ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Качаясь по ухабам между разрушенных домов, тихо шел перегруженный грузовик. Объехав развалившуюся избу, обломки которой перегородили дорогу, он остановился. Военный соскочил с машины, открыл дверь кабины, помог Вере сойти и показал пальцем на кирпичный дом с развороченной рыжей крышей:

– Штаб! – Он козырнул Вере, сел в кабину и гулко захлопнул дверцу.

Машина дернулась, побуксовала немного, выбрасывая из-под колес комья мокрого снега, и пошла по дороге.

Вера осталась одна в незнакомой деревне. Ноги от неудобного сидения в машине одеревенели и плохо повиновались, особенно правая: после ранения она была чувствительна к холоду. Вера поставила свой чемоданчик и вещевой мешок наземь и, опираясь рукою на израненный осколками телеграфный столб, стала растирать занывшую ногу. Невдалеке показались два летчика в кожаных пальто и шлемах, они шли Вере навстречу. Один из них показался ей знакомым, он шел, распахнув пальто, сдвинув шлем набекрень и энергично размахивая руками. Когда он приблизился, Вера узнала Костю Урванцева. В этот же момент он окликнул ее и побежал навстречу, разбрызгивая ногами стоявшую на дороге талую воду.

– Вера?.. Вера Яковлевна!.. Жива, чертенок?! – крикнул он, схватил обеими руками ее руку и заглянул в глаза. – Молодец, Вера!..

– Спасибо, Костя, тебе за все!.. – сказала Вера. – Если бы не ты…

– Ну-ну, что ты… – растерялся Костя, увидев слезы, блеснувшие в ее глазах. – Да это бы сделал каждый из нас!.. – Он вдруг вытянулся в струнку и перешел на торжественный тон: – А теперь, товарищ Железнова, разрешите вас поздравить…

– С чем, Костя? – удивилась Вера.

– С награждением вас орденом Красного Знамени!

И он подмигнул подошедшему товарищу.

– И я вас поздравляю!.. – Незнакомый низкорослый летчик протянул Вере руку.

– Спасибо!.. Спасибо!.. – только и могла выговорить Вера, взволнованная неожиданной радостью.

– Идем, – Костя нагнулся к чемодану, – мы проводим тебя до дома, где живут девушки.

Его приятель закинул за плечи Верин мешок. Они все вместе пошли по дороге и за разговорами не заметили, как дошли до избы, угол которой был разворочен снарядом.

– Вот и квартира наших девушек! – остановился возле крыльца Костин приятель.

На дверях висел замок. Костя вскочил на завалинку и посмотрел в окно. В избе никого не было.

– Придется подождать! – сказал Костин приятель, с любопытством поглядывая на Веру.

Она ему понравилась.

Привлекательная внешность сочеталась в ней со скромностью и естественностью поведения, что так свойственно чисто русской красоте. Особенно мил был ему ее глубокий и задумчивый взгляд.

Однако, как ни приятно было постоять здесь с этой девушкой, надо было спешить на аэродром.

– Ну, Вера Яковлевна, мне пора, – сказал он. – От избытка чувств Костя нас с вами не познакомил… Разрешите хоть на прощание представиться – Вихров.

– Летчик-сорвиголова! – добавил Костя.

Косте хотелось задержаться, но возникшее вдруг чувство неловкости заставило его тоже попрощаться.

Вихров понял его состояние. Он улыбнулся и шутливо стукнул его по руке.

– Ты хочешь оставить Веру Яковлевну одну? – спросил он. – Нехорошо, Костя! Невежливо! Если бы не служба, то я бы остался. – И, козырнув, он зашагал в сторону аэродрома.

– И правда, Костя, куда спешишь? – неожиданно для нее самой вырвалось у Веры.

Костя послушно опустился на ступеньку крыльца, откинул полу своей кожанки и пригласил Веру сесть.

Вера отодвинула кожанку и села рядом.

– Застегнись, Костя, холодно! – Она повернулась к нему, чтобы запахнуть полы его пальто, и увидела на его гимнастерке сверкающий эмалью и золотом орден Красного Знамени. И она в свою очередь поздравила Костю.

Разговор не клеился.

– Ну, как вы здесь жили? – спросила Вера.

– Все так же, как и при тебе, – неестественным и каким-то бесцветным голосом ответил Костя. Он сам не понимал, что с ним происходит: присутствие Веры почему-то сейчас стесняло его, и он, досадуя на себя, не находил нужных слов для разговора.

Они снова помолчали.

– Может быть, попытаемся открыть избу? Зачем тебе на улице мерзнуть? – предложил Костя.

Вера кивнула головой.

– Только как мы откроем? – спросила она.

Костя почувствовал облегчение оттого, что можно прервать затянувшееся молчание.

Он спрыгнул с крыльца и стал искать вокруг что-нибудь подходящее для взлома.

Он нашел кусок проволоки и принялся ковырять им в замке.

Вскоре ржавый замок заскрежетал в его сильных руках, и дужка отскочила.

– Милости просим! – Костя распахнул перед Верой дверь и внес в избу ее вещи.

В избе было тепло.

Вера почувствовала себя дома.

Она сбросила с плеч шинель, повесила ее на большущий гвоздь, поправила перед осколком зеркала волосы, села за стол и стала машинально разглаживать рукой скатерть.

– Небось скучала в госпитале без нас? – уселся против Веры за стол Костя. Спросил и вдруг сам покраснел, почувствовав в своих словах некоторую двусмысленность. – То есть по полку, – поправился он.

– Скучала… – ответила Вера, по-прежнему водя рукой по скатерти. – Больше всех по тебе… – Это вырвалось у нее неожиданно, и она тут же решила поправиться:

– Переживала за тогдашний прилет ко мне.

Костя схватил ее руки.

– Скучала?.. Не может быть! – воскликнул он. – Не может быть!..

– Почему же? – Вера подняла на него свои большие карие глаза.

– Потому что я шальной какой-то. Все мне это говорят.

– Тогда, в лесу, я узнала, какой ты!.. Ты, Костя, не шальной, ты…

Ее рукам стало больно, так сильно Костя сжал их, и Вера с трудом их высвободила.

– Вера!.. Вера!.. – повторял Костя, потому что других слов у него не находилось.

– Ты бесстрашный, самоотверженный… Ты настоящий товарищ… В госпитале я много думала о тебе и волновалась за тебя… – Вера почувствовала, что краснеет, поднялась с места и стала к окну спиной к Косте.

Костя подошел к ней, снова взял ее руку, склонил голову и прижался горячей щекой к ее пальцам. Вера протянула к нему другую руку и погладила его вихрастые черные волосы.

Костя вздрогнул. Пристально посмотрел на Веру. Но в его темных цыганских глазах на этот раз не было обычного озорства, а какая-то грусть и даже беспокойство.

– Что с тобой? – спросила Вера.

Костя ответил не сразу.

– Теперь мне будет очень тяжело уехать отсюда… – сказал он и тихо прикоснулся губами к ее руке.

– Ты уезжаешь? – спросила Вера и почувствовала, как у нее защемило сердце. – Зачем?

– Я еду в Качу учиться на летчика-истребителя.

– Когда?

– Завтра утром… Может быть, мой самолет передадут тебе…

– Нет, Костя, не передадут, – сказала Вера, и глаза ее наполнились слезами. – Я уже отлеталась…

– Кто сказал?

– Врачи… Такие ранения без последствий не проходят.

Костя нежно взял ее за плечи.

– Врачи часто ошибаются. Ты поправишься и снова полетишь… Я в это верю…

– Мне приговор уже вынесен, – сказала Вера и вытерла глаза. – К летной службе не годна…

– Мало ли что бывает!.. Ты же не механизм, а человек! А у человека раны заживают, и все со временем восстанавливается. Ты будешь летать! Вот увидишь!

Вера отрицательно покачала головой. Костя молча гладил ее холодные тонкие пальцы. Потом отпустил их, взял с окна оставленную кем-то деревянную ложку и сжал ее в руках.

– А знаешь, Вера?.. – сказал он. – Я ведь думал, что все будет по-другому… Я знал, что тебе не нравлюсь… Мне даже казалось – ты меня ненавидишь… Может быть, сейчас ты просто ошибаешься. Забыла, какой я…

– Что ты, Костя, как тебе не стыдно! – воскликнула Вера.

Но Косте во что бы то ни стало нужно было высказать все, что лежало у него на душе.

– Я помню все твои упреки, твои наставления, твои уничтожающие взгляды… Многое тогда я делал тебе назло… Считал тебя маменькиной дочкой… Но когда тебя ранили, что-то во мне перевернулось. Я готов был на все, лишь бы спасти тебя, я почувствовал, что не переживу, если ты погибнешь!.. И понимаешь, когда ты была в госпитале, я стал ломать себя… старался быть более выдержанным, спокойным, надеялся, может быть, тогда ты станешь ко мне лучше относиться… – Деревянная ложка в руках Кости вдруг хрустнула, черенок выпал из рук и покатился по полу. «Вот так и мы разлетимся в разные стороны, сломается то, что началось…» Костя схватил черенок и старался приладить его на прежнее место.

– Говори, Костя, говори, – дотронулась Вера до его плеча.

– Что, дорогая?.. – тихо спросил он. Но говорить ему уже не хотелось. Он был весь во власти чувства, которое охватило его. Оно захлестывало Костю, и он мучительно сдерживал себя, чтобы не испугать Веру.

Спускались сумерки. В избе потемнело. От глухой канонады звенели скрепленные проволочками стекла. В небе протарахтели У-2.

– Мне уже пора, – вздохнул Костя.

– Приходи, как освободишься. Девчата соберутся, отпразднуем мой приезд.

Костя стал медленно натягивать на себя кожанку.

– Костя, ты не рассердишься, если я спрошу тебя, – робко начала Вера. – Это не любопытство, я просто не могла понять… почему тогда, еще в октябре, тебя не отправили в летную школу? – Костя посмотрел на нее, и глаза его чуть прищурились. – Если неприятно, то не говори, не надо…

– Тяжело об этом вспоминать. А говорить еще хуже, – сказал Костя хмурясь. – Но скрывать от тебя не хочу. – Он туго затянул свой пояс. – Пятно на мне есть, Вера… Несмываемое, темное пятно… Мой отец репрессирован… Понимаешь, что это значит?.. Я об этом честно написал в анкете. Когда решался вопрос о моем зачислении в летную школу, посмотрели в анкету – и не допустили… Если бы не Кулешов да не вот это, – Костя прикоснулся пальцами к ордену, – не видать бы мне летной школы…

– Костенька, – сказала Вера, – я хочу сказать тебе… Это для меня никакого значения не имеет… Никаких темных пятен я на тебе не вижу!..

Костя крепко прижал Веру к себе и, не сказав больше ни слова, выбежал из избы.

Вера подошла к окну. В темноте она не увидела Костю.

«Что со мной? – тревожно подумала она. – Неужели это любовь?»

На крыльце, а потом в сенях прогромыхали сапоги, дверь распахнулась, и на пороге появилась Тамара.

– Верушка! Душа моя!.. – Она схватила Веру в охапку и закружила ее по комнате.

Отпустив Веру, швырнула шинель и шлем на кровать, зажгла керосиновую лампу.

– Ну, рассказывай! – усадила она подругу на скамейку около печи.

Вера рассказала о госпитале, о том, что получила от отца письмо…

– Завтра хочу попросить Кулешова подбросить меня попутным самолетом к отцу… Вот будет радость, Тамарка!..

Вскоре явились Нюра и Гаша. После шумных приветствий, объятий и поцелуев Вере пришлось начинать свой рассказ сначала. И уже только тогда девушки выложили ей все новости и происшествия, которые случились в ее отсутствие.

Щебетанию и рассказам девушек, вероятно, не было бы конца, если бы под окном не послышался веселый гомон мужских голосов.

Нюра удивленно приподняла брови:

– Что это они в наш девичий край забрели?

– Наверно, Верушку приветствовать идут, – улыбнулась Тамара.

Летчики явились во главе с комиссаром Рыжовым. Среди них был и Костя. Переступив порог, Рыжов приложил руку к шлему:

– Веру Железнову поздравляем с выздоровлением!

Так же откозырял у порога и дружок Кости – Владлен Брынзов.

– Пламенный привет от всего летного состава! – он протянул Вере свою широченную пятерню. – Ну, покажись, как ты выглядишь?

Вслед за Брынзовым все летчики по очереди стали трясти Верину руку.

Выздоровление Веры отпраздновали по-настоящему. Много пели и танцевали, рассказывали всякие забавные истории. Все веселились от души. Только Костя был по-непривычному хмур.

– Что, детинушка, невесел, что ты голову повесил? – подошел к нему Брынзов.

Костя встряхнул вихрастой головой и невесело улыбнулся:

– Грустно с вами расставаться!..

– Смотрите-ка! – иронически заметил Брынзов. – Ему все завидуют, что учиться едет, а он перед самой землей в «штопор» вошел.

В полночь в избу пришел дежурный. Он предложил всем «отойти ко сну». На рассвете предстояли вылеты.

Надев пальто, Рыжов подошел к Вере:

– Завтра на самолете пошлем за твоим орденом, послезавтра утром вручим… Ну, спокойной ночи!

– Дорогие подруги, проводили бы вы нас! – попросил Брынзов.

– Идемте, девчата, проводим, – поддержала его Вера.

На улице было тихо, казалось, на передовой тоже «отошли ко сну». Под ногами хрустели подмерзшие лужи. По звездному небу шарили лучи прожекторов, ища самолет врага, гудение которого доносилось с вышины.

Костя впервые взял Веру под руку и шепнул ей:

– Отстанем немного!.. Торопиться некуда, ведь нам спозаранку не лететь. – Они убавили шаг. – Ты знаешь, мне все время хочется быть с тобой, только с тобой… И так трудно с тобой расстаться!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Дивизия вышла в новый, только что освобожденный район и заняла узкую полосу обороны западнее села Щелоки.

Война здесь перепахала всю землю, поломала рощи и леса, спалила деревни. Кое-где среди развалин виднелись одинокие, покореженные артиллерийским огнем дома. В них располагались медицинские пункты, часть домов отвели для того, чтобы бойцам было где обогреться. Войска же размещались под открытым небом в сделанных из снега и завешенных солдатскими палатками укрытиях, которые предохраняли только от ветра и непогоды. Штаб дивизии расположился на опушке одной из рощ, в землянках, оставленных гитлеровцами. Железнов занял самую маленькую землянку. Он заботился о том, чтобы получше устроить людей, дать им возможность за эту короткую передышку как следует отдохнуть и помыться в бане. В связи с этим Яков Иванович все время находился в частях.

Дивизии скоро предстояло снова наступать. На этот раз она была назначена в первый эшелон армии по оси главного удара. Армия должна была прорвать фронт в направлении Знаменки и, действуя совместно с находящейся в тылу противника конно-механизированной группой генерала Белова, выйти на шоссе Москва – Минск в районе Семлево – Издешково на соединение с армией Калининского фронта, наступавшей с севера. В этот же район сбрасывался воздушно-десантный корпус.

Эта операция имела громадное значение. Она срезала 350-километровую петлю фронта Белый – Ржев – Киров, составлявшую ржевско-вяземский плацдарм немцев, и окружала там мощную группировку – почти две трети всех сил центральной группы гитлеровских армий, направленной на Москву.

Подготовка к наступлению занимала все помыслы комдива и комиссара: ведь предстояло прорвать сильно укрепленную, глубоко эшелонированную оборону противника, наступать по бездорожью, по лесам и перелогам, захватить шоссе Москва – Минск и после этого выдержать сильные контратаки свежих сил противника со стороны Вязьмы и Ярцева.

В одну из ночей полки Карпова и Нелидова сменили полк соседней дивизии, Железнов и Хватов сразу собрались поехать туда: Железнов – к Нелидову, Хватов – к Карпову.

– Когда будешь в полку у Карпова, – сказал Железнов, – прикажи ему немедленно откомандировать профессора Кремнева в мое распоряжение. Втолкуй ему, что не в интересах государства держать ученого в роли пулеметчика.

– Сам привезу, – надевая полушубок, пообещал Хватов. – Я хочу побывать на передовой. Думаю взять с собою кадровика и там вручить награжденным ордена и медали.

Появление Бойко и Соколова задержало их отъезд.

– Из полка Карпова сообщили, что в подвале одной избы нашли отравленную гитлеровцами картошку. В расположении Дьяченко оказались отравленные колодцы, – доложил Бойко.

Еще накануне стало известно, что у троих солдат полка Карпова обнаружено непонятное заболевание.

– Что же нашли у тех трех больных, которых вчера вечером отправили в госпиталь? – спросил Соколова Хватов.

– Туляремию.

– Это опасное заболевание?

– Очень опасное. Вся беда в том, что мы не знаем, как лечить эту болезнь. – Соколов пожал плечами. – Она у нас, на фронте, впервые… Ее переносят грызуны.

– Значит?..

– Значит, надо бороться с грызунами. Всячески оберегать от них продукты, готовую пищу, – объяснил начсандив.

– А что же делать с картошкой и с колодцами?

Подумав немного, Соколов ответил:

– Надо срочно обследовать все водоемы и оставшиеся после немцев продукты и без разрешения врачей ими не пользоваться…

В этот момент раздался телефонный звонок. Звонил Нелидов. Железнов взял трубку. По его лицу Хватов понял: произошло еще что-то.

– У Нелидова взлетели на воздух три бункера и изба, – прикрыв ладонью трубку, сказал Железнов.

– Есть жертвы?

– Есть. Все, кто там был, погибли… Значит, надо опасаться того, что другие бункера и избы тоже будут взлетать на воздух?.. Ну что ж, друзья, придется людей из помещений выводить в поле… – И, приподняв ладонь от трубки, он продолжал разговор с Нелидовым. – Всех людей до единого сейчас же вывести из помещений. Постройки и бункера тщательно осмотреть. Людям сделать укрытия, отеплить… Через два часа я к вам приеду.

Он положил трубку и грузно опустился на табуретку.

– На всякие подлости пускаются! – возмущался Хватов. – И мы еще требуем от красноармейца, потерявшего кров и семью, гуманного отношения к пленным! Красноармеец после стольких переживаний думает по-своему. Он ничего не забывает!.. Представляю себе, что он сделает, когда ворвется на германскую территорию! Этого господа фашисты не учитывают!..

Железнов остался один. Он остановился в дверях, вдыхая свежий воздух. На участке дивизии было затишье. Лишь изредка где-нибудь глуховато простучит дробью автомат или пулемет, крякнет сухим треском мина.

Вдруг Яков Иванович услышал тарахтение самолета. Из-за рощи вынырнул У-2 и стал кружиться над тем местом, где обычно производилась посадка.

«Что бы это могло быть? – забеспокоился Железнов. – Кто-нибудь из штаба? Может быть, доставят приказ о наступлении».

Он вернулся в землянку, аккуратно сложил карту и, положив ее в свой планшет, стал одеваться. Чтобы не терять времени, Железнов решил пакета не ожидать, а зайти полпути в штаб и прочесть его там.

Спускаясь по ходу сообщения, он увидел, что от опушки, через низину, к командному пункту бежит летчик, а за ним, еле поспевая, шагает оперативный дежурный. У-2 уже поднялся в воздух и развернулся. Свесившись через борт, пилот махал рукой. Железнов снял ушанку и ответил на его приветствие. Бегущий по низине летчик на мгновение остановился и тоже помахал улетавшему пилоту.

«Что за оказия? – недоумевал Железнов. – Почему этот летчик остался? Видимо, будет ждать ответа».

– Скажи оперативному дежурному, пусть идет с летчиком прямо ко мне! – приказал он адъютанту.

Пришлось снова вернуться в землянку. Только он взялся за телефонную трубку сказать начарту Куликову, вместе с которым должен был ехать, что ненадолго задержится, как дверь рвануло, словно бурей, и на пороге появилась Вера.

Она замерла на мгновение, сквозь полумрак всматриваясь в стоящего к ней спиной человека, и, узнав отца по голосу, бросилась к нему.

– Папа!.. Папочка!.. – целуя его и плача, повторяла она одно только слово: – Папа!.. Папа!..

Как ни был скуп на слезы Яков Иванович, но и он не смог удержаться. Слезы катились одна за другой, щекоча его обветренные щеки.

– Вот не думал!.. Дочурка ты моя!.. – Он снял с Веры шлем, усадил ее на табуретку, помог расстегнуть шинель.

Кажется, совсем недавно он так же расстегивал на ней шубку, когда она, замерзшая, возвращалась из школы.

– Вот разденемся, позавтракаем, – проговорил Яков Иванович. – Поди, устала, проголодалась.

Увидев орден Красного Знамени на ее груди, он замер в удивлении, а потом, прижав к себе голову дочери, поцеловал в лоб.

– Что слышно о маме, бабушке, Юрке? Как они там живут? Здоровы ли? – спросила Вера.

– Они здоровы. Мама работает в цехе, на револьверном станке. А вот Юрка… – Яков Иванович тяжело вздохнул. – Юрка удрал!..

– Куда?

– На фронт.

– Какой ужас! – испуганно вскрикнула Вера. – Где же теперь его искать?

– Появился похожий на него мальчонка в одной дивизии, но во время форсирования Истринского водохранилища пропал без вести… Мне все кажется, что это был он…

– Боже мой!.. Юрка!.. Наш маленький Юрка!..

– Я маме об этом еще ничего не писал. И ты не пиши. Может быть, это просто совпадение.

Яков Иванович открыл чемодан и достал из него последнее письмо Нины Николаевны.

– Вчера вечером получил.

Вера подошла к маленькому оконцу и стала читать письмо. Прочитала и задумалась.

– Хорошая она у нас, папа!..

– Очень хорошая… – ответил Яков Иванович. – Вот столько лет прожили, а мне все кажется, душевнее ее человека нет!..

Он присел на скамейку около Веры и стал всматриваться в лицо дочери.

«Как она возмужала, – подумал он. – Давно ли была девчонкой?.. За нее, бывало, беспокоилась Нина: „Как она будет там, в институте?.. Долго ли до беды!..“

Вера рассказывала о своем полке, о друзьях и подругах, о благородном поступке Кости, о том, как они со своих У-2 бомбили колонну фашистов.

– Бомбили дорогу Локотня – Звенигород? – удивленно переспросил отец.

– Да. А погода была, папа, отвратительная, нелетная. Ну мы их и расчихвостили! Вот так – вдоль дороги да прямо по танкам!.. – Для наглядности она жестами помогала своим объяснениям, как самый заправский летчик. Показывала, как она развернулась, как сбрасывала бомбы, как петляла, когда ее ранили. Яков Иванович приподнялся и крепко поцеловал дочь.

– Спасибо, Верушка! Большое тебе и вашим летчикам спасибо!.. Если бы ты это рассказала нашим бойцам, они бы тебя на руках несли до самой Москвы!..

Вера широко раскрыла глаза.

– Папа! Значит, это ваша дивизия там была?..

– Да, дорогая, наша. Мы тогда еле-еле держались. Ты, Вера, себе даже не представляешь, как поднялось настроение у бойцов, когда вы появились над полем в ливень, в тот момент мы уже отчаялись, что нас смогут поддержать с воздуха!..

Вошедший в этот момент Куликов увидел девушку, прижавшуюся к комдиву, смутился и хотел было уйти.

– Знакомься, Иван Захарович, моя дочь. Летчица, – сказал Яков Иванович.

– Очень рад! – Куликов подал Вере руку. – Может, товарищ полковник, поездку отложите на завтра?

– Что ты, что ты, Иван Захарович! Это невозможно!.. Сейчас поедем. А дочка меня подождет. – Яков Иванович виновато посмотрел на Веру. – Позавтракает пока, отдохнет…

– Поезжай и скорей возвращайся! – Вера обняла отца. – Я буду у тебя до завтра…

– Вот и хорошо. – Пропустив Куликова вперед, Яков Иванович вышел из землянки. Вера из-за двери услышала голос отца, отдававшего распоряжения Никитушкину:

– Дочь здесь одна остается, так ты там – чайку и позавтракать. В общем, позаботься!..

– Будьте спокойны, товарищ полковник, – сказал Никитушкин. – Обижаться на нас не станет!..

Потом до Веры донесся женский голос, который показался очень знакомым.

– У меня к вам неотложный разговор, товарищ полковник, – говорила эта женщина. – Во-первых, предлагаю снова организовать женскую снайперскую команду. А то за последнее время почти всех снайперов выбили…

– Простите, Ирина Сергеевна, я должен сейчас ехать. Часа через три вернусь, тогда обо всем поговорим… А пока заходите в землянку. Там дочь, Верушка, сегодня прилетела…

Вера уже стояла на пороге землянки.

– Здравствуйте, Ирина Сергеевна! – крикнула она. – Я вас по голосу узнала!.. Папа мне писал, что вы тоже здесь.

Валентинова обняла Веру, и они крепко расцеловались.

– Смотри, какая большая стала! Молодец, Верунчик! – Ирина Сергеевна назвала Веру так, как звала ее дома.

Они обнявшись вошли в землянку. За ними, придержав ногой дверь, шагнул Никитушкин, неся в руках деревянный поднос, заставленный тарелками.

Вера хотела помочь ему, но Никитушкин отстранил ее:

– Что вы! Что вы! Вы ведь гостья!

За столом Ирина Сергеевна рассказала Вере о своем горе:

– Единственная у меня цель – найти ребят. Я живу сейчас только ради них… И даже в мыслях не допускаю, что они погибли… Работаю очень много. Иначе бы меня тоска загрызла…

– Смотрю я на вас, Ирина Сергеевна, – сказала Вера, – и мне представляется мама. – Вера взяла письмо и развернула его. – Работает на заводе. Ударница! На доске Почета вывесили ее фотографию… Я маму не узнаю…

– Ты просто не знала свою маму…

– Может быть… Но теперь я ее хорошо понимаю… У нее есть потребность приносить пользу. Так и должно быть у всякого, кто считает себя настоящим человеком. Ужасно, что есть еще люди, которые этого не понимают. Вот мама пишет, что с нею туда приехала из Белоруссии молодая, здоровая женщина, какая-то Карпова Галина Степановна. Она думает только о том, чтобы сберечь свою красоту, и из-за этого не хочет работать…

– Карпова? Из Белоруссии, говоришь? – перебила ее Валентинова и спросила с тревогой: – А ты ее знаешь?

– Нет, не знаю.

– Прочитай мне, что о ней написано.

Вера передала Ирине Сергеевне письмо, и она сама прочитала все, что говорилось о Карповой. «Что это: совпадение фамилий или она действительно его жена? – подумала Валентинова. – Может быть, именно поэтому он говорит о себе: „Семейный, но одинок…“ Такой мужественный человек, а жена – пустышка…»