 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Толстой Лев Николаевич :: Чехов Антон Павлович :: Раззаков Федор :: Громов Дмитрий :: Нортон Андрэ :: Гарднер Эрл Стенли :: Грин Александр :: Борхес Хорхе Луис Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Справочник по реестру Windows XP :: Повесть о Воронихине :: Путь на Грумант :: Амнезия творца :: Том 3. Село Степанчиково и его обитатели. Записки из Мертвого дома. :: Верноподданный (Империя - 1) :: Gump & Company :: Странник |
Аз Бога Ведаю!ModernLib.Net / Исторические детективы / Алексеев Сергей Трофимович / Аз Бога Ведаю! - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
К утру лишь притомились сии кони, да на пути уж восстал богатый боярский двор – величавый терем о множестве окон, и все на воду глядят. Не знала княгиня, чей это дворец такой есть в ее княжестве, и потому спросила Гоя. Тот же махнул пером: – Моя избушка! Эвон, покосилась, скривилась вся… Да я ведь и не князь, а птичий данник, мне и косой довольно! Гой соскочил с коня, забывши о княгине, стремглав бросился на двор и давай с овина снопы снимать да молотить зерно и рассыпать его всюду. Едва петух крикнул и солнце взошло – весь двор и красное крыльцо, и даже гульбище с сенями было осыпано хлебом. – Ты что же творишь, старче? – подивилась княгиня. – Зачем рожь посеял там, где не пашут? – Не сею я, а дань плачу, – ответствовал старик, выжимая пропотевшую рубаху. – Господ своих жду, вот-вот явятся, а у меня с осени недоимки. – Чудно здесь все… Не свычно, как во сне. Эй, старче, где ныне я? Сдается, не на земле… – Се верно, – подтвердил старик, занимаясь делом. – Ты сейчас покуда меж небом и землей. То бишь нигде. Сказать, ты примерла – не правда, но и живой назвать нельзя. Тут в небе послышался далекий лебединый крик, и Гой, отбросив цеп, достал снопы заветные – весь колос золотой! – околотил их о колоду и околотью той наполнил деревянную чашу. Потом в терем кинулся, принес полотенце расшитое и с чашей встал под небом. – В сей миг, светлейшие! Добро пожаловать! Поспел, все обрядил по чину. Уж не судите строго! И зоревое небо в тот же час украсилось высоким лебединым клином. Гой шапку прочь и трижды поклонился земным поклоном. Лебеди вычертили над двором светлый круг и опустились на землю. Пернатый сей народ вмиг заполнил все пространство окрест, а птичий данник предстал перед лебединым князем и, кланяясь, подал ему чашу с золотым зерном: – Отведай, господин! Откушай, князь светлейший! И дань возьми, как прежде брал: от колоска по зернышку, по горсти от снопа. А боле уж не дам, не обессудь! Лебединый князь поклонился Гою и не спеша вкусил зерна – всего и клюнул раз, но доволен остался, взбил крылами и словом птичьим возвестил свой народ, что можно дань имать. Лебеди стали склевывать рожь и кланяться Гою, мол, век тебе здравствовать. Пусть не скудеет твоя нива. – Ну и чудно! – иного слова княгиня сыскать была не в силах. – Невиданно, чтоб птицам дань давали… – Заладила! Чудно, чудно… – заворчал старец. – Живешь в Руси уж столько лет и не видала. Пора бы очи-то открыть! Ужель ты мыслишь, что мир таков, каким ты его зришь? А он есть и такой! Сущий в ином виде на одном и том же месте. Не править миром след, а в него вживаться. Тогда и не покажется чудно… Мне недосуг! Жди меня, да рот-то закрой. Лучше отверзни очи шире. Тут птичий данник чинно удалился и с почтением ко князю лебединому обратился: – Не возьмешь ли с собой, господин, женку-княгиню? Уж она тиха да скромна невиданно, не обременит ни тебя, ни стаю твою. Ей вскорости надобно пред Великим волхвом предстать. А путь к нему токмо тобой и знаем. Князь гордо держал свою голову и помалкивал. И тогда старец угождать ему словом стал, хвалить-нахваливать. – Ты, батюшко, летая над землей, соединяешь то, что вовек не соединится – две Великих реки! Ты Свет по земле разносишь, чтоб во Вселенной было вровень Света: несешь его на Север, а с Севера – на Юг. Так пусть жена сия пойдет с тобой по Пути твоему. Облагодетельствуй человечье племя, что тебе стоит? Жене сей надобно наследника зачать. Престол-от русский может опустеть… Возьми уж, господин. Сам бы свел, да крыльев нету, и Путь твой Птичий мне не ведом. Кивнул нехотя владыка лебединый, – дескать, так тому и быть, возьму, – отчего птичий данник просиял и вывел из конюшни своей трех вороных жеребцов с огненными копытами: один под седлом, два подводных, – и велел княгине скакать за лебединым клином. Да так, чтоб не отстать, не потерять из виду, поскольку князь пернатый уж больно строптив и невесел – в великой печали возвращается к родным местам. Потерял он жену свою, княгиню в битве с хазарками над устьем реки Ра, и быть ему теперь вдовцом до следующей весны. Лишь белые птицы простились с Гоем и взмыли в небо, княгиня на коня вскочила, но птичий данник взял под уздцы и глянул соколом. – Езжай, Дарина! Мы свидимся еще. И плетью нахлестал коня. Понес ее вороной с холма на холм, сигая через реки малые, прорыскивая поля широкие и леса темные, а всадница того и не ведала, ибо не могла отвести взора от птичьего пути. В руке держала не ременную плеть, но медный посох с золоченой змеей, да им же и резвила коня. А в мыслях токмо одно: откуда сему старцу известно ее имя? Ведь и сама почти забыла, что звалась Дариной… Не зрела она и того, как ветер встречный выглаживал морщины, складки на властном лице, и как отвевал седые пряди из густых косм да сдувал медную зелень с посоха, роняя эту пыль на землю и дерева. А следом всходили травы, кроны распускались, от серебристых волос ковыль степной седел и воды морщились на речных плесах. Так минул день, другой; на третий конь вороной под княгиней истер об оземь свои огненные копыта и пал замертво. Да тут же обратился в искристый шар, что летают над землей в грозовую пору, унесся к облакам… Но лебеди все мчались и мчались без устали: верно, крылья их были покрепче конских жил и порезвей огня. Переседлала княгиня второго коня, однако день минул, и этот конь сжег копыта свои, потом и третий скользнул в тучи шаровой молнией. И побрела княгиня пешей, едва волоча тяжелый посох. Клин лебединый давно исчез из виду и лишь призывный клик их указывал путь. Но скоро и он пропал: слушай, не слушай – лишь птицы малые щебечут. Было уж отчаялась княгиня, заметалась, закружилась меж холмов, и тут узрела перышко, лебедем оброненное, а за ним – другое, третье – так по белым меткам и угадывала путь. Долго она шла – посох на вершок истерся, прежде чем оказалась на берегу морском. У воды взволнованной увидела она чудные хоромы: стены все из резного узора – рыбы да птицы меж собой переплелись, а кровля из чешуи золотой и серебряной. Под самыми стенами зыбились на волнах лебеди белые и дань имали, на сей раз рыбой. В белой лодке, космы распустив, старуха стояла и бросала птицам мелкую рыбешку. По виду да по одежде – сама княгиня: плащ синий в серебре, сапожки чешуйчатые посверкивают, запястья рук же вьюнами золотыми окручены. Давала старуха дань, однако при этом переругивалась с лебединым князем, с обидой говорила: – Мне токмо и дел – возить княгинь через моря!.. Своих хлопот не счесть. Вода открылась, пора пахать да икру метать. Вот ежели отсеюсь рано, тогда и свезу. А так, и весла не подыму! Князь лебединый и строжился, и покрикивал, и крылом бил, волнуя воды – старуха на своем стояла: – Эка невидаль – княгиня! Я и сама не из простых. Мой батюшка – царь морской. Знать, я царица по наследству. А кто она, твоя княгиня? Отец ее, изгой, в Плескове перевоз держал. Мне все известно! Не Вещий Гой, так кто б она была?.. Сия княгиня с малолетства к веслу приучена, так пусть сама плывет. А лодию я дам… Разгневался на старуху птичий князь, на берег взошел и, шею вытянув, забил крылами. А данница птичья не сробела и, греби прихватив, вышла на поединок. Стали они биться – берег морской чешуей покрылся и пухом. Лебедь дрался крыльями да клювом, старуха веслами, будто крыльями, и долго они не могли одолеть друг друга. Наконец лебединый князь изловчился и сшиб старуху наземь, вскочил на грудь и покрыл ее крылами. – Твоя взяла, веревочная шея, – сдалась старуха. – Свезу уж княгиню… Покуда лебеди имали дань плотвичкой да корюшкой мелкой, их данница сеть выметала в море и поймала рыбину большую – белугу. Запрягла ее в ладью – дуга с бубенцами, хомут, седелка, только вожжей нет, – княгиню усадила и понужнула рыбину: – Поехали, матушка! Н-но! Белуга хвостом ударила, заревела истошно и помчала ладью по волнам. Лебеди же поднялись в небо и потянули за море, а старуха норовит вперед их поспеть, грозит кулаком птицам и рыбу острогой покалывает, подгоняет: – Н-но, н-но, родимая! Вынеси! Уж вот я покажу тебе, веревочная шея, кто скорей за море улетит! Княгиня прилегла на дно ладьи, укрылась кожушком из рыбьей кожи и заснула: укачала зыбь, заворожил бубенчик под дугой. Но когда очнулась – ночь кругом, ни моря, ни звезд на небе, и клина лебединого не видно. Бежит ладья посуху, белуга ревет, скачет по земле с боку на бок. – Где же мы? – спросила княгиня. – А волок, матушка, волок, спи давай! – старуха погоняла рыбу. – Чем дольше сон – путь короче. Не заметила княгиня лукавого старушечьего глаза, поддалась искусу, перевернулась на другой бок и вновь заснула. Пробудившись же на заре, увидела она, как бушует вокруг лодии стихия морская, волны горой ходят, темная пучина, ровно пропасти. В небе тучи черные, от лебедей ни звука, ни перышка. – Верно ли плывем? – испугалась княгиня. – Не сбились ли с пути птичьего? – А разве не видать лебедей-то? – беззаботно спросила старуха. – Не видать! Буря черная кругом! – Знамо, обогнали мы шею веревочную! – похвасталась птичья данница. – Передом идем! Н-но! – Знаешь ли дорогу? – засомневалась княгиня. – В такую непогодь не летают птицы! – Где им летать? – засмеялась царица вод. – Одной мне и можно по бурному окияну плыть! – Стой, старуха! – велела княгиня. – Не поплывем далее, покуда птиц не увидим. Нам след лебединого Пути держаться! – А где он, Путь то сей? Кто его знает? – Куда же мы плывем?! – Известно куда – за море! Н-но, тяни, родимая! Ох и любо мне на волнах покачаться! Княгиня ударила посохом да пробила днище ладьи, вода потекла. – Останови ладью! На берег возвращайся! – Ты больно-то не постукивай тут! – возмутилась старуха. – Ладья и так ветшалая. Ишь, госпожа какая! На слуг своих стучи, а на меня не смей! – Всяк, кто в моих землях живет – слуга мне! – заявила княгиня. – Делай, что ведено! – А я не в землях живу – в море! – старуха засмеялась. – И ты мне не указ! – Что в землях, что в морях – все одно на Руси! А я – Великая княгиня! Старуха острогу бросила, засмеялась так, что с плаща ее синего чешуя посыпалась. А белуга тем часом закружила по волнам, то ли играя, то ли тоже смеялась. – Великая?! – стонала птичья данница, царица вод. – Се ты – Великая? Ох, умру!.. Да ты жена безмудрая! В Руси живем, то правда, но токмо не подвластны вам, Великим! Мы ж Гои, владычица земель! И сами по себе давно живем. Мы есть, и нас вроде бы нет! Какое дело князьям до нас? Слепые же, не зрят! И вспоминают, когда тошно станет и не способно править далее. К слову, как тебе сейчас. Наследника-то нет! А где возьмешь, коли отвергли Рода и не рожаете, как прежде. Бог не дает дитя! Чего ему давать? Кому? Кто говорит, что бога нет? Да ты хоть поняла, где ныне существуешь? – Меж небом и землей! – княгиня возмутилась. – Ты бы гребла, а не учила! Эвон волны бьют! Возьми кормило! Ведь опрокинет нас! Инно вот я тебя!.. Да знаешь ты, куда везешь меня? А ежели утопишь?! – Полно лютовать-то, матушка, на, черпай воду, – сказала со вздохом старуха и ковшик подала. – Не то и впрямь потонем… Знаю я, куда ты и зачем помчалась по Птичьему Пути. Так не выжигай чрево свое злобой, иначе не зачать тебе наследника и под чарами Великого волхва. Вот уж тогда горе будет на Руси! Оборот такой словно подломил княгиню; взяла она ковш, стала черпать, а старуха вдруг призналась: – Не обессудь уж, княгиня, пытала я тебя. Урок такой мне даден был… И зрю теперь, ослепла ты, матушка. Не только молодость как солнце закатилась, но взор померк. Ты власть познала, а вся прочая мудрость сквозь пальцы утекла. – Ослепла я? – княгиня огляделась. – Да нет же, вижу: море бурное и тьма на небе… – Была бы зряча, грозить не стала – сама б по-зрела Птичий Путь. Да и нужды бы не было ступать на тропу Траяна, – йгаруха понужнула белугу. – Ох, власть земная! Все очи выела тебе… Коль темнота в глазах и море чудится рекой, а речка – окияном. Позри окрест себя! Я ж очи отвела тебе!.. В тот миг увидела княгиня – ладья бежит по волнам вслед за лебединым клином, небо чистое, высокое, и не море бурное окрест, а речка едва лишь рябится под ветерком, и вода светлая, солнечная – каждый камешек на дне сияет. – Незряча, матушка, незряча, – старуха горевала – И что в мире творится? В который раз светлейшие князья приходят на Русь править, а минет срок короткий, глядишь, и взор померк. Свет угасает… Кто гасит свет в князьях? Ты же княгиня, просвещена была. Признала я тебя, как увидела. Водил тебя Вещий князь сиим Путем. И на тропу Траяна ты ступала вкупе с ним. А сколько теперь дорог-путей знаешь небесных? Два только: Млечный, коим с небес сошла, да Последний, которым отправишься, когда час пробьет. Третий-то Путь, который между ними, тебе уж и не ведом, и не зрим. Тропы земные прелестней стали, чем тропа Траяна… Ужели власть – такая заразная хворь, что способна и Свет разить? Пустая моя головушка, седьмой век живу на Птичьем Пути, а ума не набралась. Внять не могу, отчего в князьях ни Свету нет, ни памяти – беспутство лютое творится. На что уж князь Олег! Был Вещим Гоем, а мир покинул, как дурак. Ему-то ведома была тропа Траяна. Нет Русь по ней вести, а он изрочился и стал судьбу пытать… Владычество и власть – стезя худая, коль Вещего князя на земные пути свела. Чего вы ищите на этой стезе? Богатства и утехи? Чести и славы? Да ведь на небесной тропе сего добра довольно каждому. И труда-то нет – нагнись и подыми… Теперь уж Олега не спросить, так я тебя спрошу: как же утратила ты дух просвещения, матушка-княгиня? – А боги постарели, – призналась она. – Коль Род стал дедушкой, Даждьбогом, то силу свою утратил. Перун по нраву мне, Он молод, громовержец, и удал. И зрим, когда гневится в небе. А Род – где он? В чем суть его? Незрим, как и тропа Траяна. И потому ступать по ней мудрено и хлопотно. Земли не видно под ногою и крикнуть хочется: “Где я стою? Где я?” А крикни, так народ услышит, бояре возмутятся… Пристало ли князьям вести за собой Русь Тресветлую неведомо куда? – Зришь ли, матушка, где ныне стоишь? – спросила старуха. – На каком Пути? – Места я узнаю, – огляделась княгиня. – Должно быть, плывем мы по реке Ра к истоку… – Беда, беда, – старуха простонала, погоняя белугу. – И тяжко же бродить в; потемках. Вот от того и бьете лбы!.. Да ты же на тропе Траяна! Вот темнота! Вот чудь слепая! Ужель не чуешь: под тобой не хлябь земная, а твердь небесная?… Н-но, н-но, белуга! Чего зря реветь? Наддай, уж так и быть, свезем княгиню в Храм. Авось прозреет… 3 Между тем путь по тропе Траяна продолжался и был нескончаем. Он, был и короток и долог, ибо всяк, кто вставал на него, одолевал Пространства ровно столько, сколько мог или должен был одолеть. И ни шагу более. Путь этот был им легок и тяжел одновременно, потому как проходил через жизнь между началом ее и концом, а значит, связан был с земным путем, и персть земная отягощала ноги. Зато не нужно было на тропе Траяна искать бродов, долин меж неприступными горами и прямиц – всего того, от чего страдал и к чему привык человек, ступая по земле. Одним лишь птицам был ведом сей Путь без всякого труда, науки, просвещенья, ибо они носили на своих крыльях Свет. Чем ближе был исток священной реки Ра, тем скорее разреживался клин лебединый. Птицы разбивались по парам, прощались с князем до осени и опускались на светлые воды. Так незаметно разлетелся клин по заветным местам, по заводям да плесам, и только оставшийся без пары птичий князь еще долго летел в одиночку, указывая путь, да и он скоро притомился, сел на воду и поплыл рекой. Тут вдруг посередине реки очутилась – телега, завязшая между берегов. Тщедушный конек рвал постромки среди буйных струй, а три молодца, три развеселых Гоя стояли подле и смеялись, хлопая себя по ляжкам. Между тем запруженная Ра взметнулась выше берегов, потоки выплескивались на сушу. – Эй, Гои! – крикнула старуха. – Ах, недоумки! Зачем Путь заслонили? Отворите немедля! – Да рады бы! – еще шибче засмеялись те. – Телега вот застряла. Мы ни при чем! – Да вы же реку запрудили! – Нешто беда великая? Пусть дух переведет. Ей эвон сколь бежать еще – до самого Хвалынского моря! – Ох, злодеи, ох, балбесы! – разохалась старуха. – С рекою вкупе вы прервали Время! Вспять его обратили! Ужель и вы ослепли? – Вот горе – вспять обратили Время! – захохотали Гои. – Ну и пускай потечет назад. Вот уж смеху будет! Ложишься спать сегодня – просыпаешься вчера! И “ха-ха-ха” да “ха-ха-ха…” – Я вам сейчас задам! – застрожилась старуха и замахнулась древком остроги. – Долой телегу с брода! Молодцы затылки почесали. – Мы и не прочь. Да руки все изрезаны! И занозились – страсть! При сем они потянули к старухе перевязанные тряпицами ладони. – Где ж так изъязвились? – Кикимору ловили! – Неужто и поймали? – Эвон, на телеге! Под рогожкой! Старуха сдернула рогожку с воза – Кикимора вскочила на ноги, стрельнула шальным красным оком, видать, утечь хотела, но старуху увидела, съежилась. И лик ее белый, непокорный, и червленые космы до самых пят – все позеленело от страха. В ноги повалилась: – Владычица! Помилуй! – Почто сбежала от меня? – сурово спросила старуха. – Или не справедлива я? Уроком непосильным обременила? – Прости, благодетельница! – взвыла Кикимора. – Ей-ей, не повторится! Чтоб мне воды не зреть! Чтоб на коряге удавиться! Возьми назад! Не дай Гоям потешаться надо мной! – А ежели лукавишь? – Ни-ни! – Ну, гляди, – сдобрилась старуха. – Нарушишь слово – отдам тебя земным князьям. У них там в Киеве одна забава есть – диковинным гостям заморским показывать все наши чудеса. Пусть выставят на позор тебя! Тут Гои уже возмутились и закричали наперебой: – Строга ты, владычица! И коварна! Мы не дозволим, чтобы послы заморские смеялись и тешились над девой. Она – полонянка наша! А ну кто из нас захочет жениться? Хоть она и колется, и длани режет, как осока, да все жена. – А ну-ка не перечить мне! – отрезала старуха. – Кикимора сия служанкой мне была, одежды по утрам подавала во дворце. – Была служанкой, да нынче нашей добычей стала! – снова развеселились Гои. – Ты хоть и царствуешь над водами по Птичьему Пути и мы твои холопы, но все одно: добыча есть добыча. Отнимешь – Совесть тебя съест. Кикимора потупилась и молчала – кроткая девица… – Так давайте торговаться, – решила владычица вод. – Что просите? По горсти чешуи на брата? – Ха! Чешуи! – захохотали Гои. – За девицу шальную поболее возьмем. Хорош товар, и серебро не в счет. – Чем же возьмете, златом? – На что нам злато? За деву красную – отдай нам эту жену! – : одновременно указали они пальцами на княгиню. – Ишь, замахнулись! – рассердилась старуха. – Жена сия – Великая княгиня! – Да знаем! Как не знать! – загоготали молодцы. – Потому и просим. Она хоть и земная, и норовом спесива, да и стара, но хоть рук не занозит, когда обнимешь – гладкая! – Право, не знаю, – задумалась владычица вод. – И Кикимору жалко вам оставлять, и за княгиню спросят, коли променяю… – Кто спросит-то? Да ну! Таких княгинь хоть пруд пруди – хороших мало. – Да жребий пал на нее, – сильно сомневалась старуха. – белено в Чертоги доставить. Валдай мне знак дал… – Набрешешь что-нибудь, – посоветовали Гои. – В воде утопла или примерла за древностью лет. Да мало ли чего! Кикимора дороже! Прозрев на такой торг и речи послушав, княгиня было возмутилась, да спохватившись, вспомнила, что величество ее и власть, могущество и воля – все пустое на тропе Траяна. И вкусивши беспомощности своей, она жалобно зашептала старухе: – Не забыла ли, бабушка? Я жаждала дитя зачать, наследника престола… Отдашь меня, я князя не рожу. Кто станет Русью править? – В том и беда, – вымолвила старуха озабоченно. – Так бы-то обменяла. Кикимора лукава, да уж сжилась я с ней, – она вздохнула и сказала Гоям: – Не дам княгиню, не просите. Рок ей дитя родить, светлейшего земного князя. – Слыхали мы про то, – согласились Гои. – Стезя достойная. А то молва идет, она все править норовит, людьми повелевать, суды рядить… Пускай уж родит. Но за Кикимору-то что положишь? Дай по запястью? Старуха проворно спрятала в рукава свои запястья – живых золотых вьюнов. – Не так вы простодушны, хитрецы! Прознали тайну запястий, остроухие! – Не прознали! – стали клясться Гои. – Никому и не ведомо, что вьюны твои – знак владения водой и подводным царством! Откуда нам сие знать? От роду темные, неумытые, ума – ни на грош и служим твоими холопами! – От вас ничего не утаишь, всюду свой нос суете… Добро, рыбу возьмите мою! У Гоев затылки зачесались. – Белугу, что ли? Рыбешку эту?.. Маловато, Кикимору даем, товар хоть и лукавый, да стоящий! Набрось чего-нибудь! – Возьмите с упряжью.;. – Дугу отдашь? – Отдам, – стала уступчивой старуха. – И бубенцы?! – Ляд с вами, и бубенцы… – Тогда и по рукам! – возликовали Гои. В тот же час они выпрягли рыбину из ладьи и пристегнули на постромки к своей телеге. И было ехать хотели, да старуха повелела: – А ну-ка истопите баню! Для нас с княгиней. Не пристало вводить в Чертоги немытых старых жен… – Уж верно, не пристало! – гаркнули холопы. – Истопим баню! Так истопим – небу станет жарко. Сели Гои в свою телегу и помчались не сушей и не рекой, а между ними, так что земная и водяная пыль всклубилась и воссияла радуга. – Ты же бери постромку, – приказала старуха Кикиморе. – Впрягайся в лодию. А космы свои дай, я ими править буду. Позрю: не обманула ли на сей раз? От страху ко мне назад попросилась или по совести. Покуда шальная дева рвала постромки, поспешая за лебедем, холопы расторопные топили баню на сумежье старухиных владений. С виду банька была неказистой, но горделивой, ибо стояла у самой воды священной реки. В том месте Вещая река так истончилась, что и перешагнуть можно, однако, будучи ручьем, она хранила величие, печать судьбы, как грудничок – младенец, который хоть и мал, и слаб, но в образе человеческом. Топили баньку поначалу дубовыми дровами, затем березой, смолистой елью, вязом, яблоней, а жар и дух ядреный добирали корой, сосновой шишкой и можжевельником. И камни в каменке – изумруды да сапфиры – так раскалились и отдавали зной, что стены затрещали и кровля земляная едва не поднялась. – Должно мне испытать, – решила старуха. – А то на вас никакой надежды, лентяи вы эдакие. – От души старались! – не согласились Гои. – Небось, княгиню парить станешь! Зачерпнула старуха двуручный ковш из Великой реки да опрокинула на камни. Гром загрохотал в поднебесье, птицы враз смолкли, с дерев листва осыпалась. – Беда мне с вами, – заохала старуха. – Ведь чую: разрыв-травы не сыпали в огонь, а шишки брали от сосен болотных, и одолень – траву заваривали прошлогодним снегом. – Ни, владычица! Сотворили баньку как для себя! – не согласились Гои. – А шишки… Есть вина. Зато мертвящей драни подбросили уж вдосталь! И семь кадушек натаскали живой воды! – Уж ладно… Ступайте прочь! – старуха пригрозила пальцем. – Не вздумайте подглядывать в окно! Я вас знаю!.. – Чего глядеть-то? – лукаво заобижались Гои. – Княгинь мы повидали. Была бы помоложе… Они сейчас же достали из воды рыбу-белугу и стали точить ножики. Рыба заревела, подпрыгнула на берегу и вдруг нырнула в Великую реку. Молодцы закричали, заухали и бросились ловить. Старуха же повела княгиню в баню. Вместе с Кикиморой сняли они рубище, кокошник, бросили все в огонь, затем облили студеной водой и лишь после этого ввели под знойный кров. Там уложили княгиню на дубовый полок и поднесли настой из трав. Выпила она, и банный жар вихрем ворвался внутрь и опалил, омертвил душу. Незнаемая тяжесть одолела плоть, томящая боль вонзилась в кости и жилы, закружилась голова. Еще бы миг, и осталась от княгини кучка золы, однако старуха окропила ее смердящей водой и вернула к жизни. – Стара ты, матушка, стара, – проворчала она. – Даждьбожья суть в твоей сути омертвела… Княгиня вдруг голос свой услышала будто со стороны – незнакомый, старческий, скрипучий и непривычно умоляющий: – Царица Водных Путей! Старушка преблагая! Оживи мою суть, хочу жизнь дать! Верни мне молодость и силу! – Ой, не знаю, княгиня, – затосковала старуха. – Хватит ли чар моих?.. Ты ведь никогда не давала жизней, а токмо отнимала их, если что не по твоему нраву. Огонь в тебе померк, от коего жизнь возгорает и чадо зачинается… – Коль не зачну – муж мой, Игорь, меня не примет более, – пожаловалась. – С Креславой станет тешиться, со своей наложницей. А если она зачнет и родит наследника – смерть мне. Старуха зелье бросила на камни – веселящий дух возреял над полком. – Нет уж, уволь, не под силу мне огня того возжечь. На пути я стою, вода – моя стихия, а она с огнем не ладит. – Кто же пробудит чадородие? – Владыка Род. Коли есть воля княжий род продлить от твоей плоти, он и продлит… Тут она замешкалась, потом услала Кикимору с ведром на реку и склонилась к княгине. – При ней что сказать – по всему свету разнесёт. А про то, что ты дитя зачнешь – никто знать не должен. Не то изрочат младенца еще в утробе… Утешься, матушка, живо твое чрево, и силы в нем довольно, и огня. Твой сеятель – Великий князь, худое семя сеял. Не зерна – плевела… Как ниву ни возделывай – прорости и вызреть нечему было. А то б наложница Креслава давно зачала… – Суть животворная жива?! – слабо возликовала княгиня. – Знать, я… – Молчи! – суровым шепотом оборвала старуха. – Кто тушит Свет в князьях, не ведает о том. А прознает – лишишься ты младенца, престол – наследника и вся Русь тресветлая – своего рока. И о семени худом – молчи… В тот миг вбежала с водой Кикимора, закричала нарочито плаксиво: – Лебединый князь меня всю исщипал! Склонилась воды зачерпнуть, а он меня… – Запарь-ка веник со скрипун – травой! – г строго велела старуха. – Исщипал!.. Чего же ты довольная прибежала? Плеснула она на каменку грозного кипятка, а запястья свои – живых вьюнов – сняла и пустила в лохань с водой, чтоб жаром не обожгло. Потом мелкой крапивой осыпала княгиню и веником лютым из скрипучих трав стала парить. Душа у княгини зашлась; почудилось, тело распухает, подобно тесту хлебному. Неведомые дрожжи вздымали плоть, и жаркий воздух проник к костям и жилам кровяным. Едва вытерпела княгиня, пока старуха притомилась, попила из ковша и рухнула на лавку: – Дай дух перевести… Тем часом Кикимора княгиню укрыла покрывалом, сотканным из горюн – травы, осыпала мхом – льном кукушкиным – и обложила пеной морской. И травы эти, словно губка, впитали в себя и пот, и кровь, и душу. Плоть ровно вспенилась, взбурлила и лежала горой: чудилось, тронь – и потечет как тесто из квашни. Владычица же вод чуть дух перевела, омыла свои ноги в шайке и влезла на полок. – Пора! Вроде поспела… И принялась месить княгиню ногами, как глину месят, когда бьют печь. Под пятой ее княгиня лишь стонала, стискивая зубы, и не могла дыхнуть. Старуха промесила тело, а Кикимора тем временем волосы свои связала в веник, макнула в кипяток – так что зеленый дым возреял! – и принялась нахлестывать княгиню. – Наддай! Наддай! – бодрила ее владычица Путей водных. – Не жалей косм-то, отрастут! Кикиморины волосы иссекали плоть. Дурной, душный воздух вскипал на теле и обращался в дым. Старуха в тот момент готовила какое-то питье – колдовала над травой, бормотала над огнем и сливала их в одну чашу. Плоть княгини уплотнилась, сбилась в тугой жгут, но, бесчувственная, не имела живительных сил, будто земля холодная. От медных косм Кикиморы одни охвостья… Потом княгиню осыпали цветами – ромашкой, васильком и буквицей. Перед взором своим она позрела пчелку, что ползла в цветах и сбивала ножками пыльцу с тычинок. И разум медленно сузился, сжался вместе со взором, и огромный мир стал размером с цветок. И так стоял невесть какое время… И минул прежде век – пришла в себя княгиня. Лежала она на ложе, устланном травой. Вниз лицом, раскинув руки, словно забитая птица. Над рекою Ра сияла радуга, и не роса была на травах – се дождь промчался над землей! В небе же, выше радуги, кружил одинокий сокол… Княгиня встала на ноги и обнаружила, что нет на ней свычных одежд, лишь длинная беленая холстина покрывает тело с головы до ног, ровно детская пеленка. И само тело сделалось невесомым, всякое движение легко, ничего не стесняет: будто она плывет, как рыба в море. Вокруг же – ни души, только птицы поют над головой. Завороженная таким преображением, княгиня робким шагом пошла к воде, а на берегу уж ни баньки нет, ни старухи с Кикиморой; один лебединый князь, изогнув шею, сидит на воде и играет струями. Склонилась княгиня к священной реке и замерла. Из светлых вод, как из зерцала, глядел девичий лик… Как стебель из молодой почки на старом дереве, родился обновленный облик, и пропала неведомо куда давнишняя горечь лет – будто грозовая туча свалилась с небосклона за окоем и обнажила солнце. Уж так было приятно любоваться собой, помня о том, что все сие – не сон, не грезы чудные. Но чары вод реки-зерцала разбил крылами лебединый князь. Кликнул призывно и поплыл противу струй. Княгиня же опомнилась, свой посох подхватила и поспешила берегом за птицей. Река меж тем нырнула под темные лесные своды, и отчего-то птицы смолкли. Лежала под ногами возделанная, но незасеянная нива и дышала по-человечески. Огромные дубы, сосны замшелые казались отлитыми из меди; иные дерева стояли над водой, корнями опираясь, как ногами. Речка бежала под ними… Князь лебединый кликал, заманивал княгиню все глубже, глубже в лес. Сквозь кроны дерев уж и солнце не пробивалось, однако яркий свет от реки Ра был яснее солнечного, и нельзя было определить, утро сейчас, день или глубокая ночь, ибо княгиня шла долго, но свету в сем лесу не убавлялось. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 |
|||||||