– Известное дело - капиталисты! И какого дьявола ты только на меня накричал! - в свою очередь ощетинился Кузьмич, выплевывая левый ус.
– А потому и шумлю я на тэбэ, що не нам говорить про войну, - горько и тяжко вздохнул Петр. - Мы против войны повынни говорить...
– Ну, а я об чем толкую!
– А ты вроде злякався, слезу пустыв, - уже примирительно сказал Пинчук, подавая Кузьмину кисет.
– Ничего я не испугался. Откуда ты это взял? Просто такая мысль в голову пришла, вот я и сказал. Ведь никак они нам не дают, товарищ сержант, мирно-то пожить. Вот в чем загвоздка! - Кузьмич свернул папироску, помусолил ее, нагнулся к тлевшему в руках Пинчука фитилю от кресала. Разогнувшись, подытожил: - Не любят нас капиталисты проклятые!
– То правда, - живо согласился Пинчук. - Не правляться мироедам наши успехи. Як же: подывыться их народ на радянську державу, дэ простый люд хазяйнуе та и живет краще, - завыдкы визьмуть. Скажуть: "А мыто що дывымось! Давайте возьмем в руки оружию та всих, як есть, своих капиталистив пид товстый зад!.." - Пинчук подался всем телом вперед, отставил правую ногу, показывая, как бы он сделал это сам.
– Всех к ядреной матери! - не вытерпев, подсказал Кузьмич, гневно помаргивая.
– От буржуи и не хотят, щоб мы розбагатилы, бояться, що их народ збунтуеться, на нас дывлячысь. Тильки ничого воны бильш нэ можуть зробыты. Все одно колысь збунтуеться их народ. До того дило йде...
По улице с оглушительным треском промчался мотоциклист, направляясь к штабу.
– Вже пятый за день, а мабуть, шестой. Не помню уж.
– Из штаба армии, должно. Пакет какой-нибудь срочный генералу привез, - высказал свое предположение Кузьмич, провожая взглядом удаляющегося мотоциклиста. - А в штабе-то день и ночь не спят...
Солнце вывалилось из-за горизонта, и сирота-хата сразу как будто помолодела. Даже ее единственный ущербленный глаз засиял.
– Знаете, товарищ сержант, об чем я ныне кумекал, - снова заговорил Кузьмич, затаптывая окурок. - Я ведь родом из Сибири, Красноярского краю...
– Так ты об этом мне десять разив говорил...
– Нет, об этом не рассказывал. Вот послушай-ка.
Лесов в Сибири, сам знаешь, тьма-тьмущая. На сто держав хватило б! А вот на твоей Украине их маловато. Ну, я и думаю: а что, если в тайге, скажем, поставить такой завод, который бы дома делал, а возить эти дома по железной дороге к тебе на Украину и в другие безлесные места.
– Кажуть, що таки заводы вже е, Кузьмич, тильки я не бачив их.
– Да ну! - ахнул Кузьмич, пораженный, очевидно, тем, что не ему первому пришла в голову такая мысль.- Эх, язви их корень! Стало быть, уже имеются такие заводы?
– Маемо, Кузьмич, маемо! - с гордой улыбкой подтвердил Пинчук, теперь уже совершенно уверенный в том, что есть у нас такие заводы, словно уж сам видел их собственными глазами. Потом, побурев лицом, добавил: - Побачим ли мы все это своими очами? Ухабистый лежит у нас шлях впереди, Кузьмич.
Перейдя улицу, густо заросшую подорожником и вечной спутницей запустения - дымчатой лебедой, или "цыганкой", как ее именовали в этих местах, Пинчук и Кузьмич приблизились к полуразрушенной мазанке. Перед тем туда юркнул зачем-то Сенька Ванин. Войдя в помещение, Пинчук увидел его мирно беседующим с поваром Михаилом Лачугой. На снятой с крючьев двери, при входе в мазанку, сушились на солнце галушки.
В самой мазанке на большой треноге лежал черный котел, вывороченный Лачугой из каменки разрушенной бани. Котел и сам повар не блистали чистотой. Это возмутило Пинчука.
– Що ж ты сидишь?! - закричал он на опешившего Михаила. - Подывись, якый в тэбэ котел! Свиней тильки кормить с цього котла. Дэ твий халат?..
Кузьмич опасливо озирался по сторонам, чувствуя и свою вину в этом деле: ведь хозяйство-то роты было последнее время в его руках.
– Я говорил ему на сей счет, - оправдывался он, гневно посматривая на помрачневшего Лачугу. - Да в разум не берет мои слова. Ты, говорит, мне не указ. Побывал у генерала, так теперь думает, что уж и сам генерал.
Михаил молча и недобро скалил свой щербатый рот, прощупывая нового старшину мутноватым взглядом.
– Не нравлюсь, ищите другого. Я с этим котлом всю хребтину поломал, -проговорил он.
– Жалко, що ты голову свою дурацьку не зломав! Ты у мэнэ гляди. А то таке лекарство пропышу, що вик памятать будэш!
– Не стращай!
– А я и не стращаю. Вернусь, проверю. И щоб усе чысто було! Зрозумило?
– Понятно, - вяло ответил повар.
– А ты тэж марш звидциля, ничого дурака валять! - бросил старшина Сеньке и вышел вместе с Кузьмичом во двор.
В мазанке некоторое время стояло неловкое молчание.
– Что он на меня? - кивнул лобастой головой Лачуга в сторону двери. - Тож мне начальник великий объявился. Видали мы таких!
– Нет, ты с ним поосторожней, Миша, - совершенно серьезно посоветовал Сенька. - Пинчук - человек крутой и строгий. Беспорядков не терпит. Чуть заметил что - и беда!.. Недаром председателем колхоза был! Этот враз научит уму-разуму...
Рассказывая об этом, Ванин не скрывал и собственной боязни перед Пинчуком.
– А вообще-то он очень правильный человек. Зря ругать не станет. А уж коли провинился, пеняй на себя: спуску не даст. Лучшего старшину не сыскать на всем белом свете.
– Что ты мне его расхваливаешь, как красну девку, - свистя сквозь щербатые зубы, заметил Михаил. - Сам вижу, что за птица. Заест.
– А ты делай все хорошо, и не заест. Почему от генерала-то ушел?
– По своей воле.
– Сам, значит?
– Сам.
– Хо? Сам! - Ванин захохотал.- Милый ты мой, хоть бы врать-то научился. Иди ко мне на курсы, за неделю академиком в этом деле будешь... Это, брат, ты от меня так легко можешь уйти, а не от генерала. Правда, хоть я и ефрейтор, но до генерала мне еще далековато...
– Не понял ты меня, Семен, - обиделся Лачуга. - Отпустил меня генерал. Я сам попросился у него в разведку. Хотел разведчиком быть, а тут опять с котлом пришлось возиться.
– Ах вон оно что!.. Ну ничего, Миша, не горюй. Кормить разведчиков -тоже большое дело. Дай-ка лучше закурить.
– Некурящий я.
Сеньку осенила какая-то новая мысль.
– Некурящий? - притворно удивился он. - Да как же это ты? Не понимаю. Я вот, например, подыхаю без курева. Выдадут на неделю, а я за один день все искурю. А потом хожу, щелкаю зубами, как голодная дворняжка, да покурить спрашиваю. Впору хоть вой...
С присущей ему сообразительностью Семен сразу же оценил обстановку. Если вести себя по-хорошему с этим поваром, думал он, то можно получить от него не только привилегию в смысле котлового довольствия, но и положенную ему порцию махорки. Оттого-то Ванин и подобрел так быстро.
– Тебе пора уже к котлу вставать, - услужливо заговорил он. - Может, помочь дровишек наколоть? Это я мигом.
– Не надо. Я сам.
Сенька в душе выругал недогадливого кулинара, но все же надеялся, что его слова произведут необходимое воздействие на некурящего повара.
Ванин взял топор и вышел из мазанки. Остановился, хищно кося глаз на курицу, мирно рывшуюся в мусоре и что-то там выклевывавшую. Затем нагнулся, взял полено и поставил его на попа. Взмахнул топором и опустил его на... голову курицы.
– Что ты наделал? - в ужасе заорал Лачуга.- Это ж хозяйская курица!
– Неужели? Ай-ай-ай! - притворно заахал Семен.- Ну, так поскорее ее в котел - и концы в воду!
– Вот набить бы тебе самому "котел", тогда б ты знал, как совать свой нос...
– Ну-ну, ты полегче! А то остальные зубы повыбью!
В дверях мазанки появился молодой разведчик Алеша Мальцев. Запыхавшись, он сказал:
– Товарищ ефрейтор, к командиру роты.
Сенька оглянулся, досадуя на то, что не удалось довести дело до конца.
– Ну, пошли.
Мальцев перепутал: Ванина вызывал не командир роты, а старшина Пинчук, нашедший для разведчика какую-то работу.
4
Марченко же сидел у себя в хате и выколачивал о стол разноцветный мундштук, ожидая, когда к нему явятся с докладом Пинчук и Кузьмич. Те вскоре пришли,
– Докладывайте, - приказал лейтенант, не прекращая своего занятия.
Это не понравилось Пинчуку, и он громко обратился к командиру:
– Товарищ лейтенант, разрешите докладать!
– Что кричишь? Я не глухой. Сказал же - докладывайте.
– Так я хотел по всей хворме.
– После войны - по всей форме. А сейчас не до этого.
Марченко вдруг легко вскочил на лавку и, быстро обернувшись, присел на подоконник. Тонкий и сухой, стремительный, он как-то весь подался вперед, будто готовился к прыжку. Из-под тонких броней поблескивали глубоко посаженные каштанового цвета глаза.
– Ну, я слушаю.
Кузьмич и Пинчук доложили: первый - о сдаче, а второй - о приеме имущества.
Выслушав доклад, лейтенант приказал прислать к нему Акима.
Пинчук с видимой неохотой уходил из хаты. Он надеялся, что командир роты поинтересуется, как у него, старшины, обстоят дела, что его волнует и прочее. Но ничего этого не случилось. Кровно обиженный, Пинчук все же проговорил:
– Время, мабуть, у него нэмае.
Встретив Акима на улице, старшина холодно передал приказание:
– Командир вызывав.
Аким удивленно посмотрел на Пинчука, хотел о чем-то спросить, но тот быстро прошел мимо.
– Писарем хочу тебя поставить, - сказал Марченко, когда Аким появился в хате. - Как ты на это?..
Аким внимательно посмотрел на офицера, будто видел его впервые.
– Как же? - повторил Марченко свой вопрос.
– Я бы попросил, товарищ лейтенант, не назначать меня писарем. - Аким еще внимательнее, с каким-то беспокойным любопытством рассматривал командира и только теперь увидел, как был красив их лейтенант. - Не хочу я быть канцеляристом.
– Почему? - Марченко соскочил с подоконника, мягкой походкой старого разведчика приблизился к высокому сутуловатому солдату. - Почему?
– Хочу воевать.
– Воевать всем хочется, - заметил недовольный Марченко. - А мне писарь нужен. - Помолчав, он примирительно спросил: - Кого бы вы могли порекомендовать?
– Не знаю, товарищ лейтенант. Вряд ли кто захочет стать писарем. Особенно сейчас, когда готовится такое...
– Знаю. Ну что ж, идите!
На улице шел дождь. Крупные, как картечины, капли подпрыгивали на дороге, косо резали горькие лопухи. Солнце еще не было закрыто тучами, и оттого дождь казался совсем нестрашным. Не хотелось прятаться от него, бежать под крышу. С востока, описав тысячемильную дугу, шагнул до самого дальнего запада спектр огромной радуги.
Аким остановился посреди улицы и невольно залюбовался ею. Всматриваясь в небо, он различал большие косяки наших бомбардировщиков. Они летели на одном уровне с вершиной радуги, купаясь и поблескивая дюралюминием в ее неповторимом разноцвете. Зрелище это потрясло Акима. Он зачарованно смотрел на радугу, не слышал даже, как подошел к нему Ванин.
– Что ты, Аким, стоишь тут, как татарский мулла?
Аким вздрогнул и оглянулся.
– Ты только посмотри, Семен! - Акиму вдруг захотелось схватить Сеньку на руки и поднять высоко-высоко над своей головой, как, бывало, поднимал он маленьких хлопцев в дни праздничных парадов в Харькове.
– Перестань, Аким, что ты делаешь? - вырвался Ванин.
– Боже мой, как хорошо!.. Какая изумительная игра электричества, воздуха и влаги!.. - воскликнул Аким.
И, не отрывая своего взгляда от полыхавшей радуги, он вдруг стал с увлечением и подробно рассказывать Сеньке, что такое радуга и как образуется спектр. Удивленный Ванин смотрел на разрумянившееся лицо Акима и молчал. Но когда Аким наконец тоже замолчал, Сенька все же заметил:
– Очень даже хорошо. Но зачем все это я должен знать?
– Э, Семен, знать все, решительно все нужно знать! - быстро ответил Аким и с грустной задумчивостью добавил: - Жаль, что это не под силу одному человеку. А знать нужно все, - горячо повторил он и вдруг вспомнил: -Когда мы были в генеральском блиндаже, я видел там много-много книг. И среди них - какая бы ты думал? Астрономия! Зачем бы генералу астрономия? А вот изучает человек. Эх, Семен, какая это могучая сила - знание!..
– Что говорить, - согласился с ним Ванин. - А зачем это тебя лейтенант вызывал?
Сенька знал, что Аким был у командира, и это его беспокоило.
– Ну скажи, Аким, что тебе говорил наш лейтенант?
– Писарем меня хочет сделать.
– И ты согласился?
Аким улыбнулся.
– А почему бы и нет?
– Да ты, я вижу, совсем свихнулся!
– Почему же, нисколько. Местечко теплое, не пыльное. Сверху не капает. Помнишь, ты и сам мне говорил, что писарь из меня выйдет в самый раз, мол-де, и почерк у меня недурной, и в грамматике я силен. Вот я и послушался твоего совета.
– Так я же шутил! - в отчаянии воскликнул Сенька.
– А ты не шути в другой раз.
– Нет, Аким, ты врешь. Быть канцелярской крысой старому разведчику -это же безумство!
– "Безумству храбрых поем мы славу!"
– Какая же тут, к черту, храбрость - в писаря!
– А наградные листы кто на тебя будет составлять?
– Найдутся и без тебя составители. Нет, если ты только уйдешь в писаря, переметнусь к "катюшникам", вот провалиться мне на этом месте!
В юношески взволнованном, звонком и порывистом голосе Сеньки было столько искренней и чистой преданности, что Аким невольно ощутил к нему прилив братской нежности.
– Чудак ты, - обхватил он Сеньку за плечо. - Так вот я и соглашусь пойти в писаря. Что мне, жизнь надоела?
И друзья засмеялись. О тяжелом ночном разговоре там, под дубом, они словно забыли совсем.
С юга подоспели темные грозовые тучи. Сталкиваясь и наплывая одна на другую, они потрясали землю и темный небосвод сухими оглушающими раскатами грома. Поминутно вспыхивали и скакали по всему горизонту ломаные стрелы молний.
Земля, вздыхая могучей грудью, проглатывала бурные потоки воды, низвергаемые щедрым небом. Молодая яблонька, уцелевшая в палисаднике разрушенного снарядом дома, склоняла долу свою зеленокудрую голову, купаясь в мягкой дождевой воде. Ее недозрелые плоды подставляли под душевые струи дождя свои розовеющие бока; стоя под дождем, разведчики любовались этой яблонькой, как первым проявлением всесильной жизни в маленьком, умерщвленном войной селении.
– Пройдет годок-другой, и опять яблони зацветут рядом с новыми домами, - вполголоса проговорил Аким и предложил: - Пробежим по дождю?
– Давай! - согласился Ванин, сверкнув озорными глазами.
Взявшись за руки, они понеслись вдоль улицы.
Заскочили в пустой блиндаж, отдышались.
За дверью послышались тяжелые, чмокающие шаги.
– Пинчук идет. Сейчас какую-нибудь работенку всучит. Хоть бы поскорее в разведку посылали. Другие каждый день ходят, а мы почему-то сидим.
Шаги за дверью приблизились, и в ту же минуту загудел тяжелый, будто придавленный чем-то бас:
– Пойти в поиск без предварительной подготовки сейчас, когда вражеские траншеи битком набиты солдатами и пулеметами...
– Аким! - воскликнул Сенька. - Это же Федор! Вернулся! И уже кого-то ругает.
Открылась дверь, и в блиндаж, пригнувшись, вошел здоровенный человек. Это был Забаров. Вслед за ним в блиндаж вошли Шахаев и Пинчук.
– Так вот, товарищи, - продолжал Забаров прерванный разговор. - Были мы сегодня с лейтенантом у майора Васильева. Тот передал, что генерал очень недоволен последним поиском. Правда, никто из вас в нем не участвовал, но это не меняет положения. Мы должны извлечь из этой неудачи для себя серьезный урок...
Забаров стоял рядом с Акимом. Возле Федора Аким казался тщедушным, как худая осина, по несчастью выросшая рядом с могучим дубом. Забаров был немного сутуловат, как и все чрезмерно высокие люди. Широкий лоб был распахан темными бороздами глубоких морщин. Казалось, Федор находился все время во власти каких-то больших дум - будто решает и не может решить очень сложный вопрос. В его темных - не видно зрачков - глазах никогда не гасли горячие, беспокойно-напряженные огоньки.
Дверца землянки вновь распахнулась, и в ней показался капитан Крупицын, волоча за собой, как шлейф, мокрый хвост длинной солдатской плащ-палатки. Поздоровавшись с разведчиками, он сказал:
– Я слышал, что у вас, товарищ Шахаев, погиб комсомолец во время последнего рейда.
– Да, Уваров, - глухо ответил Шахаев.
– Начальник политотдела приказал сообщить родным. Потом, где его билет?
В блиндаже стало тесно и дымно. А тут еще обнаружилось, что крыша в нескольких местах протекает. Разведчики жались друг к другу, не желая подставлять свои шеи под грязные холодные капли.
– Комсомольский билет у меня, - сказал Шахаев. Он расстегнул свою брезентовую полевую сумку и вынул оттуда клеенчатую голубую книжечку.
Бойцы обступили Шахаева. Тот начал листать билет. Крупицын увидел на первой странице, рядом с печатью и маленькой фотографией, свою подпись.
– Дайте мне билет...
– Товарищ капитан, пусть он останется у нас как память об Уварове, -порывисто сказал Шахаев.
– Нет, товарищи, - возразил Забаров. - Отдайте билет капитану. Он его в Москву отошлет. Москва для всех сохранит.
Дождь перестал, в раскрытую дверь брызнул ослепительный солнечный свет, облил гигантскую фигуру Забарова, обласкал посуровевшие лица разведчиков. Радуга снова стояла на своем месте. Разукрашенной свадебной дугой она изогнулась над испаряющейся землей. И снова, как час назад, Аким увидел наши бомбардировщики. Только теперь они летели в обратном направлении, возвращаясь на свой аэродром, и было их как будто уже меньше...
Сенька стоял непривычно задумчивый.
– Надо сегодня же написать, - проговорил он тихо.
– Что написать-то? - не понял Аким.
– Письмо. Матери Уварова, что же еще? - ответил сенька резко. Вопрос Акима будто оскорбил его. - Ведь у Якова фашисты и отца убили. Помнишь, он рассказывал.
– Большое горе у его матери. То верно - письмо надо написать, та доброе, - сказал Пинчук, вышедший вслед за Сенькой и Акимом из блиндажа. -Штабная бланка - плохая утеха...
– Сочиняй поскладнее, Аким, чтобы всем селом читали, - советовал Ванин другу.
Долго думали над первыми словами. Волнение, охватившее всех авторов письма, путало мысли, не давало сосредоточиться. Наконец нашли подходящие слова. Письмо вышло не очень складное, по по-солдатски честное и искреннее. Что хотелось сказать, все сказали. В конце письма просили мать Уварова считать всех их, солдат, друзей ее сына, своими сыновьями. Обещали отвоевать у врага "святую землю, добыть победу".
Написали эти слова и долго думали, что бы еще прибавить, но Забаров сказал:
– Ставьте точку. Хорошо.
5
Совещание с командирами полков подходило к концу. Некоторые уже встали было, собираясь уходить, но генерал коротким жестом остановил их.
– Еще раз повторяю: взаимодействие с приданными подразделениями -огромное испытание для вас. Готовьтесь к этому, не жалея сил. И еще хочу предупредить вас об одном: побольше внимания уделяйте разведчикам. Они несут сейчас большую нагрузку. Штаб армии каждый день требует новых и новых сведений о противнике. И вообще побольше занимайтесь солдатами. У вас есть что-нибудь, Федор Николаевич? - обратился генерал к начальнику политотдела.
– У меня совсем немного. - Демин посмотрел на высокого моложавого офицера, сидевшего рядом с перевязанным Баталиным: - Чем занимаются ваши политработники сейчас, товарищ Тюлин?
Тюлин смутился. Он не ожидал, что его спросят об этом.
– Беседы проводят, товарищ полковник.
– О чем они беседуют?
Тюлин промолчал, чувствуя, что попался. Демин посмотрел на него и, обращаясь уже ко всем командирам, сказал:
– Кормите лучше солдат. Вы стали большими чиновниками, дорогие товарищи, и не заглядываете в солдатский котел. Вот вы, товарищ Тюлин, знаете, что сегодня готовят бойцам на ужин?
Тюлин покраснел и пробормотал что-то про картофельный суп.
– Не знаете,- спокойно остановил его Демин.- Четвертый день ваши продовольственники угощают красноармейцев гороховым супом. Он им осточертел. Между тем на складах есть и картошка, и лапша, и пшено. А вы этого не знаете и знать не хотите...
– Я вот прикажу его повару, чтобы он недельку покормил своего командира гороховым супом, - пообещал генерал. - Может быть, после этого будет повнимательнее. Продолжайте, Федор Николаевич!
– Вы напрасно улыбаетесь, - начподив посмотрел на остальных командиров.- У вас не намного лучше. Третий батальон вашего полка, - Демин указал на офицера, сидевшего рядом со смущенным Тюлиным, - получает пищу только два раза в сутки - рано утром и поздно вечером. Между тем глубокие траншеи позволяют доставлять пищу солдатам и днем. Однако комбат-три этого не делает.
Демин замолчал.
– На этот раз ограничимся предупреждением. Но смотрите, если так будет продолжаться и дальше, понесете строжайшее наказание. У меня все. Можете идти! - отпустил генерал офицеров.
Командиры полков поднялись и направились к выходу. Последним подошел к двери Баталин, но генерал задержал его.
– Останься, Баталин.
Тот остановился, поднял лохматые свои брови; в его хмурых глазах отразились недоумение и тревога.
– Завтра снова перевожу твой полк в первую линию. Встанешь рядом с Тюлиным. Примешь у него часть позиций. Приготовься. Через час приеду к тебе, вместе подумаем, как побыстрее твоему полку занять оборону.
– Слушаюсь, - Баталин приложил руку к козырьку фуражки, под которой виднелся белый бинт.
– Идите, - сказал генерал тихо.
Баталин осторожно захлопнул дверь и медленно зашагал по траншее.
В блиндаж вошли вызванные генералом майор Васильев, командир и парторг разведроты.
Вместо слов приветствия Сизов кивнул им головой и коротко сказал: "Нужен "язык"!"
– А сколько у вас коммунистов и комсомольцев? - обратился к лейтенанту Демин.
– Коммунистов? - и Марченко бойко назвал цифру, потом замялся и растерянно посмотрел на парторга, ища у него помощи: он не знал, сколько в роте комсомольцев. Шахаев поспешил на выручку своему командиру.
– Комсомольцев десять, товарищ полковник, - ответил он за Марченко.
– А кто именно? Шахаев перечислил.
– Коммунистов у нас маловато, товарищ полковник, - закончил он.
– Не маловато, а совсем мало, товарищ Шахаев! - Демин встал из-за стола и быстро заходил по просторному генеральскому блиндажу. - А ведь у вас есть прекрасные люди, они отличаются от коммунистов разве только тем, что не имеют в карманах партийных билетов. Вот взять хотя бы этого учителя...
– Ерофеенко Акима?
– Да, Акима Ерофеенко. Что вы скажете о нем?
– Солдат он отважный. По-моему, надежный человек. Только... - Шахаев замялся, не зная, как высказать свою мысль.
– Что такое?
– Необщителен он, товарищ полковник. Вроде мучает его что-то... И как бы недоволен чем...
– Недоволен?.. Что ж, и мы вот с генералом бываем кое-чем недовольны... - полковник посмотрел на Сизова и улыбнулся: он вспомнил прошедшее совещание, на котором пришлось пожурить командиров полков. -Недоволен я, например, состоянием парторганизации в вашей роте, - и начальник политотдела посмотрел на лейтенанта Марченко, стоявшего навытяжку у двери. - А мне кажется, ваш Ерофеенко будет хорошим коммунистом. И еще есть, наверное, подходящие люди. Вы присмотритесь к ним вместе с парторгом, товарищ Марченко!
Шахаев с пристальным вниманием следил за маленьким моложавым полковником; Демин сразу увидел то, что тревожило и самого Шахаева: чуть ли не каждая операция уносила из рядов их парторганизации все новых товарищей. И надо было думать о пополнении этих рядов.
Будто отгадав мысли Шахаева, полковник заговорил:
– Завтра у вас опять поиск. Разве вы гарантированы, что смерть не вырвет из ваших рядов кого-нибудь еще? Впереди нас ожидают жестокие и тяжелые бои. А вам опереться будет не на кого. - Демин снова посмотрел на лейтенанта. - Надо вам и комсомольцев сплотить. Мой помощник капитан Крупицын подобрал уже для вас комсорга. Парень боевой. Только вы, товарищ Шахаев, помогайте ему. Опыта у него не много. Вот так.
Начальник политотдела сел за стол, стал что-то записывать в свой блокнот. Комдив, в продолжение этого разговора смотревший в маленькое оконце и о чем-то беспокойно и напряженно думавший, сейчас приблизился к Марченко и сказал:
– Без "языка" не возвращаться. Предупредите об этом всех солдат. Идите!
В дверях разведчики столкнулись с капитаном - редактором газеты. Когда тот вошел в блиндаж, они услышали голос генерала:
– Побольше пишите о разведчиках. Находите среди них героев. Поднимайте их. Пусть делятся своим опытом. Это сейчас очень важно. Я вот тоже для вас кое-что тут написал... Но это, пожалуй, больше для пехотинцев.
Возвратившись к себе, Шахаев увидел в блиндаже нового бойца. Это был только что пришедший солдат, комсорг роты Вася Камушкин. Представившись Шахаеву, комсорг стал знакомиться с бойцами.
– Камушкин Василий! - протянул он руку сначала Акиму, потом Сеньке и смутился.
– Чего ты испугался-то? - сказал прямой и неделикатный Ванин.- Ну, будем знакомы - Семен Ванин!
Шахаев стоял в сторонке и улыбался, поблескивая крепкими белыми зубами. Семен поглядывал то на него, то на Камушкина, будто желая сказать: "А вот мы посмотрим, товарищ старший сержант, что это за комсорг к нам объявился".
В землянку вошел Пинчук. Узнав, в чем тут дело, он поздоровался с Камушкиным, критически посмотрел на ноги комсорга и успел заметить дырку на одном сапоге. Это был непорядок. Поэтому Пинчук предложил:
– Писля зайдете до мэнэ. Щось придумаем с вашим чоботом...
– Так вот, ребята, теперь вы познакомились. Учтите, товарища Камушкина нам подобрал сам капитан Крупицын, - сказал Шахаев, показывая глазами на комсорга. - Вася - парень, видно, боевой, тоже из разведчиков.
Слова парторга заставили Сеньку вновь посмотреть на Камушкина.
Через минуту, окруженный разведчиками, Камушкин весело рассказывал им о себе.
Впрочем, Сенька скоро его перебил:
– Ну вот что, пойдем-ка, перекусим что-нибудь, Михаил Лачуга уже заждался нас... А для лучшего знакомства найдем удобное местечко. Вон там... - и Ванин показал в сторону переднего края.
6
Этот поиск готовился особенно тщательно. Зная, что комдив обязательно потребует "языка", разведчики во главе с Забаровым целыми сутками находились на переднем крае. Оттуда они наблюдали за противником, намечая объект будущей операции. Поэтому, когда Марченко передал Забарову приказ комдива, разведчики уже были готовы к делу.
К вечеру собрались в путь. Ждали ужина. Но в хозяйстве Пинчука случилась какая-то заминка. Забаров послал Ванина узнать, в чем дело. Еще издали Сенька услышал шум около кухни. "Опять Петро Лачугу пиляет", -подумал Ванин. Во дворе он увидел Кузьмича. Тот только что вернулся с ДОПа и теперь распрягал лошадь, что-то обиженно ворча себе под нос. Лицо его было страшно разгневанным. Сенька сразу догадался: тут произошло что-то неладное.
– Ты что такой хмурый, Кузьмич? - весело спросил он, помогая старику развязывать супонь. - Что случилось? Почему до сих пор нет ужина?
Но Кузьмич молчал, сердито сопя. Он изо всех сил нажимал ногой на клешню хомутины. И Ванин понял, что Пинчук накричал на Кузьмича за какую-то провинность.
– За что он тебя?
– А вот спроси его, - уловив сочувственные потки в голосе Ванина, пожаловался Кузьмич. - Ума рехнулся человек. Орет, как скипидару хлебнул. - Кузьмич поплевал на руки и так натянул на себя супонь, что хомут хрупнул, а лошадь качнулась в сторону.
– Эге, а силенка-то у тебя еще есть, старик! - позавидовая Ванин. -Ну, а все-таки, что же произошло?
Кузьмич сделал вид, что не расслышал Сенькиного вопроса, и принялся за гужи. Картина прояснилась, когда из мазанки вышел Пинчук. Oн держал в руках кирпичик хлеба.
– Накормил хлибцем, усатый бис! Ось подывись, Семен, можна такый хлиб исты? - рокотал он, покалывая Ванину хлеб. - Нашел, в що хлиб завертаты -в лошадиную попону. Сенька потянул носом и кисло поморщился: от буханки несло терпким запахом конского пота.
– Заставлю старого самого весь хлиб поисты! - бушевал Пинчук.
Сегодня он хотел отличиться и получше накормить разведчиков, уходящих в поиск. Почти полдня он провертелся у котла, помогая Лачуге готовить ужин и боясь, как бы тот не испортил пищу. И уж никак не мог подумать Пинчук, что неприятность подстережет его совсем с другой стороны. Мог ли он предположить, что старый и исполнительный Кузьмич его так подведет?
Кузьмич, обиженно кряхтя, молча насыпал ячмень в торбы. Он даже не пытался защищаться. Старик, конечно, понимал, что дал маху, но стоило ли из-за этого подымать столько шуму?! Пинчука же это молчание провинившегося ездового злило еще больше, и он басил на всю округу:
– Була б гауптвахта, посадил бы я тебя днив на пять, тоди б ты научился думать головою!.. Що ж мэни теперь робыты? - вдруг обратился он к Сеньке, растерянно разводя руками. - Бийцив накормить нечем. Бэз ножа заризав, старый качан!
– Не расстраивайся, Петро Тарасович! Слопают, - успокаивал его Ванин. - Не слишком важные господа. Будут уминать за обе щеки, только держись. -И, подтверждая свои слова делом, Сенька откусил от угла хлебного кирпича большой кусок. Старательно прожевал его под внимательным, ожидающим взглядом Пинчука, чмокнул губами и добавил: - Так даже приятнее - с душком-то. Аппетиту придает.
– А икаешь чому? - испугался Пинчук.
– Понятно - что. Всухомятку такой кусище проглотить... Ничего, пойдет, давай неси!.. И вообще ты, Петро Тарасович, поторапливайся. Нам пора выходить. Говорят, из штаба армии какой-то представитель прибыл. Будет ждать нашего возвращения. Знаешь, как нужен сейчас "язык"?!
Делать было нечего. Пришлось Пинчуку кормить разведчиков хлебом с Кузьмичовой приправой. Бранились они здорово, но хлебец все же съели. А потом еще долго смеялись друг над другом.
