Откуда только взялся в Игрушечном городе такой чудесный Доктор, круглый, весёлый, румяный?
      — Срочно нужна операция! — сказал он, осмотрев Катю. — Главное — не плакать.
      — Я не плачу, — ответила Катя. — И ты не плачь, Лошадка. Я скоро поправлюсь, и мы опять будем кататься.
      Доктор усадил Катю в «скорую помощь», мотор загудел, и они поехали в больницу.
      Катю положили на стол.
      — Ланцет! — командовал Доктор. — Пинцет! Клей! Кисточку для клея! Карандаш! Краски! Кисточку для красок! Вымыть кисточку! Лак! Готово!
      Катю положили в постель, поставили градусник и дали целую ложку сладкой микстуры.
      Пришли матрёшки в белых халатах, принесли пряников. Пришёл Мишка (в халате он сделался Белым Медведем), принёс малинового варенья. Прибежал Бобик в белом халатике, притащил в зубах конфету «Ну-ка, отними!». Зайчик принёс морковку и очень не хотел отдавать халат, в нём хорошо зимой, на снегу не видно. Пришёл вежливый Пингвин, сел на краешек кровати, передал привет от всех пингвинят вместе и от каждого в отдельности, угостил больную леденцами.
      Мартышка, тоже вся в белом, вскочила — алле-гоп! — прямо в открытое окно, схватила вазу, сунула в неё (вверх ногами!) огромный букет, а потом накинулась на Доктора с вопросами: «Ну что? Ну как?» И от волнения съела вместе с кожурой весь банан, который принесла Кате в подарок.
      Потом Доктор разрешил на минуту снять больничную крышу, с высоты раздался голос:
      «Не стой под грузом!» — и на тросе в палату спустилось эскимо.
      Лошадка и Курица не пришли, им было совестно. Зато из конюшни доставили мокрый от слёз пакет с картинками, а из курятника — кукурузные хлопья и при них записку.
      — Пишут, как курица лапой, — проворчал Доктор, но с Мишкиной помощью кое-как разобрал записку и прочёл её Кате: — «Учу правела личного двежения прости заправляйся жду ответа как воробей лета твоя Кура».
      «А Ванька-Встанька так и не навестил больную, — думали игрушки. — Наверное, укатил куда-нибудь на своей Машине».
      Когда все ушли, Доктор поставил Кате градусник, подождал немного, вынул градусник и обрадовался:
      — Ура! Ура! Температура не низкая, не высокая, а в самый раз! — И начал стряхивать градусник — раз-два! раз-два! При этом он то подпрыгивал, то кланялся, то раскачивался из стороны в сторону.
      Катя засмеялась.
      — Зарядка, — объяснил Доктор, продолжая стряхивать градусник. — Боюсь потолстеть.
      Девочка незаметно уснула. И ей приснилось вот что.
      Дверь отворилась, и в палату вошли бокалы и рюмки. Они были без халатов и без подарков, шли на цыпочках и негромко звенели:
      «Дзинь, наша драгоценная! Дзинь, наша хрустальная! Уронили тебя, бедную. Но мы — дзинь-дзинь! — заберём тебя отсюда и насовсем спрячем за стеклянную стену. И тогда — дзинь! — больше никогда — дзинь-дзинь! — с тобой ничего не случится, не приключится, не сделается и не произойдёт».
      «Мне вставать нельзя, — испуганно сказала Катя. (Ей совсем не хотелось возвращаться за стеклянную стену.) — Я ведь ещё не поправилась».
      «Сейчас — дзинь! — мы тебя излечим и сию же минуту — дзинь-дзинь! — унесём с собой! — сказали бокалы и рюмки и давай стукаться друг об дружку стеклянными лбами, звеня и приговаривая: — Твоё здоровье! Твоё здоровье!»
      Катя в ужасе проснулась и очень обрадовалась, что рядом никого нет. Кроме круглого, весёлого, румяного Доктора. Он как ни в чём не бывало пыхтя стряхивал градусник.

      Всю ночь Доктор не присел, не прилёг, следил, хорошо ли Катя спит, не нужно ли ей лекарства. А утром он был такой, как всегда, — румяный, весёлый, бодрый.
      — Ну-с, больная, вы больше не больная! — сказал он, проводив Катю до крыльца. — Привет вашей маме или вашему папе, смотря кого вам сегодня вытащат.
      Девочка поблагодарила милого Доктора и бросилась к Лошадке, которая ждала с тележкой. В тележке сидели игрушки.
      — Доктор! Дорогой Доктор! — кричали они. — Поехали с нами!
      Но у Доктора были свои дела. Он сел в «скорую помощь», включил мотор и вдруг запел во всё горло:
 
За лягушкой хворою
Послали «Помощь скорую».
А лягушка увидала врача,
Испугалась и дала стрекача!
 
      С этой песней он обогнал тележку и скрылся из виду.
      У коробки Катю встречал Подъёмный кран и радостно махал флажком. Рядом Ванька-Встанька как ни в чём не бывало мыл Машину. В луже под Машиной плескались пингвинята и кричали: «Океан! Океан!» А по берегу лужи носились цыплята и пищали: «Ки-ки-вам! Ки-ки-нам!»
      — Такой-сякой! — накинулись на Ваньку-Встаньку Матрёшки. — Что ж ты Катеньку не навестил? Только о своей Машине и думаешь! Исключить его из игры!
      Но тут они увидели, что Ванька-Встанька смывает с Машины красный крест, а в кабине лежит белый халат. Так вот почему Доктор ни разу не присел и не прилёг, а Ванька-Встанька не навестил больную!
      — Пусть он за это будет Катиным папой! — закричали игрушки. — Без очереди! Ванька-Встанька, забирай свою дочку!
      — Ура! — закричал Ванька-Встанька. —
 
Мы с тобой поедем, доченька моя,
Мы с тобой поедем в дальние края!
 
      И он распахнул перед Катей дверцу кабины.
      — Дяденька, а сказку? — закричали пингвинята, вылезая из лужи.
      — Рассказать, что ли, как мы с Машиной в космос летали? — почесал в затылке Ванька-Встанька.
      — Игрушки в космос не летают! — перебил Бобик, — Зато собаки летали! Даже раньше, чем люди.
      — Как знать, глубокоуважаемый Бобик, — заметил Пингвин. — Привозят же игрушки к нам, в Ледовитую Пингвинию.
      — Это ещё зачем? — удивился Бобик. — Ребят там совсем нет, ни одного. Туда только собак привозят.
      — Игрушки тоже, — ответил Пингвин. — Папы смотрят на них и вспоминают про детей.
      — И космонавты берут игрушки, — сказал Ванька-Встанька. — На счастье. Меня сам Главный Конструктор поместил в Ракету. И сказал: «Лети, герой!» Ну, я и полетел. Только взлетели, меня как прижмёт, как начнёт давить. Но я, сами понимаете, устоял.
      — Это были перегрузки, — догадался Подъёмный кран.
      — А потом пол и потолок перепутались, и я решил: «Ну, всё! Я больше не Ванька-Встанька». Представляете себе? Я лежал! Честное слово, лежал! На каком хочешь боку, и на спине, и на животе, и висел вниз головой, и носился по кораблю как пух.
      — Состояние невесомости, — пояснил Подъёмный кран.
      — Оно самое! — закончил Ванька-Встанька и посадил Катю в Машину.
      — Батюшки светы! — кинулись за ним матрёшки. — Сказку не рассказал, а Катеньку увозишь!
      — Вы что? — ответил им Катин папа. — Ванька-Встанька лежит, Ванька-Встанька летает как пух, и это вам не сказка? Поехали, дочка! Нам некогда.

      Сначала Ванька-Встанька решил заехать в гараж. Нужно кое-что проверить перед дальней дорогой. Он въехал в открытые ворота и остановил Машину, не выключив мотора.
      — Ну, — сказал он Машине, — всё ли у тебя в порядке, как ты себя чувствуешь перед путешествием?
      В ответ Машина чихнула: «Апчхи!» Ванька-Встанька тут же выключил мотор и спросил у Кати:
      — Что нужно делать, дочка, если мотор чихает?
      — Ой, — смутилась Катя, — совсем забыла! Нужно сказать: «Будь здорова, Машиночка!»
      — Нужно хорошенько всыпать водителю! — проворчал Ванька-Встанька, надел комбинезон и полез копаться в моторе.
      Катя тоже вылезла из Машины.
      Гараж был просторный, светлый. Кругом разные полки, полочки и ящики, где аккуратно размещалась всякая всячина: винтики, болтики, шурупы, гайки, гаечные ключи, просто ключи, подшипники, отвёртки, долото, напильник, паяльник, сверло и ещё много чего.
      Катя стала играть в детский сад с блестящими винтиками, построила их парами, повела на прогулку. Потом играли в мяч, им был самый маленький подшипник.
      — Паяльник! — услышала Катя голос, которым говорил Доктор на операции. — Нет, лучше напильник!
      Катя схватила напильник, кое-как дотащила его до Машины и увидела необыкновенную картину: Ванька-Встанька лежал, да-да, именно лежал под Машиной, упираясь в неё макушкой.
      — Путешествие несколько задерживается, — сообщил он, — Любишь кататься, люби и саночки чинить. Мотор у нас теперь в порядке, но боюсь, не полетел бы задний мост.
      Ванька-Встанька взял у Кати инструмент и снова начал работать. Это дело ему так нравилось, что он опять запел:
 
Мы с тобой поедем, Катенька моя,
Мы с тобой поедем в дальние края!
 
      — Тут подкрутим, — ворковал Ванька-Встанька из-под Машины, — тут подвинтим, тут приладим, а тут… тут мы кое-что присобачим. Дай-ка сюда кусачки!
      Теперь Кате было уже не до игры.
      — Отвёртку! Гайку! — только и слышалось из-под Машины.
      Наконец Ванька-Встанька вылез, вытер руки ветошью, поглядел на Машину, потом на Катю и сказал:
      — Да, Катенька. Путешествие — увлекательная вещь!
      После этих слов он преспокойно снял с Машины колесо и поставил вместо него кубик с буквой «Ж» и большим чёрным жуком.
      — Чтобы шина у нас не подкачала, — объяснил Ванька-Встанька, — мы возьмём и сами её подкачаем. Тащи-ка насос!
      Прошло время, и уже все четыре колеса валялись на полу. Машина стояла на трёх кубиках и одном спичечном коробке, а Ванька-Встанька деловито отвинчивал руль. Он забыл про Катю, про всё на свете и до того увлёкся работой, что Катя подумала: «Наверное, чинить Машину куда приятнее, чем на ней ездить!»
      Она села на круглую шину и слушала, как неутомимый Ванька-Встанька то весело насвистывает, то напевает:
 
Мы с тобой поедем в дальние края,
Милая, хорошая Машиночка моя!
 
      — Эй, кто тут? Подкати баранку! — вдруг услышала Катя.
      Девочка сбегала к матрёшкам и вкатила в распахнутые ворота гаража бублик с маком.
      — Что это? — удивился Ванька-Встанька. — Я же просил баранку. Ну какую верчу, когда еду.
      — А это бублик, — ответила Катя. — С маком. Ешь, ты же ещё не обедал.
      Ванька-Встанька разделил с Катей бублик. Они примостились на колёсах и принялись жевать.
      — Молодчина, дочка! — похвалил Катю Ванька-Встанька. — Спасибо тебе! Перед дальней дорогой нам с тобой не мешает подзаправиться. Эх, жизнь на колёсах!
      Ночью, закончив работу, довольный Ванька-Встанька со всех сторон оглядел свою красавицу Машину и пошёл за ветошью, чтобы вытереть руки.
      На куче ветоши сладко спала маленькая девочка. Ей снилось увлекательное путешествие.

      Каждое утро в коробку залезали три матрешки, а четвёртая почему-то оставалась дома.
      И вот наступило утро, когда Подъёмный кран вытащил из коробки самую большую Матрёшку.
      — Сестрица! — зычно крикнула она, держась за трос. — Вот и на нашей улице праздник! Жди гостей дорогих!
      — А ты, сестрица, — ответили с Матрёшкиного двора, — сказочку-то тяни, тяни, а то пироги не поспеют!
      Так вот, оказывается, почему одна из матрёшек каждое утро оставалась дома: это она дом к празднику готовила — пол мела, пироги пекла, самовар ставила, на стол накрывала, Катю поджидала.
      — Какую сказку расскажем, сестрицы? — пискнула маленькая Матрёшечка. — Про козлёночка, что ли?
      — Про козу-дерезу рогатую, бодатую, — пропела средняя.
      — Про козла! — сказала, как отрубила, большая Матрёшка.

      Жил-был Козёл. Сам лохматый, головой бодатый, бородой кудреватый, а главное — домовитый, любил в доме порядок.
      Пришёл он к сестре Козе, капусту жуёт, бородой трясёт, козлят ругает, хозяйку поучает:
      «Еда не вкусна, изба тесна, дети невежи — брыкаются да бодаются».
      «Играют они. Маленькие ещё! — отвечает Коза. — Друг дружку ведь бодают, а не тебя».
      «Всё равно нет у тебя порядка, — говорит Козёл. — Не смыслишь ты в хозяйстве ни бе ни ме».
      Пришёл Козёл к Свинье, у лоханки примостился, досыта угостился и ворчит:
      «Хлев, а не изба. Стены вытерты — брёвен не видать. Стола нет, из лоханки угощают».
      «А это, батюшка, и есть хлев», — отвечает Свинья.
      «Оно и видно, — говорит Козёл. — Нет у тебя порядка. В хозяйстве ты ни бе ни ме».
      Пришёл Козёл к Зайцу в лес, поел заячьей капусты и ворчит:
      «Ну и капуста у вас, у зайцев, — одно название! Невежа ты, Косой! В дом не пустил, под кустом угостил, порядка не знаешь, в хозяйстве не смыслишь ни бе ни ме».
      «Мой дом под любым кустом, — отвечает Заяц. — Какой облюбую, в том переночую. А тебя, Козла, знать не хочу!» И ускакал.
      Тут Лиса выходит:
      «Верно, Козёл. Пустой народишко — зайцы. Будь у Косого дом — я б к нему в гости; сели бы рядком, потолковали ладком. Идём ко мне!»
      Приходят. Видит Козёл: в земле дыра, да не одна, — это и есть Лисий дом. Козёл и говорит Лисе:
      «По лесу шастаешь, богатой шубой хвастаешь, а у самой земля вместо крыши, живёшь хуже мыши. Не смыслишь ты в хозяйстве ни бе ни ме!»
      «А ты меня, глупую, поучи!» — говорит Лиса.
      Козёл и рад:
      «Ну, слушай. Гость пришёл, перво-наперво ставь угощение. Где оно у тебя?»
      «А вот где! — отвечает Лиса. — Волк, Медведь, идите Козла драть!»
      Козёл — из лесу вон. Уже он в деревне, а всё чудится: Волк догоняет, Медведь топочет. Козёл в одну избу, в другую, в третью — заперты. А в четвёртой дверь настежь. Козёл — туда. Заперся, огляделся и за своё:
      «Скатерть изжёвана, занавески измочалены, пол не метён, потолок не белён, и дверь настежь. Растяпа тут живёт, порядка не знает, в хозяйстве не смыслит ни бе ни ме. Придёт, я ему задам!»
      Ждёт Козёл поджидает, ногами переступает, бородой трясёт — никто не идёт. Ладно. Решил он поспать, скок на кровать, а над кроватью портрет хозяина: сам лохматый, головой бодатый, бородой кудреватый. Козёл-то своего дома с перепугу не узнал, — закончила большая Матрёшка.
      — И стал Козёл пол мести, половики трясти, — запела вторая сестра, — занавески стирать, гостей созывать.
      — И мы там были, — запищала маленькая Матрёшечка, — чай с мёдом пили, с лепёшками, ватрушками, пирогами, плюшками!
      — Фрр! — удивился Мишка. — Почему это от сказок всегда есть хочется?

      — Сестрицы! — послышалось с Матрёшкиного двора. — Ведите гостей!
      У калитки гостей поджидала четвёртая сестра, та самая, которая оставалась дома и стряпала. Катю она встретила хлебом-солью. Хлеб и соль были, конечно, не настоящие: вместо каравая пряник, вместо солонки конфета.
      Взяла Катя хлеб-соль, а матрёшки окружили девочку и запели:
 
Было, было нас четыре,
А сегодня стало пять.
Скоро Катеньку Матрёшкой
Станут люди величать.
 
      И все пошли в сад, где под яблонями да грушами был накрыт стол. А на столе самовар кипит, стоят чашки да плошки, лежат вилки да ложки. Полные блюда пирогов: с грибами, с малиной, с луком, с маком — ешь со смаком! И с черемухой!
      — Ой-ой! Я боюсь! Боюсь, Катя насовсем останется тут, — сказал розовый Зайчик, заедая пирог с капустой пирогом с морковкой. — И станет она до того упитанной — от матрёшек не отличишь!
      — Она останется у Пингвина, — вмешался Ванька-Встанька, грызя баранку, — научится всяким словам: «Я полагаю», «Разумеется», «Крайне сожалею» — и станет до того воспитанной — не подступишься!
      — «Упитанной»! «Воспитанной»! — передразнила Мартышка, прыгая по деревьям и тряся прямо на стол яблоки и груши. — Ничего подобного! Катя станет хорошенькой маленькой Мартышечкой, неупитанной и невоспитанной!
      — Это ты брррось! — рявкнул Бобик.
      Мартышка тут же запустила в него грушей. Пёс зарычал и кинулся на обезьянку.
      — Ко мне, моя собачка! — послышался голос, который Бобик узнал бы из всех голосов на свете.
      Пёс подбежал к Кате, сел рядом, и все пироги, все кусочки сахара сделались гораздо вкусней, потому что Бобик получал их из Катиных рук.
      Проводив гостей, сёстры стали убирать со стола. Принесли четыре полотенца: большое, поменьше, ещё поменьше и совсем крошечное. Поставили тазы: маленький, побольше, ещё побольше и совсем громадный. Большая Матрёшка мыла блюда из-под пирогов, вторая сестра — тарелки, третья — чашки с блюдцами, маленькая Матрёшечка — вилки и ложки, а Кате достались чайные ложечки.
      И вот четыре Матрёшки взяли скатерть за четыре угла, четыре раза тряхнули её и сложили вчетверо. Уборка была закончена.
      Сёстры сели на скамеечку под яблоней и стали глядеть на свой дом. Он был нарядный: крыша с коньком, крыльцо с козырьком, наличники резные, ставни расписные, одно окошко маленькое — для маленькой Матрёшечки, другое побольше, третье — ещё больше, а четвёртое, самое большое, — для самой большой Матрёшки.
      — Солнышко ещё не село, — сказали Кате сёстры. — Подождём. А то страшно домой идти.
      Катя удивилась: страшно выходить из дому ночью, да ещё одной. А идти домой днём вместе с родными — чего ж тут страшного?
      — Дом заколдованный, — шёпотом объяснили матрёшки, — вот и страшно. Пока вечер, всё хорошо, а как утро, сразу ссориться начинаем, хоть из дому беги.
      — И в других домах иногда ссорятся, — сказала Катя.
      — Батюшки светы! — ахнули матрёшки. — Выходит, не у нас одних дом-то заколдованный! И вечером тоже ссорятся? А мы — нет. Вечером мы не ссоримся.
      Солнце зашло. Матрёшки закрыли ставни и пошли в дом.
      Катю уложили на печи, а сами разобрали широкую постель с одеялом из разноцветных лоскутков, взбили подушки: большая Матрёшка — красную подушку, вторая сестра — синюю, третья — жёлтую, а маленькая Матрёшечка — розовую подушечку, — пожелали Кате приятных снов, пошептались, пошушукались и уснули.
      Когда Катя проснулась, на улице лаял Бобик и смеялись пингвинята, а в доме матрёшек было совсем темно. Девочка потихоньку оделась, слезла с печки, нашла дверь и бегом на крыльцо. Утро было чудесное!
      Катя взяла лесенку и пошла открывать ставни: пускай солнышко само разбудит сестёр. Не успела она распахнуть последний ставень, а из дома (значит, он и вправду заколдованный) уже неслись крики и брань.
      Девочка вбежала в дом.
      Каждая Матрёшка стояла у своего окошка.
      — Пожар! Пожар! — гудела, как колокол, большая Матрёшка. — Хватай топор, давай отпор! Хватай ведро, спасай добро!
      — Продери глаза, сестра! Дождь идёт как из ведра! — пела вторая Матрёшка. — Туча синяя всё небо закрыла.
      — Протри глаза получше! Какая тебе туча! — тараторила третья. — На улице жарища, пылища, духотища, выйдешь — упаришься!
      — Зорька розовая разгорается, роса легла, — пищала маленькая Матрёшечка. — Выйдешь, ноженьки промочишь!
      Катя пригляделась и поняла, что каждая Матрёшка говорит правду. Ведь в окнах у них были цветные стёкла: у большой Матрёшки — красное, у второй сестры — синее, у третьей — жёлтое, а у маленькой Матрёшечки — розовое окошечко. Вот они и видели: одна — пожар, другая — синюю тучу, третья — жаркий день, а маленькая Матрёшечка — розовую зарю.
      Ни одна от своего окна не отходит, в другое заглянуть не догадается, оттого и спорят, потому и ссорятся.
      Катя распахнула дверь и сказала:
      — Матрёшечки милые! Гляньте сюда! А потом поменяйтесь местами, загляните во все окошки по очереди!
      Поглядели сёстры в дверь, ахнули и стали бегать от окна к окну.
      Тут матрёшки помирились и давай целовать Катю:
      — Спасибо тебе, умница! Расколдовала ты нас, бестолковых!

      В это утро, как всегда, одни игрушки полезли в коробку, другие стояли рядом. Всем было немножко грустно. Скоро Катя станет чьей-нибудь дочкой, и уже насовсем. Захочешь с ней поиграть, надо спрашиваться у её мамы или папы, и ещё не известно, отпустят девочку или нет.
      Особенно грустил Бобик. Ведь не всякие родители разрешают ребёнку играть с собакой.
      Пёс пришёл в восторг, когда крюк зацепил его, понёс по воздуху и опустил на пол. Бобик долго не мог успокоиться и радостно лаял. А игрушки уже собрались вокруг.
      — Сказку! Собачью сказку! — кричали они. Бобик сел рядом с Катей, почесал за ухом и начал:

      — Иду. Вдруг — шшш… Я — ррр! И — ррраз! Игрушки шарахнулись в стороны. Никому не хотелось оказаться на месте тигра. Хорошо, что Катя успела крикнуть: «Бобик, ко мне!»
      — Это плохая сказка! — заявил Ванька-Встанька. — Рассказывай другую.
      — «Охота на птицу», — начал Бобик. — Иду… Вдруг — шшш…
      — Ужасная сказка! — закричали Пингвин и Курица. — Перестань сейчас же! Бобик опять почесал за ухом:
      — Ну ладно. Расскажу ещё. «Охота на медведя». Иду. Вдруг…
      — Гррр! — заревел Мишка. — Я тебе покажу охоту на медведя!
      — Хорошо, — сказал Бобик. — Тогда «Охота на зайца». Иду…
      — Ай-яй-яй-яй! — закричал Зайчик таким тоненьким и жалобным голоском, что все бросились его утешать.
      — Эй, пёс! — сказал Ванька-Встанька. — У тебя что, все сказки такие?
      — Рррешительно все! — с гордостью сообщил Бобик.
      — Значит, все твои сказки — чушь собачья, — объявил Ванька-Встанька. — А если так, то Катя не будет твоей дочкой.
      — Ко мне, моя собачка! — очень вовремя крикнула Катя.
      Бобик лёг рядом с девочкой. Сначала он рычал от злости, потом скулил от обиды, но Катя гладила его, и чесала за ухом, и говорила ему все смешные и ласковые слова, которые любят собаки. Бобик успокоился и сказал:
      — Ну и не надо! И не буду Катиным папой! Хочу быть Катиной собакой! Так горрраздо интереснее!
      — И я! — сказала Мартышка. — И я хочу быть Катиной собакой! Тяв-тяв!
      Она легла рядом и давай вилять хвостом. Девочка и её погладила, и для неё нашлись смешные и ласковые слова.
      — Батюшки светы! — удивились матрёшки. — Значит, ты, Мартышка, не хочешь быть Катиной мамой? Вот чудеса! Наверное, ты просто сказок не знаешь. А если и знаешь, то какие сказки могут быть у обезьянки?
      Тут сестры переглянулись и запели:
 
Что за сказки у, Мартышки?
Штучки-мучки, коротышки,
Нескладушки, неладушки,
Финти-минти, финтифлюшки.
 
      — Это я-то не знаю? — завизжала Мартышка. — Все сюда! Сейчас же начинаю рассказывать!

      — Я поведаю (вот какие слова я знаю! Это вам не финти-минти!), — начала Мартышка, — я поведаю вам Предание (это вам не штучки-мучки!), Предание, которое знают все обезьяны в джунглях (это такой лес).
      — А что такое Предание? — спросили игрушки.
      — То, что передаётся из рота в рот! — объяснила Мартышка.
      — Изо рта в рот? Конфеты или орешки какие? — заинтересовались матрёшки.
      — Ничего подобного! — ответила Мартышка. — Это слова! Слова, которые надо знать назубок, потому что они передаются из рота в рот.
      — Наверное, из рода в род, — предположил Пингвин, — от родителей к детям, от детей к внукам, от внуков к правнукам, от правнуков к праправнукам…
      — Пра-пра-пра! — передразнила обезьянка. — Из рота в рот, потому что слова говорят ртом! Слушайте все!
      Она ударила себя кулачком в грудь и запела:
 
Кулеле-мулеле,
Поёт укулеле,
Гудит тамтам,
Гиппопотам!!! —
 
      И начала свою сказку: — В джунглях появился Одноглазый Охотник. По-настоящему у него было два глаза, но другой глаз он нарочно закрывал чёрной повязкой. (Когда целишься из ружья, лишний глаз ни к чему.)
      «Я самый меткий! Я самый храбрый! — хвастался Одноглазый Охотник, вскидывая огромное ружьё с четырьмя стволами. — Наставлю пушку, возьму на мушку, ба-бах — и готово!»
      Испугались звери, пошли просить пощады. Впереди Слон с пальмовой веткой в хоботе, за ним Носорог и Бегемот, сзади ползли Питон (это во-о-от такая змея) и Крокодил, а по веткам прыгала Мартышка.
      «Ха-ха! — засмеялся Одноглазый Охотник, увидев зверей. — Эй, слуги! Готовьтесь обдирать шкуры! Добыча сама пожаловала!»
      «Слон машет пальмовой веткой, — сказали слуги. — Значит, звери пришли поговорить с тобой».
      «Поговорить? — расхохотался Одноглазый Охотник. — Ну, говорите! Я слушаю».
      Тогда Слон затрубил, Носорог с Бегемотом заревели, Питон зашипел, Крокодил заплакал, а Мартышка сложила ладошки на груди. Вот так.
      «Наверное, они просят тебя не убивать зверей», — сказали слуги.
      «Ха-ха! — смеялся Одноглазый Охотник. — Неразумное зверьё не сказало ни слова. Им бы только реветь и шипеть. Они глупее моего попугая Жако, тот хоть знает несколько слов. А у меня с ними разговор короткий: наставлю пушку, возьму на мушку, ба-бах — и готово!»
      Звери убежали в джунгли. А Мартышка пропала. Скоро она вернулась к ним и сказала на зверином языке: «Кулеле-мулеле», что значит: «Я спасу всех зверей, а вы за это будете целый день делать всё, чего я захочу». Звери согласились.
      Утром Одноглазый Охотник начистил до блеска все четыре ствола, зарядил ружьё, положил в охотничью сумку большие пули для больших зверей, маленькие для маленьких, дробь для птиц и вышел из дому. Смотрит, а за оградой — звери.
      И тут навстречу ему вышла Мартышка. Она была в охотничьем шлеме, с повязкой на глазу и с пальмовой веткой в руке.
      «Пррривет!» — сказала она человеческим голосом, и Одноглазый Охотник от ужаса выронил ружьё.
      Мартышка — алле-гоп! — подняла ружьё, глянула одним глазом на Охотника и крикнула человеческим голосом:
      «Наставлю пушку, возьму на мушку, ба-бах — и готово!»
      Одноглазый Охотник от страха как припустится из джунглей, только его и видели.
      Звери кинулись к Мартышке и давай плясать. Тут Мартышка — алле-гоп! — сняла охотничий шлем. Из-под шлема выпорхнул попугай Жако, человеческим голосом крикнул: «Пррривет!» — и улетел к братьям-попугаям. Оказывается, Мартышка ещё вчера утащила его у Одноглазого Охотника вместе со шлемом.
      Весь день звери делали всё, чего хотела Мартышка. Это был великолепный день! Питон висел между деревьями, и Мартышка — алле-гоп! — кувыркалась на нём. Носорог с Бегемотом не обижались, а только похрюкивали, когда обезьяна дёргала одного за рог, а другого — за хвост.
      А под вечер она плыла по реке верхом на Крокодиле.
      По берегу шёл Слон и рвал с высоких деревьев все плоды, на какие Мартышка указывала вот этим пальцем. Было чудесно! Вдруг с дерева послышалось:
      «Наставлю пушку, возьму на мушку, ба-бах — и готово!»
      Это был попугай Жако. Он пошутил, — закончила обезьянка свою сказку.
      — Мартышечка! — сказали игрушки. — Нам очень нравится твоя сказка. Если хочешь, будь сегодня Катиной мамой!
      — Сегодня и всегда я буду Катиной Мартышкой, — ответила обезьянка. Алле-гоп! — и вот она уже раскачивается на люстре, напевая песенку:
 
Лучшие качели —
Гибкие лианы.
Это с колыбели
Знают обезьяны.
Кто весь век качается
(Да, да, да!),
Тот не огорчается
Никогда!
 
      Весь этот день Катя играла с Мартышкой и Бобиком.

      На следующее утро почти все игрушки толпились у коробки. А в коробку полезли только Пингвин, розовый Зайчик и Катя. Когда крюк кого-то поднял, то Бобик так залаял, а все игрушки так закричали, что Подъёмный кран понял: произошло то, о чём он давно мечтал.
      — Стойте! Стойте под грузом! — просил он. — Все до одного стойте под грузом и ловите Катеньку! Вдруг она упадёт?
      Тут Мартышка — алле-гоп! — развязала ему глаза. Подъёмный кран увидел, что Катя сидит на крюке, как на скамеечке, и смеётся.
      Великан обрадовался и начал потихоньку раскачивать девочку:
      — Держись, Катерина Крановна! У-ух! Как тебе нравятся твои новые качели?
      Потом он повёл стрелу по кругу быстрей, ещё быстрей и запел:
      — Я у Кати карусель! Я у Кати карусель!
      — Вира! — И он поднял девочку высоко-высоко. — Майна! — И опустил её на пол. — Вира! — И Катя опять в высоте.
      Всё, что он делал на работе, пригодилось ему для игры.
      — И нас! И нас! — просили игрушки. Счастливый отец катал всех по очереди. Только розовый Зайчик, когда крюк опустился перед ним, испугался и убежал. Зато Мартышка раскачивалась, пока её не прогнали.
      Лошадка сделалась настоящим карусельным конём. Верхом на ней с весёлым писком мчались по кругу то пингвинята, то цыплята, то Катя с маленькой Матрёшечкой. Так бы они катались до самого вечера, но Подъёмный кран остановился и начал свою сказку.
      — Когда я был большим и работал на свежем воздухе, — сказал он, и все засмеялись:
      — А почему же ты стал маленьким?
      — Пожалуйста, не перебивайте! — строго сказал Пингвин. — И не мешайте рассказывать сказку! Ведь это сказка, уважаемый Подъёмный кран?