Бесшумная эта тревога в единый миг всколыхнула все бараки, и уже внизу слышался топот и стук дверей; откуда-то взялись дети -- около десятка разного возраста, табун цыганок в пестрых одеждах и даже существо с грудным младенцем на руках. Прошло минуты полторы, и все кончилось, территория зоны была пуста, и лишь следы по свежему снегу, в том числе и босых ног, остались, как строчки письма на чистом листе.
      И тот же час на улице показались две машины: милицейский "уазик" и белая "неотложка". Они вывернулись из-за крайнего барака и на полном ходу помчались к двухэтажке.
      -- Что-то не похоже на облаву, -- сказал тесть, не сводя взгляда с Мавра. -- Они сначала оцепление ставят, а эти...
      -- За мной приехали, -- спокойно обронил тот, глядя, как из машины вылетают двое с автоматами и в масках, и двое -- в гражданском. -- Говорил, надо быстрее...
      Глаза Василия Егоровича снова спрятались под брови -- смерил генерала с головы до ног.
      -- Герой... Советского Союза!.. А я ведь тебя узнал. Увидел в профиль и узнал... На щеке у тебя не морщина и не складка -- шрам. Ну-ка, покажи! Моя метка!
      И полез щупать корявыми, изрезанными пальцами...
      * * *
      То, что его не оставят в покое, Мавр понял сразу же, как только заявил начальнице колонии о своем намерении жениться. Она не умела прятать чувств; на ее бледном, простоватом лице вначале вспыхнул целый букет -- от изумления до глухой, тихой подозрительности. Он сразу же повинился, что солгал про внучку, что у них нет никакого родства, и ложь эта благородна, поскольку он подобных мыслей не держал, когда ехал сюда. Мол, когда увидел истерзанного и глубоко несчастного человека, решил если не спасти, то хоть как-нибудь помочь. А замужество для Томилы -- спасение, ибо она давно страдает от одиночества и в таком состоянии может погибнуть в лагере.
      Он врал искусно, даже прощения попросил, однако уже чуял, напрасно. А когда "хозяйка" услышала весть, что этот ненормальный генерал в местной нотариальной конторе еще и дом в Крыму жене отписал, вообще замкнулась и выразительно замолчала. От немедленных разборок ее удерживала непростительная и глупая ошибка, допущенная еще утром, -- не проверила документы, запустила в зону и разрешила свидание неизвестному человеку, скорее всего, душевнобольному, авантюристу или циничному преступнику, воспользовавшемуся генеральской формой и наградами. Если его сейчас же сдать своим операм или органам, на следствии обязательно выяснится, как он пил чаи с "хозяйкой", как она лично провела его через КПП и дала прапорщика в денщики -- чтоб и в магазин за продуктами бегал, когда потребуется, кипяток приносил и еще охранял тишину и покой.
      Кто его знает, а вдруг он на самом деле генерал, Герой да еще со связями? Со сдвигом, коль решил жениться на зэчке, но со связями?
      Мавр чувствовал ее душевную борьбу и пытался не то чтобы рассеять подозрения, а хотя бы сгладить их, снизить накал страсти.
      -- Как только будет отпуск, приезжайте ко мне в Крым, -- как бы предлагал он взятку. -- Дом стоит в тридцати метрах от моря! Великолепный сад, виноградник, винный погреб, прошу заметить! Спросите Томилу, она расскажет...
      Она не покупалась, хотя вежливо кивала, приводила какие-то глупые аргументы, а сама лихорадочно соображала, как поступить. С той поры, как к зэкам каждую неделю стал приезжать священник,, она начала проникаться христианскими заповедями, ибо никаких других уже не оставалось, а жизнь стремительно катила под гору. (Это Мавр узнал еще утром, за чаем.) И теперь "хозяйка" никак не могла решить, по-божески будет отказать в регистрации или нет? Самое главное, не нашла причин, чтоб отказать, даже после того, как под предлогом требований ЗАГСа взяла у него паспорт.
      Потом уж и деваться некуда было...
      Двадцатилетняя девчонка окрутила их за три минуты и еще десять выписывала документы.
      Мавр знал: как только он достаточно удалится от колонии, так сразу же будет сигнал куда надо, с какой-нибудь несуразицей. Не зря же из "скорой" вылезли два могучих санитара, а орелики в гражданском бежали вприпрыжку по лестнице, помахивая пистолетиками...
      А тут еще тесть пристал -- исследовал складку на щеке, обнаружил шрам и кинулся на шею. Чувства его захлестывали, и было непонятно, обнимает он или душит; сказать ничего не мог, только низко и жалобно урчал, словно рассерженный бык.
      -- В рот тебя по нотам! Падла!.. Точно ты... Ах ты, сука! Не прощу!
      Оперативники ворвались, когда Мавр с Василием Егоровичем возились на полу, разгребая стружки. Отцепиться от тестя оказалось невозможно: тренированный, цепкие руки драли мундир, отшелушивая награды. Их растаскивали сначала двое гражданских, затем прибежали санитары и эти двое, в масках -- разодрали с треском, в руке тестя остался плетеный генеральский погон, и уже будучи в состоянии аффекта, он ничего не видел перед собой и драл бронежилет на автоматчике. На них попытались натянуть смирительные рубашки, но ничего не вышло, сами запутались в тряпье, и в результате оба оказались в наручниках. Эти шестеро здоровых малых запыхались, пока скручивали, и разозлились; у одного, в гражданском, так и вовсе было больное сердце, и по лицу разливалась нехорошая бледность. Он матерился и что-то искал на полу, разметая стружки.
      -- Притыкин! -- обрадовался второй, более веселый и сильный, выворачивая карманы Мавра. -- А я думаю, куда ты заплыл? Не видать, не слыхать... Это что за генерал к тебе пожаловал?
      Василий Егорович пришел в себя и, увидев закованного зятя, которого шмонали грубо и бесцеремонно, немного оторопел. После схватки и сильного нервного возбуждения у него заплетался язык.
      -- Вы что, и его... в браслеты закоцали? -- невнятно пробубнил он.
      -- Что? -- опер вытащил документы у Мавра, а один из автоматчиков рывком поставил старика на единственную ногу.
      -- Он ваш, сука, -- не совсем уверенно пролепетал тесть, качаясь.
      -- У нас таких нет, -- засмеялся веселый. -- Сейчас глянем, кого тут пригрел... Коноплев Виктор Сергеевич, год рождения двадцатого сентября одна тысяча... девятьсот девятого... Это ты с девятого?
      Мавр ловко вскочил на ноги, и автоматчик в маске тут же очутился рядом.
      -- Стоять!
      -- Сколько же тебе лет, дедушка?
      -- А ты посчитай, -- спокойно сказал он и сдвинулся чуть правее -- к электрическому наждаку возле верстака, на котором тесть правил резцы.
      Веселый приблизился к окну, посмотрел в косом свете, не переклеена ли фотография, полистал и глянул прописку.
      -- Поселок Соленая Бухта, Крымской области. Иностранец?.. Где ксиву купил?
      -- В советской милиции, -- обронил Мавр. -- Ксива натуральная.
      -- Хочешь сказать, тебе восемьдесят пять?
      Тесть смотрел на него диковато и возбужденно, брови приподнялись и обнажили глаза. Мавр окончательно заслонил спиной наждак и нащупал кнопку под кругом.
      -- Хорошо сохранился, у моря живу.
      -- А генеральская форма откуда?
      -- В Ялте купил. Сейчас же все покупается и продается... Рынок!
      Веселый опер глянул в свидетельство о браке, хмыкнул -- о женитьбе ему было все известно -- после чего стал снимать резинки с пачки удостоверений к наградам.
      -- А ты руки помыл? -- с вызовом спросил Мавр.
      Тот не ответил, развернул пленку и открыл первую книжечку.
      Наждак включился с пронзительным, шипящим воем -- обороты высокие, вся группа захвата вместе с санитарами от неожиданности качнулась, услышав непонятный звук и в первое мгновение не в силах объяснить его природу. Тонкий круг взвизгнул, и звено цепочки от наручников развалилось на две части. Мавр сделал шаг в сторону и показал руки с браслетами.
      -- Соберу награды -- закуете! -- и присев, поднял оторванный от колодки орден Ленина.
      В следующий миг возник короткий и злой переполох: Мавра прижали стволом автомата к стене, стали искать другие наручники, но их не оказалось.
      -- А ну, сволочи, соберите награды! -- крикнул Мавр. -- Не позволю топтать! Если б за каждую столько погорбатились -- не топтали бы!
      Тесть стоял на одной ноге, как побитый петушок, и таращился на все происходящее с тихим изумлением. Молчаливый опер нагнулся и поднял юбилейную медаль, а веселый враз погрустнел, спрятал пачку удостоверений в карман и приказал выводить задержанных на улицу. Мавра схватили за руки автоматчики, санитары уцепились за тестя, но тут Василий Егорович вдруг обрел голос, заорал громко и решительно:
      -- Без протеза не пойду! Не имеете права брать инвалида без протеза! Есть закон!
      Веселый распорядился надеть Притыкину деревянную ногу, и санитары принялись всовывать культю в ложе протеза. У них ничего не получалось, однако наручники со старика снять не решились, а он еще и мешал, капризничал -- кое-как приделали деревяшку, затянули ремни поверх брюк и повели вперед.
      -- Ты меня прости, -- вдруг повинился тесть перед Мавром, -- я сдуру накинулся, вот нас и повязали под шумок. Перепутал я...
      А спустя три минуты, когда ковылял по лестнице вниз, обвисая на руках санитаров, неожиданно похвастался:
      -- Эх, зятек, какую ногу я себе сделал! Мне один мужик с Украины болванку привез, старая акация. Кость, а не дерево! Не износить!.. Жалко, обуть не успел, замызгаю в грязи, размокнет...
      Белая деревянная ступня ковыряла грязь, между аккуратно выточенными пальцами фонтанчиками выжималась снежная каша...
      * * *
      Их привезли в районный отдел милиции и посадили за решетку напротив дежурного. В клетке было еще человека четыре, сидящих по углам, будто рассорившаяся компания, но при появлении новичков, все вытаращились, и кто откровенно, кто искоса, стали рассматривать увешанного орденами генерала. А они устроились на скамейке бок о бок с тестем, помолчали, осваиваясь в новом пространстве.
      -- Ты извини меня, -- вдруг сказал Василий Егорович, глядя в сторону. -- Обознался... С ментом одним спутал, энкавэдэшником. Здорово похож. Вот только забыл, на какой щеке у него шрам, -- на левой или правой?
      Клетка на него подействовала неожиданно: стал мягкий, рассудительный, враз исчезла нервность и скачки настроения. Он будто бы успокоился, угодив в привычное место.
      -- Сколько ты отбарабанил? -- между прочим спросил Мавр. -- Судя по наколкам, в авторитете был...
      -- В общей сложности тридцать один и пять ссылки, -- с достоинством сказал и глаза больше не прятал под бровями. -- И все в этих краях...
      -- Пятьдесят седьмая?
      Тесть загадочно усмехнулся, взгляд потеплел -- юность вспомнил...
      -- Ты-то, вроде, тоже... барабанил?
      -- Почти столько же. И до сих пор в ссылке.
      -- Ох, и не прост же ты, герой! Темнила... Извини, я тут камуфляж тебе немного попортил, -- кивнул на оторванный погон. -- И картавого оторвал...
      -- Пришьешь и приделаешь! Ты же у нас рукодельный.
      -- Выпустят -- пришью, -- пообещал он. -- Как ты мыслишь, долго нам париться?
      -- Я ваших ментов не знаю. Скорее всего, круглые дураки. Значит, ночь пропарят точно...
      -- Они тут не дураки! Далеко не дураки.
      -- Что же тогда хватают генерала, Героя Советского Союза, да еще в наручники?
      -- Я таких "героев" повидал. Мода вернулась, что ли?
      -- Какая мода?
      -- Под служивых косить.
      -- Да пошел ты... папочка! Тесть отстегнул ремни протеза, размял культю руками.
      -- Ты вот что скажи мне, умник. До каких пор нас ломать будут через колено? Ведь уж никаких сил нет у людей! Ведь когда поднимемся -- всем тошно будет.
      -- Это кто поднимется? Ты на деревянной ноге?
      В это время к клетке подбежал опер с ключом, отомкнул замок, сказал звенящим голосом:
      -- Коноплев, на выход!
      Мавр взял шинель на руку, надел фуражку.
      -- Завтра поезд утром. Смотри, не проспи. Накажи дежурному, чтоб разбудил в семь.
      -- Думаешь, выпустят? -- безнадежно спросил тесть.
      -- Билеты купят и к поезду принесут.
      -- Жалко, так и не побываю в Крыму, в море не покупаюсь...
      -- Томила проводить придет на вокзал, -- он притворил за собой дверь и тут же очутился под опекой конвоиров. -- Не проспи, я рано заеду!
      На улице перед ним распахнули дверцу "Волги", помогли сесть на заднее сиденье, и Мавр увидел на переднем лысоватого, с тонкими рыжими усиками, человека. Он покосился на арестованного, задержал взгляд на орденах, сказал добродушно:
      -- Ну что, генерал, поехали?
      -- А вот фамильярности не люблю, -- сказал Мавр высокомерно. -- И неплохо бы представиться. Как положено.
      -- Подполковник Рябов. Устраивает?
      -- Начальник управления на месте?
      -- К сожалению, в командировке. И будет через трое суток, не раньше, товарищ генерал-лейтенант, -- выговаривал тщательно, издевался. -- Если есть настроение подождать, отведу в камеру, ждите. Нет -- придется беседовать со мной.
      -- Придется так придется...
      -- А погон мы тебе пришьем.
      Мавр лишь усмехнулся и, склонившись к его уху, обронил низким урчащим басом:
      -- Шей. Да смотри, не уколись.
      Спустя четверть часа, уже в своем кабинете местного ФСБ Рябов попросил снять китель, дескать, портному снесут, и вдруг стал жестким и категоричным.
      -- На каком основании вы носите генеральскую форму?
      -- Юношеская мечта! -- засмеялся Мавр. -- Очень уж хотелось стать генералом. Да... Теперь вот в детство впадаю, вернее, в юность. Женился вчера...
      -- Это известно, -- перебил он. -- Отвечайте на вопрос!
      -- Форму купил на рынке. Знаешь, приятно, все-таки еще уважают генералов в нашем отечестве.
      Подполковник вызвал конвой и отправил Мавра в одиночку. Камера в подвале оказалась холодной, а он остался в одной рубашке с погонами, и через час южный житель начал мерзнуть.
      Он постучал в дверь, попросил дать ему одеяло, однако дежурный заявил, что постель выдается только на ночь, а так не положено. И все-таки спустя еще час принес ему шинель с оторванными погонами и петлицами.
      -- Это что такое? -- прорычал Мавр. -- Кто посмел снять погоны?!
      -- Не знаю, -- дежурный запер решетчатую дверь. -- Обращайтесь к начальству.
      Завернувшись в шинель, он просидел до ужина, а на ночь дежурный принес тюфяк и одеяло. Несмотря на холод, Мавр снял рубашку и брюки, чтоб не помять и завалился спать.
      В половине девятого утра, сразу после завтрака, его вызвали на допрос. В кабинете сидел подполковник Рябов и еще один в гражданском -- тучный, молчаливый человек средних лет.
      -- Как спалось, Виктор Сергеевич? -- участливо поинтересовался Рябов. -- Не замерзли?
      -- Кто снял погоны с шинели? -- мрачно спросил Мавр, глядя на толстого -- очень уж напоминал начальника.
      -- Я приказал! -- признался подполковник. -- Ношение военной формы одежды со знаками различия без соответствующих документов не разрешается.
      -- Это хорошо, -- Мавр повеселел. -- А я уж думал, все можно... Но пока не пришьешь, разговора не будет. Вызывай конвой.
      -- Если больше нравится в камере -- пожалуйста!
      Его снова отвели в подвал и забыли на три с половиной часа. Сидеть тут еще одну ночь Мавру не хотелось, да и некогда было, хоть бы сегодня на поезд не опоздать. Надо было слегка сломаться, пойти на уступки, чтоб эти молодые подполковники почувствовали себя профессионалами. Он постучал в дверь и сказал дежурному, что готов разговаривать.
      Через семнадцать минут его снова привели к Рябову. Тот был один и выглядел намного смелее и разговаривал резче.
      -- Объясните: каким образом к вам попали чужие правительственные награды? -- отчеканил он.
      -- С рынка! -- заявил Мавр не моргнув глазом. -- Все оттуда -- форма, награды. Сейчас же у нас рыночные отношения.
      -- Купили вместе с документами?
      -- Разумеется...
      -- И паспорт там же приобрели?
      -- Нет, паспорт у меня настоящий.
      -- Почему же документы на награды и паспорт на одно и то же лицо?
      -- Да, вот тут вы меня поймали! -- усмехнулся он. -- Не выкрутиться!.. Ладно, так и быть, скажу. Форму купил, а награды мои.
      -- Все? Весь комплект, что был на кителе?
      -- До последней юбилейной!
      -- Но это ложь, Виктор Сергеевич.
      -- Вероятно, слышали такое понятие, как презумпция невиновности? Не верите -- докажите обратное.
      -- Часть орденов и Звезда Героя принадлежат сотруднику НКВД, заслуженному человеку, только полковнику, -- чеканил Рябов слова. -- И пока я не услышу вразумительного ответа, который можно проверить, вас отсюда не выпустят. Так будет разговор?
      -- Я бы с тобой поговорил, да в следующий раз, сейчас некогда, -пробасил Мавр. -- В милиции у меня тесть остался, за решеткой сидит. Человек всю жизнь по лагерям мытарился, и надо бы на старости лет его в Крым свозить, в море покупать. У нас поезд через полтора часа.
      -- Может, не будем дурака валять, Виктор Сергеевич? -- Рябов пригасил напор. -- Не семнадцать лет все-таки.
      -- Да уж... Но хочется иногда...
      -- Что вас связывает с Притыкиным?
      -- Как же! Со вчерашнего дня он мой тесть.
      -- Это известно... А вы имеете представление, кто он такой?
      -- В общих чертах. Вчера познакомились. Отойдет немного, поправится под южным солнцем, может, и расскажет.
      -- С его дочерью давно знакомы?
      -- Можно сказать, на руках выросла.
      -- Надеюсь, знаете, что она -- мошенница? Мавр глянул исподлобья.
      -- Не смейте так говорить о моей жене, подполковник! Иначе я не стану с вами разговаривать.
      -- Но вам известно, за что ее осудили на пять лет?
      -- Ее подставили подруги -- это мне известно.
      -- Вы по-прежнему утверждаете, что приехали в Архангельск, чтобы заключить с ней брак?
      -- Да, и я это сделал!
      -- Человек в преклонном возрасте... судя по паспорту, и сорокалетняя женщина, -- он будто бы с сожалением вздохнул. -- Как прикажете понимать? Брак по любви? По расчету?
      -- По любви и расчету.
      -- Я бы поверил вам, -- подполковник встал, показывая тем самым, что приступает к новому этапу допроса. -- Но есть одно странное совпадение... товарищ генерал. Вашего тестя Притыкина Василия Егоровича впервые схватил за руку и усадил в тюрьму оперативный уполномоченный Пронский, еще в сороковом году. Тот самый заслуженный работник НКВД, часть наград которого оказалась у вас. Звезда Героя, два ордена Ленина, три Красного Знамени. Документы выписаны на Коноплева, однако номера на Звезде и орденах не сходятся. И полностью соответствуют наградам, врученным во время войны полковнику Пронскому... Каким образом они попали в вашу коллекцию, да еще с другими документами? Кстати, выписанными лишь в пятьдесят пятом году?
      -- Не может быть! -- отрезал Мавр.
      -- Что не может быть?
      -- Скажи-ка мне, подполковник, за что этот Пронский усадил моего тестя?
      -- А у него статья как судьба, одна и на всю жизнь. Фальшивомонетчик!
      -- Да? Как интересно! -- не сдержал восторга Мавр. -- Хорошая у тестя профессия! То, что надо!
      -- Это как понимать? -- прищурился Рябов.
      -- Неужели крестник?.. Погоди, а каким образом стало известно, что дело вел Пронский?
      -- Запрос сделали, подняли старые дела.
      -- Это невозможно! Дела, которые вел Пронский, уничтожены.
      -- Откуда такая информация? -- он не мог скрыть удивления.
      -- От верблюда...
      -- Оказалось, сохранили! Но вытащили из какого-то спецархива.
      -- Все равно не может быть! Я их всех помню, как детей. Притыкина среди фальшивомонетчиков того времени не было!
      -- Откуда вам знать -- было, не было?
      -- Я не слышал такой фамилии!
      -- Вот как! А Самохина помните? Слышали о таком?
      -- Фальшивомонетчик Самохин был студентом Строгановского училища, между прочим, -- Мавр помедлил. -- Резал деревянные клише на досках из выдержанной акации...
      И замолк, вспомнив верстак и резцы в комнате у тестя.
      -- Он женился и взял фамилию жены, Притыкиной Варвары Михайловны, вашей покойной тещи.
      -- Не верится, -- сам себе сказал Мавр потрясенно. -- Такой круг пройти, чтоб снова пути пересеклись... Вот почему он накинулся!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.