Через три дня Наташа была уже в разведроте. Устроил это через штаб армии майор Васильев. Он же и привел Наташу к разведчикам.
      – Вот ваш доктор. Наталья Петровна Голубева, - представил он ее бойцам. - По части санитарии обращаться к ней и слушаться только ее. Не грубить. Иначе заберу обратно.
      Пока майор говорил, Наташа бойко смотрела на солдат, не скрывавших своего любопытства. Акима в роте не было. Он еще с утра ушел с лейтенантом Марченко на НП генерала получать какую-то задачу. Наташа смотрела на бойцов, искала глазами Акима. Это, конечно, заметил Сенька. Не отличаясь особым тактом, он громко сказал:
      – Аким скоро вернется.
      Девушка вспыхнула и сразу же заговорила о чем-то с майором.
      Она решила приступить к делу немедленно. Вместе с Васильевым сходила к начсандиву, попросила у него санитарную сумку. Тот дал ей записку, и Наташа побежала в медсанбат. Там ей выдали все, что полагалось для первой медицинской помощи раненым и больным.
      Когда Наташа вернулась, все сверкало чистотой. Лица разведчиков румянились от холодной воды, сапоги у всех были начищены до сияния, подбородки тщательнейшим образом выбриты, а на гимнастерках красовались боевые ордена и медали. Двор был чисто подметен. Под крышей сарая рафинадом белел поварской халат Михаила Лачуги. За плетнем запоздавший Кузьмич чистил скребницей своих лошадей. На задах дымилась железная бочка - это, пользуясь небольшой передышкой, Пинчук решил пропарить солдатское белье. Сам старшина стоял у крыльца хаты, солидно потягивая трубку, многозначительно приглаживая книзу свои казачьи усы. Он вышел из хаты только затем, чтобы посмотреть, какое впечатление произведет на девушку наведенная по его распоряжению чистота. Наташа действительно сильно удивилась, она восторженно осматривала бойцов и хозяйство Пинчука. Она догадывалась, что все это произошло в связи с ее появлением в роте, и была рада этому.
      – Где мне увидеть старшину? - обратилась Наташа к Пинчуку.
      – Я старшина. Що трэба? - спросил Петр (из-за его плеча выглядывало плутоватое лицо Ванина).
      – Я санинструктор, мне надо комнату. Помещение... вот для этого, -Наташа приподняла в руках большую брезентовую сумку с ярко-красным крестом на боку.
      – Пидэмо за мною, товарищ...
      – Голубева, - подсказала Наташа.
      Они вошли в соседний маленький и, очевидно, давно оставленный хозяевами домик; там уже орудовала какая-то бабка, протирая мокрой тряпкой окна.
      – Оце для вас.
      – Спасибо, товарищ сержант.
      – Що ще от мэнэ трэба?
      – Я слышала, у вас много раненых. Пусть сейчас же идут ко мне на перевязку. Только по одному.
      – Добрэ,- похвалил Пинчук, ценивший людей практичных и деловых.
      Первым в хату Наташи вошел Вася Камушкин - у него открылась старая рана.
      – Садитесь вот здесь, - указала Наташа на стул.
      Она быстро развязала бинт. Кончик его присох, к ране. Наташа чуть-чуть потянула.
      – Больно?
      – Пока нет... не очень... нет, больно!
      – Когда ранен?
      Вася сказал.
      – Где?
      Он ответил.
      – Сколько времени лежал в медсанбате? - задавала Наташа вопрос за вопросом.
      Камушкин охотно отвечал. Он даже не заметил, как кончик бинта отделился от раны. "Молодая, а хитрая",- подумал Вася, глядя на светлые волосы девушки, хлопотавшей у его руки. Иногда они касались его подбородка, и, взволнованный, он поднимал голову выше, смущенно улыбаясь.
      – Ну, вот и все! Можете идти,- девушка подняла на бойца разрумянившееся от хлопот лицо. - Через два дня снова приходите на перевязку.
      – Спасибо вам... товарищ Наташа! - поблагодарил Камушкин, поймав себя на том, что ему вовсе не хочется уходить из этой хаты. Но за дверьми ждал другой разведчик, и Вася заспешил.
      – Да, я забыла вас предупредить, - остановила его Наташа. -Постарайтесь недельку не работать этой рукой.
      – Постараюсь. А я забыл вас спросить. Вы - комсомолка?
      – Комсомолка.
      – В таком случае нам надо познакомиться. Я - комсорг роты. Моя фамилия Камушкин, - и он подал ей руку.
      – Наташа Голубева, - сказала она еще по-школьному.
      После комсорга к Наташе приходили другие разведчики. Она промывала раны, перевязывала их, давала лекарства.
      Девушка чувствовала себя так, словно прослужила в этой роте целый год. Есть удивительная черта у фронтовиков: быстро роднить со своей боевой семьей новичков. Не сговариваясь, они окружают нового своего товарища заботой, стараются показать свое подразделение и себя, конечно, в лучшем свете. Наташа почувствовала это уже в первый день своего появления у разведчиков, и у нее было хорошо, радостно на душе. Ей хотелось как можно больше сделать для своих новых друзей.
      К полудню вернулись командир и Аким. Ванин слышал, как Аким, смущенно улыбаясь, рассказывал Шахаеву:
      – Стихи просил прочесть... Узнал от кого-то, что я пишу... Приказал обязательно принести ему мои стихи... Говорю - плохие, товарищ генерал!.. А он свое: принеси, посмотрим! Неудобно получилось...
      – Почему неудобно? Покажи.
      Сенька, нетерпеливо ожидавший конца их разговора, не выдержал, таинственно поманил к себе Акима и шепнул ему на ухо про Наташу. Лицо Акима сделалось краснее столового бурака.
      – Собственно... а ты не врешь?
      – "Собственно" не вру! - передразнил оскорбленный Сенька.
      – А где она?
      – И чего это, Аким, находят в тебе девки хорошего? - вместо ответа спросил Сенька.
      – Ну, довольно же! Скажи, где?..
      Ванин кивнул в сторону маленькой хаты.
      – Может, проводить? - предложил он.
      – Нет, уж я как-нибудь один...
      Аким направился к Наташе, но, опережая его, в хату вошел командир роты. Он легко, мягкими прыжками, вбежал по старым, подгнившим ступенькам и скрылся за дверью. Аким круто повернулся и широкими шагами пошел по двору. Его остановил Сенька.
      – Что это ты, Аким, вздумал строевой подготовкой заниматься? -дурашливо спросил он. Аким не ответил. Подошел к Лачуге:
      – Что-нибудь поесть найдешь?
      – Каша вот.
      Аким попробовал и отшвырнул котелок.
      – Когда ты, Миша, перестанешь пичкать нас этим кондером? - подоспел Сенька.- Видишь, даже Акиму не нравится. У всех повара как повара, кормят солдат на славу. А в нашей роте... черт знает что!
      – Вон со старшиной разговаривайте, а я тут ни при чем,- просвистел сквозь выщербленные зубы Лачуга.
      – Как это ни при чем? Старшина тебе дает хорошие продукты, да ты, Миша, не умеешь ими пользоваться. Ты сам на перловке жевательную мощность потерял и теперь хочешь, чтобы и мы остались без зубов. А разведчику крепкие зубы нужны... Так ведь, Аким?
      Аким не ответил.
      – Впрочем, наш Аким и с зубами - беззубый. Немцев по головке гладит. Знала бы об этом Наташа, она бы на него и смотреть перестала. Девушки не любят слабонервных нюнь... Им настоящие парни больше нравятся, вроде вот меня. А что толку от тебя, Аким? Вот раскусит хорошенько Наташа, сразу...
      Сенька не договорил. Худое лицо Ерофеенко покрылось багровыми пятнами.
      – Ты!.. Когда ты перестанешь... - захрипел он, весь содрогаясь. -Если ни черта не понимаешь, так учись! Заладил одно и то же! Глупо все, неумно!.. - губы Акима тряслись. - Дальше своего носа ничего видеть не хочешь!.. Парторг, видимо, совершенно напрасно хорошие слова на тебя тратит!.. И вообще мне надоели твои остроты, Ванин! Поищи для них кого-нибудь другого!.. А я больше не хочу ни говорить с тобой, ни слушать твоих неумных шуток!..
      Сенька опешил и не знал, как защищаться.
      – Ты, ты... Аким! Что взорвался-то?.. - наконец пробормотал он, пытаясь все обратить в шутку. - Или тебя собака бешеная...
      – Что мне с тобой говорить? - все еще взволнованный, но уже более спокойно продолжал Аким. - Тебе кажется - только ты один по-настоящему воюешь, а другие - так себе!.. Впрочем - довольно!.. И прошу тебя об одном - не подходи больше ко мне!..
      Сенька остолбенел: этого он мог ожидать от кого угодно, но только не от Акима!.. Растерянный и жалкий, Сенька пытался оправдываться, но Аким уже не слушал его. Он вскочил из-за стола и, ссутулившись, метнулся прочь. Округлившимися глазами Ванин смотрел ему вслед, мигая светлыми, опаленными ресницами. Казалось, он готов был зареветь.
      Аким выскочил в огород. С размаху сел на кучу обмолоченной соломы. Раздувая ноздри, втягивал в себя знакомый с детства горячий, душный запах полыни и сухой березки. Мальчонкой он любил зарываться в соломе, проделывать в ней норы, устраивать с товарищами кучу-малу, прыгать с высоких копен. В этих ребячьих играх всегда принимала участие и Наташа. Она больше находилась среди ребят, а не с девочками: за это подруги сердились на нее.
      Запах полыни, мысли о Наташе успокоили Акима, но тут же в сердце возникла безотчетная тревога. Не оттого ли, что лейтенант зашел к Наташе? Аким задумался. Ревность?..
      Аким лег на солому, стал задумчиво смотреть на небо, редкими белесыми облаками сбегающее за синеющий горизонт.
      "А этот... ну чего ему от меня нужно? - подумал Аким, вспомнив Сеньку. - Пристал и пристал!.."
      Когда офицер вошел в хату, Наташа быстро одернула на себе гимнастерку, отбросила на спину густые светлые кудри и, смущаясь, доложила:
      – Товарищ лейтенант, санинструктор Голубева! Занимаюсь перевязкой раненых!
      – Вольно! - шутливо-громко скомандовал Марченко. - Почему не представились раньше? - изогнув брови, с напускной строгостью спросил он.
      – Простите, товарищ лейтенант. Но вас не было.
      – Ладно. Пустяки это, - уже серьезно заговорил он. - Как устроились?
      – Спасибо. Очень даже хорошо.
      – Так быстро и уже хорошо? - удивился Марченко, не спуская с разрумянившегося лица Наташи своих цепких глаз.
      – У вас чудесные ребята. Это они мне все устроили.
      – Ребята, конечно, молодцы. А командир? - он засмеялся одними глазами.
      – Каков командир - таковы и его подчиненные. Так ведь говорят, товарищ лейтенант? - нашлась она и тоже засмеялись. На ее щеках и полном подбородке горели алые ямочки.
      – Вы, кажется, знаете нашего Ерофеенко? Он говорил мне о вас.
      – Да, он мой друг.
      – Вот как? Даже друг.
      – Друг, - подтвердила она с гордостью и даже, как показалось лейтенанту, с некоторым вызовом.
      – Так вы спешите с ним увидеться. Через два часа рота уходит на серьезное задание.
      Марченко заметил, как девушка сразу немного побледнела.
      – Не волнуйтесь, - успокоил он ее. - Все будет и порядке. Аким вернется. Мы ведь разведчики, и такие разлуки будут у вас часто. - Марченко ласково глядел на девушку. Ему очень хотелось ей понравиться. - Не бойтесь... Наташа!
      Она с благодарностью посмотрела на его худое красивое лицо. Потом вышла вслед за командиром роты во двор. Поискала глазами Акима среди расположившихся на бревнах и чистивших автоматы разведчиков и не нашла его. Лачуга, коловший дрова, указал ей на огород.
      Аким лежал на соломе, заложив руки за голову, и задумчиво глядел на небо. Услышав скрип калитки и увидев в ней Наташу, он стремительно вскочил на ноги, стряхивая с себя прицепившиеся соломинки.
      – Наташа! Здравствуй, родная моя!..
      – Здравствуй, Аким!..
      Ерофеенко обнял ее и тихо, как ребенка, поцеловал. На ее тонкой, почему-то не тронутой загаром шее, как в ту памятную ночь их первой встречи, билась крохотная жилка. Светлые волосы наполнились воздухом и пылали.
      – Ну... желаю тебе счастья, Аким!.. Ведь ты тоже идешь?
      – Конечно!
      – А меня не возьмете?
      – Нет, Наташа, лейтенант не разрешит...
      – Ты... побереги себя, Аким!.. Прошу тебя!..
      Он улыбнулся.
      – Да разве мы впервые уходим на такое? Не беспокойся, Наташа, все будет в порядке!
      – Ну, я жду тебя, родной!
      Они вышли во двор.
      Там их встретил Ванин, очевидно давно ожидавший Ерофеенко.
      – Давай... автомат твой почищу, - услужливо предложил Сенька.
      Но Аким молча прошел мимо.
      – Ты почему ему не ответил? - спросила Наташа Акима.
      Ей было очень приятно, что об Акиме заботятся другие разведчики. Она не знала, что Аким только что рассорился с Сенькой.

      Дивизия Сизова залегла в трех километрах от Краснограда, перед небольшим селением. Противник яростно отстреливался. По показаниям пленных офицеров, немцы стремились во что бы то ни стало удержаться на этом рубеже и сосредоточили для контратаки около двух десятков тяжелых и средних танков, а также восемь бронетранспортеров. Однако сведения, полученные от пленных, требовали подтверждения.
      Поэтому генерал Сизов решил послать в село группу разведчиков. На этот поиск было отправлено отделение старшего сержанта Шахаева.
      К полуночи, миновав рощу, разведчики вышли на опушку леса, где начинался наш передний край. Впрочем, переднего края в полном смысле этого слова здесь не было. Под таким названием обычно понимается: траншеи, ходы сообщения, окопы, пулеметные и стрелковые ячейки, дзоты, блиндажи, колючая проволока в несколько колов, минные поля и прочее. Тут же ничего этого не было. Бойцы лежали в неглубоких ячейках, наспех выкопанных саперными лопатами. Некоторые устроились - притом не очень удобно - в воронках от снарядов и бомб. Иные же просто лежали за какими-нибудь бугорками, не успев откопать для себя даже ячеек. В мертвенном свете месяца тускло светились покрывшиеся росой темно зеленые каски лежавших в беспорядке бойцов. Так вот в лунную ночь светятся арбузы на большом колхозном баштане. Изредка промелькнут две-три согнутые фигуры и тут же скроются, вслед им прогремит несколько звонких выстрелов.
      Аким направился к длинному каменному строению - колхозной конюшне. Шахаев послал его туда попросить у стрелков проводника. Все двери конюшни были занавешены плащ-палaтками.
      В одном конце конюшни стояли лошади. Аким их не видел. Но было слышно, как они жуют овес, всхрапывают, гремят недоуздками и обмахиваются хвостами. На другом конце на соломе храпели бойцы, должно быть ездовые из батальонных хозяйственных взводов. У изголовья спящих на перевернутых вверх днами кормушках горели стеариновые свечи. Одна свеча пригнулась, и жир стекал с нее прямо на густую черную шапку волос какого-то паренька, лежавшего в обнимку с карабином.
      Аким поправил свечу и принялся будить черноволосого.
      – Эй, ты, сгоришь!
      Тот открыл глаза и, нисколько не удивившись тому, что над ним стоит незнакомый солдат в очках, буркнул:
      – Чего надо?
      Аким рассердился.
      – Сгоришь, говорю, дурья твоя голова! Пощупай свои волосы.
      Красноармеец не спеша потеребил волосы, недовольно проворчал:
      – Наставили свечей, черти!.. Что тебе нужно? - спросил он Акима.
      – Командира или старшину роты, которая тут оборону занимает.
      – Командир - не знаю где. А старшину сейчас кликну.
      Солдат нехотя поднялся, вышел из конюшни. До Акима долетел его сонный хрипловатый голос:
      – Сержант Фетисов! Вас зовут...
      "Фетисов! - обрадовался Аким. - Неужели вернулся из госпиталя?"
      По каменной стене конюшни, как горох, застучала пулеметная очередь. Ездовой быстро вернулся.
      – Фриц... носа высунуть не дает, - простодушно заметил он.
      – А ты б еще погромче кричал.
      – Так для тебя ж.
      – Ну что? Придет старшина?
      – Должен прийти... Да вот, кажется, он и идет...
      Плащ-палатка поднялась.
      – Кто меня звал?
      – Это я, товарищ сержант, Аким.
      – Аким? Разведчик?! Ты как сюда?.. Ну, пошли ко мне! - тоже обрадовался Фетисов. - Только потише, а то тут постреливают.
      Они вошли в небольшую каменную сторожку. На этот раз разведчик увидел на столе Фетисова длинный и тяжелый ствол бронебойного ружья.
      – Опять вы что-то тут мудрите? - спросил Аким.
      – Опять, - признался сержант, кладя руку на ствол бронебойки.
      – Зачем вы ее притащили сюда?
      – Как зачем? - удивился сержант. - Надо же найти ей лучшее применение. Вот я и думаю, нельзя ли приспособить к ПТР оптический прицел, использовать бронебойку как, скажем, снайперскую винтовку: бить по амбразурам вражеских дотов и других укреплений. Ведь скоро мы будем подходить к границе, а там, наверное, доты встретятся. Из винтовки их, конечно, не поразишь. Да и из орудия не всегда попадешь, особенно в амбразуру, а вот из бронебойки, если она будет с оптическим прицелом...
      Фетисов замолчал и задумался.
      – Вот только одну штуку не могу никак придумать... Надо посоветоваться с генералом. Напишу рапорт на его имя. Подам по команде. У него на этот счет голова хорошо работает. Он, говорят, книгу о войне пишет.
      Не художественную, а свои соображения излагает насчет ведения современной войны. Ведь он ученый!.. У него будто какая-то степень имеется...
      – Вполне может быть, - согласился Аким, вспомнив генеральский стол, заваленный книгами, и свою последнюю беседу с комдивом.- Солдат, ставший ученым... Ведь здорово!..
      – Что ж, может, скоро наступит такое время, и солдаты все наши будут иметь высшее образование. К тому дело идет. А я с этой штукой обязательно обращусь к генералу, - Фетисов снова посмотрел на свою бронебойку.
      Аким не стал допытываться, какая это штука тревожит старшину, -разведчику просто было некогда. Однако идея снайперской бронебойки понравилась и ему. Он, как и в тот раз, долго смотрел в простое и вечно озабоченное лицо Фетисова.
      "Однако какой беспокойный ум у этого агронома,- подумал он про сержанта. - Будто новые сорта семян выращивает..."
      Аким попросил дать проводника до немецкого переднего края.
      – Только поскорее. Меня ждут, - добавил он.
      – Сейчас дам. Переднего-то края у немцев почти нет. Отдельные узлы только. В случае чего, огоньком вас поддержим.
      – Нет, огоньком не надо. У нас дело тихое.
      Вышли на улицу. Натолкнулись на какого-то солдата.
      – Ануфриенко, ты?
      – Я, товарищ сержант!
      – Проводи разведчиков. Куда - они тебе сами объяснят, - тихо приказал Фетисов и, пожелав Акиму счастливого пути, вернулся к себе в сторожку.
      Боец-проводник указал разведчикам место, где, по его мнению, у немцев никого не было. Часа полтора разведчики еще наблюдали. Затем, ощупав на себе гранаты, автоматы, диски, ножи, поползли.
      К селу они пробрались далеко за полночь. Где-то горлопанил еще не съеденный немцами петух, ворчали на грейдере автомашины.
      Выбрали безопасное место. Здесь остался один Шахаев, а остальные разведчики поползли к селению.
      Акиму досталась центральная часть села.
      Он пробирался огородами, то и дело перелезая через плетни. Так он добрался до середины села. Услышал скрип колодезного журавля. Темным и узким переулком он вышел к улице и увидел у колодца женщину; наполнив деревянной бадьей белые цинковые ведра, она приподняла их на коромысле. Аким решительно направился к ней. Заметив его, женщина опустила ведра на землю. Очевидно, она очень испугалась, потому что долго не могла ответить на вопросы разведчика. Наконец, опасливо оглядываясь по сторонам, зашептала:
      – Как же ты... милый, попал сюда?
      – Потом об этом... Скажите поскорее, много ли в вашей деревне немецких танков?
      Женщина приблизила свое лицо к Акиму и ничего не сказала: уж больно похож был на немца стоявший перед ней высокий и худой солдат.
      – Что же молчите, мать? - вырвалось у Акима. И по тому, как он сказал это слово "мать", колхозница окончательно убедилась, что перед ней свой. Она ответила:
      – Много, деточка...
      – Говорите же быстрей - сколько, - нервничал Аким,
      – Много их, окаянных, да вот без бензину стояли. Только сейчас цистерна их приехала...
      "Должно быть, с соляркой",- подумал Аким.
      – Где она? - горячо прошептал он, схватив женщину за рукав. Очки его блестели.
      Колхозница рассказала, что бензовоз стоит у нее во дворе, а в хату набилось "видимо-невидимо" немецкой солдатни, они натаскали кур и теперь заставляют ее их жарить.
      Аким схватил у женщины ведра и побежал в переулок. Авдотья - так звали колхозницу - поспешила за ним. Аким лихорадочно обдумывал план действий. Сердце разведчика боролось с разумом. Сердце требовало немедленных действий, разум останавливал. Первым желанием Акима было тотчас же побежать во двор Авдотьи и гранатами подорвать бензозаправщик. Но холодный и спокойный ум бывалого разведчика отвергал это намерение: ведь во дворе, наверно, много немцев, они не подпустят его к цистерне. В конце концов родилось одно, может быть самое правильное, решение.
      – Где ваша хата? - спросил он Авдотью.
      – А вон, через два дома отсюда.
      – Ну, спасибо вам, мать!
      Через несколько минут Аким находился возле Шахаева и горячо излагал свой план. Сенька, вернувшийся из поиска, попросил Шахаева:
      – Я пойду вместе с Акимом.
      Но Аким холодно заметил:
      – Не нужен мне помощник. Я и один справлюсь.
      Решено было повторить вариант, примененный когда-то разведчиками при уничтожении вражеского моста.
      Час спустя после встречи с русским солдатом Авдотья услышала в другом конце селения, где-то на его южной окраине, два гранатных взрыва, за которыми последовала бешеная автоматная стрельба. Немцы, сидевшие в ee хате, побросали недоеденных кур, похватали автоматы и выскочили на улицу, направляясь в сторону перестрелки.
      Авдотьин двор опустел. Только огромной тушей чернел бензовоз. Но недолго было тихо и тут. К хате колхозницы подбежал тот самый красноармеец, с которым Авдотья встретилась у колодца. Он был без пилотки. Волосы мокрыми прядями прилипали к высокому лбу. Боец тяжело дышал. Должно быть, до этого он много и быстро бежал. Поняв, в чем дело, женщина заторопила его:
      – Пали, родной, пали!..
      Она даже не подумала, что бензовоз стоит прямо под соломенной крышей ее хаты.
      – Пали же!..
      – Скорее уходи отсюда, мать!..
      Авдотья выскочила из хаты и побежала через улицу. Она уже была далеко от своего дома, когда раздался взрыв. Мощное пламя плесканулось в черное небо. По улице, освещенной пожаром, бежали немцы. Потом стрельба началась где-то совсем близко. Авдотья поняла, что стреляют на ее огороде. Сердце ее похолодело: "He попался бы, бедненький!"
      Аким отбежал в огород и остановился: захотелось еще раз увидеть горящий бензовоз. Он понял, что совершил непростительную ошибку, но понял слишком поздно: немцы уже заметили его и теперь охватывали со всех сторон. Он видел их перебегающие фигуры. "Это - конец",- подумал он с необъяснимым спокойствием. Поднял автомат и с каким-то, не испытываемым ранее злорадным наслаждением пустил длинную очередь по первым попавшимся ему на глаза немцам. Двое из них упали, Аким торжествующе крикнул и снова дал очередь. Враги ответили огнем. Аким кинулся в подсолнухи, задыхаясь от свирепой ненависти к своим преследователям. Сухие, колючие шляпки больно колотили его по лицу, царапались, но всего этого Аким не чувствовал. Не слышал он и того, как над самой его головой вспорхнула стайка воробьев и с веселым, шумным чириканьем перелетела на другое место, в вишни.
      Акиму показалось, что он может спастись. Он углублялся в подсолнухи все дальше и дальше. Но вот - тупой удар в спину, что-то сильно рвануло грудную клетку, и он упал, чувствуя, как гимнастерка наполняется теплой и липкой жидкостью.
      – Убит,- просто и в полном сознании прошептал он. Язык его ощутил соленый вкус крови. Кровь клокотала еще где-то в горле.
      – Обидно...- вновь прошептал он и, путаясь в мыслях, как в паутине, хотел понять, отчего же ему обидно, зачем произнес это слово. И, нe найдя ответа, повторил опять: - Обидно...
      Воробьи снова защебетали где-то рядом, звонко, шумливо. Теперь он услышал их. Но это длилось недолго. Постепенно щебет воробьев сменился каким-то новым звуком, похожим на далекий звон колокола, но и этот звук стал затухать. А потом и вовсе стало тихо.

      Перед Наташей - дневник Акима. Боже мой, как знаком ей этот почерк -мелкий, неторопливый, ровный... "Аким, родной мой, славный мой! Ну почему ты должен был погибнуть сразу же после нашей встречи? Почему?.. Почему вражеская пуля щадила тебя, когда меня не было рядом с тобой? Зачем ты ушел от меня? Ведь ты сказал мне, что все будет хорошо и мы никогда больше не расстанемся".
      Она перевернула еще одну страницу и увидела стихи. Это о них, должно быть, говорил ей Аким при встрече.
      Первую строку Наташа не разобрала. Прочла дальше:
 
Так почему же я один
Среди родных, среди друзей
Остался жив и невредим?
 
      – Остался жив и невредим,- машинально повторила она.
 
В раздумье вспомнил про тебя,
Увидел море синих слез...
Да, это ты спасла меня
В пучине битв и страшных гроз.
 
      – Спасла, спасла...- плечи девушки затряслись, она уронили голову на дневник. Теперь она плакала, не остерегаясь, что ее услышат разведчики, которые почему-то нe отходили от ее окон, особенно старшина и тот светлоглазый. Когда она снова начала читать, строчки запестрели перед еe глазами. Она разбирала написанное с великим трудом:
 
Я гордый вызов дал войне
И по-солдатски ее нес.
В дороге ты светила мне
Сияньем золотых волос.
 
 
Я помню тот противный звук,
В ознобе затряслась земли...
У смерти из костлявых рук
Тогда ты вырвала меня.
 
      Наташа не могла дальше читать. Стихи говорили, что она спасла его, ее образ светил ему в пути, а вот сейчас Акима уже нет, и погиб он именно тогда, когда встретился с ней, когда она встала рядом с ним. Плакать девушка больше не могла. Странное дело: она чувствовала себя жестоко обиженной, и не кем-нибудь иным, а Акимом. Зачем он писал ей эти строки? Наташе не приходило в голову обидеться на лейтенанта, который не дал Акиму побыть с ней хотя бы один денек... Нет, она обижалась только на Акима. Почему он не захотел, чтобы командир роты послал вместо него другого? Почему не попросился остаться?.. Не любил ее - вот и все. А она-то думала...