ед!

И полетела налево, полетела направо ударной волной переданная по цепи команда. Цепь сразу же связалась, сомкнулась, обозначилась по всему фронту. Встали так дружно, одним духом, но вместо радости от удачного начала (как много значит, с каким духом встали бойцы) Андрей чувствовал легкую растерянность. Как же нужно было агитировать их, какие слова говорить, чтобы вот так они поднялись и пошли на верную смерть?! По крайней мере, большинство из них. Ведь знают, на что идут! Андрей обернулся и поискал глазами комиссара: мелькнули в траве его кожаная кепка и рука с маузером…

Полк двинулся перебежками, и ковыльная степь зашевелилась, наполняясь криком. Прежде чем поскакать вперед, Андрей еще раз окинул взглядом цепь. И неожиданно увидел, как с земли, там, в тылу полка, следом за красноармейцами поднялась в воздух рваная туча воронья. Она клубилась, разбухая, и, набрякнув плотной чернотой, медленно потянулась над степью.

Андрей лишь отметил это, как отметил бы в тот миг выбитого из цепи солдата – со спокойным терпением, потому что шашка была в руке и встречный ветер вышибал слезу. Еще через секунду он напрочь забыл о черной птичьей туче, поскольку в тылу противника длинно и хлестко застучали пулеметы. Остановив коня, Андрей вскинул бинокль: трава плескалась под ветром, двоились в мареве оседланные кони. Глухо стукнуло несколько винтовочных выстрелов, а после короткой паузы пулеметы ударили злее, короткими очередями.

В какой-то миг Андрей вдруг понял, что происходит в стане противника: чехи заградотряда гонят солдат в бой! Он прильнул к шее лошади и помчался вперед, оставляя цепь. На скаку он видел, как из травы поднимаются люди с винтовками наперевес и как разворачивается в боевой порядок разреженный по фронту эскадрон.

Он не вытерпел – закричал, хотя на той стороне вряд ли могли его услышать:

– Стойте, братья! Не стре-ляй-те! Остановите-е-есь!..

Противник замешкался. Но Андрей не смог толком рассмотреть, что там делается, – мешали брызнувшие вдруг слезы. Он смаргивал их и кричал, задыхаясь от ветра:

– Стойте! Остановите-е-есь!!!

Но там, куда он кричал, снова застучали пулеметы, и даже сквозь слезы стало видно, что белая цепь пошла на него по всему фронту. Конь под ним неожиданно порскнул в сторону, закружился на месте, припадая на задние ноги. Он обернулся: пуля вспорола кожу на крупе, и яркая кровь заливала шерсть.

– Не стреляйте! – еще раз крикнул он и увидел своих красноармейцев, бегущих в атаку.

Все, бесполезно…

Он бросил поводья и шагом поехал к своим. По нему стреляли. Позванивая, пули царапали воздух совсем рядом или с щелчком уходили в землю под ногами лошади. Андрей придержал коня, пляшущего на открытом месте, подождал цепь, уже без команды шедшую сплошным валом. И в этот момент кто-то схватился за стремя.

Андрей отвернулся и бросил коня в сторону.

– Ангелы! Ангелы летят! – прокричал незнакомый красноармеец, указывая в небо за плечами.

Там дымилось над землею воронье…

И больше Андрей никого уже и ничего не видел вокруг, потому что, сосредоточившись по флангам, конница противника ринулась лавиной навстречу цепи, вздымая стремительную белую пыль. А за нею, словно подхваченная ветром, покатилась людская волна с клокочущим шипом и тихим, утробным ревом.

Ружейный треск, прыгающий горохом по степи, скоро умолк. Две волны мчались друг на дружку, расчесывая штыками высокие травы. Конный дозор, вылетевший навстречу эскадрону противника, вклинился, влип и через мгновение растворился, исчез, будто вода в песке. И первые вольные, без всадников, кони заметались по коридору между двух цепей.

Когда волны сшиблись, проникли друг в дружку, началась «работа» среди спелых ковыльных колосьев, похожая на молотьбу.

Андрея вдруг пронзила лишняя сейчас и потому губительная мысль – кого рубить? Он увидел малиновый русский погон, настолько привычный глазу, что занесенная рука дрогнула, увела шашку в сторону. А жеребец пронес его мимо, словно выбросил из свалки, которая уже началась за спиной.

На устах вязла и рвалась прикипевшая к языку фраза – никчемная уже и бессмысленная – «Стойте, братья! Не стреляйте!..»

Андрей усилием воли проглотил ее, стиснул зубы и развернул коня. И едва успел отбить шашкой штык, метящий ему в бок. В тот же миг из ствола дохнуло огнем, в упор – горящий порох опалил щеку. Стрелявший как-то удивленно вытаращил глаза и отскочил, передергивая затвор. Был он в русских погонах рядового солдата, с русской трехлинейкой в руках, но странно – чужим было перекошенное от страха и ненависти лицо, чужими были и руки, рвущие шишку затвора. Андрей едва не крикнул ему: «Погоди! Не стреляй!» – однако солдат дослал патрон, перехватил приклад за шейку, и на лице промелькнуло страстное, диковатое торжество. Андрей кинул на него коня, солдат выстрелил и снова промахнулся. Лицо исказилось ужасом, он сделал слабую и уже бесполезную попытку защититься от клинка поднятой в руках винтовкой, закричал, широко разевая рот и оскаливая белые зубы…

И тряпичный погон – символ того, стального, предохраняющего плечо от сабельного удара, – не мог спасти солдата. Роняя винтовку, он упал сначала на колени, потом согнулся, будто кланяясь в конские ноги.

Андрей же, чувствуя жаркую волну остервенения, бросил жеребца в орущую кутерьму и, мгновенно выхватывая взглядом плечи с погонами, крестил шашкой налево и направо. И в этой круговерти уже не слышал выстрелов в упор, не видел, как дерется его полк и на чьей стороне перевес. Лишь случайно глянув вдоль фронта, заметил, как неприятельская кавалерия, смяв фланг, теснит и рубит кого-то в белесой траве. Андрей поскакал в ту сторону и уже почти достиг фланга, как жеребец под ним вдруг взвился на дыбы, осел на задние ноги и тяжело завалился на бок. Андрей машинально выдернул ногу из стремени и очутился на земле. Рядом несколько красноармейцев били с колена по всадникам, готовые в любую минуту сорваться и бежать в степь.

– По лошадям! – заорал Андрей, выхватывая наган. – Бейте по лошадям!

Откуда-то из травы короткими очередями ударил по кавалерии пулемет. Окруженные пехотой, десятка три конных крутились на месте, взлетали клинки, скрежетало железо. Пулеметный огонь разредил кавалерию, но вдруг замолк. Стреляя, Андрей побежал к своим, стоявшим против конных. Винтовочный огонь усилился, где-то рядом бормотнул еще один пулемет, только не понять – чей…

Неожиданно Березин увидел оскаленную конскую пасть и летящий, как молния, клинок. Он вскинул шашку, чтобы отбить удар, но тут в глазах его сверкнул белый грозовой сполох, разлился блистающим кипятком и охватил все пространство…

2. В ГОД 1905.

Косить в Березине по правилу, заведенному еще старым барином, начинали в Иванов день.

Травы на заливных лугах к этому времени набирали рост и сок, зацветали разом и сильно; от запаха кружилась голова, глаза уставали от буйной пестроты, и если случалось ехать верхом смотреть покосы, то копыта лошадей становились желтыми от пыльцы, словно у новорожденных жеребят, а старого барина начинал мучить долгий кашель.

Андрея и Сашу – мальчиков-близнецов – стали брать на покос лет с четырех, и канун Иванова дня с тех пор казался Андрею длинным, наполненным бесконечным ожиданием и всплесками восторженной радости, будто перед праздником. Он боялся проспать, когда отец начнет закладывать лошадей на конюшне, поэтому и сон был тревожный, с незатихающей мыслью, что забудут разбудить и уедут без него.

Вот забрякал цепью колодец – нынче его чуть ли не досуха вычерпают, запасая воду; вот бабы сыплют горох в котел, чтобы размочить; с заднего двора сквозь петушиный крик доносятся тяжкие, утробные вздохи – это конюх катит бочонок с дегтем, чтобы смазать колеса косилок, телег и ходков, а заодно и сбрую, яловые сапоги, чтобы не промокали от росы. А где-то в Березине звонко и призывно ударил молоток по бабке – наверняка какой-нибудь нерасторопный мужик, спохватившись, отбивает косу, чтобы со всеми поспеть к барскому двору.

И вот неизвестно как оказавшийся на конюшне отец (в доме даже половица не скрипнула) говорит торжественно:

– Что, Ульян Трофимыч, доброе нынче утро? Теперь пора!

Андрей с трудом растолкал Сашу – тот уснул вчера с книжкой в руках, и непогашенная свеча так и дотаяла в подсвечнике. Щурясь от света, Саша пыхтел, бестолково путался в штанинах старой гимназической формы.

– Скорей же, скорей!

Не умывшись, они выбежали во двор. Барин самолично запрягал коней, с удовольствием оглаживал, охлопывал их крутые бока, весело покрикивал на отвыкших от узды жеребцов, приголубливал, ласкал породистых кобылиц (пускай поработают, полезно для материнского здоровья) и добродушно ворчал на раздобревших, в яблоках, меринов. Лошадей Березины любили, и любовь эта передавалась вместе с наследством. Каждую осень, перед ярмаркой, на дворе оплакивали и уводили из табуна обученных в упряжь и под седло трехлеток. И гоняли потом на березинских конях ямщину по долгим сибирским трактам, куражились на тройках фартовые приискатели и купцы-гулеваны; другие же кони и вовсе попадали под казачьи седла, привыкали к пальбе, к свисту шашек над ушами, к крови…

Пока барин запрягал коней, к усадьбе Березиных тянулись мужики-работники. Они вешали косы на заплот и, ожидая хозяина, рассаживались на земле с тем степенным и пустячным разговором, как если бы ждали приглашения к праздничному столу. И все ощущали какое-то радостное нетерпение, чинно и с шутками здоровались, развязывали кисеты… И вот уже кто-то, прильнув к щели в заплоте, глядел во двор:

– Может, спит еще Николай-то Иваныч? Барыню обнимает?

– Где уж… И барыня вон пироги месит! Поди, с рыбкой будут, а? С нельмой!

– Какая ж она барыня-то? Ха-ха-ха! О-хо-хо-хо! Прошки Греха девка!

– Была девка, да барыня стала. Вот тебе и «ха-ха»!

– Тады и Прошка – барин! О-хо-хо!..


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6