Он весь как-то сразу преобразился, лицо его оживилось.-- Товарищи! Вы пришли в нашу славную гвардейскую семью и суровый час. Ваши однополчане там, за Донцом, ведут жестокий бой. Им нужна ваша помощь... Недалек час, когда мы пойдем вперед, и только вперед! Путь ваш будет тяжел, труден, но и светел. Вы понесете знамя освобождения родной земле и страдающему под фашистским игом советскому народу на оккупированной врагом территории. Будьте стойки и мужественны в бою. Помните, с вами -- Родина, а впереди -- великая победа! В добрый час, солдаты!..
      Кто-то первый несмело прокричал "ура". Его поддержали дружно. Тремя звучными волнами прокатилось: "а-а-а..."
      Полковник легко сбежал с крыльца и стал обходить роты, здороваясь с бойцами.
      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      1
      Третьего августа, с утра, где-то против Белгорода загудело. Разведчики выскочили из своего блиндажа, стали всматриваться в ту сторону, откуда катился ровный, встряхивающий землю гул. За лесом бурой стеной до самого неба встало облако пыли и дыма, и никак нельзя было понять, с какого берега реки поднималось оно. Эскадрильи наших бомбардировщиков неслись к этому облаку, исчезали в нем и возвращались уже другими маршрутами, обманывая вражеских зенитчиков. Иногда к ним пытались пристроиться тонкие и желтобрюхие, как осы, "фоккеры", но, отсеченные нашими истребителями, они поворачивали обратно. Обнаглев, летели над самой землей с отвратительным свистом, обстреливая из пулеметов повозки и машины. Наши войска открывали по ним яростный огонь и нередко подбивали. Охваченные пламенем, немецкие истребители врезались в землю и быстро сгорали.
      Алеша Мальцев любил наблюдать за воздушным боем, забравшись на дерево.
      -- Товарищ, горит... горит!..-- кричал он, вытягивая вперед правую руку, а левой обхватывая ствол дуба.-- Сейчас врежется!..
      -- Где, где, Алеша? -- бегал внизу Сенька.
      Утром 5 августа гул в районе Белгорода неожиданно прекратился. Самолеты летели теперь в сторону Харькова и Богодухова. Солдаты поняли: на фронте произошло что-то очень важное и значительное. А в третьем часу дня пришло сообщение, что Белгород освобожден и советские войска движутся к Харькову и Богодухову.
      Боясь окружения, немцы стали отходить и на участке дивизии Сизова; им удалось даже немного оторваться от передовых отрядов дивизии.
      Кому-кому, а разведчикам было не по душе это слово -- оторваться. Оно означало для них: во-первых, то, что командир разведроты и начальник разведки получат от генерала хорошую трепку (Марченко с группой разведчиков все время находился на "пятачке"); во-вторых, теперь они, разведчики, должны высунув язык протопать много верст пешком и догнать врага. Кто угодно мог оторваться от противника, но только не разведчики. Теперь им предстояло первыми "войти в соприкосновение" с неприятелем. За этой безобидной и немножко казенной фразой для солдат крылось много неприятных вещей. Часто такое соприкосновение кончалось гибелью разведчиков; напоровшись неожиданно на засаду, они могли стать легкой добычей врага. Именно поэтому были так озабочены Марченко и Забаров; даже забаровское искусство не всегда выручало в подобных случаях.
      Не в духе пребывал в это утро и Петр Пинчук. Он натопил баню и хотел помыть разведчиков, возвратившихся с "пятачка". А теперь это дело пришлось отложить.
      -- Кузьмич, якого биса ты так медленно собираешься? Запрягай!..-покрикивал он на ездового, который и без того суетился возле своей повозки.
      -- О чем вы тут толкуете, товарищ гвардии сержант? -- сочувственно спросил Петра Тарасовича Ванин, который в числе немногих разводчиков был у командира роты в резерве и находился при старшине.-- Может, помощь какая нужна? Я к вашим услугам!
      -- Пидмогны Кузьмичу мешок на повозку положить.
      -- С удовольствием! -- живо отозвался Ванин, и это насторожило старшину.
      -- Ты чого?
      -- Ничего...
      -- Брэшеш. Зи мною хочешь поихаты?
      -- Угу,-- признался Сенька.-- Да не один. Вот и Акима нужно пристроить.
      -- Добрэ. Сидайте.
      У единственной переправы через Донец сгрудились десятки машин и великое множество повозок. В воздухе висела густая перебранка повозочных и шоферов.
      -- Эй, дядя, куда ты со своим сеном?
      -- А ты, чумазый, залез в машину и думаешь, что герой! Ишь черти несут тебя! Не видишь, подвода?..
      -- Раздавлю -- одной меньше будет. Повыползли из лесу, как тараканы. Все дороги запрудили... Сворачивай, говорю!.. Не видишь, что везу? -- шофер внушительно показывал на кузов. В машине были аккуратно сложены длинные ящики с минами для "катюш", и это несколько поколебало ездового.
      -- Для "эрэсовцев", что ли? -- спросил он.
      -- Для эсэсовцев гостинцы уральские! -- скаламбурил парень.
      Ездовой лениво отвернулся. Его повозку оттерли, оттиснули десятками других таких же подвод, и ездовой понял, что дела его табак. Он махнул на все рукой и полез за кисетом -- будь что будет...
      Однако другие были понапористей. С раскрасневшимися лицами они остервенело хлестали лошадей, кричали, кому-то угрожали, доказывая, что являются самыми нужными на том берегу людьми: без них-де сорвется операция и кто-то останется голодным; какая-то рота ждет патроны, а они вот на повозках; сам генерал приказал не задерживать, переправлять в первую очередь. Врали -- кто во что горазд, не задумываясь о последствиях. Все старались действовать от имени генерала -- большие начальники и малые, да и вовсе никакие не начальники -- вроде вон того усатого ездового, что совал молоденькому саперному офицеру какую-то бумажку, должно быть состряпанную старшиной транспортной роты. Пунцовый от гнева и от великой натуги, он недоуменно топорщил свои усы, видимо пораженный тем, что его бумажка не оказывает на сапера должного воздействия. Офицер был действительно неумолим: он пропускал только машины с боеприпасами и людьми. Напористый ездовой ошалело оглянулся вокруг и на минуту задумался -- видно, еще раз убедился в превосходстве техники над его повозкой: технику пропускали без всякой задержки...
      Пинчук решил переправиться в другом месте, где по только что сооруженному мосту проходили танки. Этой переправой руководили саперы, с которыми у разведчиков была традиционная дружба. Вначале Петр хотел было переждать, пропустить вперед танки, но потом увидел, что им конца не будет -- один за другим они все выползали и выползали из сосновой рощи. Пришлось обратиться к командиру, руководившему переправой, и тот приткнул повозку Кузьмича между двумя машинами.
      -- Смотри, сынок, не раздави! -- предупредил Кузьмич выглядывавшего из открытого люка щекастого и чумазого механика-водителя, скалившего в улыбке белозубый рот.
      -- А ты гляди, дядя, как бы на пятку тебе не наступил!.. -- крикнул он старику.
      -- Я уж и то...-- и Кузьмич хлестнул кобылу.
      -- Ишь все як торопятся в наступление! Удержу нет! -- пробормотал Пинчук. Впрочем, он сам, как и все солдаты, хотел поскорее ступить на правый берег и мчаться вперед так, чтобы дух захватывало. Однако Пинчуку пришлось немного задержаться на берегу: надо было выяснить обстановку. Оставив разведчиков возле переправы, Петр пошел вперед.
      Где-то совсем недалеко, за меловой горой, гудел бой. Непрерывно грохотали орудия. Туда то и дело направлялись наши штурмовики. У переправы, на правом берегу, сидели раненые бойцы. Сенька, как только миновали реку, подошел к ним.
      -- Где это вас, ребята, так поцарапало? -- спросил он и, вдруг расщедрившись, предложил табачку. Расшитый Верой кисет, обойдя всех раненых, вернулся к нему опорожненным. Семен без сожаления упрятал его в карман.
      -- Где, спрашиваешь? -- Боец помусолил папиросу, прикурил и не спеша ответил: -- Вон за той горой! Сопротивляется фашист. Отходит медленно, собака!.. Минометов да артиллерии у него там много!..
      -- Аким, подойди сюда! -- позвал Сенька.-- Что ты опять задумался?.. Не горюй, может, прямо на твое село пойдем.
      -- Нет, Семен, направление у нас другое.
      -- Ничего, Аким! Все направления нас к Берлину ведут,-- сказал Ванин. Легкий ветер трепал его русый чуб, выглядывавший из-под пилотки.-- А потом этими же дорогами домой вернемся. Хорошо ведь, а?..
      Аким подошел, хлопнул Сеньку по плечу и, улыбаясь, стал прислушиваться к разговору раненых. Глядя на их смуглые, обожженные солнцем и ветром, лишь немного омраченные болью лица и на непрерывное движение танковой массы, думая о Сенькиных словах, он вдруг почувствовал прилив светлой, освежающей душу радости и подумал, что подобное он уже испытал однажды при каких-то других обстоятельствах. В конце концов вспомнил, как и где это было. Еще до войны, вернувшись как-то из Харькова, он встретился с Наташей после долгой разлуки. Они гуляли тогда по степи до самого заката. Уходя, он оглянулся на подругу. Наташа стояла на прежнем месте, на одном уровне с уплывающим за горизонт солнцем. Ее светлые кудри, разметанные буйным степным ветром, пылали в красных закатных лучах, как костер. И вот тогда-то, ощутив праздник в своем сердце, Аким понял, как хорошо любить и быть любимым. И все радостное, счастливое в своей жизни он неизменно связывал с дорогим образом этой девушки.
      "А сейчас, наверное, село уже освобождено. Как она? Где теперь?.." -подумал он с тревогой и легкой грустью.
      Аким стоял у реки и всматривался в ее помутневшие воды, взбаламученные бомбами и снарядами. Вдоль всего берега, насколько охватывал глаз, виднелись грязно-желтые остовы немецких танков. Их было очень много. Такого количества разгромленных немецких машин Аким не видел со времен Сталинграда. Как стадо слонов, пригнанных на водопой, танки уткнулись длинными стволами в воду. Одни стояли на берегу, другие, словно разморенные жарой, по самые башни заползли в реку, и от них по воде расплывались маслянисто-фиолетовые пятна, третьи распластались на суше, расстелив позади себя порванные гусеницы.
      Вернулся Пинчук и приказал Кузьмичу выбираться на дорогу. Петр узнал, где должен располагаться КП дивизии, и теперь направлялся туда.
      Сенька и Аким пошли искать остальных бойцов роты.
      В полдень они догнали разведчиков, двигавшихся впереди наступающих частей дивизии.
      -- А знаете, товарищи, мы с Камушкиным побывали у деда Силантия. Не забыли старика? -- спросил Шахаев.
      -- Что вы говорите? -- удивился Аким.-- Ну, что он, жив?
      -- Жив!.. Стоит на дороге, встречает бойцов!
      -- А старушка его жива?
      -- Жива. Прослезилась даже, узнав меня.
      -- А про мост не спрашивали?
      -- Немцы его несколько раз пытались восстановить, но другие советские подрывники вновь сжигали. Старик привет вам всем передавал. Помнит хорошо, никого не забыл.
      -- Да. Теперь он развернется. Небось уже свой инвентарь собирает.
      Разведчики укрывались в подсолнухах, наблюдая за большим селением Терновая, откуда немцы яростно отстреливались. Но перед вечером они вдруг замолчали. Разведчики сейчас же обнаружили, что враг отходит. Сообщив об этом в штаб дивизии, вошли в село. Забежали в маленький домик, стоявший на западной окраине селения, у Харьковского шоссе. На глиняном полу, у самого порога, лежала молодая женщина, совершенно голая, с растрепанными волосами. В ее левой груди, под соском, чернело пулевое отверстие. Рядом с ней в луже крови лежало трое маленьких детей, очевидно сраженных одной короткой автоматной очередью.
      Жестокость врага была настолько бессмысленной и чудовищной, что разведчики первое время стояли молча.
      -- Дикари, дикари...-- сдавленным голосом сказал наконец Аким.-Дикари...-- повторял он одно это слово, так как другого в эту минуту придумать не мог.
      -- А ты у них очки боялся взять! -- прохрипел Ванин.-- Эх-х!..
      Аким промолчал. Только лицо его налилось кровью -- оно как-то вытянулось, непривычно построжало. Злорадное, ожесточенное чувство охватило Сеньку. Ему хотелось говорить обидное и грубое Акиму. Пусть слушает, так ему и надо! Жалельщик!.. Только не здесь скажет он ему эти слова. Не здесь!..
      Разведчики вышли на улицу. Кое-где уже сбивались кучки людей, больше старики, женщины, дети. Они смотрели на дорогу, изрытую воронками от бомб, заваленную разбитыми немецкими машинами и повозками. Тихо переговаривались. Во дворе соседней хаты стояла женщина. Заметив разведчиков, она выронила из рук коромысло, закричала:
      -- Боже ты мой!.. Родименькие!.. Никак, наши?!
      -- Свои, свои, конечно!.. Что же соседку-то не похороните? -- спросил Марченко.
      -- Ночью они ее... Я в погребе сидела. Слышала крик Аннушки... Что они сделали с ней?
      -- Ладно. Потом сама увидишь. Принеси-ка попить.-- Его правая бровь над усыпанным светлыми крапинками коричневым глазом дергалась от нервного тика -- Марченко, видавший тысячи трупов, не мог, однако, переносить вида убитой женщины.
      -- Пойдемте в дом. Разве так можно! -- всплеснула руками женщина. Глаза ее наполнились слезами.-- Светлые вы наши! Ясны соколы! Дождались мы красна солнышка!..-- запела она.-- Заходите, заходите, милые... Притомились, чай, ваши дорогие ноженьки!.. Ильинична! Ильинична! -- звала она кого-то.-Вылазь, наши пришли!.. Наши... красноармейцы!..
      -- Господи, святитель ты наш!.. Да где?..-- с этими словами из погреба вылезла худенькая старушка; яркий дневной свет ослепил ее.
      Разглядев наконец разведчиков, она приковыляла к Забарову, хотела осенить его крестным знамением, но, сообразив, что может достать только до его пояса, передумала.
      -- Вот вы какие!.. Орлы, право!.. А нам-то тут говорили, что старики да детишки малые остались в Красной-то Армии... А что ж вы, сынки, одни-то пришли?..
      В голосе и во взгляде старушки была тревога. Она пытливо всматривалась в лица разведчиков.
      -- Придут еще, бабушка,-- успокоил ее Шахаев.-- Водички холодненькой готовьте. Весь колодец выпьют. Сейчас будут здесь.
      И как бы в подтверждение его слов, на восточной окраине села показались первые красноармейцы-пехотинцы. Вслед за ними из-за угла, взвихрив облако пыли, выполз тяжелый танк и помчался вдоль улицы, наполняя селение грохотом гусениц и ревом мощного мотора.
      Старушка испуганно и в то же время восхищенно следила за танком и, не оборачиваясь, говорила:
      -- Водички, говоришь, сынок?.. Да пускай пьют на вдоровьечко. Вода у нас как слезиночка. Поесть не хотите ли? -- повернулась она наконец к разведчикам.
      -- Нет, бабушка, некогда. На обратном пути забежим. -- Как на обратном? -- вновь испугалась старуха, поджав тонкие бесцветные губы.
      -- Когда из Берлина с победой будем возвращаться,-- пояснил все еще мрачный Ванин.
      -- Ах вон оно что!.. А я уж, грешница, подумала... Ну, с богом, сыночки. Светлая вам дороженька... такая же светлая, как ваши головушки... Жизнь ведь вы нам спасли, счастье вернули,-- причитала Ильинична.-- Берегите там себя, матери-то ждут вас не дождутся, все глазыньки проглядели...
      Простившись со старушкой, разведчики пошли по деревне и вскоре оказались на шоссе. Золотоголовые подсолнухи-послушники с тихим шелестом кланялись им. Свернув с дороги, бойцы углубились в лес и чуть заметной просекой стали осторожно идти дальше. Миновав рощу, они остановились на ее опушке. Прислушались. С неба доносился неровный гул моторов. Около тридцати "юнкерсов" плыли на восток. Вскоре раздались громовые раскаты -- это немцы бомбили Терновую, которую недавно покинули разведчики.
      -- Танки наши, наверное, заметили.
      -- Огрызается здорово.
      -- Тяжелые бои идут.
      Впереди, где-то далеко-далеко, слышались глухие взрывы.
      -- Взрывает что-то фашист,-- сказал Алеша Мальцев.
      -- В Харькове, наверно,-- предположил Ванин.
      -- Мосты, заводы... Все разрушают...-- вмешался в разговор и Аким. Сенька немедленно набросился на него:
      -- Это они тебе за твою жалость платят! Да я б их всех...
      -- Ладно, прекрати, Семен,-- остановил его Аким.
      -- Не прекращу!.. Что ты командуешь! Подумаешь, начальник какой объявился!..
      -- Семен, когда ты поумнеешь? -- Нос Акима покрылся бисеринками пота.
      -- Пошел ты...-- Ванин задохнулся.
      -- Что ты кричишь, Сенька! -- попытался успокоить его Шахаев.
      -- И вам не стыдно!.. Забыли про ту женщину с детьми!..-- Семен зло посмотрел на Шахаева и Акима. -- Давить их, давить!.. Душить надо, понятно?! На куски резать!..
      -- Успокойся, Ванин,-- снова остановил его парторг.-- В бою делай как хочешь. Пленных же мы не можем трогать.
      Дальше шли молча. Шли долго, до самой темноты. Наконец добрались до небольшой деревни.
      Шахаев постучал в крайнюю хату, держа автомат наизготовку. Где-то в глубине двора загремел было цепью и рыкнул пес, но, видимо наученный горьким опытом, быстро умолк. На крыльцо вышла хозяйка, закутанная в шаль. Испугалась. Долго не могла понять, что за люди стоят перед ней в таком странном одеянии.
      -- Чего испугалась-то, мать? Не видишь -- свои.
      -- Батюшки мои, неужели?.. Идите же в дом!
      -- Нельзя нам. Немцы есть в деревне?
      -- Ушли. Вечером все ушли.
      Стоявший поодаль от Шахаева Ванин вдруг насторожился. Его острый слух уловил какие-то звуки. Сенька вслушался и приглушенно сказал Забарову:
      -- Немцы. Обоз ихний...
      Вскоре и остальные разведчики услышали позади себя поскрипывание тяжелых повозок. К деревне с востока приближался немецкий обоз. Неизвестно, как он оказался позади. Обозники спокойно переговаривались между собой. Они, очевидно, считали эту деревню своим тылом.
      -- Ванин! -- подозвал к себе Сеньку Марченко.-- Сейчас же узнать, что за обоз.
      Сенька исчез в темноте и вскоре появился вновь.
      -- Пять подвод,-- коротко доложил он лейтенанту.
      -- Солдат?
      -- Видел двоих, кроме ездовых.
      Марченко решил расправиться с немецким обозом, нарушив обычное правило разведчиков -- не вступать в открытый бой без крайней необходимости. Он приказал разведчикам приготовиться. Солдаты засели у крайних хат, по обе стороны дороги. Вот теперь немцы пусть пройдут...
      Аким притаился у плетня, рядом с Мальцевым. Стал нетерпеливо ждать, пытался разглядеть в темноте приближающийся обоз. Только зубы почему-то вызванивали мелкую дробь. Казалось, пора бы уже пообвыкнуть, не в таких переделках приходилось бывать. А вот нет. Вызванивают -- и все. Лучше их сжать покрепче. Вот так...
      Немцы не подозревали об опасности. Повозочные, щелкая кнутами, покрикивали на своих куцехвостых битюгов, поторапливая их. Первую повозку разведчики пропустили беспрепятственно. Это еще больше убедило врага, что впереди все в порядке. Но как только подтянулся весь обоз, с обеих сторон загремели автоматные очереди и полетели гранаты. Покончили с обозниками быстро и без особых хлопот. Пятерых убили, одного взяли в плен. Стали осматривать повозки и спохватились -- пропал Алеша Мальцев.
      Разведчики хотели было уже начать поиски, но в это время во дворе соседней хаты появились двое. Один -- впереди, с поднятыми руками, второй -сзади, с автоматом наготове: Алеша Мальцев вел пленного.
      -- Удрать было захотел, в хлев забежал...-- задыхаясь, рассказывал он.-- Я -- туда!.. Ну, вот... и захватил.
      Осмотрев пленного, разведчики снова вернулись к повозкам. В одной из них обнаружили чемодан, набитый детским бельем и вышитыми белыми рубахами. Аким почувствовал, как ему сдавило грудь. Он рывком шагнул к фашистам, со всего маху ударил одного из них, размахнулся было еще, но чья-то тяжелая рука легла на его плечо.
      -- Отставить, Ерофеенко!
      Аким оглянулся и увидел Забарова.
      -- Бандиты они!..-- прохрипел он и, вдруг ссутулившись, отошел в сторону.
      Пленных Марченко решил доставить в штаб дивизии. Конвоировать их он приказал Сеньке. Сам лейтенант также собрался в штаб.
      Ванин взялся за это дело с видимой охотой. Ему хотелось сделать приятное Кузьмичу и Пинчуку. Сенька помнил, что у ездового одну лошадь ранило, и уже заранее представлял себе, как будет рад Кузьмич, когда Сенька вручит ему двух упитанных тяжеловозов. Растрогавшись, он, конечно, не поскупится и насчет табачку, в котором Сенька испытывал хронический недостаток. Был у него небольшой запас, да раздарил раненым у Донца. "Лачуга тоже, глядишь, подбросит",-- прикинул в уме Семен, вспомнив про некурящего повара, и, все это хорошенько взвесив и оценив, пришел в отличнейшее расположение духа. Он проворно вскочил в повозку и уселся рядом с лейтенантом.
      -- Куда ехать? -- спросил его немец-повозочный, взявшийся за вожжи.
      -- Дранг нах остен, жми! -- отозвался из глубины крытой брички Сенька и вскинул автомат.
      Немец хлестнул лошадей. Второй гитлеровец сидел рядом с ним, по правую сторону. Так их усадил Марченко, чтобы обоих держать на прицеле. Кошачьи, прыткие глаза Ванина настороженно следили за малейшим движением пленных.
      Один немец что-то сказал второму.
      -- Шнель, шнель!.. Эй ты, говорун!.. Чего разболтался? Еще наговоришься в другом месте! -- поторапливал Ванин.-- Пошевеливай!..
      Но мохноногие битюги не торопились. Они оказались на редкость ленивыми.
      -- Чертова скотинка! -- выругался Сенька и покосился на лейтенанта.-На них только союзникам за вторым фронтом ездить!..
      Марченко молча смотрел на спины пленных немцев: он не счел нужным поддерживать Сенькину болтовню.
      Набежал легкий ветерок, разогнал отары пугливых облаков. Только далеко-далеко, чуть ли не у самого горизонта, молодой месяц обнимался с темнокудрой одинокой тучкой.
      2
      Преодолевая отчаянное сопротивление врага, полки дивизии генерала Сизова неудержимо рвались вперед. Лишь на вторые сутки, вечером, комдив отдал приказ остановиться на несколько часов и привести войска в порядок. Надо было подвезти боеприпасы, накормить как следует бойцов, подтянуть тылы.
      Немцы закрепились на трех высотах, господствовавших над местностью. Впереди этих высот, будто часовой, стоял древний курган. Разведчики еще днем выяснили, что на кургане засело десятка полтора гитлеровцев с одним ручным пулеметом. Об этом они сообщили в штаб.
      А вечером генерал вызвал к себе Марченко. Подойдя к его окопу, лейтенант остановился. До него доносился разговор комдива с каким-то офицером, должно быть с командиром полка.
      -- Задержал вас потому, что так нужно, -- звучал отрывистый голос Сизова. Можно зарваться. Приводите себя в порядок и двигайтесь дальше,
      -- Слушаюсь. Только...
      -- Никаких только!
      Разорвавшийся поблизости снаряд заглушил слова генерала.
      -- ...Что ж поделаешь? Не учился я в академиях, -- донеслись опять до Марченко слова из окопа.
      -- Очень плохо, что не учились, -- резко возразил комдив. -- Прошло то время, когда можно было кичиться своей неученостью. У нас и солдаты-то все учатся, а вы... Впрочем, идите. Поговорим потом.
      -- Слушаюсь!..
      В окопе стало тихо.
      Мимо Марченко торопливо пробежал подполковник Тюлин.
      Лейтенант в нерешительности постоял еще с минуту, а затем, набрав в легкие воздуха, подошел к генералу. Тот сразу показал на курган.
      -- Как вы думаете, лейтенант, могли бы ваши разведчики овладеть этим скифским сооружением?
      -- Безусловно, товарищ генерал! -- не задумываясь, ответил Марченко.
      -- Так вот: приказываю вашей роте овладеть курганом этой же ночью. Ясно?
      -- Так точно. Курган будет взят.
      -- Вы в этом убеждены? -- неожиданно спросил его комдив. -- Убеждены крепко?
      -- Конечно, товарищ генерал! -- ответил Марченко, не совсем понимая, почему комдив задал этот вопрос.
      -- А потери у вас в роте есть? -- спросил начальник политотдела и пристально посмотрел на лейтенанта.
      -- Нет, товарищ полковник.
      -- Добро.
      -- Идите, лейтенант, -- приказал генерал. -- О выполнении задачи доложите лично.
      -- Есть! -- Марченко круто повернулся и мягко зашагал по траншее.
      Разведчики отдыхали, расположившись на небольшой лесной поляне. Каждый занимался своим делом. Забаров о чем-то сосредоточенно размышлял.
      Алеша Мальцев, вычистив свой автомат, приблизился к Шахаеву.
      -- Ты что, Алеша? -- спросил парторг.
      -- Я к вам, товарищ старший сержант.
      -- Ну-ну, рассказывай. Что у тебя там?
      По голосу бойца Шахаев понял, что Мальцев чем-то сильно взволнован.
      -- Мне Ванин сказал, что я не гожусь в разведчики...
      -- Ванин? -- удивленно переспросил Шахаев. -- Это когда же он тебе сказал такое?
      -- Еще на Донце. Выдержки, говорит, у тебя нет.
      -- А-а... Ты на него не обижайся. Сеньке самому влетало за невыдержанность.-- Шахаев вспомнил все Сенькины проделки, и ему стало приятно от сознания, что Сенька уже совсем не тот бесшабашный парень, каким был раньше.
      -- Да я ничего,-- примирительно сказал Алеша.-- Только, по-моему, разведчик из меня все же получится.
      -- А ты кем до войны-то был? -- вдруг спросил Шахаев и подсел к нему поближе.
      -- Учился в десятилетке. Хотел потом поехать на агронома учиться.
      "Еще один агроном!" -- улыбнулся парторг, вспомнив сержанта Фетисова.
      -- А сколько тебе лет? -- спросил он, уловив в голосе своего собеседника что-то совсем юное.
      -- Уже восемнадцать вчера сравнялось! -- гордо, баском ответил Алеша.
      -- Так у тебя вчера был день рождения? -- удивился Шахаев. -- Что же ты молчал?
      -- А зачем говорить. На войне ведь дни рождения не справляют.
      -- Да... Восемнадцать, говоришь... -- раздумывал Шахаев. -- Как же ты, братец мой, умудрился так рано в армию-то попасть?
      -- Добровольцем.
      -- А после войны кем бы ты хотел стать? -- Шахаеву все больше нравился этот молоденький и прямодушный паренек.
      -- Мое решение твердое -- агрономом! -- убежденно заявил Алеша. -- Сады буду разводить. У меня все книги Мичурина дома имеются. Видал, сколько садов немцы уничтожили -- страсть одна! Вот я и буду разводить.
      Беседу Шахаева с Мальцевым прервал возвратившийся от генерала лейтенант Марченко.
      -- Федя! -- ласково позвал Забарова командир роты. -- Есть одно интересное заданьице. Хочу поручить его тебе.
      Плотно сжатые большие губы Забарова шевельнулись, но глаза остались прежними -- угрюмоватые и сосредоточенные. Он коротко спросил лейтенанта:
      -- Какое?
      Марченко объяснил.
      -- Сможете?
      -- Да уж как-нибудь. Только к начальнику разведки схожу, посоветуюсь с ним.
      -- Что ж, сходи. Желаю успеха, Федя, -- протянул Забарову тонкую руку лейтенант. -- Может быть, ребятам поднести по одной... для храбрости?
      -- Не надо, -- отрубил Забаров и, темнея в лице, добавил: -- Не нужна мне такая храбрость.
      Стоявший неподалеку Ванин, услышав слова старшины, сокрушенно вздохнул.
      -- Шахаев! -- позвал Забаров старшего сержанта.-- Пойдем со мной к майору Васильеву.
      -- Сейчас, товарищ старшина!-- отозвался Шахаев и стал подниматься с земли. -- До свиданья, дружок, -- сказал он Алеше. -- Мы еще не раз поговорим с тобой о жизни. А разведчик из тебя обязательно получится, и в общем неплохой. -- Шахаеву хотелось сказать что-нибудь доброе, хорошее этому славному юноше, но на войне трудно подбирать нежные слова. Похлопав Мальцева по плечу, парторг повторил: -- Сенька не нрав. Ты станешь хорошим разведчиком, Алеша, -- и быстро пошел к Забарову.
      Наступила ночь. Разведчики отдыхали. Но Ванину сегодня не спалось. Он подошел к Акиму и, увидев, что тот тоже не спит, стал донимать его разговорами.
      -- А здорово ты, друже, немцев-то напугал, -- заговорил он, присаживаясь рядом.-- Всю дорогу у них только и разговор был про тебя, -вдохновенно врал Сенька. -- Сильно, говорят, этот очкастый руссиш зольдат бьет в морду. Вот какие отзывы о тебе я слышал, Аким! И знаешь, рассказывают с удовольствием, черти! Даже, можно сказать, с уважением к тебе. "Ах какой суровый этот руссиш зольдат!.." А этот "зольдат" до сих пор тележного скрипа боялся, по голове бандюг гладил, этакий добрый паинька!.. А сейчас начал помаленьку исправляться. Там, в пехотном окопе, здорово ковырнул фашиста. А в ту ночь с этими обозниками, прямо тебе скажу, ты был молодец, Аким!
      Аким слушал Сеньку рассеянно, вяло и так же вяло ответил:
      -- Не удержался. А не следовало бы горячиться.
      -- Не удержался. Не следовало бы! -- передразнил Ванин. -- Опять ты за свое! Да ты видишь, как они о тебе сразу заговорили, когда ты их только попугал. А дал бы ты им по роже не один, а разков пяток, они бы просто с восхищением о тебе сказали. Знаю я их!
      -- Меня вовсе не интересует, что они обо мне говорили, -- все так же равнодушно ответил Аким, проверяя рацию, которую вручил ему командир, -старая специальность связиста пригодилась разведчику.
      -- Они, можно сказать, в восторге! -- гнул свою линию Семен. -- А ты -"не следовало бы". Эх, нюня! -- Ванин от чистого сердца сплюнул. -- Да они, поганые твари, видал, что с нашими людьми делают?
      -- Ну, видел. Что ты, собственно, пристал ко мне? Подумаешь, геройство -- пленных бить. В бою -- другое дело.
      -- Везде их надо бить! -- убежденно сказал Ванин.
      Друзья не договорили: их позвал к себе Шахаев, вернувшийся вместе с Забаровым от майора Васильева.
      Незадолго до рассвета тронулись в путь, к кургану, который темной громадиной вырисовывался на побледневшем горизонте. Оттуда изредка доносились пулеметные очереди, раздавались сонные ружейные хлопки. Разведчики пробирались неглубокой балкой, она тонула в пепельно-серой прохладной дымке. Пахло росой, чернобылом, подсолнухами и еще чем-то необъяснимо милым и сладким, что рождает степная зорька. Ноздри бойца широко раздувались, жадно захватывая этот настоянный на разнотравье запах. Шли, как всегда, гуськом, след в след, тихо и настороженно.
      -- До кургана недалеко,-- предупредил Забаров, остановившись и вглядываясь в предутреннюю муть.
      С каждой минутой очертания кургана выступали все явственнее, стрельба становилась отчетливей, но немцы стреляли по-прежнему редко. Их пулемет стоял на самой вершине холма. Изредка он выпускал в темноту длинные светящиеся строчки трассирующих пуль.
      Все внимание Забарова было приковано к пулемету. Прежде всего надо было разделаться с ним. Но как это осуществить лучше и быстрее? Федор задумался. Однако решение пришло раньше, чем он сам ожидал: надо послать одного бойца; пусть он, незаметно пробравшись на курган, уничтожит пулеметчика ножом и даст сигнал ракетой. Разведчики -- не стрелковая рота, чтобы пойти в открытую атаку. У них -- свой образ действий.