– От вашей дочери!..
Яков Иванович впился глазами в знакомый неровный почерк.
– Простите меня, ради бога! Я до сих пор не имел никаких сведений о своей семье… – Он надорвал конверт и вынул письмо.
Дверь снова открылась. Красноармейцы внесли в палату два фанерных ящика.
– Это подарок Военного совета в честь праздника и вашего награждения, – сказал член Военного совета. – Какие у вас ко мне или начальнику отдела кадров просьбы?
– Единственная, – ответил Хватов. – Просим вашего приказания отправить нас немедленно на фронт. Мы совершенно здоровы.
– В госпитале я не командую! – Член Военного совета посмотрел на начальника госпиталя, как бы спрашивая: «Что вы ответите?» Начальник госпиталя отрицательно покачал головой. – Вот видите, нельзя!.. Так что придется подождать!..
Как только дверь за гостями закрылась, Яков Иванович развернул письмо и стал читать:
«Дорогой папочка, я счастлива! Сейчас мне принесли письмо, начальник отдела кадров фронта пишет, что ты жив, здоров и что через него можно тебе написать…»
Яков Иванович вдруг бросился к двери, опрокинул стоящий на пути стул.
– Ты куда? – удивился Хватов.
– Хочу догнать полковника и поблагодарить его! Представь себе, это он сообщил Верушке, что я жив и здоров. И чтобы она не волновалась, дал ей не мой адрес в госпитале, а свой…
– Да ты дочитай прежде письмо, чудак-человек, а благодарность твоя не опоздает! – Хватов обнял Железнова и усадил в кресло.
– Какая молодец! Ведь она – летчица! Понимаешь ты, Фома Сергеевич, летчица! – не отрываясь от письма, воскликнул Яков Иванович.
Но вдруг лицо его заметно погрустнело.
– Ты что это вдруг скис? – спросил Хватов.
– Как же быть с женой? Если я напишу ей, что Вера летчица, они с матерью с ума сойдут! Нина до смерти самолетов боится!.. – Письмо в руке Якова Ивановича дрогнуло.
За окном вдруг загрохотали разрывы бомб, раздались залпы зенитной артиллерии. Пятиэтажное здание госпиталя несколько раз тряхнуло, как при землетрясении.
Хватов открыл дверь, позвал Марусю и сунул ей в руку самый большой апельсин и плитку шоколада:
– Это вам от двух раненых! – сказал он. – Скажите, пожалуйста, Петру Николаевичу, чтобы, как освободится, зашел к нам.
Через некоторое время в палату вошел Петр Николаевич.
– Вы меня звали? – спросил он и, увидев празднично накрытый стол, на котором было все, что получили в подарок от Военного совета Железнов и Хватов, развел руками: – Да у вас тут пир горой!
– Просим, Петр Николаевич! – Хватов усадил его за стол и протянул стакан вина: – За победу!..
– За победу можно, но только один глоток! – Петр Николаевич чокнулся с Железновым и Хватовым, отпил немного вина и поставил стакан на стол. – Я, друзья мои, уверен, что мы победу завершим в Берлине!.. Вы спросите, откуда у меня такая уверенность. За четыре с половиной месяца войны я сделал около четырехсот сложных операций. И почти каждый раненый, если только он был в сознании, перед операцией спрашивал меня: «Товарищ доктор, а я смогу снова вернуться на фронт?..» Вы слышите?! Он, может быть, уже при смерти, а думает о том, чтобы возвратиться в строй. Вот, друзья мои, это и создало во мне такую уверенность в нашей победе!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Вскоре Якову Ивановичу все же удалось настоять на своем, и его выписали из госпиталя. Провожая его, Хватов загрустил.
– Ну что ж, дружище! – сказал он, невесело глядя на Железнова. – Надеюсь, и я скоро буду на фронте! Если сможешь, замолви за меня словечко начальнику политуправления: довольно, мол, Хватову в госпитале валяться!..
Железнова назначили начальником штаба только что переформированной стрелковой дивизии генерала Щербачева. Эта дивизия начала свой боевой путь в первые дни войны у самой границы. Пополнялась она за счет московского ополчения, большинство ополченцев уже побывали в боях. В дивизию влилось много коммунистов и комсомольцев.
– Одно плохо, – сказал командующий Железнову перед тем, как направить его в дивизию, – артиллерии маловато. Тяжеленько будет. Но если умело использовать, можно удержаться на рубежах и остановить наступление фашистов.
Командующий подошел к длинному столу, на котором лежала карта оперативной обстановки фронта. Водя по ней карандашом, он ознакомил Якова Ивановича с обстановкой на центральном участке фронта.
– Гитлеровское командование отдало приказ во что бы то ни стало взять Москву к двадцать пятому ноября. Сейчас идут бои за Истринское водохранилище и за город. – Командующий постучал карандашом по карте там, где было написано «Истра», и повел карандаш вниз. – Здесь идут бои за Котово, Сурмино, Дятьково. Приказано – ни шагу назад!.. – Его слова прервал грохот близких артиллерийских разрывов. Командующий подошел к окну, в котором дребезжали стекла, и тихо проговорил: – Близковато… Видно, нащупали… Отступать некуда! За нами Москва! – Чтобы удобнее было рассмотреть тот участок фронта, где будет сражаться дивизия генерала Щербачева, командующий подтянул к себе карту так, что большая ее часть свесилась со стола и оказалась на полу. – По этой дороге, – он повел карандаш от Рузы на Звенигород, – гитлеровцы подтягивают резервы и намереваются ударить в стык наших армий через Звенигород на Москву. Задача вашей дивизии – закрыть это направление и не пропустить врага. За это генерал Щербачев, вы и комиссар отвечаете своими головами. – И командующий внимательно посмотрел на Железнова.
– Я понимаю, какая это ответственность! – сказал Железнов.
– В работе опирайтесь на партийную организацию. Говорить так меня заставляет то, что некоторые командиры этого не делают и терпят неудачи.
Ища в папке проект приказа о назначении Железнова, командующий перелистал несколько бумаг и положил их справа от себя, как раз перед Железновым. Яков Иванович невольно прочел несколько строк, адресованных Военному совету 16-й армии:
«Отступать больше некуда, и никто этого вам не позволит… Любыми, самыми жесткими мерами немедленно добиться перелома, прекратить отход и не только не сдавать ни в коем случае Истру, Клин и Солнечногорск, но и выбить фашистов из занятых районов.
Всему командному и политическому составу снизу доверху быть в подразделениях, на поле боя…»
Командующий подписал приказ, поднялся и, подходя к Железнову, сказал:
– Приказ подписан. Отправляйтесь в дивизию. На вас, товарищ Железнов, возлагаю большие надежды. Надо больше внимания уделить организации взаимодействия пехоты с артиллерией, как можно шире используйте инженерные заграждения. Получше зарывайтесь в землю! С этим у нас не совсем благополучно, и мы нередко несем лишние потери. – Он протянул руку. – Желаю успеха. Привет генералу Щербачеву. Скажите ему, что Военный совет все же рекомендует ему лечь в госпиталь.
В дивизию Железнов приехал к вечеру. Штаб дивизии находился в доме отдыха, который стоял в роще юго-восточнее Звенигорода, а части дивизии располагались в ближайших деревнях. Генерала Щербачева ни в штабе, ни на квартире не было, и Яков Иванович, стремясь как можно скорее войти в курс дела, решил дождаться его у временно исполняющего должность начальника штаба.
Дежурный по штабу довел Железнова до комнаты, на дверях которой досужим квартирьером были написаны мелом большие букву «НШ», отворил дверь и пропустил его вперед. В комнате было накурено и грязно. Вокруг стола стояли командиры, ожидавшие подписи начальника штаба или его указаний. За столом, обставившись телефонами, прижав к уху телефонную трубку, сидел майор. Он с кем-то громко разговаривал и одновременно подписывал бумаги.
Якову Ивановичу стало жаль этого майора. Хотелось сразу же разогнать всю эту толчею и навести в штабе порядок. Но он решил подождать, пока майор закончит телефонный разговор. А телефоны, как назло, гудели и звонили один за другим.
За дверями послышались шаги и громкое позванивание шпор. Двери распахнулись, и с порога прогремел знакомый голос Доброва:
– Что это еще за кавардак?!
«Так вот где мы с тобой, Иван Кузьмич, встретились, – подумал Железнов. – Значит, лихой кавалерист все же служит в пехоте!»
Командиры отхлынули от стола и, обходя стройного в фуражке набекрень полковника, по одному стали выходить из комнаты. А майор, бросив в телефонную трубку «подождите, позвоню позже», поднялся с места, готовый выслушать Доброва.
Добров увидел Железнова, поприветствовал его взмахом руки и крикнул вытянувшемуся перед ним майору:
– Прикажите навести в штабе порядок! А этому, вашему дежурному, за такой кавардак влепите своей властью… – И, взглянув на Железнова, сердито проворчал: – Не штаб, а конюшня!
От этих слов Якова Ивановича покоробило. Добров взял его под руку и, буркнув в сторону начштаба «шляпа!», повел к себе в кабинет.
– Напрасно ты так! – сказал ему Железнов. – Этот майор еще молодой, ему сперва надо помочь, научить, а потом уже ругать.
– Эх, была бы моя власть, – вскипел Добров и рубанул по воздуху ребром ладони, – разогнал бы я всю эту контору и посадил сюда строевых людей!..
– А разве майор не строевой командир? – спросил Железнов. – Штабной командир, Иван Кузьмич, тоже строевик, грамотный в военном отношении и специалист в области одного какого-нибудь рода войск. Одним словом, лучший командир!..
Если бы перед ним был не Железнов, а кто-нибудь другой, Добров непременно стал бы на свой, особый манер внушать ему свою правоту. Понимая, что подобный разговор с Яковом Ивановичем ни к чему хорошему не приведет, Добров ограничился словами:
– Это уж ты, Яков Иванович, слишком загнул! – и позвал Железнова обедать.
Но Яков Иванович пообещал прийти позже и снова возвратился в свой будущий кабинет.
– Временно исполняющий должность начштаба майор Бойко, – представился ему майор.
Он был искренне рад приезду Железнова, обрисовал ему оперативную обстановку, изложил план действий.
– Устали? – участливо спросил Яков Иванович.
– Очень, – после некоторой паузы признался Бойко.
– Спать-то приходится?
– Немного, часика два-три.
– Это плохо, – Яков Иванович покачал головой. – Надо построить работу штаба так, чтобы и вы и ваши подчиненные могли спать. Так еще до боя измотаетесь.
– Не измотаемся, товарищ полковник. Если бы только зря не дергали. А то на каждом шагу и за каждую мелочь «хвоста крутят» да «холку мылят». Когда твою работу ни во что не ставят, так бы, кажется, и убежал отсюда без оглядки!..
– Ну ничего, думаю, теперь вам будет работать значительно легче: все основные вопросы я возьму на себя!
В комнату вошел ординарец Доброва и напомнил Железнову, что полковник ждет его обедать.
В квартире Доброва разносился пряный аромат перца, пережаренного с луком сала и кислой капусты. Яков Иванович угадал, что здесь варятся солдатские щи и гречневая каша. На столе, застланном газетами, стояла бутылка «Московской». На алюминиевой тарелке поблескивала жиром разрезанная и прикрытая аппетитными колечками лука селедка. Добров усадил Железнова, налил ему и себе по полному стакану водки.
– За разгром врага! – Он чокнулся и выпил свой стакан залпом, даже не поморщившись.
Железнов отпил только половину.
– Ты что же, за разгром врага пить не хочешь? – спросил Добров и взял бутылку, чтобы долить ему. – Это не по-фронтовому!..
– Не могу, Иван Кузьмич, – Железнов прикрыл стакан рукой. – Мне сейчас в должность вступать.
– А, успеешь еще! – махнул рукой Добров.
– Генералу представляться! – Яков Иванович искал подходящий повод, чтобы отказаться.
– Подумаешь, тоже причина!.. Лучше заложи хорошего «пыжа», – Добров подвинул гостю закуску, – и хватим за доброе здоровье! Смотри, если не выпьеш, я рассержусь!..
К счастью Якова Ивановича в этот момент в квартиру вошел адъютант командира дивизии. Он сообщил, что комдив приехал и просит Железнова прибыть к нему.
Добров отпустил Якова Ивановича с условием, что тот будет у него ужинать и, показав на недопитый стакан, сказал посмеиваясь:
– Оставлю как упрек!.. Если не сдержишь слова, вылью за шиворот!
Когда Железнов вошел к Щербачеву, врач делал генералу укол в руку. В комнате пахло камфарой.
– Я сейчас, – сказал генерал и предложил Железнову сесть. – Сердце что-то подводит… Вот ездил туда, – генерал махнул рукой в ту сторону, откуда доносилась канонада. – Смотрел участок фронта, который нам приказано занять. А дорога трясучая! Меня в машине и прихватило.
Когда врач ушел, Железнов придвинул стул к кровати Щербачева.
Генерал обрисовал ему состояние дивизии, рассказал о положении на фронте и изложил свои мысли по организации марша.
– Прошу вас, вместе с Бойко подсчитайте время и продумайте построение колонн и их боевое обеспечение. – Щербачев устало опустился на подушки. – Продумайте всю эту организацию с таким расчетом, чтобы в ночь на послезавтра можно было сменить части дивизии генерала Бегичева… Учтите активность противника и предусмотрите контрмеры на случай возможного удара со стороны Рузы… В двадцать три ноль-ноль прошу доложить приказ на марш.
– Будет исполнено, – пряча блокнот в карман гимнастерки, ответил Железнов и поднялся.
– Как только мне станет получше, я к вам приду, – сказал Щербачев. – Поэтому не прощаюсь…
– Что вы, товарищ генерал! – запротестовал Железнов. – Вам надо полежать. – И он передал Щербачеву предложение Военного совета отправить его в госпиталь.
– Сейчас не могу, – покачал головой генерал. – На кого дивизию оставлю? На Доброва? Да он мне в один день весь командный состав разгонит. А при умелом руководстве с нашими командирами можно чудеса творить! Прекрасная дивизия!
– Я ему помогу, товарищ генерал. А если станет зарываться – одерну!
– Ну и пойдет потасовка на весь фронт! – улыбнулся Щербачев. – Хотя я охотно вам верю. Мне о вас много хорошего говорил полковник Лелюков.
– Александр Ильич? – переспросил Яков Иванович. – А где же он сейчас?
– Да недалеко отсюда, под Наро-Фоминском. Командует московской Пролетарской мехдивизией, – ответил Щербачев и снова вернулся к прежнему разговору. – Доброва нужно держать в руках. Странный он человек! В нем есть хорошие качества – храбрость, твердость, напористость, но он страдает большим пороком: не уживается с людьми. Все у него плохие и даже негодные. Только он один хороший!.. Так что оставить дивизию пока не могу!..
От генерала Железнов пошел прямо в штаб. Он отдал начальникам служб и командирам частей распоряжения, касающиеся подготовки к маршу, и вместе с Бойко принялся разрабатывать организацию и обеспечение этого марша.
О том, что он обещал Доброву вместе поужинать, Железнов вспомнил только около полуночи, да и то лишь в связи с тем, что в той стороне, где стоял домик Доброва, загрохотали разрывы бомб. Яков Иванович сразу же позвонил Доброву по телефону. Добров ответил, что все обошлось благополучно, только в окнах вылетели все стекла, по дому ветрище свищет, и поэтому он придет сейчас в штаб.
Яков Иванович собрался к комдиву с составленным им проектом приказа, но в дверях встретился с вошедшим Добровым. Железнов протянул ему проект приказа.
Добров вошел в комнату и выразительно взглянул на Бойко, кивнул при этом на дверь. Бойко понял его и вышел из комнаты.
– Вот что, товарищ Железнов, – начал Добров, когда они остались вдвоем. – Я здесь не начальник какой-нибудь службы, а первый заместитель командира дивизии. Вы видели, каково состояние здоровья комдива? Поэтому прошу вас все вопросы, которые мне придется проводить, предварительно согласовывать со мной.
– Я вас, товарищ Добров, не совсем понимаю, – сказал Железнов, тоже перейдя на официальный тон.
– А тут понимать нечего! Возьмите за правило – прежде чем докладывать командиру дивизии, советуйтесь со мной. – И Добров, подойдя поближе к мигавшей лампе, стал читать приказ.
Якову Ивановичу стоило некоторого напряжения удержать себя от неприятного разговора с Добровым. Он не возражал против того, чтобы с ним советоваться, однако начальственный тон Доброва раздражал его.
– Вот видите, товарищ полковник, – Добров положил приказ на стол, – если бы вы посоветовались со мной, то, наверное, приказ был бы написан совершенно в другом духе.
– В каком же? – спокойно осведомился Железнов.
– В наступательном!
– Так это же приказ на марш, – возразил Яков Иванович.
– Ну и что же? Организация марша должна соответствовать замыслу предстоящих боевых действий.
– Правильно! Он так и построен.
– Да, но от него несет оборонительной тактикой! А гитлеровцев нужно уничтожать ударом.
– Вы, товарищ полковник, говорите правильно. Однако сейчас перед дивизией стоит задача любой ценой остановить гитлеровцев, но в то же время стараться сберечь силы. Надо учитывать то, что у нас мало артиллерии…
Добров скривил физиономию.
– Выходит так: «иди туда – стой тут», – съязвил он. – Понимаете ли вы, товарищ Железнов, как мне тяжело все время «перемалывать и отходить»? – он стукнул себя в грудь. – Ведь Москва за нами!.. Поймите, у нас полнокровная дивизия. И мы могли бы сразу целой дивизией ударить по фашистам!
– Поверьте, Иван Кузьмич, что мне, комдиву, командарму и Военному совету фронта Москва дорога так же, как и вам. Но для сокрушающего удара одной нашей дивизии мало!.. – Яков Иванович взглянул на ручные часы. – Мне пора! – сказал он и положил проект приказа в папку. – Я вашу точку зрения доложу комдиву.
– Не надо! – резко ответил Добров. – Бесполезно!
– Почему же?
– Мы с ним расходимся во взглядах на ведение боевых действий. – Он надел фуражку набекрень и безнадежно махнул рукой.
– «Пяхота» никогда душу кавалериста не поймет! – сказал он и уже в дверях обернулся: – Что ж, приказ есть приказ!.. – вздохнул тяжко и вышел.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Строительство завода заняло большое пространство земли, захватило пески, сосновую рощу и на востоке дошло до вечно сырой, богатой клюквой и грибами омшары.
От станции сюда протянулась насыпь заводской железнодорожной ветки. Вдоль прокладываемых дорог возводились фундаменты будущих цехов, котельной и электростанции. В сосновом бору, за железной дорогой, строились для рабочих и инженерно-технического персонала деревянные дома.
На стройке работали колхозники близлежащих сел, в том числе и того, где поселилась Нина Николаевна. Вместе с Галиной Степановной они, как и другие женщины их деревни, поднимались чуть свет и шли на работу. Чувствуя в себе больше моральных сил, Нина Николаевна старалась незаметно, чтобы не осудили соседки, помогать Карповой. Иногда ей попросту приходилось работать за двоих.
Так было и сегодня. Нина Николаевна еще до обеда уложила кирпич на своем участке. Она ждала Юру, который должен был принести ей на стройку обед. Но Юра почему-то задержался, и она перешла на участок Карповой, поставила ее на подачу кирпича, а сама стала на кладку.
Это все же не укрылось от глаз обедавшей Пелагеи Гавриловны. Макая в соль дышащую паром картошку, она подала свой голос:
– Ты это зря, Николавна, балуешь ее! Что она тебе ровня, что ль? Ты, поди, годков на пятнадцать постарше ее.
– Но она никак не приспособится! – заступилась за Карпову Нина Николаевна.
– Что же я могу с собой сделать?! – всхлипнула Карпова.
– Эх ты! – пробасила сидевшая рядом тетка Фекла. – Росла ты при тятеньке и при маменьке, без работы и заботы, вот и выросла из тебя такая травина, что ни для тына, ни для овина.
– Не буду больше работать!.. – выкрикивала Карпова, подавая кирпичи Нине Николаевне. – Руки все в мозолях, а толку никакого! Не для этого меня готовили!.. Пусть, что хотят, со мной делают, больше на работу не пойду!..
Положив последний кирпич, Нина Николаевна покрепче вдавила его в раствор и, подхватив мастерком вылезшую сбоку лишнюю известку, бросила ее в шов.
– Ну, Галина Степановна, шабаш! Садись, отдохнем! – Она швырнула лопатку в корыто с раствором и, сбросив тыльной стороной ладони известь с лица, выпрямилась, размялась и села на стопку кирпичей.
Только сейчас Нина Николаевна почувствовала, как сильно устала и проголадалась. Она посмотрела в ту сторону, откуда должен был появиться Юра.
Но вместо сына вдоль кирпичных штабелей торопливо семенила Аграфена Игнатьевна.
«…Почему она?» – испуганно подумала Нина Николаевна и, забыв об усталости, побежала навстречу матери.
– Мама, ты зачем? Где Юра? – Она приняла кошелку с едой и подхватила мать под руку.
– Да я и сама не знаю. Утром собирался к Петьке уроки учить, – задыхаясь от ходьбы, отвечала Аграфена Игнатьевна. – Потом я вышла… Потом вернулась, с печкой завозилась… и вот уже пора к тебе…
– А в школу он пошел? – Нина Николаевна смотрела в упор в растерянное лицо матери.
– Про школу, Нинуша, не знаю… – Аграфена Игнатьевна опустилась на кирпичи и поправила на голове сбившийся платок. – Ты обедай, а я тем временем в школу сбегаю…
– Нет, я сама. – Нина Николаевна озиралась по сторонам, ища глазами техника. – Мама, ты ступай потихоньку домой. А я в школу… – Наконец она увидела за штабелями бревен техника и побежала к нему, перепрыгивая через кучи кирпичей и песка.
– Побежала, так и не поела, – сокрушенно проговорила Аграфена Игнатьевна, увидев, как, отпросившись у техника, ее дочь чуть не бегом устремилась в сторону школы. И сама же себе ответила: – Да какая уж тут еда!.. – Подняв кошелку, она побрела домой, не обращая внимания на уговоры женщин, предлагавших посидеть и отдохнуть хоть немного.
Возвращаясь из школы, Нина Николаевна у околицы догнала мать. Платок сполз с ее головы, и ветер трепал волосы, пальто было распахнуто, в глазах стояли слезы. Аграфена Игнатьевна догадалась, что дочь Юру не нашла, но все же спросила дрожащим голосом:
– Ну что?
Нина Николаевна отрицательно покачала головой:
– В школе нет. И не приходил.
– Не приходил? – Аграфена Игнатьевна схватилась за изгородь. – Ах ты, господи, царица небесная, да где же он? – Она в ужасе уставилась на дочь.
Взяв мать под руку, Нина Николаевна повела ее к дому, а сама перебирала в памяти все опасные места, где бывал с деревенскими ребятами Юра и где с ним могло, не дай бог, что-то приключиться: и пруд за Бобылевой избой, и гнилую омшару с топкими болотами, и колодец у водопоя, и развалившийся дом с прогнившей кровлей, даже смолокурню, соблазнявшую ребят смолою для факелов.
Дома было тихо. Лишь за печкой посвистывал сверчок.
– Юра! – позвала Нина Николаевна.
Тишина пугала ее.
Не думая, зачем она это делает, Нина Николаевна приподняла одеяло, заглянула под кровать, поднялась на скамейку и посмотрела на печь, даже схватила ухват и пошарила им под печкой. Ее охватил ужас, как в первый день войны. Она выбежала из избы и бросилась вдоль по улице.
Обежав в деревне почти все дома и уже теряя надежду когда-нибудь вновь увидеть сына, Нина Николаевна вернулась домой. На крыльце ее ждала Аграфена Игнатьевна. В ее сухом кулачке была зажата бумага.
– На, читай!.. На фронт укатил, шельмец!.. Что же теперь делать? Вот ведь горе какое!.. – Надевая на ходу кацавейку, она торопила Нину Николаевну: – Давай пойдем скорее на станцию. Может, еще не уехал!..
Нина Николаевна взяла бумажку и прочла строки, старательно написанные крупным четким почерком:
«Дорогая мама! Прости меня и не сердись. Не могу сидеть дома, когда фашисты под Москвой. Мы скоро закончим войну, и я вернусь. На дорогу взял у тебя два червонца. На фронте найду папу и Веру. Целую тебя и бабушку. Твой сын Юра».
Руки у Нины Николаевны опустились, глаза не мигая уставились в одну точку.
– Идем, идем, Нинуша, пока не поздно, – как будто издалека, донесся до нее глухой голос матери.
На станции Юры не было. Нина Николаевна попросила телеграфистку послать телеграмму по железнодорожным станциям и в адрес командующего Московским фронтом.
– Ради бога, милая, – вторила ей Аграфена Игнатьевна. – Пробей ты эту телеграмму всей путейной милиции… Пусть его под скамейками посмотрят… Да, приметы надо указать: ведь он без пачпорта и соврать может. Курносенький такой, белоголовый, глаза разные…
– Так это вы, бабушка, сами напишите, – сказала телеграфистка, – работы у нас много. Сейчас поезд прибывает. А то зайдите после поезда.
– Откуда же поезд?
– Московский.
– Московский? Давай, Нина, пойдем расспросим, может быть, его кто-нибудь в пути видел!..
Они вышли на платформу. Вдалеке заблестели огни паровоза. Яркий прожектор скрылся за поворотом и вскоре снова вынырнул из темноты, заливая станцию сияющим светом.
Подходя к платформе, паровоз пронзительно рявкнул, сопя, проплыл мимо толпы людей и, выпустив пары, как будто испустив дух, остановился. На этой маленькой, раньше почти совсем безлюдной станции, где редко сходили пассажиры, сейчас вышло много людей. Юркий представитель отдела кадров завода отвел приехавших в сторону, туда, где в старинном четырехгранном фонаре слабо мерцала керосиновая лампа.
Нина Николаевна и Аграфена Игнатьевна пошли вдоль поезда, расспрашивая всех проводников и пассажиров, которые стояли у своих вагонов. Ничего не узнав, они направились к фонарю, в гущу людей. Однако все было напрасно. Никто из них Юру не видел. Возле освещенной распахнутой двери вокзала Нина Николаевна столкнулась с дюжим летчиком в военной форме.
– Товарищ военный! – остановила она его. – Не видели вы где-нибудь около встречного поезда мальчика в серой заячьей шапке?.. Брючонки черные, заправлены в сапоги, беленький, курносенький…
– Не видал, – покачал головой летчик. – Сбежал, что ли?
– Сбежал на фронт. – Аграфена Игнатьевна посмотрела на подвязанную руку летчика и спросила: – А вы с фронта? На побывку?
– Так точно, бабушка, в отпуск. Не знаете, нет ли здесь кого-нибудь из Княжина?
– Мы из Княжина.
Летчик вгляделся в лица Аграфены Игнатьевны и Нины Николаевны.
– Вы, наверное, приезжие?
– Приезжие, батюшка, эвакуировались сюда с самой границы, – пояснила Аграфена Игнатьевна.
– А у кого живете?
– У Назара Русских.
– У Русских?! – радостно вскрикнул летчик. – Значит, у нас? Я сын Назара Ивановича – Никита.
Домой шли вместе. По дороге Аграфена Игнатьевна и Нина Николаевна рассказали летчику подробности исчезновения Юры. Потом, немного успокоенные его уверениями, что Юру непременно найдут, стали расспрашивать, не встречал ли он он где-нибудь Якова Ивановича. Но Никита о Железнове ничего не знал. В свою очередь ему не терпелось услышать от женщин о родных, о том, как живется его семье. Спросил и о том, как Аграфена Игнатьевна и Нина Николаевна устроились у них в доме.
– Ваши родные очень много для нас сделали, – ответила Нина Николаевна, – они заботятся о нас, как о своих близких.
Никита в душе подивился ее словам, так как хорошо знал прижимистость отца и расчетливость матери, но ничего не сказал.
Возвратившись домой, усталые и измученные страхом за судьбу Юры, мать и дочь долго сидели на лавке молча и не зажигая огня. За печкой звонко стрекотал сверчок. Но, видимо, убедившись, что его никто не слушает, смолк.
Наконец Нина Николаевна встала, сбросила с себя платок и пальто на лавку; шурша руками по бумаге в шкафу, нащупала спички, зажгла лампу и поставила на стол.
– Ты чего, Нинуша? – спросила Аграфена Игнатьевна.
– Хочу написать письмо. – Нина Николаевна подошла к матери, поцеловала ее в морщинистую щеку. – Туда, на Московский фронт, Военному совету… А ты, мама, ложись.
– Какой уж тут, дорогая моя, сон! Я лучше о тобой посижу. Все сердцу легче.
Нина Николаевна поставила перед собой чернильницу, развернула Юрину тетрадь, положила голову на руки и задумалась. Потом взялась за перо. В доме было тихо, только скрипело, бегая по бумаге, перо.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Уже вторые сутки Юра ехал «зайцем» на самой верхней полке общего, до отказа набитого пассажирами вагона. Боясь быть пойманным, он забился к самой стенке и лежал, стараясь не шевелиться. Снизу потянуло запахом еды. Юра облизнулся и проглотил слюну. Голод донимал его. В вагоне было душно, по лицу катился пот, голова, казалось, разваливается на части. А тут еще, как назло, Юра испытывал неотложную необходимость выйти. Он быстро спустился вниз и, перепрыгивая через ноги пассажиров и стоящие в проходе вещи, опрометью побежал к выходу, боясь, что его заметит проводник. На Юрино счастье, проводник дремал, сидя на краю лавки, и не заметил, как мальчонка прошмыгнул в тамбур. Возвращался Юра более спокойно, делая вид, что он настоящий пассажир. Если бы он остался внизу, на него наверняка никто бы не обратил внимания. Когда же стал поспешно взбираться на верхнюю полку, тетка, которая сидела на нижней полке, подтолкнула соседа и показала на Юру:
– Небось вещичками хочет разжиться!..
Услышав ее слова, Юра почувствовал страшную обиду.
– Как вам, тетенька, не стыдно!.. Мне никакие вещички не нужны! – крикнул он и только хотел занести ногу на вторую полку, как почувствовал, что кто-то потащил его вниз. Юра обернулся: внизу стоял проводник.
– Ваш билет?! – спросил он скрипучим голосом.
– Билет? – переспросил Юра. – Билет, дяденька, сейчас… – Он соскочил на пол и, не удержавшись, сел прямо на руки той тетки, что его заподозрила. Однако тут же от ее толчка отлетел в объятия проводника. – Сейчас дяденька… – трясущимися руками Юра стал шарить по своим карманам, одновременно раздумывая, как бы удрать.
– Смотри-ка, билет ищет, вот фокусник! – ехидно прошамкал старичок, сидевший рядом с теткой.
– Какой у него билет, в милицию его стащить нужно! – прошипела тетка. – Воровством занимаются, вещички тащут!.. Известно, сызмальства порченные!..
– Полно вам чушь городить! – заступился за Юру запасник в новенькой красноармейской форме. Он, видимо, ехал на фронт. – Чего ему у вас воровать-то? Картошку?
– Такой и картошку сопрет, не погнушается!.. Теперь картошка в цене!..
– Да что вы на мальчонку напали?! – прикрикнул на тетку запасник и спросил у Юры: – Куда едешь?